Художник С.И. Голубин: дань судьбе и дары музеям

Художник С.И. Голубин:

дань судьбе и дары музеям

Три года назад мне довелось передать восемь живописных полотен художника С.И. Голубина (1870-1956) в Томский областной художественный музей. Об этом был сюжет по томскому телевизионному каналу, в одной из газет меня назвали коллекционером… Необходимо дать пояснения этому факту. О чём и поведаю. Но больше о судьбе художника, его наследстве, о том, что удалось дополнительно узнать из ряда документов, в том числе «голубинского архива» В.М. Пивкина.

 

Мой друг заимел связь с политссыльным

 

Имя С.И. Голубина вошло в моё сознание давно, ещё в послевоенное босоногое детство, благодаря Владимиру Пивкину, ставшему другом на долгие годы. Мальчишеские уличные игры в нашей компании в г. Мариинске летом – в лапту, «бить – бежать», «чижик», городки; зимой – в снежные крепости, коньки с зацепом за редкие в то время машины… Наши игровые встречи были весёлыми, дружными и постоянными. Вдруг мы не стали видеть Вовку в один летний день, в другой и далее. Что случилось: такой шебутной член команды, даже часто заводила, и вдруг без него?

Я застал его в комнате у окна за столом, склонившимся над бумагой, где карандашом изображён старичок с бородкой в профиль. Нет, это не было заданием школьного кружка ИЗО, который увлечённо вёл отличный педагог нашей школы № 2 Пётр Игнатьевич Цаплин. До изображений лиц нам было далеко. И рисунок не походил на копию фотографии. Володя с гордостью сказал: «Рисовал с натуры. Это ещё один мой учитель – настоящий художник». Вот тут я и услышал впервые имя «Голубин».

Эта звучная и ласковая фамилия совсем не вязалась с судьбой портретируемого, как мне поведал почти шёпотом Володя. Оказалось, это политический ссыльный после отбытия лагерей на Севере. Наш в прошлом уездный городок был одним из центров Сиблага, и в него отправляли осуждённых на поселение после отбытия сроков. Им предоставлялось место работы. Тот старик, которого Владимир назвал Голубиным, работал в артели им. П. Осипенко, в галантерейном цехе. Этот ссыльный выполнял заказы на художественное оформление разнообразных контор города – вывески под стеклом, таблички на кабинеты и др. Он ещё был и модельщиком, а также под его руководством производились в артели игрушки. Пользовалось спросом у населения его умение изготавливать зеркала. В недавно купленный дом мои родители приобрели такое, оно дополнило создаваемый нашей многодетной матерью уют. Словом, работник артели был ценный.

Володя стал бывать у него в домике регулярно, брать уроки рисования. Жена Голубина, Екатерина Ивановна, его лагерная спутница, работала в городской больнице. Детей у них не было, и Володю они принимали, изливая на него свои неиспользованные и нерастраченные родительские чувства, свою нереализованную родительскую программу, не воплотив её по понятным причинам в своих детях.

Друг мой не распространялся о своих связях с ссыльным. Мы, подростки, были уверены, что несправедливо в нашем СССР никого не осуждают, а уж если человек получил известную нам, школьникам, 58-ю статью Уголовного кодекса, то он свершил что-то такое, что его считали «врагом народа». Общение с таким никак не приветствовалось, потому Володя открывался об этом не всем. Позже мой друг уж подробнее рассказал, что узнал сам.

 

Живопись в мариинском домике

 

Володя подивился, увидев в домике этого ссыльного настоящие живописные картины, написанные маслом. Это было редкостью в нашем городе. В фойе кинотеатра «Комсомолец» (теперь там библиотека) висело большое полотно А.М. Герасимова «Сталин и Ворошилов в Кремле». Да ещё в школьной учительской школы № 2 красовался обнаруженный учителем П.И. Цаплиным живописный холст – пейзаж замечательного алтайца Г.И. Гуркина. Наверное, где-то в городе были ещё картины маслом, но мы, мальчишки, там не бывали. А тут у этого ссыльного дома несколько полотен, да разных. И ещё не окрепшее детское восприятие картин ошеломляло и завораживало.

Красоту и мастерство кисти позже сразу же оценил наш школьный учитель П.И. Цаплин, с которым Володя поделился своими впечатлениями. Пётр Игнатьевич познакомился с ссыльным. Звали его Глеб Сергеевич. Он сын известного в Томске художника, персонального пенсионера Академии Художеств СССР Сергея Ивановича Голубина. Оказалось, что живописные картины у Глеба Сергеевича – это картины отца, которые тот из Томска переправлял сыну для реставрации и сохранения. Неоднократно таким курьером оказывался старший брат Володи, Николай, в то время студент ТГУ. Позже Н.М. Пивкин вспоминал, что испытал благородное влияние Сергея Ивановича. До Томска из Мариинска не так далеко, но сыну не позволяли выехать с места поселения. Отец получал от сына письма, но сам не мог приехать к нему – к тому времени случилось самое последнее из его испытаний, самое трагичное для Художника – он перестал видеть.

Именно таким увидел его, будучи маленьким, Пётр Михайлович Нагорский1 .

 

Томская семья Нагорских и художник С.И. Голубин

 

С П.М. Нагорским (к этой фамилии добавляют– «мл.» для различения с дедом – тоже Петром Михайловичем) меня познакомил в 2014 году известный томский журналист, общественный деятель и краевед В.З. Нилов, с которым мы были дружны со студенчества. Пётр Михайлович рассказал, как осенним вечером светило солнце, из дома, что был расположен на углу улицы ныне Савиных и проспекта Ленина (ныне там магазин «999»), вышел будто сказочный дедушка со странно открытыми глазами, явно не видя, но ощущая солнце, поприветствовал взрослых Нагорских, а малого, их внука, погладил очень ласково по головке. Врач-патолого­анатом, профессор Мединститута Нагорский (1882 – 1971гг.), завкафедрой судебной медицины в ТМИ (1949-1968 гг.) и его жена всячески помогали художнику в эти трудные годы. Дружба с семьёй Нагорских сложилась сразу по приезду Голубина в 1927 году в Томск, так что к 50-м годам эта связь была уже давняя, и дружеская, и деловая. Профессор для патологоанатомического музея создал муляжную мастерскую, в которую пригласил Художника, и заказывал ему серию восковых изображений лицевых травм.

Несколько раз мне приходилось приводить гостей в патологоанатомический музей Мединститута, но экскурсоводы не обращали наше внимание на муляжи. Позже, углубившись в биографию Художника, решил посетить и подробнее рассмот­реть плоды его трудов. Встреча произошла вместе с краеведами И.А. Аленниковой и В.В. Безходарновым. Нас любезно встретил и давал разъяснения заведующий кафедрой патологоанатомии Ф.В. Алябьев. Экзотичные экспонаты расположены по верху всей стены, всего их 24. Впечатление от них сильное и жутковатое. Но ими пользуются как наглядным пособием до сих пор, уже в университете, хотя им уже восемьдесят лет!. На лице и шее более 100 мышц. И как же их точно надо знать и изобразить! Кроме муляжей под стеклом рисунки-иллюстрации Художника к текстам научных исследований для публикаций.

Сын профессора П.М. Нагорского Георгий (родился 6 мая 1915 г.) брал уроки рисования у Сергея Ивановича и подавал в этом надежды. Его успехи и судьба знаменательны, но об этом позже. Приятельство с интеллигентной семьёй скрашивало последние трагические дни 80-летнего Художника. Кто-то хорошо сказал: старикам нужна любовь больше, чем хлеб…

 

Удары судьбы

 

Была ещё незаменимая помощница у С.И. Голубина – его родная сестра Мария Ивановна Шипицына, жена известного в прошлом томского общественного деятеля А.Н. Шипицына (1860-1920). Именно благодаря её присутствию в Томске, а также ещё одной своей сестры, Голубин после очередного своего несчастья сюда и прибыл. А несчастье это – потеря второй жены в 1927 году.

А до того жестоким ударом судьбы была смерть первой любви, матери Глеба, последовавшей после его появления на свет в 1894 г. Она была тоже художницей – Лидия Дмитриевна Самарина. Тогда он, двадцатичетырёхлетний, принял на себя заботы по выхаживанию младенца, который, потеряв мать, был интуитивно наделён страхом утерять и единственную родную связь с отцом. Да и отец, прижимая к груди живой комочек продолжения совместной жизни, наверное, не то, что страшился, но с тревогой размышлял: «Как-то всё сложится в судьбе сына, как он сможет его поднять?»

Нам не дано ныне представить все те его мысли и чувства, но ясно, что наитеснейшая связь двух родных существ укреплена была напрочно и надолго. И, конечно, понятна неизбывная тоска по любимой жене. Чувство потери настолько овладевало им, что он подолгу просиживал у её могилы, и даже запечатлел это место на холсте. Помогала семья: дедушка и бабушка взяли малыша под своё крыло. А сестра Мария позже вспоминала, как она сопровождала брата к могиле и сидела молча рядом, пока он не вставал…

Вот они безжалостные удары судьбы по Художнику. Они, конечно, самые горестные из прочих за всю 86-летнюю жизнь. Психологи утверждают: из всех жизненных стрессов самый тяжкий – потеря близкого, родного человека.

А как нам понять старика с убывающим здоровьем, ощущающего истаивание своего бытия на земле и прекращение биения своего сердца, когда он почти рядом, но не может увидеть, обнять свою кровинушку – сына Глеба, сказать ему многое из прожитого и прочувствованного, дать напутствие, уходя навсегда? Это угнетало не меньше, чем забвение его как творца, как признанного классика сибирской живописи. И дело не только в немощи зрения и остывания жажды творчества. А ещё и в том, что в последние годы жизни человек, а особо творческий, как никогда, нуждается в признании и объективной оценке. А этого он в полной мере не получил…

 

Неопределённость часто угнетает более,

чем неприятность…

 

В Автобиографии, хранящейся в Томском Областном краеведческом музее, С.И. Голубин признавался, что последние годы были менее продуктивны из-за болезненного состояния. Ухудшение зрения впервые заметил в 1939-м. Поездка к глазному врачу в Новосибирск ничего не дала… Можно предположить с большой вероятностью, что на здоровье тяжестью упало известие об аресте сына Глеба. Он проходил по делу «Кадетско-монархической организации «Союз спасения России» вместе с поэтом Н.А. Клюевым, князем и княгиней Волконскими, ссыльным архитектором Б.П. Брюлловым, профессором В.Ф. Галаховым и другими. Это неожиданное прерывание связи двух родных людей как глубокая рана. И она кровоточила до конца жизни.

