«Хочешь, дам сюжет?..»
«Хочешь, дам сюжет?..»
«На Антоновской площадке я пробыл с 1959 по 1971 год. Затем вернулся на Кубань, жил в Майкопе и Краснодаре, но в 1976 г. переехал в столицу. Так выходит, что между этими дорогими сердцу пространствами – Кубанью, Сибирью и срединной Россией – делю и время, и творческие привязанности.
Как хорошо сказал поэт Павел Мелехин: «Во времени нельзя назад, так я пространством компенсирую…».
У нас только пять утра. У них девять.
С Москвою в этот час девчата с междугородной соединяют запросто, потому что в такую рань никто сюда ещё не звонит: беспокоить руководство дома не полагается, а родственников будить жалко. Со мною иное дело: я друг, да к тому же он хорошо знает, что я, когда работаю, встаю затемно. Вот и хочется ему ко всему вдобавок проверить, сижу ли я уже за столом, а если ещё в постели, то лишний разок подначить: мы, мол, тут, на переднем крае, давно уже чертоломим, а вы в белокаменной до сих пор там вылёживаетесь.
У меня вчера допоздна засиделись гости, тоже сибиряки, наши с ним общие товарищи. Уже после полуночи проводил их до стоянки такси, а после, дабы лишить жену возможности утром поворчать, добрый час ещё убирал со стола и драил посуду. Ясно, я сейчас не работник!
Ему только этого и надо: «Спим, значит?»
И радости в голосе, радости!
С трудом приоткрываю один глаз: «Представь себе…»
Как мало человеку надо!.. Мёдом не корми, дай над полусонным дружком поиздеваться: «А работать за нас – товарищ Пушкин?..»
Я уже сел и пытаюсь ногами нащупать тапочки: «Александр Сергеевич, да…»
«И много у него таких нахлебников?..»
Он прямо-таки захлебывается от счастья. А я зеваю: «Больше, чем ты думаешь, старичок».
Он меняет интонацию, голос у него становится деловой: «Хочешь, сюжет подкину?»
И я вдруг понимаю, что только потому он и звонит: с утра пораньше торопится меня осчастливить. Что ты тут будешь делать!
Сколько крови сообща попортили они мне в старые добрые времена, когда наша Антоновская площадка ещё называлась новостройкой!
На каком-нибудь шумном вечере, в какой-либо бесшабашной компании все поют, спорят до хрипоты, помирают со смеху, а ты тихонько сидишь в углу, покивываешь сочувственно, а кто-нибудь проникновенно описывает тебе «всю свою жизнь с самого начала». Ох, сколько я тогда этих застольных жизнеописаний наслушался!..
Потом, когда стали выходить мои книжки, они до белого каления доводили меня расспросами, кто в этих книжках есть кто, где в них Петров, а где Сидоров, и честно придуманные мною истории дополняли вдруг такими неожиданными подробностями, что мне и сказать-то было нечего – оставалось только руками развести.
Теперь кто-либо из них нет-нет да и пришлёт категорическое письмо и потребует от меня ответа: почему это я до сих пор так и не написал про Иванова?.. Когда, наконец, собираюсь написать?
А этот, не успел я, что называется, глаза продрать, спешит с готовым сюжетцем… Ну, спасибо!
Ясно, они убеждены, что сюжет в моём деле – это главное. А вот понять, что давно готовенькие истории годами терпеливо ждут своего часа лишь потому, что мне, как говаривала мать, «за друзьями некогда», – это понять, конечно, сложно.
– А хочешь, – говорю я в трубку, – подкину тебе сразу три сюжета? Или пять?.. Чтобы ты заткнулся и дал мне ещё часок покемарить?..
Но на него это не производит впечатления.
– Заправку эту, между посёлком и городом, ты помнишь, – говорит всё так же уверенно. – Вчера было дело. Стоит новенький «Жигуль» последней модели, а около него малый, весь из себя, ключиком на пальце поигрывает, очереди ждёт… Тут подъезжает «Запорожец» – старый-престарый. За рулём дедок. Хотел «Жигуля» объехать – и задел. Немножко чиркнул… Ну, малый этот заорал как резаный, к «Запорожцу» бросился. Рванул деда за грудки: ах, ты, кричит, гнилой пенёк, – ослеп, что ли?! И по лицу… Захлопывает дед дверцу. «Смотри, – говорит, – сынок, как мы это под Курском делали!..» Задний ход дал, а потом ка-ак врежет по «Жигулю», тот аж подпрыгнул. Отъехал и опять ка-ак врежет!.. Малый вокруг бегает, благим матом орёт, а дед знай долбит, только стёкла сыплются да кузов трещит – то спереди поддаст, а то отъедет – и по багажнику. Ему самому – что? У «Запорожца» мотор-то сзади… Разделал, как бог черепаху! А тут и сто машин уже вокруг собралось, и милиция как раз подоспела. Остановили дедка: «Ваши документы?!»
