Журнальный мир

Несмотря на свой почти восьмидесятилетний возраст, старик Смушкевич был довольно энергичным и рассудительным человеком. Главный его принцип состоял в том, чтобы не быть никому в тягость. Он и перед отъездом в Израиль тщательно взвесил все «за» и «против» и только после этого определился, что выжить в жарком ближневосточном климате сумеет без особых проблем, так как и не в таких переделках побывал, посему дал сыну с семьёй ответ положительный. А чего ему было опасаться – бывший военный, всю жизнь провоевавший в горячих – и в переносном, и в прямом смысле слова – точках, привык к испытаниям и лишениям, и даже спокойная пенсионерская жизнь не расслабила его и позволяла надеяться, что он ещё протянет десяток-другой лет без особых болячек и проблем для окружающих. Жаль, супруга не дожила до отъезда, а вместе им было бы намного лучше и легче.

И всем он был бы хорош, если бы одна вредная привычка не доставляла окружающим и, в первую очередь, его домочадцам некоторое неудобство. Надевая обувь, он каждый раз громко притоптывал, вгоняя ногу внутрь поглубже, и никакие замечания не могли заставить его отказаться от этого почти сакрального действа.

– А что такого? – каждый раз усмехался он. – Я-то начинал службу, когда бойцы ходили не в современных десантных ботинках, а в кирзовых сапогах да портянках. Если замотаешь портянки неправильно и потом сапог натянешь, то сто процентов кровавые мозоли натрёшь. А вот потопаешь как следует только что надетыми сапогами, глядишь, портяночка-то по ноге и ляжет. Хоть сто километров потом на одном марше протопаешь и даже не заметишь, как сапог на ноге сидит! И это, скажу вам, совсем не просто, как кажется с первого взгляда, – это целое искусство надевания армейских сапог!

Над ним посмеивались, но ничего сделать не могли. А Смушкевич, уже давно не носивший ничего тяжелее сандалий или лёгких летних туфель, по-прежнему каждый раз притоптывал, и внешняя бессмысленность такого поступка раздражала всех ещё больше.

– Папа, – твердил ему сын Анатолий, – от тебя каждый раз грохоту больше, чем от артиллерийской канонады!

– Что б ты знал о настоящей канонаде! – беззлобно протестовал старик. – Вы, молодые, слава богу, пороха не нюхали, и об артиллерии знаете только понаслышке.

И хоть сам он не был артиллеристом, а всю свою молодость прослужил десантником в элитном диверсионном подразделении, о котором даже сегодня, спустя столько лет, рассказывать отказывался, ему было приятно, что дети и внуки подрастают, не зная ужасов настоящей кровавой бойни, и это было замечательно. Уж, он-то хорошо представлял, о чём говорил. Ракеты, изредка прилетавшие из Газы и падающие на наши города, он считал баловством и ерундой. Может, с его стороны это и выглядело крайне легкомысленным суждением, но ему было с чем сравнивать: он-то видел и помнил другие, кровавые и более страшные войны – уж, десантнику растолковывать, что из себя представляет настоящая война, незачем.

Каждое утро он просыпался раньше всех, топал в своей комнате тапками, словно надеваемыми в армейской казарме тяжёлыми сапогами, и приступал к зарядке, а потом, пока ещё все спят, выбегал на улицу в одном трико и в любое время года пробегал по парку несколько кругов.

– Я ещё своего последнего слова не сказал! – хвастливо заявлял он, слегка шепелявя из-за нескольких выпавших зубов. – Бывших десантников не бывает, так и знайте!

Первой в армию отправилась внучка Оленька. Сперва Смушкевич этим неслыханно гордился, но когда выяснилось, что служить она будет в армейском тыловом штабе совсем недалеко от дома, то приуныл.

– Я-то думал, что в израильской армии все орлы, в том числе и девушки, – рассказывал он коллегам-пенсионерам в парке на лавочке, – а они сплошную бухгалтерию развели! Даже сапог не носят, а какие-то домашние тапочки!

Чувствовалось, что слово «бухгалтерия» было для него синоним чего-то обидного и крайне неполноценного.

– Вот увидите, – обещал он, – мой любимый внук Игорёк непременно станет десантником, продолжит, так сказать, дедовскую династию. Если его не захотят брать в спецназ, то я сам лично пойду куда надо и постучу кулаком по столу. Меня эти «бухгалтеры» послушают!