А ведь только что, в 1936 году, С.И. Голубин был приглашён в Ленинград, в Академию художеств, как преподаватель-воспитатель «Школы юных дарований». Он едет туда, устраивается на работу, но тут же спешно возвращается обратно в Томск. Причина? Исследователь В.М. Пивкин предполагал, что, скорее всего, это – весть о возбуждении уголовного дела против Волконских и Клюева. А квартиру Волконских он и сын Глеб посещали в числе других… Подступили томительные и мучительные дни следствия и даже тревожное ожидание возможности своего ареста. Верно считают, что неопределённость гнетёт иногда сильнее, чем неприятность. Какой же тут творческий настрой?

Но вот и определённость: сына 29 мая 1937 года арестовали, а 18 августа осудили на 10 лет лагерей и 5 лет ссылки. Потянулись угрюмые эти дни, переходя в годы… На душе было очень тяжко. Да и пожилой уже организм на то откликался думами о тягостях родной кровинушки.

9 апреля 1956 года Глеб, будучи на поселении в г. Мариинске, умер. Отцу об этом не сообщили, щадя его здоровье, которое было на исходе. Более того, по признанию В.М. Пивкина, он и его жена от имени Глеба писали Сергею Ивановичу письма пять месяцев, они приходили не из Мариинска, а из Новосибирска, где в это время учился Пивкин. Сестра Мария Ивановна вошла в эту игру и умела эти письма «правильно» прочитать вслух своему любимому брату.

Ни Глеб, ни отец так и не узнали о том, что дело 1937 года о «Союзе спасения России» было сфальсифированным, а все, проходящие по нему лица, реабилитированы. «Определением Военного трибунала Сибирского военного округа от 24 мая 1960 года постановление «тройки» УНКВД Западно-Сибирского края от 18 августа 1937 г. в отношении Голубина С.И. отменено и дело прекращено за отсутствием события преступления». (Из официального ответа В.М. Пивкину 27.07. 1989 г. на его запрос). Вдова Глеба Сергеевича Клавдия Ивановна Голубина получила документы об этом значительно позже.

 

Край родной смотрелся в душу и просился на холсты…

 

Начало своего третьего, самого продолжительного, проживания в Томске (о первых двух скажем позже) было для него вторым дыханием. Хотя, конечно же, смерть любимого человека вновь – незаживающая рана, мучительные переживания. Но благо здесь две родные сестры, а главное – сила характера, заставляющая забыться в любимой работе. Работать и работать!..

По прибытии сразу же организовал студию Товарищества «Художник». Есть фотография, где его седая сухощавая фигура в центре, а вокруг 16 студийцев. Благодаря поисковым усилиям В.М. Пивкина опознан ряд имён, в т. ч. В.Г. Холявин, Н.К. Мраморнов, Председатель Товарищества «Художник» Шепель, Устюгова, В. Романов, П. Шелыгин, Сысин, Шафигулин. Все запечатлённые шестнадцать – не подростки, а крепкие молодые люди, три женщины.

Одежда выдаёт разнообразный круг любителей живописи: здесь парень в косоворотке, есть в гимнастёрке, в свитере, несколько – в костюмах с галстуками. На стенах 19 работ, в том числе различимы два портрета мастера. Есть работы В.И. Лукина, Н.К. Мраморнова, Л.И. Обабковой, В.Г. Халявина. Сам руководитель одет торжественно: костюм в полоску, пуловер, белая рубашка с галстуком. Взор Художника сосредоточен, прямой уверенный и умудрённый. Ему 57лет, это возраст зрелости, достижения творческой кульминации, смеем предположить, как некое акме – период наибольшего расцвета его мастерства и личности.

Да, к этому времени он прошёл многие испытания судьбы и решил завершать свой путь в родном для него Томске. Полученные в детстве впечатления от томской природы влекли его сюда. Но не только: здесь две его родные сестры, могила отца2. Он полон планов, устремлений. Его признают, к нему прислушиваются, он востребован. Кроме своей студии ведёт занятия в Технологическом институте3, получил заказ на муляжи в Мединституте, участник выставок… Прибыл сюда вместе с родным Глебушкой, который стал преподавать в Медицинском и Педагогическом институтах, тоже успокоившись после бурных событий в стране и своих мытарств. Глеб женился, жил отдельно, снимая квартиру по ул. Торговой, 16, кв.1 (ныне ул. Вершинина).

Этот период в творчестве Сергея Ивановича весьма плодотворен. В монографии моего друга В.М. Пивкина, посвящённой С.И. Голубину, это время художника названо «возрождённым состоянием» и «наиболее плодовитым». Голубин увлечённо пишет пейзажи, портреты. Качество всех полотен высокое, что дало основание считать Художника местными искусствоведами сибирским классиком. Он не отвернул, как и ранее, от русской реалистической школы.

Много пишет с натуры. Известны его портреты учёного медика Заслуженного деятеля науки Н.В. Вершинина, 1937 г., «Портрет крестьянина Якова», 1929 г. (о нём скажем позже особо, т.к. это интересная история). Здесь, на томской земле, им созданы пейзажи: «Домик в окрестностях Томска» (1927), «Лес осенью» (1927), «Речные дали», «Окрестности Томска», «Серый день», «Лесные дали» (1928), «Село Большое Протопопово» (1928), «Кедры над водой» (1927), «Этюд в окрестностях Томска» (1927), «Берёзовая роща» (1938), «Сосны при закате солнца» (1938), «Кедровая роща» (после 1937).

Всего пейзажей около двух десятков. И внимательный читатель уже заметил, что основная часть их создана сразу после прибытия в Томск. Вот уж действительно: Томск дал художнику второе дыхание, как будто вновь появилось творческая лёгкость как в юности.

 

Большое Протопопово: вдохновение и находки

 

Излюбленным местом Сергея Ивановича на лето было старинное село Большое Протопопово (на речке Каменка основано в 1755 году) примерно в 20 км от города. Он на лето поселялся там, и эти окрестности были не только местом отдохновения, но и вдохновения, и даже мастерской. Здесь он вдохновлялся кедрачами, далями и луговинами с извилистой рекой, бодрящим хвойным воздухом, приветливыми хозяевами. (По данным на 1928 год, в деревне было 57 дворов, 237 жителей.) Пленэр его пленял.

Один мой знакомый поселился в Протопопово, любит его окрестности, часто бродит по ним. Я спросил, чем привлекают эти места. «Они – благостные, там лучше дышится, организм воспринимает их и как будто подзаряжается энергией, бывал в других местах – такого там нет, а здесь и для глаз, и для души, и для самочувствия». Да, не случайный выбор был у Художника. Там он запечатлел своё восхищение томской природой, свою проникновенную любовь к ней.

Мне довелось быть причастным к розыскам в этом селе возможных остатков памяти о Художнике, которые предпринял мой друг, к тому времени член Союза художников В.М. Пивкин (впредь буду использовать сокращение ВМП). Помнится, летом 1982 г. мы дважды посетили Большое Протопопово. У нас была фотокопия картины С.И. Голубина 1928 года «Село Большое Протопопово». То есть мы появились в селе через полсотни лет. Определили место, с которого писал село Художник. Стали сравнивать изображённое Художником и то, что увидели. Улица, дома, округа – почти всё сохранилось также, но появились, конечно, признаки цивилизации (столбы и электропровода, телевизионные антенны, наличники на окнах и пр.). Встретились с местными жителями, которые к нашей радости вспомнили Художника. Анна Александровна Степанова и другие назвали дома, где он останавливался, это Павла Ивановича Козика, Марии Степановны Романовой, Александра Васильевича Протопопова, Клавдии Михайловны Протопоповой и др. Пишу их имена полностью с надеждой, что остались родственники, которые пусть знают, кого привечали их предки.

Фамилия Протопопова мне встречалась ранее. К нам, на Фрунзе, 3, где расположилась с 1975 г. областная организация общества «Знание», часто заходил Анатолий Александрович, его фамилия была точно такой. Этот скромный, улыбчивый работник хозяйственной службы горисполкома, что был рядом с нами (там ныне мэрия), добровольно проявлял заботу о наших хозяйственных делах, а то и просто заходил поговорить «за жизнь». После визита в село у нас с ним состоялся такой разговор:

Деревня Протопопово и Ваша фамилия как связаны?

Так это моя родина.

?! А то, что художник Голубин бывал там, у вас, Вам известно?

А как же, он и останавливался в нашем доме. И меня рисовал.

Тут я чуть не задохнулся, передохнул, чтоб не спугнуть возможную удачу…

А рисунок-то жив?

Да где-то лежит…

Упросил его ради науки, ради друга из Новосибирска, который составляет весь список работ Художника, найти и принести.

Мы, как два одержимых охотника, с дрожью в руках развернули свиток. Так, в трубочку свернув небольшой холст, Анатолий Александрович принёс свой портрет на следующий день. Да, Володя сразу определил кисть Голубина. Это был настоящий живописный портрет подростка Анатолия. Мягкость его характера, спокойное, уравновешенное состояние мальчика переданы и сохранены через полвека.

