Журнальный мир

Всё произошло с невероятной быстротой. Ужасная сцена с Иродом, когда он бегал с воплями по комнатам дворца и рвал на себе волосы. Дворец будто вымер. Царица сидела в своей комнате у окна, слушала, словно в оцепенении. доносившиеся до её ушей его проклятия. Всё это не было новым; разве что ярость его на этот раз была более ужасной.

Уже несколько лет вокруг неё витала смерть. Умирали близкие и мало ей известные люди из окружения Ирода. Она привыкла к этому; можно было даже сказать, что готовность умереть стала неразрывной с ней. Но это было бы ошибкой. В глубине души Мириам никогда не верила в то, что у Ирода достанет сил расстаться с нею. Он слишком любил её.

Он не пришёл на суд, но от его имени были зачитаны обвинения в адрес царицы. Она слушала внимательно, сидя у стола, за которым собрались старцы и молодые в светлых талитах, приближённые Ирода и его друзья. Конечно, она знала их всех. Сегодня они избегали глядеть ей в лицо; прятали глаза. А ей и незачем было глядеть в их лица, в их глаза. Она сидела к ним в полупрофиль, выпрямившись, вскинув высоко прелестную головку с пышным пучком золотисто-рыжеватых волос, стянутых золотым обручем, с надменным выражением лица, как подобает царице и принцессе из древнего царского рода Хасмонеев. Она не удостаивала их взглядом. Уж не воображают ли они, что им дано решать её судьбу!

В глаза своему мужу она бы посмотрела, устроившему это позорное судилище. Но он не явился. Вряд ли у него достало бы сил выдержать её взгляд. Чего стоит одно обвинение, чистейшее измышление в её адрес, будто бы покушалась на жизнь мужа, пытаясь отравить. Это было нечто новое. Она приподняла надменно брови, не повернув к ним головы. Бесстыдству людей нет границ. Несомненно, Ирод не сам это выдумал. Ему подкинули во-время эту чушь. Он в таком состоянии сейчас, что поверит всему. Но он опомнится, Ирод, она знала его. И будет плакать на коленях перед ней и просить прощения, как было уже не раз.

Мелькнула непрошенная мысль: если успеет… Но Мириам отбросила её.

Прочли приговор. Прятали глаза.

– Всё? – спросила надменно, не повернув головы. – Мне можно идти? Или… быть может, стража?

– Иди, царица, – был ей глухой ответ, – и да будет с тобой Всевышний. Будь готова. Это должно случиться завтра.

Она встала, так и не взглянув в их сторону. На ней было глухое чёрное платье, закрытое от шеи до пят, из украшений – только золотые браслеты на запястьях.

Всё существо её отвергало мысли о близкой смерти. Страха не было. Царицу отвели в её комнату во дворце. Кажется, всё-таки они поставили стражу у дверей. Было очень тихо во дворце царя в Александреуме.

Оставшись одна, Мириам побродила без цели по покоям. Переставила некоторые вещи. Села на кровать и стала думать о муже. Скоро ли он придет к ней мириться. Может быть, ещё сегодня вечером. Это было бы лучше. Она по-прежнему, и сейчас, после того, как выслушала приговор этих жалких трусов, считала всё происходящее затеянной им игрой. Ну что ж, она ведь тоже всё время играла с ним. Иногда даже намеренно, желая принести ему боль. Попреков её было, пожалуй, больше, чем его вин. Она это чувствовала всегда. Быть может, наверняка, и он в глубине души не верит её обвинителям и клеветникам. Мысли вращались по кругу всё об одном и том же. Она поняла, что будет теперь держать себя с ним по-другому. Ему труднее, чем всем. Он одинок. Надо помочь ему. Ни один из знатных, окружающих его, не признаёт в душе и в мыслях Ирода законным властелином. Он для них выскочка, простолюдин. И он это знает, чувствует кожей их презрение и ненависть, какие бы благие деяния он не совершал. Он болен, Ирод. Только она может помочь ему лаской, терпением. И она сделает это. Сегодня же, если он придет к ней сегодня, она начнёт всё сначала! Будет с ним иной. Полузабытая нежность проснулась в её сердце, и она подумала удивленно: «Что же это со мною было?! Господи! Что же со мною было?!» С глаз и мыслей словно спала пелена. Она прислушивалась, не раздадутся ли за дверью его шаги. Не может быть, чтобы он не пришёл к ней, любимой жене и матери своих детей, ну хотя бы… проститься?

За окном засинелись сумерки, и белесая, прозрачная, полная луна слабо засветилась над холмами Александреума.