И он действительно всё время порывался пойти вместе с внуком на комиссии, которые обязаны были пройти все призывники, и пару раз ему это удавалось. По его словам, он даже поговорил однажды с генералом, который решал, в какой род войск зачислить новобранца.

И Игорёк действительно попал в элитный спецназ, куда был громадный конкурс среди призывников. Видно, помогла беседа воинственного деда с генералом.

На присягу старик Смушкевич ехал как на праздник. Он волновался, будто не внуку предстояло присягать родине, а ему самому. Из каких-то своих тайников он извлёк парадную форму десантника с майорскими погонами, тельняшку и берет, которые ни разу, даже на День победы, не надевал. Но сегодня был особый день для него, даже, пожалуй, поважней всех остальных праздников. Вместо орденских планок, которые иногда цеплял на пиджак, Смушкевич сегодня аккуратно приколол на форму все свои ордена и медали.

– Ишь ты, какой иконостас! – удивился сын. – Я даже не подозревал, батя, что ты у нас такой герой! Ты же никогда не носил свои награды и ничего о них не рассказывал…

Из дома они всей семьёй выехали заранее. Старик Смушкевич сидел рядом с сыном на переднем сидении, глядел всю дорогу в окно и ничего не видел. Он вспоминал свою присягу, ровный строй десантников на подмосковном плацу, среди которых во втором ряду стоял и он, и всё пытался вспомнить слова, которые говорил тогда солдатам их командир. Слова-то той присяги он помнил наизусть и мог даже сейчас без запинки выдать любому желающему. Только сегодня никто от него присяги не требовал. Вместо него что-то подобное скажет вслух сегодня внук…

Всё происходившее потом запомнилось почему-то смутно, потому что он сильно разволновался, глаза застилали слёзы, к тому же неожиданно прихватило сердце, на которое он раньше никогда не жаловался. Когда торжественная часть закончилась, то Игорёк в новеньком красном берете привёл к нему своего командира. Оказывается, тот с самого начала подметил бравого старика, по всей вероятности, бывшего десантника, но уже не в красном, а в голубом российском берете, и очень захотел с ним познакомиться. Командир что-то принялся говорить на иврите, а Игорёк переводил, и это были хорошие и добрые слова, которых Смушкевич опять же не запомнил. Он только безмолвно бросал взгляд то на внука, то на командира, который едва ли был намного старше своего солдата и вполне годился старику во внуки.

– Ребята, – сказал Смушкевич после речи командира, проталкивая в горле солёный комок, – служите отечеству так, чтобы не посрамить славные десантные войска. Неважно, российские или израильские, – главное, что мы десант, а это элита, это братство на все времена! Пусть вашу грудь украсит ещё больше заслуженных наград, чем у меня…

Домой они вернулись далеко за полночь, и почти до самого рассвета старик Смушкевич не мог сомкнуть глаз. Только сейчас он, наконец, почувствовал, что эта страна по-настоящему стала для него родиной, потому что доверилась и нуждается в защите его внука, как прежде страна, из которой они уехали, нуждалась в его защите. И не может быть по-другому, иначе проживёшь свою жизнь никому не нужным пустоцветом.

Утром, убирая парадную форму в одёжный шкаф, он решил награды не снимать, чтобы внук ещё не раз смог увидеть и почувствовать, какой у него замечательный дед. Теперь уже его больше всего беспокоило то, какая память останется о нём, когда он уйдёт в иной мир. Вот эта форма внуку и подскажет.

С того дня он стал с жадным интересом следить за новостями, потому что знал: если, не дай бог, случится какая-нибудь очередная военная заварушка, то спецназ, в котором служит Игорёк, будет впереди всех остальных видов войск. Конечно же, нет ничего из ряда вон выходящего в том, что настоящий мужчина должен всегда вставать на защиту своего отечества, если возникнет в том необходимость, но легко об этом рассуждать человеку постороннему, когда нет на линии огня никого из его близких. А если твой внук, твоя кровинушка, в первых рядах защитников, то уже и каждое сказанное слово имеет совсем иную цену…