Мы сумели поговорить с персонажем так, что он подарил этот портрет исследователю. И тут же заявил: «А Сергей Иванович рисовал ещё и мою сестру». Опять восторженное ожидание удачи… Мы в этот же день были у его сестры Тамары, которая также подарила портрет Пивкину. «Такого урожая, – признался он, – я давно не имел в своих поисках». И позже поделился: «Тема «Дети в творчестве Голубина» по причинам его личной судьбы занимает особе место». И развернул эту тему позже в своём очерке (см.: Пивкин В.М. Сибирский классик//Сибирские огни, 1983. № 10, с. 142-151). Я оставлю искусствоведческую часть этой темы для специалистов и любителей, а выскажу свои соображения, опираясь на общение с Пивкиным и некоторые документы. И не обойтись здесь без детства самого Художника, а также и судьбы его единственного сына, которому он, особо по началу, был и отцом, и матерью.

 

Не надобно иного образца, когда в глазах пример отца

 

С.И. Голубин не был коренным сибиряком, но прожил здесь полвека, в том числе томичом – 35 лет4. Он трижды поселялся здесь.

И первое его пребывание – это детство. У нас мало сведений об этом периоде, но сообщим известное и на этой основе попытаемся кое-что реконструировать.

Родился Сергей в Петербурге 1870 году в семье Потомственного почётного гражданина Иоанна Николаевича Голубина, банковского служащего. Иван Николаевич был сыном кандидата коммерции, сам И.Н. обучался в СПб Коммерческом училище, по окончании которого удостоен звания личного Почётного гражданина в мае 1862 г. Мать – Александра Петровна Воробьёва – купеческая дочь. Семья с православными обычаями, интеллигентными запросами. Иван Николаевич начал службу помощником бухгалтера 4-го разряда, затем дошёл до помощника 1-го разряда, через 5 лет он уже младший бухгалтер, а ещё 3 года спустя – старший бухгалтер. К этому времени родились в семье два сына – Николай 1868 г.р. и 25 марта 1870 появился Сергей. Позже уже в Сибири – две дочери Мария (1874) и Александра (1877). Через год после рождения Сергея отец принял должность работника Енисейского отделения Государственного банка (г. Красноярск). В этом банке за 6 лет (с января 1872 по октябрь 1878), начав с должности контролёра, стал управляющим Енисейским банком. В марте 1886 г. он – управляющий Государственным банком в Томске5. Положение Ивана Николаевича в городе было не рядовым, он был человеком публичным, потому дети могли видеть и общаться с представителями своеобразной элиты Томска – деловыми людьми, купцами, интеллигентами, их детьми. Следует сказать, что Управляющий отделением банка утверждался в должности министром финансов по представлению Управляющего Государственным банком. Томское отделение Госбанка являлось контролирующим учреждением для Сибирского Общественного банка и открытых позднее отделения Сибирского Торгового банка и Томского отделения Русского для внешней торговли банка.

В городе в это время шло строительство первого за Уралом университета, что вызывало оживление общественной и деловой жизни, в городской атмосфере ощущалось предчувствие серьёзных перемен к превращению города купеческого в настоящий сибирский центр науки и образования. 26 августа 1880 год Иван Николаевич и два его сына были, скорее всего, свидетелями празднества торжественной закладки главного корпуса первого в истории Сибири Императорского университета.

Газета «Сибирский Вестник» неоднократно публиковала информации, где фигурировал Иван Николаевич (15 янв. 1893, 19 марта 1895 и др.), Ему вместе с другими (но он на первом месте) объявлена городской думой благодарность за подготовку материалов о городском облигационном займе. В номере 33, сообщая о проводах И.Н. Голубина на работу в другой город, приводятся краткие характеристики руководителя банка. Они звучали из уст начальника губернии, Председателя губернского правления, коллег. Отмечали, как много сделал Голубин для губернии и города, его честность, благородство, правдивость, назвали деятельным и вместе с тем хорошим человеком.

Любопытно отметить, как государство заботилось о своих служащих. К сожалению, нет описания томской квартиры, а о костромской – вот что писала М.И. Шипицына (из письма к ВМП 07.12.1971). «В Костроме у нас была прекрасная квартира. Госбанк снимал у прежнего богатого, под конец жизни обедневшего помещика два каменных дома со всякими службами, баней, тремя большими садами. В нашей квартире было 6 комнат плюс две на мезонине: громадный зал с хорами для оркестра, гостиная и кабинет, где стены были сделаны под мрамор, лепные работы на потолках, полы паркетные.»

Благодаря издателям Томского Некрополя («Томский некрополь», изд. Томского университета. Отв. ред. Н.М. Дмитриенко. – Томск, 2001 г.) можно прочесть некролог об отце С.И. Голубина (опубликован в газете «Сибирская жизнь» 9 декабря 1908 г.). На пенсию И.Н. вышел в Костроме в 1899 г. и вскоре прибыл в Томск. При проводах в последний путь обычно обозначают самое главное в человеке. В некрологе об Иване Николаевиче сказано: «Покойный 37 лет (до 90 гг.) состоял управляющим банками в Сибири и главным образом в Томске, где оставил по себе прекрасную память как идеалист типа людей 60 гг.» И далее тоже оригинальное: «…все 37 лет он был управляющим по вольному найму, т.к. по выходе из университета он дал слово никуда не поступать на государственную службу…». Вот такой интересный тип негосударственного служащего. Это, видимо, не столь частое явление. Известно, что многие выпускники университетов стремились, как и ныне, именно к государственной службе, т.к. она обеспечивает жизненную стабильность и даёт некоторые преференции. В некрологе указано: прах похоронен «в оградке политических». Судьба взрослых детей Ивана Николаевича также оказалась связанной с политической деятельностью. Сын Николай был активным социал-демократом, погиб в Гражданскую; дочь Мария за политическую деятельность была исключена из Бестужевки без права проживания в столицах, была членом партии социал-революционеров; Сергей проявил свою революционность в Академии Художеств и позже имел связь с большевиками.

Вполне резонно предположить, что вольнолюбивые убеждения, чувство независимости, верность данному слову, результативное трудолюбие передано детям, впитано ими. Кто-то из философов отчеканил: отец является мостом мудрости, предоставленным природой. У Демокрита есть мысль: «Благоразумие отца есть самое действенное наставление для детей».

Дочь Мария в одном из писем признавалась, что её «никогда не интересовали ни чины, ни ордена». И добавляла: «Эта черта унаследована от отца» (письмо ВМП 04.09.1970 г.). Смеем предположить, что и сын Сергей не избежал в какой-то степени такого наследства. Вся последующая его жизнь подтверждает его самостоятельность и независимость, нравственную чистоту, порядочность. Интересно в этой связи его, как бы ныне сказали, резюме 1936 года при поступлении в Ленинграде на должность преподавателя, где он пишет: «Имел пенсию, определённую мне пожизненно, но от пенсии отказался, устроившись работать в клиниках» (имеются в виду клиники Томского мединститута).

 

«Нельзя вырастить полноценного человека

без воспитания в нем чувства Прекрасного» (Р. Тагор)

 

В большой семье родители стремились дать добротное образование детям. Всем было обеспечено занятие музыкой. Мария Ивановна вспоминала: «Наши отец и мать считали необходимым привить сыновьям любовь к музыке. Сергей хорошо играл на рояле. Нередко мы с ним играли в четыре руки. Когда жили в Томске, у нас собиралась молодежь на музыкальные вечера. Почти в столетнем возрасте, много повидавшая, Мария Ивановна вспоминала эти вечера и оценила родителей: они «не ошиблись, считая: если сыновья полюбят музыку – это будет гарантией от вхождения в кружки товарищей, где бывают попойки… Молодёжь часто собиралась, кто пел, кто играл. И всегда мать устраивала ужин без единой рюмки вина или водки». Любовь к музыке Сергей Иванович сохранил на всю жизнь. И после, где бы он ни жил, брал на прокат фортепиано. Любимым композитором был Бетховен, его сонаты он играл часто…» А искусствоведы отмечали «музыкальность» его пейзажей.

Все дети в семье Голубиных обучались также и рисованию. При этом способности и стремление у Сергея проявились лучше. Как важно не дать погаснуть, не охладить настрой ребёнка на раскрытие и развитие своих способностей в самом начале. Известно, что в Красноярске он был определён к художнику (имя неизвестно), который был выпускником СПб Академии художеств. В это время в Красноярске работали несколько выпускников ИАХ. Жаль, не удаётся установить первого наставника для Сергея.

Но одно можно сказать определённо: любой выпускник Академии художеств обучался точному видению натуры, безупречному рисунку, пониманию природы натуры. Каждый выпускник Императорской Академии художеств нёс в себе русскую школу академизма. Талантливый педагог, хранитель воспитательной традиции Академии П.П. Чистяков считал, что «порядок и правильная форма предмета в рисовании важнее и дороже всего». Тут нужна не только «набивка» руки и точность глаза, но «требуется и соображение и мозгами шевельнуть». Штудии в рисовальных классах Академии были поставлены классически, выпускники проявляли большое старание по выполнению разнообразных заданий, так как рисунок составлял основу изоискусства. Несомненно, преподаватели каким-то образом передавали своим ученикам дух эстетики академизма. Но здесь важно и другое. Блестящий выпускник Академии К.П. Брюллов писал: «Рисовать надобно уметь прежде, нежели быть художником… механизм следует развивать от ранних лет, чтобы художник, начав размышлять и чувствовать, передал свои мысли верно и без всякого затруднения; чтобы карандаш бегал по воле мысли».

Родители бережно поддержали увлечение и полученное осмысленное удовольствие от рисования сына и в Томске. Его отправили к наставнику, может быть, самому лучшему в то время томскому педагогу, одному из первых в городе профессио­нальных художников Александру Эдуардовичу Мако6. Юный Сергей, вспоминала его сестра, «написал углем очень больших размеров (не менее 10-12 четвертей) [примерно 2 метра] копию картины «Пир бояр»… и Мако и другие очень хвалили его работу. Отец заказал раму, и эта картина висела у нас в большом зале». (стр. 4 письма к ВМП 16.07. 1969 г.).