Ах, нет, зачем прощаться, что за чушь! Только бы увидеть его поскорее! Вся эта позорная комедия с судом… Неужели он позволит этому продлиться?! Они сказали: «Это случится завтра». Она попробовала подумать о завтрашнем дне, но между сегодняшним и грядущим пролегла непроглядываемая чёрная пелена.

Мириам прилегла на ложе, не раздеваясь; неожиданно заснула. Так же неожиданно проснулась, вскочив, как от внезапного толчка. Уже совсем стемнело.

Первой её мыслью было: он не пришёл! Ну что ж, пусть так. Пусть будет всё, как он хочет, завтра. Больше не о чем было думать. Она поглядела в окно.

Увиденная ею картина приковала её взгляд. Хотя в ней, в этой картине, не было ровно ничего необыкновенного. Желтые горы, огромная бледно-желтая, сгустившаяся и переставшая быть прозрачной луна в сине-чёрном небе. Только это. Луна, небо и горы. На их светло-коричневых, изборожденных глубокими морщинами и увенчанных зубцами склонах не было заметно ни тени от деревца или кустика, ни шевеления от перебегавшего с места на место зверька, твари или птицы, ничего земного.

Только созданное Богом. Это была очень простая картина, но она завораживала именно потому, что могла быть написана только Творцом, и в ней не было ничего лишнего. Эта картина была величественна, грозна и прекрасна невыразимой красотой совершенства. Тускло-сизое небо, подсвеченное бледно-желтой, огромной луной, висевшей над коричневыми холмами Александреума. Она долго, долго глядела, ощущая странное чувство слияния со всем этим, и ею мало-помалу овладело спокойствие сродни оцепенению.

Это состояние оцепенения и ожидания продолжилось, когда ранним утром в сопровождении стражи, в том же одеянии, что и накануне, глухом чёрном платье, не скрывавшем, а словно подчёркивающем совершенство и грацию её тела, царица подымалась на вершину одного из холмов. Дорога не была длинной. Она неторопливо, но и без промедления ступала, преодолевая одну за другой широкие, вырубленные в скале ступени, выложенные мраморными плитами. Мириам не глядела по сторонам, но видела боковым зрением выстроившиеся по бокам дороги шеренги воинов. Боже, зачем для неё одной столько стражи?! Даже смешно. Но где же Ирод?! Ждала ежесекундно его появления и его слов и действий. За рядами воинов толпились простые люди. Мелькали среди них светлые талиты, бледные бородатые лица, сверкающие глаза родовитых иудеев, глядевших пристально. Многие были в круглых меховых шапках. Подумала: оделись как на праздник. И в самом деле, подумала ещё, не радуются ли её позору и унижению те, кто не смогли простить ей, принцессе из рода Хасмонеев, что вышла замуж за ненавистного им простолюдина… Многие простые люди плакали, жалея царицу, такую красавицу, и проклиная в душе злодея Ирода, погубившего её.

Вот дорога окончилась. На вершине холма – плоский камень и дожидающийся её рослый человек в черной маске, закрывающей лицо, с узкими щелочками для глаз. Какой неприятный… даже страшный. Она обвела глазами вокруг. Ирода нигде не было. Но когда же всё это окончится?!

За те короткие, оставшиеся ей в жизни мгновения, когда палач жестом приказал ей положить голову на плаху и слегка приподняв завитки упавших на шею золотистых волос, поднял топор и с силой опустил его, она не успела ни поверить в своё исчезновение, ни ощутить страх смерти, ни почувствовать на себе её ледяное дыхание

ИРОД В ПУСТЫНЕ

Ирод не видел казни Мириам.

Никто не видел его после казни.

У него не хватило бы сил смотреть на обезглавленное тело с безжизненно повисшими руками, как бы объявшими камень, который служил плахой, тело, которое он привык сжимать в объятиях страстно!

Невыносимо было бы видеть это тело лишённым дыхания, так же как её прелестную, бедную головку с потухшими очами, отделённую от тела под стон толпы и бережно уложенную палачом в приготовленный мешок, – зрелище такое было бы для него невыносимо ужасным.

Всё свершилось быстро.

Народ был подавлен. Разбредались молча. Быстро прошла кучка знатных в светлых талитах, живо между собой обсуждавших, видимо, только что на их глазах происшедшее деяние. Некоторое время ещё прошло, прежде чем хватились царя, забеспокоились, стали всех расспрашивать. Но его нигде не было. Так до вечера продолжались безрезультатные поиски.

Царь иудейский как в воду канул. Суеверный ужас понемногу охватывал жителей Александреума.