За четыре тысячи километров от меня он на мгновенье умолкает – может, нарочно?
А у меня сон уже, конечно, прошёл – я как тот самый полковой конь при звуке трубы.
– Так-так, – нетерпеливо поддакиваю. – Ну… и?
– Герой Советского Союза дед. Бывший танкист.
И голос у него звучит так, словно герой он сам и бывший танкист тоже он:
– Нет, ты понял, о чём надо писать?!
И он хмыкнул: мол, закис там!
Почему-то у меня мелькает: а может, это они придумали?.. Как это часто бывает – придумали всем городом вместе.
– Далыпе-то что?
– Что дальше? – переспрашивает он. – А ничего. Ребята-гаишники переглянулись, потом старший этому малому и говорит: «Сколько надо времени, чтобы «Запорожец» у отца стал как новенький?.. Чтобы – ни одной вмятины? Даём неделю. Через неделю доложишь, что всё в порядке. А пока убирай отсюда свой хлам, не загораживай дорогу к заправке».
Я засомневался:
– Так и сказали?..
В голосе у него слышится лёгкое презрение:
– А ты не знаешь Новокузнецк?
Вообще-то это в характере города. Это его непримиримый нрав. Его вольный дух…
А может, всё же придумали? Себе в утешение. Всем железным и дымным своим, всем знающим себе цену гордым Новокузнецком придумали эту сказку, где зло наказано и побеждает добро?..
– Когда, говоришь, это было?
– Вчера. Мне Крошкин из автобазы позвонил, помнишь, вместе шишкарить ездили?.. Он как раз там был, на заправке. Расскажи, говорит, своему дружку, вдруг ему пригодится. Так что получай от него – «вместе с приветом…»
– И ему привет! – говорю я уже растроганно. – Крошкину. И спасибо скажи, спасибо!
– Ладно, – говорит он вдруг сухо. – У меня уже люди собрались… Ну, салют! Покемарь ещё…
И в трубке слышен щелчок.
Издевается?.. Затравил, а потом кемарь ему!
И пока я ставлю на плитку чайник, пока готовлю заварку, пока стою потом на кухне у окна и сквозь чёрное стекло пытаюсь всмотреться в еле заметную полоску осенней блеклой зари, снова и снова съезжаются они к заправке между посёлком и городом – этот парень, который будет ключиком на пальце поигрывать, и этот бедовый дед…
А почему, собственно, бедовый? Может быть, дело тут вовсе не в характере, а в степени, предположим, обиды или в чём-то совсем другом, мало ли, что я знаю о нём, кроме того, что герой войны и бывший танкист? Герои тоже по-разному живут. Как он-то жил?.. И как до этого жил тот парень? Где работал? О чём постоянно размышлял? Если, конечно, размышлял вообще. С кем дружил? За какие деньги «Жигулёнка» купил? За свои трудовые? За папины? А может, машина и не его? У друга выпросил. Ситуация такая – позарез было надо. Или перегонял её – товарища выручал? И тут эта досадная царапина!.. Нет-нет! Все равно нет. Неужели из-за царапины на холодной жестянке старика ударить – чье бы там ни было, да гори оно всё огнем!.. Или это для меня жестянка? Потому что не моё. А для него – «ласточка». Родная. И в ней живая душа есть. Он в неё вложил. Свою душу. Пусть он и не герой.
А старик?.. А при чём герой? Старый человек. Сынком вот назвал. Отец….
Или виновато наше торопливое время с нервными его перегрузками, под беспощадною рукою которых, бывает, мы сами себя не узнаём?.. Ну, просто стечение обстоятельств? Тот случай, когда люди почти бессильны это предотвратить? Электрический разряд. Вспышка. Которой, выходит, могло и не быть… Или не могло не быть?
И в конце концов они непременно должны были встретиться – этот парень с новеньким «Жигулёнком» и этот бывший танкист.
