Имя автора

Имя автора

Поучительная история

Стояло позднее воскресное утро.

Кабинет писателя напоминал отсек подводной лодки. Это была узкая комната с окном в одном конце и дверью напротив. У окна размещался раздвижной обеденный стол, который перекочевал сюда из большой комнаты. Там за ним когда-то пировали весёлые компании, но потом писатель и его жена состарились, их дети разъехались, друзья поумирали, и пировать стало некому. Место большого стола занял маленький, журнальный – лишь бы попить вдвоём чаю перед телевизором да сыграть в нарды или в шахматы.

Однако ни на телевизор, ни на игры выделять много времени писатель не мог. Он всю жизнь готовил себя к активной старости, и вот она наступила и не позволяла терять впустую остаток жизни, утекающей всё быстрее. Выиграв первую партию и проиграв вторую, он говорил жене: «Игра есть развлечение работяги и страсть лодыря». И отправлялся в свою комнату, которую по писательским правилам надо называть кабинетом. Сам он называл её мастерской, а жена – подводной лодкой.

Ему нравилось, что она так называет его мастерскую. Это напоминало тот боевой корабль, на котором он в молодости служил. Проходя между книжными стеллажами и шкафами к своему столу, он чувствовал себя надёжно, как будто по бокам были не хрупкие кирпичные стены, а толстая выпуклая броня прочного корпуса, которая не боится сокрушительных глубинных давлений. И не столярный верстачок был втиснут меж двумя шкафами, а монтажный столик с хитрой морской электроникой. Не пишущая машинка была накрыта красным клеёнчатым чехлом, а аппарат подводной связи. Не переплётный пресс висел на гвозде, а секстан. Не столярный угольник соседствовал с прессом, а шагающая штурманская линейка. Не карта Томской области заменяла ковёр над самодельным жёстким топчаном, а секретная схема охраняемой акватории. И не топчан это был вовсе, а флотский рундук, покрытый не спальным мешком поверх сложенной брезентовой палатки, а флотским матрасом, набитым для плавучести пробковой крошкой. Только боксёрская груша, побитая и потёртая до бесцветия, была та самая. Он получил её в детстве как приз за победу на ринге и возил с собой повсюду. Внутренний мешочек он набивал горохом, вмещалось ровно шесть кило. А когда приходилось переезжать далеко, высыпал горох и заталкивал пустой снаряд в рюкзак. Теперь этот старенький рюкзак стоял на своей раме у стеллажа. В нём помещался берестяной короб для грибов да совочек с граблями для сбора черники. А когда-то в нём побывали и живая камчатская чавыча величиной с хорошую акулу, и акваланг, и горные трикони с ледорубом, и репортёрский магнитофон с фотоаппаратом, и стартовый завтрак парашютного звена. И множество, множество книг перебывало в этом рюкзаке, прежде чем попасть в шкафы и на стеллажи.

Поначалу, когда ещё не занялся писательством, он собирал книги художественные. Первым, ещё в раннем детстве, ему в руки попал забытый кем-то из гостей том Джека Лондона. И он до сих пор знал наизусть рассказ про боксёра-мексиканца, который преуспевал в им самим презираемой профессии. Следующий рассказ – о любви к жизни – он тоже знал наизусть и даже испытал судьбу его героя на себе. Вторым был томик Михаила Лермонтова, и он особенно любил в нём стихотворение про умирающего гладиатора, чьи колена скользят во прахе и крови. На обоих этих томах – к счастью будущего писателя – было невзрачное название «Избранное». Поэтому он и обратил внимание на фамилии авторов, хорошо их запомнил и всегда им радовался, встречая на полке магазина или в чьём-нибудь шкафу. За свою длинную жизнь он окружил себя множеством таких друзей. Среди них были соотечественники: Пушкин, трое Толстых, Анчаров, Высоцкий, Булгаков, Некрасовы, Курочкины, Стругацкие, Колупаев, Куваев – несколько полок интереснейшей, настоящей художественной литературы. Не меньше места занимали иностранцы: Хемингуэй, Мелвилл, Кафка, Гёте, Грин, Мериме, Гюго, Акутагава – все в переводах, потому что писатель не знал иностранных языков. Но то были лучшие российские переводчики: Кашкин, Маршак, Пастернак, Чуковский, Бернштейн, Фельдман, Стругацкий…

Как в театре или в кино зрители ищут имена любимых артистов на афишах, так этот наш герой собирал книги любимых авторов. Он довольно рано понял, что может жить только писателем, и всю жизнь себя к этой трудной работе готовил.