Впрочем, во внуке Смушкевич не сомневался, потому что видел в редкие возвращения внука домой, как тот мужает не по дням, а по часам, становится крепче и сильней. Из восторженного голубоглазого юноши он превращается в грубоватого и скупого на лишние движения солдата, который не задумываясь выстрелит во врага или, если возникнет необходимость, то и перережет ему глотку. Обветренное, загорелое до черноты лицо внука теперь напоминало лицо самого Смушкевича, каким он был в молодости – в Афгане, а потом в Чечне. Про другие горячие точки он по-прежнему никому не рассказывал и даже про себя старался о них не упоминать. А они были на многих континентах…

В последнее время всё чаще по радио и телевидению звучало неприятное и режущее слух слово «интифада». В том, что это не открытая война, когда противники честно сходятся лицом к лицу, было ясно сразу. Партизанщина, когда удары наносятся подло, коварно и в спину… Вероятней всего, так, хотя почему-то принято восхвалять образ народного мстителя, который малыми силами и не имея возможности противостоять открыто, наносит ощутимый урон более сильному сопернику. Никто ещё в истории не смог победить в партизанской войне – ни правый, ни виноватый, но от этого легче не становилось, потому что такое противостояние могло затягиваться до бесконечности, а число жертв с обеих сторон зашкаливало за все мыслимые пределы.

Игорёк всё реже появлялся дома. Даже созваниваться с ним уже не было никакой возможности – телефон чаще всего был выключен, а это означало, что внук участвует в какой-то очередной операции.

Старик Смушкевич теперь не отходил от радиоприёмника, внимательно выслушивая комментаторов и политиков, рассуждавших об интифаде, и по спине его почему-то всё время пробегала волнующая крупка нетерпеливого ожидания. Ожидания чего? Он и сам не знал, но кровь неожиданно закипала в жилах, а ноги, помимо желания, начинали гудеть и готовились к тому, чтобы понести своего хозяина в скорый рукопашный бой, притоптывали, вбивая ступню поудобней в несуществующих сапогах, как это было раньше, когда ещё десант не носил современные армейские ботинки…

Никогда таким молодым и полным энергии Смушкевич себя не ощущал, как в эти дни. Честное слово, если бы понадобилась его помощь, он, не задумываясь, в ту же секунду помчался бы и встал в один строй с Игорьком. Возраст? Да какой, к чертям собачьим, возраст! Человеку ровно столько лет, на сколько он себя ощущает! Пускай на него, старого десантника, в деле посмотрят!

И вот однажды в их дом пришла беда, притом такая страшная, что напрочь выбивает из седла, и от неё долго потом ни выдохнуть, ни продохнуть. Ранним утром передали во всех новостных сводках, что подразделение спецназа попало в одной из арабских деревень, где проводились плановые задержания террористов, в засаду. Ушлый кинооператор из какого-то иностранного телеканала подробно и заранее спланированно снимал, как доблестные бойцы палестинского сопротивления шквальным огнём из своих китайских «калашниковых» и самодельных «карлов-густавов» уничтожали трёх окружённых бойцов-израильтян. Среди них был Игорёк…

Затаив дыхание, старик Смушкевич беспрерывно разглядывал повторяющиеся по всем каналам кадры, в которых камера выхватывает из полумрака стреляющего парня, с головой, до самых глаз замотанной в пёстрый палестинский платок. На его кисти ухарски поблёскивает вычурный браслет с поддельными однодолларовыми китайскими часами, каковых старик вволю насмотрелся в Афгане. Он даже привёз пару таких часов, снятых с убитых душманов, только потом куда-то их задевал, так и не решившись надеть на руку. Противно это было… Детально не удавалось разглядеть, стреляет ли террорист непосредственно во внука, но этого и не требовалось. Не настолько Смушкевич был наивен, чтобы сомневаться в том, куда направлены смертоносные автоматные очереди…

Оставалась крохотная надежда, что внуку каким-то чудом удалось спастись, но и её очень быстро развеяло появление через пару дней в их доме трёх военных, двоих парней и девушки, торжественно и скорбно сообщивших трагическую весть о геройской гибели солдата.