Помню, в квартире одного шотландского архитектора меня очень удивили картинки его сына, их отец оформил в красивых рамках и разместил на стенах комнат. Вот такое поощрение увлечения своих детей! Характерное для внимательных родителей и в давние времена, и разным национальностям.

Известный общественный деятель Томска А.В. Адрианов оценивал разносторонность А.Э. Мако так: художник владел маслом, акварелью, рисунком углём и карандашом, писал пейзажи, этюды этнографического характера. Имея приличную профессиональную подготовку, он в своей студии дал старт будущим художникам, в числе которых и С.И. Голубин.

Как же много значит первоначальный фундамент! Сергей получил основы мас­терства от профессионалов, в том числе от европейски образованного, русского по воспитанию учителя, ощутил его умения и понимание разных техник изображения. И когда после завершения обучения в Томской гимназии в 1889 году он сдавал экзамены в Петербурге в Академии художеств, полученные знания и умения ему очень помогли. В Академию он поступал уже будучи заряженным на серьёзную работу в классах. А в ходе учёбы он овладевал новыми знаниями и отрабатывал свою технику, но более всего – впитывал академический дух, его традиции. Словом, можно утверждать, что молодому Сергею очень повезло с ранних лет, с начала обучения – общаться с профессионалами не только российской, но и европейской школ, иметь достойных наставников.

Родители Голубины проявляли заботу о всестороннем развитии своих детей, не только об интеллектуальном и нравственном, но и физическом. Иван Николаевич, как образованный человек, был знаком с идеями П.Ф. Лесгафта и, он, видимо, разделял его мысль: «Счастлив тот, кто не знает скуки, кому совершенно незнакомо вино, карты, табак, всевозможные развращающие развлечения и спорт».

Их дочь Мария вспоминала, что отец обустраивал на озере каток, где дети (и не только свои) осваивали коньки и катались. Здоровый образ жизни семьи сказался на продолжительности жизни детей. Дочь Мария (М.И. Шипицына) прожила 101 год. Она была почётной гостьей на первой выставке её брата в июле-августе 1971 года в г. Томске. Нам довелось её видеть и получать удовольствие от общения с этой интеллигентной пожилой женщиной. Она до последних дней активно переписывалась с моим другом В.М. Пивкиным. Да и Сергей Иванович, пережив невзгоды, для своего времени был долгожителем, учитывая, что в XIX в. средняя продолжительность жизни в поколении у разных стран и народов находилась в границах от 30 до 50 лет, а в XX в.— от 40 до 75 лет (по оценкам демографа Е.М. Андреева).

Сергей Иванович прожил 86 лет. Он не знал алкоголя, не курил. Занимался гимнастикой, обливанием холодной водой. По воспоминаниям Марии Ивановны, когда семья выезжала на отдых в Большое Протопопово, то Сергей отказывался ехать вместе, а уходил в село пешком. Причём подзадоривал, что придёт раньше, чем всех привезут на лошади, так и оказывалось, т.к. он шёл какими-то тропами. В молодые годы любил охоту, но под старость винился и переживал. М.И. Шипицына: «Под старость говорил: «Не понимаю, как я мог убивать птичек».

Скорее всего, детские годы у него, как и у всех нас, были самыми светлыми: благоприятный, прочный семейный круг, брат, сёстры, ощущение заботы родителей, увлечения… У всех взрослых «детство всегда в кармане». Не случайно Сергей Иванович на последний период своей жизни избрал тот уголок, который связан с детством. Но это было уже третьим, заключительным, периодом его жизни в Томске. Первый же продолжался с 1886 по 1889 г.

 

Второе пребывание в Томске – в погонах

 

Оно было самым коротким и пока, нам известно, не плодотворным. Состоялось в годы учёбы в Академии художеств. Сергей Иванович Голубин был призван в армию. При поступлении в Академию художеств Сергей в заявлении указал свою принадлежность к члену семьи Почётного гражданина, но к этому времени вышел Закон о всеобщей воинской повинности, который предусматривал бессословность призыва. Для воинской службы Сергей прибыл в Томск, где и был осенью призван в Томский Резервный батальон, где и отбывал в 1891-1893 гг.7 (в Википедии дана дата 1891-1892 гг.). Дослужил до звания унтер-офицера, самое низшее офицерское звание.

Томск в это время был уже университетским городом, у первых студентов шли полным ходом занятия, а в 1893 году состоялось вручение первых дипломов «лекарей» тридцати четырём выпускникам. Были открыты и действовали уже Анатомический институт с анатомическим музеем, был и зоологический музей, ботанический музей-гербарий. Ещё до открытия университета возникла библиотека, археологический и этнографический музеи, ботанический сад. Строилась электростанция. Томск был совсем другим. Семья жила здесь. Сестра Мария Шипицына вспоминала, по субботам и воскресным дням Сергей приходил домой.

Есть фотография, где молодой унтер-офицер в форменной шапке с кокардой, в шинели, перепоясанной крест на крест широкой лентой, заходящей под погоны. На погонах поперёк одна ленточка. Края погон обозначены чёрно-белыми диагональными полосками. Шинель подпоясана ремнём с пряжкой. У военного бородка и усики. Взгляд решительный, вдаль, не прямо на зрителя, а чуть влево, корпус в четверть оборота. В руках держит что-то вроде кортика или музыкального инструмента. Исследователь истории Томского пехотного полка Константин Чернов предположил, что это ружейный штык в специальном чехле.

Умеющий рисовать военнослужащий мог быть назначен писарем, т.к. имел хороший почерк. Или вполне возможно исполнял и художнические работы для баталь­она и полка. Хотел ли и имел ли он возможность что-либо рисовать в ходе службы, пока не известно. Нигде об этом сведений не нашлось, также и нет каких-либо рисунков, тем более живописных полотен. В Списке работ С.И. Голубина, составленном В.М. Пивкиным, из перечисленных 103 обнаруженных произведений, нет ни одной, относящейся ко времени службы Сергея Ивановича в Томском Резервном батальоне. Томский полк располагался вначале там, где ныне стадион «Труд», летом в лагерях…. Этот двухлетний период пребывания в Томске, скорее всего, был временем накопления разнообразных впечатлений для художника. И также можно предположить, что его образование, пусть и незаконченное, было использовано для оформительских работ, почти всегда потребных в военном обустройстве.

 

Третье пребывание в Томске

 

самое продолжительное и окончательное, длилось оно 29 лет, т.е. третью часть его жизни, хотя активной творческой деятельности препятствовали разные обстоятельства, в том числе болезнь глаз. Окончательно он ослеп в 1942 г. Сюда он прибыл уже как известный и сложившийся мастер. Именно тем, что он был носителем реалистической живописной традиции, С.И. Голубин стал своеоб­разным камертоном в художественной среде Томска. Исследователи изобразительного искусства Сибири П. Муратов, В.Г. Ротман выделяли С.И. Голубина как выдающего живописца в Томске. Наиболее полно его томское творчество и педагогическая деятельность освещены и оценены в монографии В.М. Пивкина «Художник Сергей Голубин» (Новосибирск, 1973). В другой статье о Голубине («Сибирские огни, 1983, № 10) В.М. Пивкин пишет: «Его называли академистом в лучшем смысле этого слова. К нему прислушивались, шли за советом и напутствием». Редколлегия журнала согласилась с названием очерка Пивкина – «Сибирский классик».

В 2015 году появилась очень интересная статья преподавателя Новосибирского госуниверситета М.В. Прокопьева о взаимоотношениях С.И. Голубина и томского филиала АХХР – Ассоциации художников революционной России, учреждённой в Томске в январе 1926 г. (Общество. Среда. Развитие. 2015, № 1. С. 94-97).

Автор в этой статье и позже в кандидатской диссертации вписал деятельность Голубина в этап возникновения и становления новой послереволюционной художественной культуры города Томска. Исследователь установил, что С.И. Голубин в Ассоциации не состоял, но в её выставках участвовал, а значит, симпатизировал основным идеям этой организации. Он не вступил также и в имеющее филиал в Томске общество «Новая Сибирь», основанное в Новониколаевске в 1925 году. Между этими двумя течениями существовал мировоззренческий конфликт. «Являясь носителем петербургской академической живописной традиции, Голубин не чувствовал необходимости в формалистическом экспериментаторстве», – пишет исследователь. Он держался особняком, был верен русскому реалистическому искусству, репинским традициям. «Своими произведениями, – пишет исследователь, – Голубин поднимал художественное качество выставок, не компрометируя при этом «художников революционной России».

Иногда молчание бывает более значимым, более весомым, чем произнесённое слово. Есть китайская мудрость: «у-вэй ю-вэй» – приблизительный перевод: «управление без управления». Смысл в том, что управляющий не использует явных, зримых признаков, действий, но одно его присутствие люди ощущают и ведут себя так, как положено в ситуациях стандартных и нестандартных. Наличие классика в томской изобразительной жизни оказывало благотворное влияние на атмосферу творчества художников. Именно такой вывод можно сделать из исследователей художественной жизни Томска конца 20-х – 40-х гг. прошлого века. Сергей Иванович Голубин воспринимался как последовательный ученик И.Р. Репина, верно хранящим традиции русского реалистического искусства.

Об этом третьем периоде уже сказано выше. Нами по архиву В.М. Пивкина уточнены адреса проживания Художника. Сестра Голубина Александра (после замужества Румницкая) в письме 25 сентября 1979 г. сообщила: по приезду в город он поселился на ул. Карташова, 28 (дом снесён в 1979 г.). Там он прожил лет 10. Затем переехал на ул. Никитина № 41 (примерно 5 лет). Следующая его квартира была близко к Политехническому институту по пр. Ленина, 35 (домик во дворе), здесь он прожил года 2-3. И, наконец, последнее жительство – домик на бывшем проспекте Тимирязева, 66.