Прежде всего, думал он, надо прочесть всех лучших авторов, чтобы самому писать не так, как они. Иначе будут говорить – подражатель, эпигон. И он читал запоем. Соблюдая, впрочем, гигиену, чтобы до срока не испортить глаза. Далее, думал он, нужен собственный жизненный опыт, чтобы лучше всех знать, о чём пишешь. И он учился в разных институтах, жил в разных краях, работал на самых разных производствах и овладел таким множеством профессий, что мог бы запросто составить какой-нибудь «Справочник строителя», «Справочник рыбака» или электрика, слесаря, столяра, журналиста, шофёра, водолаза, лесозаготовителя и множество других. Но все эти справочники уже были составлены и все имелись у него на полках, чтобы сверять с ними собственную память, когда сочиняешь художественные произведения.

Он сочинял всегда: и в институтах после занятий, и на заводах после работы, и в экспедициях, и даже в отпусках. Он не мог не сочинять. Он говорил, что писателем, как и любым другим специалистом, надо родиться, пораньше открыть и развить в себе дар, тогда проживёшь отпущенные природой годы не зря, а перед уходом не будешь ни о чём жалеть. Он говорил: «Художник, писатель – это не профессия, это образ жизни». И писал даже в трамвае, в аэропорту или на вокзале, подставив под тетрадь колено.

Сначала это были рассказы. Такие маленькие, что он предлагал их в газеты. Иногда принимали, иногда публиковали. Вместе с опытом рассказы увеличивались и перестали помещаться в газетах. Он начал рассылать их в сибирские журналы, и, если там оказывалось место между романами известных мастеров, ему выделяли одну-две-три странички. Он никогда не гордился этими успехами и на поздравления друзей отвечал шуткой: «Моими сочинениями удобно затыкать мелкие прорехи в мировом литературном процессе».

Однажды толстый журнал легко и даже внезапно принял его небольшую повесть: она оказалась злободневной в самом начале эпохи больших перемен. Он сделал из этой повести киносценарий и отправил в Москву. Но ответа не получил. Это было привычно: он уже много раз не получал ответов из Москвы, а из Питера вежливо и однообразно писали: «Сибирь не входит в наш Северо-Западный регион», хотя и издавали более известных сибирских авторов.

Он не убивался по поводу поражений. Даже не расстраивался. И говорил такое, чему верила, может быть, только жена: «Некогда тратить время на обивание порогов. Надо писать, пока пишется, а продавать будем потом». Она по нардам и шахматам знала, что для него процесс важнее результата. Получая от неё мат, он никогда не огорчался и не требовал реванша. И всегда уговаривал её не злиться, если слишком часто выигрывал сам. И снова напоминал анекдот про мужа-профессора: «Важен не результат, а метод поиска». Чтобы поверить в этакое анекдотическое равнодушие к проигрышам, жене потребовались годы. О друзьях нечего и говорить: они считали его неудачником и от души жалели. Его сочинения они хвалили тоже от души, но на то и друзья…

Он долго писал реалистические рассказы, но однажды проснулся на своём самодельном топчане с ощущением, что этого мало. (Его всегда осеняло по утрам, перед пробуждением.) Он подумал: «Зачем людям читать реализм, если его полно за окном?». И взялся за фантастику. И у него получилось. Романы стали принимать и готовить к печати. Но фантастически неожиданная напасть и тут перекрыла ему дорогу.

Первый, самый любимый роман был принят по очереди в четыре издательства. И все они, начав подготовку роковой рукописи, впадали в кому и закрывались. Трижды выбрасывались гранки, наборы, иллюстрации, а непроходимая рукопись возвращалась к автору, вся размеченная синим редакторским карандашом. В последнем издательстве приняли даже все три его романа, но успели-сумели издать только первую книгу самого любимого, рокового, и тоже обрушились.

Писатель не терял присутствия духа и в своих дневниках продолжал фиксировать повороты судьбы. Он научился этому ещё в детстве – отмечать моменты, когда жизнь, а значит, и судьба может круто измениться. Его дневники хранили такие моменты, когда он мог, например, стать профессиональным военным, но отказался; когда была возможность хорошо и на всю жизнь устроиться в журналистике, в милиции, в педагогике, в науке… Но он уходил от распахнутых дверей, которые вели к рекордным вершинам профессий, точно так же, как в молодости менял виды спорта, едва превысив средний уровень. Всё достижимое быстро приедалось, а в литературе вершину было просто невозможно разглядеть, и он ломился и ломился в чуть приоткрытую щёлку под воротами в писательство, но после каждой попытки оказывалось, что они открываются не в ту сторону.

В четвёртом издательстве ему предложили: получить гонорар деньгами после продажи всего тиража или взять сразу – книгами. Он с удовольствием выбрал второе и начал одаривать романом всех друзей и знакомых, а одну пачку – больше не взяли – отнёс на продажу в магазин «Букинист».