Ещё пару дней старик Смушкевич провёл как в тумане. Он что-то бессмысленно делал, ничего не видя перед собой, ел какую-то пищу, которой насильно кормила его невестка, сидел рядом с плачущим сыном и гладил его по голове, словно ребёнка, не в силах успокоить… А потом прошли похороны на военном участке городского кладбища, и он хотел было снова надеть свою парадную форму с орденами и медалями, чтобы достойно проводить героя, но так почему-то и не смог. Не для такого случая цеплял он на грудь свои боевые награды…

В эти дни он совсем перестал спать. Все ночи лежал на спине на своей кровати и, не мигая, разглядывал чёрный потолок. Ему казалось, что он просто в дурном нездоровом сне, и стоит лишь встряхнуться, расправить плечи и привычно вбить ноги в свои старые десантные сапоги, чтобы всё разом переменилось – внук вернулся бы домой на побывку таким, каким он видел его последний раз, повзрослевшим и крепким мужчиной, с обветренным и загорелым лицом. Снова их дом наполнился бы смехом и шутками, музыкой и традиционными вечерними застольями. Как недавно это было, и в то же время – как бесконечно давно…

Без интереса слушал он теперь новости, в которых постоянно рассказывали про то, как уже несколько дней идёт полномасштабная армейская операция по розыску террористов, застреливших наших бойцов. Деревня, в которой это произошло, и все окрестности намертво заблокированы, и прочёсывание идёт каждого дома и каждого закутка, где они могли бы укрыться, но результатов пока никаких. Каждый раз старик Смушкевич ждал хоть какого-то обнадёживающего известия, но его всё не было.

И вот однажды что-то словно перемкнуло у него в голове: если армия не сможет ничего сделать в поисках этого злосчастного араба с дешёвыми китайскими часами на руке, то он примется за дело сам. Неважно, что возраст уже почтенный и силёнок не так много, как раньше, – бывших-то десантников не бывает! Он сумеет разыскать террориста и свернёт ему шею, как цыплёнку, даже рука не дрогнет. На это у него сил ещё хватит. Оружие? Верно, стрелкового оружия у него нет, зато есть смекалка! Были в его памяти эпизоды из афганской войны, когда в его штатном оружии заканчивался боезапас и приходилось с риском для жизни подбираться к убитому врагу, чтобы забрать его оружие. Здесь же, в этой арабской деревне, до открытого столкновения дело вряд ли дойдёт, значит, нужно действовать хитростью. А уж по этой части с майором в отставке Смушкевичем, чью грудь украшают столько заслуженных боевых наград, мало кто мог сравниться…

До нужного места пришлось добираться довольно долго и с пересадками. Сперва он ехал рейсовым автобусом, выбирая маршрут поближе к окружённой деревне, а там попросил бы водителя выпустить его на каком-нибудь перекрёстке. Дальше – попутка или вообще своим ходом. Карта местности у него была в телефоне, и он всю дорогу глядел на неё, не отрываясь. Не учёл лишь, что миновав блокпост, они оказались на территории, где действовали несколько иные правила поведения, нежели в городе. Тут уже невозможно было попросить остановить автобус там, где пассажиру захочется, а только на остановках, расстояния между которыми довольно большие. Да и останавливались автобусы только у редких еврейских поселений и на больших перекрёстках, где есть армейские кордоны. В остальных местах было просто опасно.

И хоть он вышел, по его меркам, совсем рядом с заблокированной деревней, идти пешком до неё оказалось всё равно далеко и крайне неразумно. Кое-каких вещей предусмотреть он не смог. Во-первых, одинокий пешеход будет виден издалека со всех сторон и сразу привлечёт внимание не только друзей, но и врагов, во-вторых, он просто устанет, пройдя большое расстояние по пересечённой местности и по солнцу. Какой из него будет боец, когда он доберётся до цели? Оставалась единственная надежда на то, что на дороге, ведущей к деревне, есть небольшой поселенческий форпост с тремя семьями, живущими в скромных домиках-«караванах», и, может быть, удастся на дороге к нему остановить какую-нибудь попутку. Это уменьшит расстояние, которое нужно пройти пешком, почти вдвое. А дальше как-нибудь выкрутимся.

И ему опять неслыханно повезло. Двое парнишек лет шестнадцати-семнадцати, ученики иешивы из большого поселения в десятке километров отсюда, как раз в это самое время возвращались домой на форпост. Старик Смушкевич знал, что поселенцы всегда охотно подбирают путников на дороге, особенно в таких малолюдных местах. Видно, нужда заставила человека идти по жаре пешком, если дожидаться попутного транспорта на остановке он не захотел. Но сегодня, когда местность была закрыта армией, одинокий человек, наоборот, вызывал подозрения.