Живописал это место Витольд Славнин («Томск сокровенный». Томское книжное изд-во, 1991, стр. 25 и 124-127). Он, прибыв в Томск, первым посетил давнего товарища своего деда. Хочется привести это яркое описание. Оно отражает не только место, но и облик художника и отношение к нему одного из потомственных представителей томской интеллигенции конца прошлого века. Жил С.И. Голубин на углу ул. Савиных (тогда Госпитальной) и конца Тимирязевского проспекта. «За дощатым забором двор-сад, в глубине которого прячется очень старый деревянный дом с оштукатуренными стенами. Крыша дома какая-то удивительная – невероятно широкая, на два ската. Кажется, что она заботливо, как наседка, прикрывает своими крылами цветущую сирень от непогоды. Расположение особнячка очень характерно для Томска середины прошлого века. Узкая тропинка ведёт к небольшой верандочке, на которой в плетёном кресле, окутав ноги пледом, восседает хозяин. Рядом с ним – неразлучная его спутница, помощница, «вторые глаза» – Мария Ивановна Шипицына, сестра Сергея Ивановича… Впечатление … – «райские кущи» и «боженька». В самом деле – кругом всё цветёт, лиловое марево сирени переходит в блистающие клубы яблоневого цвета, всюду солнце. В золотистом дереве затенённой веранды, будто в алтаре, – седовласый и седобородый старец с удивительными правильными чертами лица и ласковой улыбкой.

Голубин слеп – глаза затянуты катарактой, но, как ни странно, это не уродует его. Лик его напоминает о мраморной античной статуе с таким же белым взором. Манеры живые, фигура стройная, высокий голос звенит приветливо». Внутри дома «чистоплотная бедность…, почти нет мебели. На стенах несколько картин и этюдов хозяина»8.

Последние годы для Сергея Ивановича были самыми тяжёлыми. В 1950 году ему отметили 80 лет, пришли художники, много говорили, и нём, и о своих делах. До этого часто посещала Вера Ивановна Котова, одна из ведущих художников Томска, она написала портрет Сергея Ивановича. Она же проявила заботу ранее, когда художник окончательно ослеп. М.И. Шипицына в письме ВМП (19.08.1970) сообщала, что в это время В.И. Котова «по каким-то делам ездила в Москву и там возбудила вопрос о персональной пенсии для С.И. Удовлетворили. В первый год дали 500 р. в месяц, во второй 400 р., а затем платили до самой смерти по 300 плюс 60 р., так называемой хлебной прибавки, всего 360 р. в месяц». В письме не сказано точно, с какой даты, но Мария Ивановна, будучи хозяйкой у брата, не могла ошибиться в суммах. В другом письме к ВМП она пишет, что «С.И., получая персональную пенсию, всегда немалую часть отправлял Глебу, сначала на север Сибири в Магадан, а затем в Мариинск… – переводил на жизнь и на постройку домика…».

Слепота, тень сына, как «врага народа», не привлекала к Сергею Ивановичу, как прежде, коллег и молодёжь. Верными друзьями оставались Нагорские да и, конечно, родная сестра Мария Ивановна, взявшая на себя все заботы о брате до самого его конца. Это её подвиг.

 

Яков: портрет и человек. Встреча через полвека

 

В.М. Пивкин считал «главным результатом своих многолетних поисков по голубинской теме» встречу с прототипом «Портрета крестьянина Якова» [так он значится под инвентарным № Ж-247 в Каталоге собрания Томского областного художественного музея (Томск, 2012, стр. 62), хотя ему дают искусствоведы и другие названия: иногда «Портрет колхозника», «Портрет крестьянина»]. Мне также довелось быть в этом поиске в 1982 году. Итог Пивкин описал в своём очерке в «Сибирских огнях» (1983, № 10, стр. 150-151) именно об этом.

Нам удалось разыскать прототип портрета. Да-да, мы встретили человека, который полвека тому назад позировал С.И. Голубину. Им оказался Яков Григорьевич Стариков. Подробности его биографии описаны В.М. Пивкиным.

Мне остаётся только сделать некоторые добавки, касающиеся участия в этой интересной встрече. Адрес Якова нам подсказали бывшие жители села Протопопово и их знакомые, когда мы заполучили портреты детей Протопоповых. Друг мой Володя не имел времени в тот заезд в Томск посетить этого человека. Он попросил меня и моего друга Геннадия Николаевича Киреева, заведующего кафедрой Томского инженерно-строительного института, отличного рисовальщика и нашего земляка, обладающего хорошей фотокамерой, посетить Якова, сфотографировать и записать ответы на сформулированные Пивкиным вопросы.

Яков Стариков жил в посёлке Степановка на ул. Завокзальной. Сообщить заранее о визите к нему нам не удалось, телефона не имел (а мобильники ещё не пришли). Он был уже пенсионером. Выслушав причину визита, нас впустила в дом очень опрятная хозяйка, попросила подождать и поднялась на второй этаж с небольшого нижнего, точнее полуподвала. И вот мы расселись рядом с Яковом Стариковым. Вопросительный взгляд пожилого седого человека сменился неподдельным вниманием. Он сидел в гимнастёрке на венском стуле у стола, покрытого белой с голубыми узорами скатертью. Сверху лежала газета, видимо, мы отвлекли его от чтения. Комната уютная с домашними цветами, с очень обычным для того времени буфетом, в котором расставлена посуда, а в нише небольшой будильник, а за ним воткнутые за стекло разнообразно какие-то цветные фотографии, открытки, наверное, поздравительные.

Впечатление от спокойного, умудрённого жизнью хозяина дома было очень благоприятным. Такой была и беседа. Человек знал цену своей жизни, помнил хорошо художника, сказал, что редко встречал таких деликатных, скромных и благородных интеллигентных людей, каким был Сергей Иванович. Считал его тружеником и мастером. Сообщил нам, что своё изображение видел в зале Художественного отдела Краеведческого музея. Все основные вопросы от Пивкина Яков Александрович воспринял с пониманием полезности дела, да и наш визит он оценил примерно так: «Ну раз надо, то что уж тут. Конечно, расскажу…».

Просьба Пивкина была ещё и в том, чтобы усадить пожилого человека в ту же позу, что и на портрете, также переплести пальцы рук и с таким же разворотом головы. Яков Григорьевич не противился, и Геннадий Николаевич Киреев, расчехлив свой аппарат, сделал несколько снимков на цветную плёнку. Сравнив потом живописный портрет молодого крестьянина Якова и фотопортрет Якова Григорьевича Старикова, мы нашли сходство облика и, главное, взгляд…

Позже Владимир Матвеевич лично познакомился с Яковом Александровичем, побеседовал и описал в своём очерке. Мне там понравилась из этого сюжета фраза: «нередко работники музея видели перед «Портретом крестьянина» человека, удивительно похожего на изображённого, вдумчивого и тихого, подолгу простаивавшего перед полотном. Это живой человек «сверял» свою жизнь с образом, созданным мудрой рукой талантливого художника».

Когда портрет был выставлен, вначале зрители и ценители живописи не оценили его по достоинству, это произошло позже, и полотно с Яковом причислили к сокровищницам Томского музея. Искусствоведы Л.С. Зингер (1986), М.П. Сокольников (1958), В.М. Пивкин (1971, 1983), В.Г. Ротман (1978), М.В. Прокопьев (2015) посчитали, что этот портрет Голубина демонстрирует известные репинские традиции передачи натуры, приведения её к образу-типу. И это шло в русле становления в 20-30-е годы советской школы портретной живописи с её обращением к новому типу психологических образов.

 

И.Е. Репин о Голубине

 

Исследователь В.М. Пивкин разыскал и привёл цитату из частного письма И.Е. Репина с его отзывом о своём ученике С.И. Голубине. Письмо датировано 23 декаб­ря 1898 г. Есть смысл привести части этого письма полнее, чем привёл их мой друг в своей книге. Ныне письмо можно найти благодаря всемирной сети. Полное оно опубликовано в Интернете (сайт Письма Репина ilya – repin.ru/repin – letters.php). Это важно при рассмотрении вопроса о взаимоотношениях И.Е. Репина и С.И. Голубина.

«Наш академический экзамен, – пишет Илья Ефимович М.В. Верёвкиной, – вышел нынче огромный…Обязательность эскизов дала чудесные результаты; было много очень хороших, в числе лучших – Де ла Вос. На 1-ю категорию 18, 2-ю 44, 3-ю 58, 4-ю 29 – итого 149 эскизов. Все это очень весело; на тему «Весна». В большом этюдном классе этюды вышли замечательные по силе, по размерам, по пластичности – очень подвинулись. В мастерской перевели 4. Особенно отличился Шмаров. В мою мастерскую поступило еще 6 человек, так что и 2-е отделение теперь набито. Хорошо, что не все работают. Малявин забрался в этюдный класс и, в антрактах, «откатал» портрет с Грабаря-Храброго – чертовски! За его спиною во время работы стояла толпа. Грабарь как живой стоит, покачнувшись вперед, заложив руки в карманы. Написано поразительно широко и живо – впереди палитра – так хочется ее принять, совсем как живая и написана с небывалой еще в живописи лихостью. Хорош также этюд Шретер и голова в этюде Де ла Вос. Хорош эскиз Голубина, символико-фантастический: весна прощается с зимой. Из остатков снега выделяется голова с плечами, и ее целует фантастическая фигура весны. Это на холсте, кругом далеко раскрытые реки и зеленеющие луга» (выделено – ГМЗ).

Обратим внимание на ряд моментов. Всего 149 эскизов, Репин рад и называет это число на экзамене «огромным». Он вполне удовлетворён своим экспериментом по организации выставки ученических эскизов, дела – новаторского, за что его критиковали. Доволен и оценками по категориям, подробно их перечисляет.

Передаёт очень живо общее настроение выставки и особо ситуацию с «небывалой лихостью» работу Филиппа Малявина. И, наконец, заметим, что из 149 работ в письме оценены и названы всего пять авторов. Но только о двух высказался пространно. Кроме Малявина, Илья Ефимович также не поскупился подробнее охарактеризовать эскиз Голубина. Хоть и при перечислении имён Голубин стоит последним, но детализированная характеристика эскиза от Мастера значила многое.