И тут он почувствовал, что пора окинуть, наконец, взором положение в оте­чественном книгоиздании, чтобы присмотреть место в этом процессе и для себя. Он решил выписать из книг адреса всех, какие попадутся, книжных издательств и начать наконец осаду сразу во все стороны: авось какая стена да не устоит.

Чаще всего букинистические магазины бывают небольшими, но этот, самый старый в Сибири, занимал несколько обширных залов с высокими потолками и был поистине похож на книжный храм. Столы и стеллажи занимали всё мыслимое пространство, и каждая книга была настолько доступна посетителю, чтобы не просить продавца: «Покажите». Сам подходи и листай.

Писатель несколько часов выписывал адреса издательств и просто листал книги великих и невеликих авторов, приветствуя друзей, радуясь открытиям, досадуя над яркими дорогими поделками с голыми вооружёнными красотками на обложках, разящими окровавленных вампиров среди глянцевой космической тьмы. Когда добрался до конца экспозиции, он окончательно уверился, что его книжкам здесь делать нечего: среди великих авторов его не заметят, а среди халтурщиков – не выберут. Рынок переполнен. Чтобы тебя купили, надо быть знаменитым, а чтобы стать знаменитым, надо быть покупаемым.

Но он не мог бросить своё дело. Он зверел, как наркоман, если не писал, и жена сама начинала делать намёки и предлагать сюжеты. Его жена была мученицей его литературных исканий, она вынесла с ним все путешествия и приключения, всю бедность и неустроенность, и он ей доверял. Он должен был найти свою тему и своего читателя.

В конце необъятной экспозиции для взрослых всего один стеллаж – и то скромный – занимали книги для детей. Совсем немного знакомых имён – Несбит, Перро, братья Гримм, Родари, Андерсен, Киплинг, Экзюпери, Линдгрен, Уайльд – все иностранцы. Совсем немного разных сборников народных сказок и почти нет российских авторов. Он понял: эти книги не покидают своих домов, их не сдают букинистам, а передают от старших детей к младшим или дарят чужим малышам. Книги для детей – высший пилотаж литературы.

Он внимательно перебрал на стеллаже все детские книги. Он не признавался себе, что тайком ищет голубой корешок той единственной детской повести-сказки, которую написал для сына и легко издал в Томске, с яркими, весёлыми иллюстрациями. Это было давным-давно. Сказка понравилась детям, весь тираж был раскуплен в области мгновенно. Долго приглашали на читательские конференции в школах. Совсем недавно в одном классе сразу трое ребят заулыбались ему, как родному, и сообщили, что прочли и хранят эту книгу, только не запомнили фамилию автора, ах, как приятно.

Спросили, где сейчас можно книгу купить. Он ответил, что больше её не издавали.

А почему?

У меня на это нет денег, – ответил он честно, – а ПРОСТО ТАК переиздать никто не решается.

Теперь он стоял в книжном магазине и смеялся над своей глупостью. Зачем писать для взрослых? Ради денег? Не получится, не тот характер. Для взрослых и так пишут все – их ведь надо развлекать. А вот ОНИ, ожидающие тебя читатели, которые найдут, выберут, будут читать и перечитывать твою сказку, потому что она – добрая и смешная. И воспитывает – они сами это говорят. Значит, надо любыми усилиями издать её снова. И написать множество других. Только для детей…

Решающий поход к букинистам состоялся пять лет назад. За это время было написано то самое множество новых сказок, в котором он тогда поклялся перед детским стеллажом. Но выпустить книгу так и не удавалось. Ни самую первую, ни новую. Издатели говорили: «Ищите деньги – издадим с удовольствием». Это были местные. А из больших столичных издательств на его письма просто не отвечали.

Других детских писателей в городе не было, посоветоваться можно было только с теми, которые писали для взрослых. Все они уже нашли себе спонсоров и издавали потихоньку свои взрослые книги в своём городе. Один из этих писателей объяснил, что сейчас в издательствах никто писем не читает, их бросают в корзину, не вскрывая. Почему? Потому что солидные авторы предлагают свои солидные сочинения через сеть Интернета (было сказано просто – «Сеть»), а для этого надо купить компьютер, перепечатать (было сказано – «перегнать») сказки на дискету и через Сеть передать их (было сказано – «сбросить») на обозрение всем издателям. Надо лишь завести в Интернете свой раздел (было сказано – «сайт»). Сказочник не имел средств на покупку персонального компьютера, на содержание принтера и участие в Интернете. Они с женой всегда жили от зарплаты до зарплаты, а последние несколько лет – от пенсии до пенсии. Он увидел себя в тупике, из которого без посторонней помощи не выйти.