Приглядевшись, что это старик, и к тому же совершенно не похожий на араба, ребята притормозили и посадили его в машину. Если бы Смушкевич мог худо-бедно объясняться на иврите, то неизвестно, как ребята растолковали бы его пребывание здесь и куда после объяснения его отвезли бы. Но добиться какого-то вразумительного ответа от запыхавшегося после долгой ходьбы человека было невозможно, и ребята решили доставить его на форпост, а там уж старшие пускай решают, что с ним делать.

Смушкевич много слышал о поселенцах, которые самоотверженно обживают пустующие территории Израиля, закладывают форпосты, перерастающие впоследствии в поселения, а те со временем – в новые города. И каждый раз после закладки форпоста на выжженном солнцем пустыре откуда-то, словно чёртики из табакерки, появляются арабские хозяева этого безжизненного клочка земли, начинают причитать и трясти перед полицией и судами ветхими турецкими грамотами на владение землёй, дарованными их предкам более века назад, а следом за ними по накатанному сценарию налетают вороньём корреспонденты различных антиизраильских СМИ, чтобы распространять «правду» о захватчиках и угнетателях мирного арабского населения.

Ещё находясь на военной службе, Смушкевич с интересом следил за скудной советской информацией о том, что творилось в Израиле. Так же, как и все его сослуживцы, пролившие немало крови в горячих точках по всему свету, он искренне и стиснув зубы возмущался геройским званием, присвоенным египетскому диктатору за успешно проигранные израильтянам войны, недоумевал из-за иррациональной и совершенно необъяснимой любви советских вождей к откровенным бандитам типа Арафата или современного сирийского Башара Асада. Хорошо, что в его окружении никого из офицеров не вербовали в военные советники на Ближний Восток, потому что ему и его коллегам и без того хватало работы в других горячих точках – в Африке, на Дальнем Востоке, в Латинской Америке.

О поселенцах в то время говорили совсем немного, но, ясное дело, не могли обойти это стороной. Их, может быть, следуя нормальной человеческой логике, стоило похвалить за то, что осваивают безжизненные уголки земли, веками никому не нужной и бесплодной, но их традиционно выставляли в антисемитских СМИ захватчиками, отнимающими у бедных арабских детей скудное жизненное пространство. Никому эти дети на самом деле не были нужны – цель была проще и глобальней: лишь бы побольнее клюнуть этих предприимчивых евреев…

Потому ему и было бы весьма интересно понаблюдать за жизнью этих упрямых и несговорчивых людей, по возможности пообщаться с ними, узнать, что у них за душой… Было бы действительно интересно продолжить свои исследования, раз уж представилась такая возможность, если бы… если бы не внук, убийцу которого он шёл наказывать. Других целей перед ним сегодня не было.

Пока они добирались до форпоста, начало быстро темнеть. Смушкевич ехал на заднем сидении автомобиля и чувствовал, как ветерок, залетавший в окно, становится заметно прохладней и свежей. Арабская деревня на горизонте постепенно расцвечивалась редкими огнями, и он сперва неотрывно глядел на огоньки, потом опустил голову.

Никакого плана поиска убийцы у него до сих пор не было. В одном лишь он был уверен: нужно как можно скорей добраться до деревни, а там уж как получится. Конечно, здорово помогло бы какое-нибудь оружие – тот же автомат Калашникова, который наверняка припрятан в каждом арабском доме, только его ещё требовалось добыть, а пока у него никакого оружия с собой не было, за исключением купленного совсем недавно в сувенирном магазинчике большого ножа, точной копии армейского, такого же, как у него был когда-то. Сталь в этом новом ноже, конечно, была никудышная, но чего можно ожидать от копеечного китайского ширпотреба? Правда, нож был достаточно большой и острый, к тому же его ножны удобно крепились ремнями к правой ноге, и найти его, если кто-то станет обыскивать, с первой попытки было непросто.

…На въезде в форпост их машину встретил бородатый мужчина с армейским автоматом в руках. Заглянув в салон, он внимательно осмотрел Смушкевича, что-то попробовал спросить на иврите и, не услышав ответа, махнул рукой, чтобы проезжали к домикам-«караванам».