Ещё один вывод из письма: убеждённый реалист Репин поощрил символизм молодого Голубина, хотя к этому модному течению не испытывал расположения, и, более того, в одном из писем тому же адресату характеризовал эту моду как «больное психопатическое развлечение». И далее: «как только оздоровление общества усилится, усилится и разумная потребность искусства реального, здорового, эпического…». Здесь же в отношении увлечения Голубина профессор Репин поступает как мудрый педагог – даёт свободу творчества молодым, убеждён что реализм непременно овладеет молодым, как истинный исток. Добавим к этому: ученики И.Е. Репина Павел Дмитриевич Шмаров (1874-1950) и Филипп Александрович Малявин (1869-1940) стали всемирно известными русскими художниками, а Ольга Людвиговна Делла-Вос-Кардовская (1875-1952) – одним из мастеров советской живописи и графики. Это были таланты, которых пестовал Мастер. С.И. Голубин был отмечен тоже своеобразным даром и прилагал колоссальные усилия по овладению мастерством. Неоднократно ему говорили, что из него выйдет хороший рисовальщик.

Однако юношеская увлечённость общественными делами и участие в студенческих волнениях 90-х годов XIX века привели к известному разрыву с И.Е. Репиным.

Данные события уже описаны в публикациях, особо в книге В.М. Пивкина и в статье искусствоведа И.П. Тюриной, при этом ими использован материал из Автобиографии С.И. Голубина (точно она значится как «Краткая автобиография Голубина Сергея Ивановича»). Полагаю, настало время дать слово самому участнику. Но прежде – некоторые пояснения.

Автобиография хранится в машинописной копии в Архиве Томского областного краеведческого музея (ТОКМ). Как установила архивист Л.Н. Приль, документ передал в архив известный в прошлом веке томский краевед В.Д. Славнин. Такая же копия передана в своё время сестрой Голубина М.И. Шипицыной В.М. Пивкину. Мария Ивановна профессионально знала стенографию и машинопись. Скорее всего, именно она со слов брата оформила «Автобиографию» в печатном виде в нескольких экземплярах. Этот документ оказался в нашем распоряжении от наследников В.М. Пивкина в его архиве. Краткая автобиография С.И. Голубина является составной частью документа, направленного в Комитет по делам искусств при СНК СССР, когда этот орган был эвакуирован из Москвы в Томск (август 1941 г. — июнь 1943 г.). Сам документ имеет, кроме Краткой автобиографии, Список произведений художника и перечень документов о работе и о лицах, способных подтвердить это.

 

«…в ущерб своим занятиям…»

 

О своей учёбе в АХ Голубин пишет подробности и в частности: «Весь день проходил в работе в классах с гипсов, с манекенов, в скульптурном музее, в Кушелевской галерее по копированию, вечерами, после академических занятий, дома с натурщиков. Дома работал обыкновенно кружками». Позже описывает подробнее.

«Моё участие в общественной работе началось с организации в Академии кружков для совместной работы, в которых и сам работал и, по мере сил, руководил. При организации одного кружка познакомился с Репиным еще до поступления в его мастерскую. Это было при преобразовании Академии, после экзамена для поступления в Академию. Из тех, кому не удалось поступить в Академию, при моем содействии образовался кружок, которому я, помогая, и, уходя в Академию, предоставлял для занятий свою комнату.

Я был больше занят в Академии, да и опыта моего для руководства кружком было далеко недостаточно, и я подал мысль обратиться в Совет Академии с просьбой о предоставлении в Академии помещения для занятий, надеясь получить и руководство. Об этом узнал Репин, одобрил наше решение и обещал свое содействие.

В это время княгиня Тенишева предложила Репину в его распоряжение свою хорошо обставленную мастерскую. Репин решил организовать в данной мастерской занятия с учениками и предложил мне передать ему работающую у меня группу, что я, конечно, сделал.

Принимая деятельное участие во всякой общественной работе в Академии, я вскоре был выбран сперва кассиром студенческой кассы взаимопомощи, потом экспертом и секретарем. Председателем кассы сначала был А.И. Куинджи, потом В.А. Беклемишев.

Касса обслуживала студентов выдачей ссуд, раздачей поступивших заказов, продажей произведений студентов, для чего имела свой зал для постоянной выставки, получала беспошлинно из-за границы всевозможный художественный материал и имела свой большой магазин. Для пополнения средств кассы ежегодно устраивались большие балы с концертами и лотереей.

Проработал я в кассе больше четырех лет и отдал делам ее, в ущерб своим занятиям, много сил и времени…»

 

«…о чем всегда потом сожалел…»

 

Продолжим цитирование. «В мое время случались довольно крупные конфликты с администрацией, но упомянуть следует лишь об одной очень крупной забастовке всех высших учебных заведений Петербурга, вызванной избиением на улице собравшихся для сходки студентов университета, в этой забастовке я принимал большое участие и был исключен из Академии.

Когда забастовка затянулась, в Академии, и прежде всего в мастерской Репина, появилась небольшая группа ратующих за прекращение забастовки. Тогда нами были выпущены бюллетени с именами таких лиц. Противников забастовки в мастерской Репина оказалось человек восемь из сорока общего состава. Эта группа на своем закрытом собрании решила просить Репина «от имени большинства» об исключении из мастерской меня и еще двух товарищей как более активных в забастовке. Введенный в заблуждение Репин, выразив сожаление, согласился и внес воп­рос на обсуждение совета. Мы были исключены. В защиту нас общестуденческой сходкой был выражен протест и совет отменил свое решение об исключении нас.

В дальнейшем стало труднее поддерживать единодушие, так как Академия оставалась открытой, и я решил, не говоря никому, поговорить с вице-президентом графом Толстым. Я ему выяснил, что прекращению забастовки будет оказано самое решительное сопротивление, вследствие чего могут возникнуть неприятности и для администрации, что лучше, по примеру других учебных заведений, Академию закрыть. Толстой согласился со мной и отправился с докладом к президенту Академии вел. кн. Марии Павловне. Получил разрешение на закрытие Академии. Последнюю закрыли, и забастовка прошла до конца совместно с другими высшими учебными заведениями.

При этом должен упомянуть о том неприятном во время забастовки столкновении с Репиным, которое особенно сильно повредило мне в дальнейшем. Когда некоторые приступили к работе, Репин предложил остальным возобновить занятия и дать в этом подписку. Я вместе с Остроумовой-Лебедевой вошли в мастерскую для объяснения с Репиным. Я стал горячо упрекать Репина, Репин с раздражением возражал. Вышла очень крупная ссора и я заявил, что ухожу от него совсем. Репин крикнул – «скатертью дорога», швырнул стул через всю мастерского и, схватившись за голову, выбежал из мастерской.

Все описанное происходило перед выходом на конкурс. Я уехал в Кострому к родителям, возвращаться в Академию было тяжело.

Мне написали, что Репин сожалеет о моем уходе и предлагает вернуться. Я написал Репину письмо, вскоре приехал сам и посетил Репина на его квартире. Воспоминание о ссоре он решительно отклонил, сказав, что между нами ничего не было. Я почему-то не решался вернуться к нему, к другим не хотелось и поэтому оставил Академию. Так Академию и не кончил, о чем всегда потом сожалел, так как отсутствие диплома так или иначе сильно вредило мне».

 

Голубин о Репине

 

Сергей Иванович в течение всей жизни и до глубокой старости с большим поч­тением относился к своему учителю. В своих интервью томской газете «Красное знамя» (30 сентября 1955 и 12 мая 1956 г.) называл Илью Ефимовича «настоящим кумиром молодёжи» и считал его «непревзойдённым мастером мировой живописи». Это печатно и в конце жизни, и нам мало известно, что рассказывал художник своим ученикам и коллегам о великом русском художнике-реалисте. Приведём некоторые выдержки из его беседы («Красное знамя» 30 сентября 1955 г. «К 25-летию со дня смерти великого русского художника И.Е. Репина). «Ко времени моего поступления в СПб Академию Художеств это был уже известный мастер, автор «Бурлаков», «Не ждали», «Крестного хода» и других знаменитых полотен. Демократическая направленность его картин, глубина мысли, заложенная в работах, и несравненное мастерство сделали его властителем дум и чувств студенчества…. Илья Ефимович был очень своеобразным преподавателем. В первую очередь он стремился передать студентам своё чудесное мастерство. Поэтому чаще всего он во время занятий садился за мольберт и работал над натурой, а мы следили за каждым движением его изумительной кисти. Писал он широко, сочно, свободно, густо клал краску, удивительно точно передавая цвет. Такие уроки приучали нас к большой самостоятельности, к творческому осмысливанию темы. Очень ценили мы отдельные замечания Ильи Ефимовича, когда он, проходя по мастерской, останавливался за нашими мольбертами». Вспоминает случай своих долгих поисков изображения верности натуры, в результате удачный результат. Он понравился и Репину. «Работайте над рисунком и дальше, – сказал он, – из вас со временем может выйти неплохой рисовальщик». Так одной фразой он сумел дать молодому художнику направление, указать ему пути дальнейшего совершенствования. От работы с молодёжью Репин никогда не отказывался, вёл занятия одновременно в нескольких мастерских…» «Следует заметить, что его высокое мастерство, свободная широкая манера письма повсюду влекли к нему молодёжь не только в России, но и за границей. Рассказывают, что во время путешествия Репина по Испании, где он изучал и копировал Веласкеса и других знаменитых испанских мастеров, за ним неотступно следовала толпа молодых испанских художников, покорённых силой кисти русского живописца».

Сергей Иванович, как уже было сказано, окончив в Академии Художеств ещё и педагогический курс, посвятил преподаванию в общей сложности 28 лет. Подробно изложил эту часть своей деятельности в Листке по учёту кадров в Ленинграде в 1936 году. Но, конечно же, любимым делом была живопись. И писал произведения, и преподавал. Это подобно в спорте играющему тренеру. Обучал он и своего сына Глеба, когда они жили в северной столице. Естественно, педагогический стиль, приёмы своего Учителя он старался применять, потому как всякий талантливый учитель пропитывает своих учеников не столько методами, сколько своим отношением, своим мироощущением, общим настроем и трудолюбием. Жизнеутверждающим реалистическим и демократическим стилем профессора И.Е. Репина С.И. Голубин был пронизан. Это очень хорошо показал В.М. Пивкин в своей монографии о Голубине.