Вот они съезжаются опять. Вот навстречу друг дружке катят по узкой бетонке между посёлком и городом – по той самой, которая когда-то, в тот давний теперь год, когда её только сдали, казалась нам такою просторной…
Это была, скажу я вам, дорога!..
До этого на новостройку из города ездили по узкому мосту через Томь, по шоссейке меж старых тополей, весною стоявших почти по пояс в воде, – через Топольники, а дальше краем Старокузнецка в гору, мимо этой полуразрушенной церкви, в которой венчался Достоевский и в которой потом был хлебозавод, мимо остатков каменной крепости (на самой макушке горы поставили казаки при Екатерине), потом спускались вниз и долго ещё кружили по болотистой равнине между деревеньками Верхней Островской и Нижнею.
Бетонка по уступу на середине пологой гряды стрелою вылетела к остальным пролетам нового моста, но пока движение по нему не открыли, дорогу тоже решили не трогать, в начале и в конце поперёк полотна поставили на попа бетонные кольца, а сбоку прорваться на неё можно было только на мотоцикле – одни мотоциклы по ней тогда и носились, да как носились!
Однажды в воскресенье – чего же время терять? – собрались мы ещё засветло, и тут вдруг выяснилось, что нет пластинок: почему-то ездили в город со своими и там оставили. Начальник комсомольского штаба сумасшедший Юшков – мы с ним за двумя подружками ухаживали – мигнул мне и повёл головою на стоявший под окнами его мотоцикл. Мы, не раздумывая, спустились вниз, сели и рванули к бетонке. А там, уже за кольцами, когда он газу поддал, я как вдохнул, так только перед городом и выдохнул. Там я, понятное дело, нашёл в себе мужество промолчать, но когда мы уже вернулись к своим, в компанию, всё-таки не вытерпел: «Ну, Юра, чтобы я ещё раз сел на мотоцикл с кем-либо чокнутым!..» Он только захохотал и стакан налил всклень – мы ведь тогда ох какие лихие были ребята. А тут завертелся чёрный диск, под иголкой цокнуло, зашипело, и видавшая виды купленная вскладчину радиола начала выдавать «Рио-Риту»…
Вот и опять я в нашем поселке. Вот и опять. Я тут часто бываю. Ох, и часто! Днюю тут, случается, и ночую. А другой раз появляюсь хоть на минутку. Станет вдруг отчего-то тоскливо. Или не поймёт тебя кто-нибудь. Да ещё пухлым, никогда не видавшим настоящей мужской работы пальчиком при этом вдруг погрозит… Очень тогда это помогает, тут же отправиться на Антоновку.
На этот раз мне припомнилось не ночное гулянье парами по отмосткам вокруг единственного пятиэтажного дома – среди вселенской осенней грязи. Не мебель из магазинных ящиков. Нет.
Припомнилась в этот раз рубаха. Знаменитая рубаха одного молодого спеца, объездившая и наши города, и даже чужие страны. Объездившая в то время, когда сам этот молодой спец, её хозяин Валера Нечаев, оставался в посёлке и продолжал себе месить эту самую вселенскую грязь или тоже, как многие другие, делал бесконечные круги по асфальтированным отмосткам вокруг общежития номер один – разумеется, женского… Ах, что это была за рубаха! У меня потом завелось много всяких, но купить хотя бы отдалённо похожую так мне нигде и не удалось, нет.
Она была белая в мелкий чёрный горошек. И концы воротника имела округлые.
Но главное, конечно, не в этом. А в том, какая она оказалась чертовски крепкая!
Один показаться родителям невесты ехал в ней в городишко Анжеро-Судженск, который наши бывалые, со стажем без году неделя монтажники называли, конечно же, чуть иначе: JIoc-Анжеро-Судженск. Другой летел в ней в Иркутск на совещание молодых строителей Сибири и Дальнего Востока. Третий выбивать поставки мчался в Москву.
Я в ней тоже ездил в Москву. Впервые в жизни – в издательство. Чрезвычайно вежливым, но очень настойчивым письмом пригласил меня добрый редактор Сякин. Потолковать о творческих планах, которых у меня, совсем в то время щенка, признаться, ещё и не было.
Не знаю, что говорил Валера Нечаев, когда отдавал свою рубаху другим. Мне он тогда сказал: «Только не давай ей вина, договорились?.. Уж если что, лучше беленькой. Но я вообще-то уверен, что ей с тобой и так будет весело!»
Нет-нет, братцы мои, это была рубаха что надо!