Пока длилась казнь, он сидел, трясясь и громко стуча зубами, почти в беспамятстве, на корточках, за каким-то сложенным из камней сарайчиком у одного из домов в бедном квартале опустевшего знойного города – все жители ушли посмотреть на редкое зрелище позорной казни царской жены, которую, конечно, более половины из них в душе своей считали безвинною.

А когда первые вернувшиеся потянулись по улицам, он, накрыв голову какой-то хламидой, не переставая трястись, закоулками выбрался за пределы города и побежал быстро, точно преследуемый зверь, вперед без разбору.

Ущелье сменялось ущельем, долина – долиной, его обступали холмы Александреума, а он всё бежал, не чувствуя усталости. Немного опомнился и оглянулся вокруг, когда свечение воздуха переменилось, начало смеркаться, и солнце садилось за коричневые холмы.

Он понял, что бежит на запад, в пустыню, но это не остановило его. Ещё немного времени прошло, и всё вокруг быстро окуталось темнотой, он перестал различать дорогу впереди себя.

Тогда, вдруг мгновенно обессилев, упал на землю беглец от собственной тени и тут же уснул. Проснулся Ирод, когда солнце стояло уже довольно высоко, камни под ним были раскалены, и лицо словно обдавало горячим дыханием.

Но он не чувствовал ничего, лёжа на земле, раскинув руки, утратив земные ощущения, утратив память, ибо, когда сел и огляделся, то никак не мог понять, как здесь очутился и что случилось с ним. Кругом было море холмов, словно застывшие светло-коричневые волны, высоко в небе реяли огромные, черные грифы.

Он засмотрелся на полукружия их плавного полёта; потом снова лег на камни и не думал ни о чем, утратив ощущение времени, утрачивая постепенно ощущение самого себя, ибо он был совершенно один, не было никого, кто мог бы узнать и окликнуть его и напомнить ему о самом себе. Когда же попытался заглянуть в совсем недавнее прошлое, там стояла непросвечиваемая чёрная мгла.

День сменился ночью, почти не принесшей прохлады.

Огромная, полная, голубовато-желтая луна встала низко над холмами. Они были пусты, совершенно пусты, ни тени от притаившегося где-нибудь в расщелине скалы маленького зверька, ни кустика, только коричневые склоны, изрезанные причудливыми контурами отрогов и ущелий.

Ирод лежал, облокотясь о землю, положив голову на ладони, глядя на это первобытно простое и завораживающее зрелище. Оно было как застывшая музыка, грозная и величественная музыка мироздания.

Луна, окруженная бледно-жёлтым ореолом, тёмно-сизое небо и коричневые холмы. И ничего больше. И в этом было всё. В этом был Бог. И ещё каким-то непостижимым смыслом во всём этом была Мириам.

Промелькнула ночь, настал знойный день, потом вечер и снова ночь, он видел, как луна, словно срезанная с одного из краев, упала ниже над горизонтом и стала красной.

А он всё лежал на земле в странном оцепенении, в новом, пришедшем к нему ощущении слияния со всем сущим, с камнями и небом. Словно еле уловимый ток разливался по сжатым спазмом нервам, успокаивая и расслабляя их.

Он подумал, и это было первой его отчетливой мыслью за протекшие дни, что в жилы его вливается дыхание земли. Это успокаивало и примиряло с чем-то; и не надо было никуда идти, говорить или делать что-то.

Он утрачивал присущие человеческому существу естественные желания вкушать пищу и даже жажды не ощущал, лёжа посреди пустыни. Он позабыл, кто он, свое имя.

Потом вдруг в одно мгновение мир переменился, и Ирод, привстав, вглядывался. Вдруг всё вокруг заструилось, словно стали видимыми раньше не замечаемые никем из живущих вихри, заполнявшие мир. Блестящими струйками посверкивало небо, вихорьки закручивались, окружая, обнимая скалы, яростным, ослепительным кружением лохматилось страшное солнце, тихо струился фон коричневых холмов.

Он принял этот новый мир без вопросов и размышлений и лежал, приглядываясь, привыкая к нему, удивляясь, отчего раньше не замечал этого кружащегося, ожившего мира.

А потом пришел котёнок. Небольшая рыжая киска, по всей видимости, дикая, с круглыми светло-зелёными глазёнками, которыми она внимательно и спокойно, но с безопасного расстояния, разглядывала лежащего на земле человека.

Это было первое существо, пришедшее из оставленного им реального мира.

Невольно Ирод, безумно любивший этих милых, пушистых зверьков, потянулся к нему, но котёнок отбежал подальше, однако не ушёл совсем и продолжал наблюдение. Так прошло порядочно времени. Котёнок вытянул лапки и лёг, заняв более спокойную позу.