Выйдя на воздух, старик огляделся по сторонам. Небольшая, расчищенная от камней площадка, вокруг которой стояли домики и какие-то хозяйственные постройки, и посередине возвышался высокий шест с поднятым бело-голубым флагом. Покосившись на флаг, Смушкевич удовлетворённо кивнул головой и отправился следом за мальчишками внутрь одного из «караванов».

Скудная, почти казарменная обстановка в домике его не удивила. Всю свою армейскую жизнь он провёл в подобных суровых условиях. Единственное, что не особенно гармонировало с обстановкой, это детский уголок с двумя малышами, копошившимися в невысокой пластиковой загородке.

Его напоили чаем с мятой и жестами объяснили, что скоро приедет машина вызванной пограничной охраны, чтобы отвезти его в город. Вероятно, человек ошибся и попал вовсе не туда, куда собирался. А здесь сейчас опасно, очень опасно неподготовленному человеку…

Смушкевич усмехнулся про себя, но решил не спорить. Да его тут и не поймут, потому что никто не понимает по-русски. А в голове уже зрел хитрый и отчаянный план: нужно усыпить бдительность присутствующих, потом незаметно выскользнуть из дома. Тем более, что на улице уже стемнело и не видно ни зги. Единственный фонарь выхватывал лишь небольшой круг в центре у шеста с флагом, а остальные фонари находились далеко, у шоссе. Значит, ориентироваться придётся по огонькам арабской деревни, в которую нужно попасть. Его, конечно, спустя некоторое время начнут разыскивать, но плохо же они знают старого десантника, умеющего хорониться в любой, даже самой незначительной складке местности!

Показав жестами, что он смертельно устал и ему не хватает воздуха, Смушкевич выбрался на улицу и присел на скамейку рядом с домиком, потом, изображая обессилевшего человека, даже попробовал растянуться на ней и отказался от тарелки с фруктами, вынесенными ему кем-то из женщин. Он даже расшнуровал и снял ботинки, чтобы дать уставшим ногам отдохнуть. Некоторое время с ним сидели люди, потом потихоньку разошлись, деликатно оставив задремавшего старика одного.

Выждав некоторое время, Смушкевич огляделся по сторонам, осторожно надел ботинки, по привычке притопнул, чтобы лучше сели на ногу, и тут же опасливо оглянулся. Но никто на это не обратил внимание, и он вздохнул. Проверив нож, пристёгнутый к ноге, он встал и сделал несколько шагов, потом нырнул в тень и уже без опаски зашагал по направлению к дальним огням деревни.

По его расчётам, идти предстояло полчаса, максимум, минут сорок. С учётом темноты – не более часа. Он шёл, аккуратно ощупывая ногами камни перед собой, и вскоре даже вышел на узкую тропинку, петляющую между валунами, а уж она незаметно вывела на просёлочную дорогу, по которой можно было проехать даже на автомобиле.

Чем ближе он подходил к огням, тем более напряжённо вслушивался в доносящиеся звуки. Ему казалось, что с наступлением темноты в деревне должна наступить полная тишина, ведь здешние жители, как, впрочем, и жители деревень в других частях света, не особенно засиживаются по вечерам, а ложатся спать ещё засветло. Однако было что-то не так. Раздавались какие-то хлопки, топот ног и неразличимые голоса, а потом даже донеслись редкие сухие пистолетные выстрелы.

Неожиданно он различил пару армейских броневичков с выключенными фарами, едва различимых в редких отблесках света из окон домов, и понял, что всё ещё продолжается операция по розыску террористов.

Смушкевич притормозил и с досады даже сплюнул. Опередили всё-таки, черти! Хотя… если армия ещё здесь, значит, убийц пока не задержали. Так что не напрасно он появился здесь.

Аккуратно обогнув броневички, Смушкевич укрылся в тени крайнего от дороги дома, а потом юркнул в узкий проход между глухими постройками. Глинобитные стены были невысокими, и из-за них было удобно, оставаясь в тени, заглядывать вперёд и видеть всё, что происходит на соседних улочках.