С другом Пивкиным мы неоднократно обсуждали вопрос суровости судьбы Сергея Ивановича, её до десятка ударов по нему, по его нервам, сердцу и, наконец, по глазам. И мы дивились, вглядываясь в его произведения, в которых всегда светлость, солнце, оптимистическое радостное восприятие жизни. Пивкин в монографии: в его картинах «поющий ветер и безмолвие, играющий мороз и летний полуденный зной, в них надежда весны, радость лета, бодрость зимы и тихая грусть осени».

Как это контрастировало с его нелёгкой жизнью… Художник отображает не только и не столько своё восприятие натуры на полотне, сколько передаёт такие ощущения, которые должна его картина вызвать у зрителей. Скажем точнее – он очень ответственен перед зрителем. В нём была воспитана художническая совесть.

Мария Ивановна Шипицына в письмах В.М. Пивкину сообщала, что в последние месяцы своей жизни Сергей Иванович просил её прочесть о Репине. И она сумела раздобыть и прочесть ему вслух всё, что издал сам И.Е. Репин, и всё, что было написано о нём к тому времени. Он очень внимательно слушал, кое-что просил повторить, уточнял.

Так что мы можем сказать, что С.И. Голубин умирал с образом своего Учителя, почитая его и оставаясь ему верным всю жизнь.

 

Завещание «врага народа»

 

В исторической науке появилось новое понятие коммеморация – это сохранение в общественном сознании памяти о значительных событиях и образах прошлого. Выделяют уровни коммеморации: государственный, региональный и т.п. Должен быть и индивидуальный уровень. Ясно: каждый человек уникален, это своеобразная индивидуальность, такого не было и больше никогда не будет. Его пребывание, его деяния на Земле – это тоже событие, тоже образ, достойные исторической памяти, пусть не всеобщей, но ряда индивидуальных, личностных, групповых.

Что запечатлелось, что осталось нам для нашего гражданского сознания, во всяком случае для интеллигентов Сибирских Афин, от деятельности и жизни ученика И.Е. Репина Сергея Ивановича Голубина?

Первым следует, конечно, назвать его произведения. Они хранятся во многих музеях страны и за рубежом: в Русском музее, историко-художественном музее «Исаакиевском соборе», мозаичном отделении АХ (СПб), Областном музее художественных произведений (Ростов-на-Дону), находились в музее изобразительных искусств г. Грозного, в Голландии. Многие работы художника осели в частных коллекциях.

Нам, сибирякам, приятно, что немалое их число в Томском и Новосибирском художественных музеях. Учтённых не так много, но было бы ещё меньше или сов­сем мало, если бы не сын художника Глеб Сергеевич, политический ссыльный, отбывавший свой срок в г. Мариинске, и Владимир Пивкин. Володя Пивкин познакомился с Глебом Сергеевичем в 1949 г., будучи учеником 6-го класса, стал завсегдатаем у него в квартире и на работе, пока не кончил школу. По совету Глеба Сергеевича Володя поступил на архитектурный факультет Сибстрина (Новосибирск).

В 1956 году, почувствовав исход сил, Глеб Сергеевич позвал приехать Володю. Состоялся последний разговор.

Вот как вспоминал Пивкин: «А сказал тогда Глеб Сергеевич следующее: «Ты, Володя, у меня за сына. Я прошу тебя восстановить доброе имя отца моего Сергея Ивановича. Я доставил ему много горя. И на него было много напастей из-за моего ареста и заключения. Я очень и очень виновен перед ним… Прошу тебя устроить сохранившиеся работы папы в музей и сделать всё, чтобы он не остался забытым. Он достоин этого…» Затем заговорил про мои дела и заботы: «Я советую тебе всегда быть мудрым и гибким, каким был Ленин. Как он мог улавливать момент и использовать ситуацию!» …Были, разумеется, и другие темы…»

До той последней встречи были и другие. «Глеб Сергеевич много рассказывал о Горьком, Маяковском, Блоке, Есенине и других известных личностях, которых, видать, знал по Петербургу, Москве, встречал в «Пенатах» у Репина, где, случалось, бывал с отцом». Говорил о своих впечатлениях о Л.Д. Троцком, связях с С.М. Кировым (Новосибирск, 2010, № 1, с. 145).

Володя, ещё учеником, уже успел съездить в Томск, повстречаться с Сергеем Ивановичем, подробно, насколько получилось, поговорить об искусстве, об обучении рисунку. С тех пор мой друг «загорелся» интересом к творческому наследию и жизни Сергея Ивановича, а после завещания Глеба Сергеевича сделал одним из важнейших своих занятий, старался изыскать время среди множества своих дел.

Он проникся к этим людям глубоким уважением, осознал масштаб их личностей и принял ответственность и «сыновий долг», считал двух Голубиных для себя «святыми людьми». Стал страстным собирателем всех сведений о С.И. Голубине. Он – и архивариус, корпевший среди гор описей, дел; он – и постоянный читатель в разных библиотеках старых подшивок газет, журналов. Он и корреспондент – завёл огромную переписку с издательствами, учреждениями, персонами. Только от сестры художника М.И. Шипицыной сохранилось около свыше ста писем. (Я даже думаю, их переписка продлила ей жизнь, когда она осталась полностью глухой и очень болезненной.) Пивкин пишет запросы в разные инстанции, подключает коллег, друзей, знакомых, родных. Так, проживающая племянница в Москве Алла Пивкина по просьбе дяди просматривает в библиотеке в Химках периодику.

Володя умел сосредоточиться, организовать целеустремлённую и плановую работу, а она шла у него в самых разных направлениях. Он архитектор, один из ведущих в Сибири специалистов по урбоэкологии, автор ряда научных трудов и нормативных документов для строителей. В изучении С.И. Голубина он – настоящий исследователь, искусствовед и упорный историк. Итогом явились несколько статей, монография, составление наиболее полного списка произведений художника, их розыск. Инициировал несколько телепередач в Новосибирске и Томске.

Весьма трудоёмкими были его усилия по организации пяти персональных выставок С.И. Голубина. (В скобках скажем: при жизни художника ни одной персональной не было!) Последняя прошла в Томске в конце 2009 г. Высоко профессио­нально поработали сотрудники Музея, особо И.П. Тюрина. Очень ёмко выставку назвали «Художник С.И. Голубин и его биограф В.М. Пивкин». Эта выставка стала одним из последних значимых событий, им организованных, будто что-то предчувствовал…

До самых последних дней своих (умер в августе 2010 г.) мой друг мечтал выпус­тить ещё одну книгу о любимом художнике, собрал и осмысливал накопленные к ней материалы, оставил обильные иллюстративные материалы и копии из архивов.

В 1958 г. при открытии Новосибирской картинной галереи он, выполняя волю родных художника, подарил 17 работ С.И. Голубина («Вечерний Новосибирск», 11 декабря 1958 г.). А там их было 4. Дома на стенах квартиры Пивкина ещё оставался ряд работ. Часть из них Мария Ивановна Шипицына именно так и завещала.

В редких наших беседах по поводу будущей судьбы полотен Володя высказывал желание подарить их Томскому художественному музею, что мне и довелось свершить по поручению наследников.

В Договоре дарения значатся 8 произведений, в т.ч. два упомянутых детских портрета и шесть пейзажей на холсте. Эта добавка к 21 работе, имеющихся в Томском музее. Таким образом, здесь ныне работ художника более, чем в Новосибирске и даже где-либо.

В.М. Пивкин проявлял заботу о сохранении памяти о Художнике, у меня хранятся письма, направленные им в адреса властных структур Томска, его эскизы проектов памятников, мемориальных досок. Кое-что реализовано, но не всё. Наше последнее коллективное письмо, уже без него, за подписью уважаемых граждан Новосибирска и Томска остаётся не полностью реализованным, а там были условия дарения…

Местами памяти Художника являются, прежде всего, Томский Областной художественный музей, в экспозиции которого имеется несколько полотен С.И. Голубина; а также клуб при Областной библиотеке «Старый Томск», на его заседаниях шла речь о Голубине. В 2001 г. члены клуба В.В. Манилов, Э.К. Майданюк и В.Н. Денисов привели в порядок могилау С.И. Голубина. Поставлен новый из лиственницы крест (копия старого) и установлена новая ограда.

Летом 2014 года произошло совершенно неожиданное продолжении памяти С.И. Голубина. Виктор Захарович Нилов, увидев телевизионный сюжет о даре картин музею, сообщил мне, что он знает, где хранятся работы ученика С.И. Голубина. Знакомство с ними научных сотрудников областного художественного музея по нашей просьбе завершилось организацией к 70-летию Великой Победы выставки 82 работ Георгия Петровича Нагорского, воина 166-й томской дивизии, героически погибшего вместе с другими воинами под Москвой. Он выпускник Томского политехнического института, аспирант-геолог брал уроки у С.И. Голубина и В.М. Мизерова. Эти работы бережно сохраняются в семье Петра Михайловича Нагорского, учёного нашего Академгородка и профессора ТПУ. Семья не только хранит, но и пропагандирует творчество своего родственника, который был связан с С.И. Голубиным.

В одном из выступлений о С.И. Голубине в школе я рассказал о «трёх-четырёх рукопожатиях», когда таким образом можно как бы прикоснуться к выдающимся людям прошлых эпох. Когда расставались, ко мне подошли почти все слушатели для рукопожатия… Я вначале удивился, но затем согласился и подавал руку каждому…

 

* * *

 

Основные даты жизни и деятельности С.И. Голубина

 

25 марта (7 апр.) 1870 г. – рождение в СПб в семье Почётного гражданина, банковского служащего.