От детей помощи ждать не приходилось – это ведь были их дети.

Он попытался найти фирму, которая оплатила бы его расходы на издание сказок. Он предлагал верное дело: «Книгу быстро раскупят, и ваши деньги вернутся». Но ему не верили: «Сказок полно, детских книг навалом, они дорогие – кто купит?». Бизнес не поддавался убеждению, да писатель и не любил убеждать. То, что было очевидным для него, казалось очевидным для всех – в чём же убеждать?

И вот настало то самое воскресное утро, о котором идёт рассказ.

Писатель заставил себя сделать утреннюю разминку, попил чаю и вошёл в свою мастерскую-кабинет – подводную лодку. Жена ещё спала, её телевизор не мешал думать. Только оконное стекло дребезжало от ровного, привычного автомобильного гула. Молчали книжные корешки на полках. Он всегда считал их друзьями, а оказалось, что им безразлично, кому принадлежать. Он всю прошедшую ночь пытался найти в них уже не ответы, а хотя бы один совет: как не утонуть бывшему водолазу в этом океане равнодушного молчания. Не добился ни ответов, ни советов. Молчали и собственные рукописи – целая полка обыкновенных картонных папок, никуда не пристроенных подарков Человечеству.

Всё оказалось напрасно. И мысли, которые он скопил, и мастерство, с которым их выстроил. Не хватало там чего-то ещё. Цемента в кирпичной кладке. Таланта? Везения? Связей? Теперь это не имело значения.

Досадно, – пробормотал писатель. – Делал всё честно, как разумел: чтоб было и смешно, и страшно, чтоб не было вранья и чтоб была в подтексте пища для подсознания… Чем-то обидела меня Природа. Или я – Её…

Окно продолжало дребезжать. Он распахнул его и швырнул в утреннюю сырость тетрадь с недописанной повестью. Со второго этажа она должна была перелететь тротуар и никого не задеть.

Следом за тетрадью полетели книги с ближайших полок. Он брал их небольшими пачками, чтобы через стол и подоконник бросать подальше, на травку под берёзами.

Он вовсе не думал об их дальнейшей судьбе. Выберет ли какой-нибудь простак что-нибудь для чтения на досуге или отнесёт кто-то практичный букинистам – совершенно не важно. Важно, что сам он к букинистам не пойдёт. Деньги на книги потрачены, но ими оплачены знания, впечатления, а раз эти знания и впечатления не пригодились, то не нужны и деньги – нечего больше на них купить в ненужной, бессмысленной жизни.

Казалось, он швырял книги бесконечно долго, но когда посмотрел на часы, увидел, что ушло на всю работу около пятнадцати минут. Так он и запишет в дневнике. Только сначала выбросит рукописи.

Папки улетели за окно, он закрепил дребезгучее стекло гвоздиком и захлопнул раму. Вниз, на газон, даже не поглядел. Сразу взял дневник – простую школьную тетрадь с трёхзначным номером – и сделал запись: поставил число, отметил погоду, обозначил время и написал, что выброшена вся ненужная бумага, оставлены только дневники (как поучение для внуков) и инструменты, потому что их жалко выбрасывать.

Человек, бросивший писательство, оглядел пустую комнату и решил, что на эти полки можно будет ставить берестяные туески, резные блюда, солонки, пряничные доски, шкатулки, игрушки – всё, что он теперь изготовит и будет раздаривать внукам, детям и их друзьям. Пока не оставит этот неинтересный мир. И пусть Человечество выкручивается, как хочет…

Он зря не посмотрел за окно, на свои выброшенные книги и рукописи. Их быстро собирали дети, у которых был как раз выходной день. Кто-то сбегал за тележкой, другие принесли сумки и рюкзаки, и ещё до обеда на газоне было пусто и чисто, начавшемуся дождю ничего не удалось испортить.

Назавтра был понедельник. После занятий юные спасители книг и рукописей сдали свою добычу в макулатуру и на вырученные деньги собрались накупить сладостей. Но по дороге им попался старичок, разложивший прямо на тротуаре, на коврике, старые книги. Среди них была стопка чудом завалявшихся у него книжек с голубым корешком. Одна из девочек остановилась: «Ой, смотрите! Та самая сказка, что досталась мне от старшей сестры, а кто-то из вас же и зачитал! Давайте, покупайте новую, сохраню её для своих будущих детей!».

Вся стопка книжек с голубым корешком была тут же куплена по дешёвке, и ещё остались деньги на сладости.

Если бы предприимчивые дети сравнили имя автора на сданных в макулатуру рукописях и на обложке этой книги, они были бы обескуражены и постарались бы спасти папки. Но они запоминали только названия книг.

 

28.11.2001 г.