Каждый раз, когда раздавались новые выстрелы, старик замирал, чутко прислушивался к звукам и поворачивал голову на выстрел. Но в непосредственной близости от него было по-прежнему спокойно, лишь впереди, там, где начинались дома двухэтажные и более зажиточные, что-то происходило, и звучали какие-то голоса. Жаль, что ни иврита, ни арабского Смушкевич не понимал.

Приблизившись почти вплотную к месту перестрелки, он притаился за стеной и только сейчас заметил солдат в касках и бронежилетах, занявших удобные позиции для стрельбы и преграждавшие доступ к дому, из которого раздавались шум и крики. Но долго ждать не пришлось, потому что крики резко прекратились, и на освещённую улицу вышли из дома несколько солдат, ведущих пару закованных в наручники парней.

Смушкевич на всякий случай протёр глаза и стал пристально всматриваться в пленников. На кисти первого из них он сразу различил знакомые часы на браслете. Неужели это именно тот, кто ему нужен, или совпадение? Многие ли здесь носят такие часы? Этого он не знал.

Солёный комок подкатил к горлу, и старик даже закашлял. Один из солдат, занимавший круговую оборону, услышал кашель и осторожно направился в его сторону.

Но Смушкевич его уже не видел. Он не хотел ничего видеть вокруг себя, лишь неотрывно следил за браслетом, который покачивался на руке парня и даже слегка цеплялся за кольцо наручников. Не сводя с него взгляда, старик потянулся к ножу на ноге, расстегнул ремень и вытащил его.

Он ловко обогнул приближающегося к нему солдата и, уже ни от кого не скрываясь, бросился парню с часами на руке, размахивая ножом и неожиданно от чего-то задыхаясь. Конечно же, его сразу схватили, отняли нож и тоже заковали в наручники. Поначалу ему очень хотелось заглянуть в лицо убийцы внука, но у того был надет на голову чёрный мешок, и разглядеть лица не удалось.

Потом его везли куда-то в «броневичке», и между ним и парнем с часами сидел солдат с оружием, который не давал даже пошевелиться.

А больше Смушкевич в ту ночь ничего не запомнил…

Учитывая возраст, задерживать его и долго беседовать с ним не стали, а только отвезли домой и сдали родным. Всё это время он находился в каком-то сумрачном безразличном состоянии, и даже когда с ним пытался разговаривать какой-то русскоязычный следователь, отделывался краткими «да» и «нет», а то и вовсе молчаливыми кивками головы.

На третий день после возвращения к ним домой явилось двое военных. Одного из них старик смутно помнил: это был командир Игорька, который подходил к ним после присяги и восхищался его боевыми наградами. С ним сегодня был русскоязычный паренёк-переводчик.

– Очень рад снова встретиться с вами, – сказал командир, – жаль, что это происходит при таких печальных обстоятельствах. Но я, и не только я, а все мы искренне восхищаемся вами. Ваш внук был героем, и вы, его дед, достойный человек, которому можно только подражать… Свою поездку к вам я не согласовывал ни с начальством, ни в полицией, но хочу пригласить вас в наше подразделение, чтобы познакомить с солдатами. Для них это будет большая честь.

Смушкевич внимательно слушал, но ничего не отвечал. Лишь на глазах у него неожиданно показались слёзы, и он их вначале стыдливо пытался смахнуть, потом опустил руки, которые отчего-то задрожали.

– Но у меня же совсем недавно неприятная история произошла.

– Знаем, – впервые усмехнулся командир. – Это ничего не меняет… Вы только заранее сообщите, когда сможете приехать, и мы пришлём за вами машину. Договорились?

– У меня внук погиб, – вдруг вспомнил Смушкевич, – и мне так его не хватает… Можно я буду считать всех вас своими внуками?

- Конечно! – голос командира неожиданно дрогнул, но он помотал головой и прибавил: – Мы все будем гордиться своим дедом, то есть вами… Только вы обязательно приезжайте к нам!

- А я… я вас научу, как правильно надевать армейские сапоги, – впервые за последнее время Смушкевич улыбнулся и даже расправил плечи, – ведь никто из вас этого по-настоящему не умеет. Это настоящее искусство… А мои внуки должны уметь! – И прибавил неожиданно сорвавшимся голосом, хотя хотел сказать это громко и уверенно, чтобы слышали не только военные, но и домочадцы. – И тогда победа всегда будет на вашей… на нашей стороне…