1871–1886 гг. – проживание в Красноярске. Обучение в Гимназии. Занятия живописью с выпускником Академии Художеств.

1886–1889 гг. – обучение в Томской мужской гимназии. Уроки у А.Э. Мако, выпускника Мюнхенской Академии художеств.

1889 г. – сдача экзаменов и поступление вольнослушателем в Императорскую Академию художеств.

1889–1891 гг. – занятия в гипсовых (головной и фигурный) классах, по живописи в приватной мастерской профессора П.П. Чистякова. Организовал кружки из тех, кто не поступил в Академию, предоставлял им свою комнату, работал вместе с ними. Посещение кружка художником Н.Н. Ге и просмотр у него в мастерской запрещённой к показу его картины «Голгофа». Возглавлял студенческую кассу (вначале кассир, затем эксперт и секретарь), председатели кассы А.И. Куинджи и В.А. Беклемишев.

1891–1893 гг. – служба в Томском резервном батальоне.

1893 г. – сдал блестяще экзамен по живописи и рисунку и поступил в натурный класс. По заказам выполнял в Эрмитаже копии с картин Рембрандта, Веласкеса, Рубенса, Мурильо, Рафаэля и Веронезе и др.

1893 г. – женился на художнице Лидии Дмитриевне Самариной.

1894 г. – рождение сына Глеба и смерть жены.

1895 г. – пребывание в селе Норус Казанской губернии.

1896 г. – переход в мастерскую профессора И.Е. Репина. Учился вместе с И.Э. Грабарём, Д.Н. Кардовским, Ф.А. Малявиным, А.Ф. Остроумовой-Лебедевой, П.Д. Шмаровым, Д.А. Щербиновским и др. Участвовал в выставках, организованных Репиным.

1896 г. – посещение селения Кеммерн Лифляндской губернии.

1897 г. – пребывание в Костроме у родителей.

1898 г. – конфликт с И.Е. Репиным по случаю забастовки студентов.

1899 г. – отчисление (исключение) из Академии Художеств до выпускного конкурса.

1900 г. – окончил педагогические курсы при Академии, получив звание преподавателя рисования средних учебных заведений.

1901–1906 гг. – проживание в Нижнем Новгороде.

1901 г. – женился на Екатерине Викентьевне Борткевич – студентке СПб Консерватории, профессиональной революционерке. Позже в Ленинграде она – секретарь культотдела Совета Союза, член правления Союза «Рабис» и член городского совета Ленинграда, была директором Центрального Дома искусств в Ленинграде, созданного в свое время А.М. Горьким. Пишет работы «На Волге. «Осень в деревне» (1901) и др.

1902 г. – поездка по Волге с пейзажистом Андреем Николаевичем Шильдером (1861-1919; с 1903 г. – академик живописи). Пишет несколько картин «На Волге. Баркасы».

1905 г. – в квартире С.И. Голубина и Е.В. Борткевич (Н-Новгород, ул. Б. Печерская, дом Сергеева) нелегально пребывали члены Комитета РСДРП П.М. Керженцев (1881 – 1940; в 1936 – 1938 гг. – председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР), М.Ф. Владимирский (1874 – 1951).

1906–1917 гг. – проживание и работа в СПб. Пишет «Портрет г-жи Угринович», «Женский портрет», преподавал живопись и рисунок в школе общества Русских художников и в других местах.

1912 г. – один из плодотворных в его творчестве. Создаёт произведения: «Васильсурск», «Васильсурск. Полдень», «В избе у окна», «Финляндский пейзаж», «Хатка», «Зимний лес». «Ели под снегом», «Вяз», «Зимний пейзаж» и др.

1914 г. – получил вознаграждение как ученик Мозаического отделения Академии художеств.

1914–1917 гг. – работает в Мозаическом отделении при Императорской Академии художеств (с 1912 г. заведует отделением академик Н.А. Бруни).

1915–1917 гг. – «Портрет сына» (1915), «Нальчик. Река Белая» (1917), «Нальчик. Горы» (1917). Преподаёт в Окружной гимназии СПб, во 2-й и в 5-й гимназиях, в коммерческом училище 1-го товарищества преподавателей, в частном Реальном училище и Реальном училище в Колпине.

1917–1926 гг. – занимался декорациями для театра в Колпине, где выступали артисты Ленинградской оперы. Продолжал преподавание в школах, училищах. По заказам Совета рабочих и крестьянских депутатов в Колпино участвовал в красочном оформлении улиц и площадей, писал панно, транспаранты, лозунги, создавал плакаты.

1918–1920 гг. – получил известие и тяжело переживал смерть любимого старшего брата Николая. Ограбление квартиры с эскизами, картинами, этюдами и имуществом. Сын Глеб пропал без всяких о себе известий.

1921 г. – испытал голод, отразил своё состояние в карандашном автопортрете, приписав на нём «Укатали Сивку крутые горки».

1926 г. – смерть второй жены Е.В. Борткевич.

1927 г. – переезд с сыном Глебом в Томск.

1927 – 1936 гг. – создаёт мастерскую, преподаёт в Товариществе «Художник», пишет пейзажи, портреты, работает в Муляжной мастерской Томского мединститута, изготавливает медицинские таблицы (рисунки) для лекций, докладов и печати для преподавателей учебного института и института усовершенствования врачей. Преподаёт в школе 2-й ступени и в фото-учебной мастерской «Общества Друзей детей».

1927–1929 гг. – пишет «Этюд в окрестностях Томска», Пейзажи: «Домик в окрестностях Томска», «Окрестности Томска», «Осень», «Серый день», «Кедры над водой». «Большое Протопопово», «Кедровая роща», «Лес осенью», «Лесные дали». Создаёт портреты: «Портрет крестьянина» (1929, портрет в Томске), «Портрет крестьянина Якова» (в Новосибирске), «Портрет девочки с куклой», «Портрет учителя», «Портрет Тамары Мироновой», «Портрет Анатолия Протопопова».

1930 г. – первые признаки глаукомы. «Портрет рабочего, члена горсовета Томска» (в частном собрании).

1936 г., январь – приглашение в Ленинград в школу юных дарований при Академии Художеств (Колпино). Оформляется, но вскоре возвращается в Томск.

1937 г., 29 мая – арест сына Глеба, а 18 августа осуждение по делу «Кадетско-монархической организации «Союз спасения России» вместе с поэтом Н.А. Клюевым, князем и княгиней Волконскими, ссыльным архитектором Б.П. Брюлловым, профессором В.Ф. Галаховым и другими. «Осуждён по ст. 58-2-10-11 УК РСФСР к заключению в исправтрудлагерь на 10 лет с поражением в правах на 5 лет».

1937 г. – Портрет орденоносца профессора Н.В. Вершинина.

1938 г. – Пейзажи: «Сосны при закате солнца (вечерние сосны)», «Берёзовая роща».

1939 г., 25 апреля – 1 сентября 1942 – работает на кафедры графики Томского технологического института. Усиление болезни глаз, глаукома.

1942 г. – наступила полная слепота. Успешные хлопоты В.И. Котовой и других по присуждению С.И. Голубину Персональной пенсии Академии Художеств.

1950 г., 7 апреля – коллеги отмечают 80-летний юбилей С.И. Голубина в его доме.

1951, лето – первое посещение художника В.М. Пивкиным, будущим исследователем его творчества и жизни. Привёз письмо от сына Глеба Сергеевича.

1956 г., 9 апр. – смерть сына Глеба в г. Мариинске Кемеровской области, о чём, щадя больного, отцу не сообщили.

1956 г., 26 сентября – смерть. Похоронен на Южном кладбище, установлен православный крест.

1971 г. – в Томске открыта первая персональная выставка С.И. Голубина.

2001 г. – членами Клуба «Старый Томск» В.В. Маниловым, Э.К. Майданюком и В.Н. Денисовым была приведена в порядок могила С.И. Голубина. Поставлен новый из лиственницы крест (копия старого) и установлена новая ограда.

2009 г. – в Томске прошла выставка «Художник С.И. Голубин и его биограф В.М. Пивкин».

 

Составил Г.М. Залесов. Январь 2017 г.

1 П.М. Нагорский – ведущий научный сотрудник Института мониторинга климатических и экологических систем СО РАН, профессор ТПИ, доктор физ-мат. наук.

 

2 В.М. Пивкин долго разыскивал могилу И.Н. Голубина, нам удалось выявить место его захоронения и обнаружить некролог.

 

3 Архивная справка Томского ордена Трудового Красного Знамени Политехнического института 13 сент. 1979 г. о работе С.И. Голубина в индустриальном институте с 25 апреля 1938 г. по 1 сентября 1943 г.

 

4 Обычно в публикациях называют проживание в Сибири С.И. Голубина свыше 40 лет. Нами подсчитано на основании документов, имеющихся в папках В.М. Пивкина.

 

5 ГАТО, ф. 149, оп.1, д.547, л.3. Там же д. 549, лл. 9,33, 56, 58, 79.

 

6 А.Э. Мако (1851-1925) – потомственный художник, родился в Барнауле, окончил Томскую мужскую гимназию, после уехал к своему деду, где обучался в Мюнхенской Академии художеств. В 1874 году по итогам присланных работ он получил в Петербургской АХ звание неклассного художника. Преподавал рисование в Мариинской женской гимназии в Томске и открыл частную студию для детей.

 

7 Встречаются разные даты службы С.И. Голубина в армии: 1893-1894, 1892-1893. Но вот у меня в руках фотокопия Личного листка по учёту кадров, где лично рукой Сергея Ивановича Голубина вписано «с 1891 по 1893 г.», всего 2 года служил в старой армии – «унтер-офицер (нижний чин)».

 

8 В книге В. Славнина на стр. 125 названа дата смерти С.И. Голубина 2 сентября, фактически – 26 сентября. Год поступления С.И. Голубина в Академию Художеств, вместо 1889, назван 1892 г. В этот год С.И. отбывал воинскую повинность (1891-1893 гг.).