А в прошлом году в Новокузнецке маленькая девочка в детском садике всё плакала тихонько и плакала с самого утра, с тех пор как её привели родители и оставили. А в полдень девочка умерла. И пришлось вскрывать. Она ведь перед этим совершенно здоровая была. Что случилось?.. А у неё, у маленькой, почки, оказалось, отбиты. Хрустальную вазу уронила она дома утром. И мать её наказала. А отец не вступился, а добавил ещё и от себя…
Вы меня простите, люди добрые, простите меня, новокузнечане, что не скрываю, где эта история случилась. Тем печальнее, что уже за Уралом. У нас в Сибири…
И когда они съехались опять на этой бетонке, которая когда-то была такою просторной, когда нечаянно старик задел «Жигулёнка», когда малый с колечком от ключика на пальце заорал и схватил его за грудки, когда старик захлопнул дверцу и руку его на рычаге скорости ударила давно забытая дрожь лобовой атаки, я, глядя в едва светлеющее окно, закричал ему с прикушенной немо губой: давай, дед!.. Спасай, пока не поздно, отец!
Потом был день уже с другими звонками, были обычные заботы. Была суета. Но нет-нет да и прерывал её опять скрежет металла, вдребезги разбивал звон стекла, взрывали крики, и кусок за куском упрямо выстраивался сюжет, и хотелось немедленно всё бросить и тут же сесть за него, и не вставать из-за стола, пока не будет готов рассказ о неистовой ненависти и неистребимой любви.
В этом моём сюжете был он никакой не герой. Вообще-то я уверен, что и тот, настоящий дед тоже был не герой – героем он стал уже после этого своего сражения около заправочной станции. Стал потому, что так захотелось городу…
Так вот, был он никакой не герой, а просто Богом забытый инвалид и в самом деле бывший танкист. В ту ночь менялась погода, и старик маялся, пил валокордин, и утром поднялся только затем, чтобы вызвать «Скорую», он её уже вызвал, но тут позвонил ему из больницы старый товарищ, фронтовой дружок: дочь его, мать-одиночка, неунывающая неудачница, с мил-дружком собралась на юг, а крошечного сына с чужими людьми проходящим поездом отправила к деду. В полдень этот поезд должен быть на маленькой станции в сотне километров от города, но деда, такого же одинокого старика, с вечера прихватило, пришёл в себя только утром и вот просил теперь выручить его, снять внука с поезда: больше некому.
Этот бывший танкист хотел было заказать такси, но денег не хватило, все роздал до получки голи перекатной, своим молодым соседям. И вот тут-то он решает вывести из гаража под окнами свой старенький, с ручным управлением «Запорожец», на котором давно уже в дурную погоду предпочитал не ездить. И по дрожащей от гуда тяжёлых машин, по отчаянно сигналящей, но обматерившей его не один раз бетонке торопится к поезду. И попадает в эту историю с «Жигулёнком». И едет дальше уже в машине сердобольных – вчерашние бетонщики! – ребят из милиции, потому что собственная разбита, а самого его, конечно, трясёт. Потом рядом с водителем в форме появляется ещё и сестра из «Скорой», так как вылезти из машины дед отказался наотрез, и они едут уже втроём, опаздывают, бросаются вдогон поезду и догоняют его на малюсеньком разъезде, где он стоит ровно одну минуту. И только уже с внуком своего старого дружка на руках дед позволяет себе расслабиться… Только в чём это выразится?.. Как? Вот это я ещё тогда не придумал.
Следующим утром он снова позвонил.
Будильник показывал чуть больше пяти, но я уже сидел за столом и, значит, тоже имел теперь моральное право разговаривать чуть свысока и как бы слегка насмешничать.
– Знаешь, – сказал он без предисловия, – назови эту историю, что я вчера тебе рассказал, «Последний бой». Ладно?
– Да уж как-нибудь…
И я хмыкнул и замолчал, потому что дальше могло последовать: «сами с усами…». Обойдёмся, мол, без ваших мудрых советов.
– Это общая просьба, – проговорил он настойчиво. – Наша с Крошкиным.
А я сегодня был весел, как он вчера: «Ну-ну! Если ты от имени трудящихся…»
– Он умер вчера, этот старик, – сказал он твёрдо. – Понимаешь, какое дело: инфаркт.
Опять они меня поправляли.
Но на этот раз я только ткнулся в грудь подбородком, опустил голову.
(1983 г.)