Ирод не делал больше попытки дотянуться до зверька, и оба долго глядели друг другу в глаза, рыжий котёнок, житель пустыни, и сломленный духом царь иудейский. И это было хорошо.

Зверёк понимал его лучше, чем множество людей, которых он оставил. В первый раз беглец попытался вспомнить, заглянуть за тот тёмный барьер и, до глубины своего существа содрогнувшись, вернулся мыслями и ощущениями обратно, сюда, в пустыню. Но реальный мир уже начал вновь входить в него. Ирод подумал о еде. Ему захотелось накормить котёнка.

Он огляделся.

Не помня себя, он убежал в наспех накинутой простой одежде, запылившейся и обветшавшей во время яростного бега. Рядом на земле валялась невесть где подхваченная им котомка. Он развязал её, в ней не было еды, однако оказался охотничий нож и обломок копья. Он стал выжидать. А когда заметил низко летящего над землей грифа, несущего в когтях что-то, по всей видимости, добычу, Ирод метнул копье.

Ведь он был хороший охотник.

Он не утратил ловкости и зоркости глаза.

Гриф выпустил из когтей добычу и, тяжело помахивая крыльями, скрылся за скалой. Добычей хищной птицы оказался зайчонок.

Царь коснулся пальцами мёртвой головки зверька и, стараясь не глядеть, быстро освежевал тушку, вырезал кусочки нежного мяса и разложил их подсушить на горячих камнях, сам жадно напился свежей крови и кинул внимательно наблюдавшему за его действиями, не приближаясь, котёнку лакомые кусочки внутренностей.

Котёнок ел неторопливо, внимательно, а наевшись, отошёл в сторонку и долго мыл мордочку, время от времени оборачиваясь и глядя с благодарностью в глаза накормившему его человеку. К вечеру к Ироду самому вернулось ощущение голода.

Он съел оставшиеся кусочки мяса. Он понял, что ему пора уходить из пустыни. В эту ночь рыжий котёнок, то ли почувствовав, как это умеют распознавать неведомым человеку чутьем бессловесные тварюшки, предстоящее расставание, то ли из-за увеличившегося доверия, ночью подполз поближе, улёгся около бока Ирода, вытянул лапки и замурлыкал.

Ранним утром, едва в предрассветном небе чётко обрисовались контуры холмов и раздалось щебетанье пташек, Ирод уже знал, что пора ему идти, чтобы пройти хотя бы часть дороги до наступления дневного зноя.

После отрешённости от всего к нему возвращались трезвость мысли и расчёт, он прикинул, что пути не так уж много должно быть до города. Тут он обратил внимание, что в мире снова что-то изменилось.

Мир перестал кружиться и замер. Исчезли застилавшие взор вихри и потоки лучей. Безмятежно было небо, холмы на всём пространстве, сколько можно было охватить сверху взглядом, снова напоминали застывшие светло-коричневые волны.

Это был знакомый ему человеческий мир, который привык видеть и ощущать вокруг себя. Ему пора было уходить из пустыни.

Рыжий котёнок, спавший около него всю ночь, уже сидел и поглядывал на человека внимательными круглыми зелёными глазёнками. Ироду очень жаль было оставлять своего маленького соседа. Он взял котёнка в руки, поцеловал рыжую мордочку, прижался заросшей щекой к мохнатой щёчке зверька.

– Прости, малыш, – прошептал. – Я не могу больше оставаться с тобой. Я не могу взять тебя туда, куда иду. Это далеко. Там всё другое, другая жизнь.

Ты привык дышать вольным воздухом пустыни. Там нет свободы. Там воздух отравлен, и я не уверен, что ты выживешь там. Оставайся здесь. Я бы тоже хотел остаться с тобой. Но мне нельзя. Я чувствую это.

Прощай.

Зверёк поднял лапки и положил одну из них на щёку, а другую – на нос Ироду.

Постояв так, царь иудейский осторожно опустил зверька на землю и двинулся в путь решительным и широким шагом. Но, оглянувшись, увидел, что котёнок следует за ним. Ирод утёр глаза, ещё прошептав:

– Прости, милый. Но иудеи, знаешь ли, не любят кошек. Так же, как некоторых царей… Ты понял моё существо лучше, чем люди, которые, имея очи, не видят, имея уши, не слышат…

И продолжал идти, всё ускоряя шаг, навстречу встававшему из-за холмов Александреума солнцу, время от времени оглядываясь и делая знаки бежавшему за ним зверьку отстать от уходящего человека.

Пустыня была его родиной, там он находил еду, маленьких птичек, мелких зверушек, лечебные былинки.

Но котёнок долго ещё бежал за ним, надрывая жалостью сердце Ирода.