Журнальный мир

– Эта история случилась со мной в далёком 1987-м году в славном городе атомщиков Припять. Почти за год до описываемых событий взорвался четвёртый энергоблок Чернобыльской атомной станции, и о Припяти заговорили во всём мире. Сомнительная слава, должен признаться. В то время я, как и многие другие, испытывающие материальные трудности, решился на отчаянный шаг и устроился на работу в зону отчуждения. То есть, будучи сорока шести лет отроду, стал одним из десятков тысяч ликвидаторов.

В обычной жизни я был внештатным сотрудником КГБ, и мне удалось оформиться инженером в Первый отдел Припяти – отдел режима и спецработы. Моё рабочее место находилось в самой «горячей», радиоактивной точке города, не считая саркофага и могильников – на заводе «Юпитер». Из окна офиса открывался чудесный вид на живописную трубу четвёртого энергоблока, которую ликвидаторы между собой ласково называли «кормилицей».

Мотаться по работе приходилось по всему городу и его окрестностям, окружённым густым непроходимым лесом. Поначалу мы с напарником Николаем ходили пешком. Служебные машины полагались только высшему руководству, но участившиеся случаи нападения собачьих стай на людей заставили нас задуматься о приобретении транспортных средств. К счастью, не надо было ничего покупать – эвакуировавшимся жителям не разрешили забрать с собой автомобили, и их скопилось огромное количество на специальных площадках для техники. С дозиметрами в руках мы подобрали наименее заражённые с минимальным пробегом и стали обладателями машин без номеров для служебного пользования в зоне отчуждения.

В пункте дезактивации я вычистил салон своей «Волги», там же набрал белых простыней и укутал ими сидения, свято веря, что белые простыни не пропускают радиацию! Как надо мной впоследствии хохотали знакомые преподаватели Киевского политеха! «Ты бы лучше сам в белую простыню завернулся и полз на кладбище!» – советовали они с запозданием. Действительно, в городе атомщиков, под завязку заполненном радиационной пылью, никакие простыни помочь не могли – ни белые, ни серые, ни свинцовые. Мы дышали радиацией, глотали её вместе с водой и пищей, она забивалась в поры кожи, проникала к самому сердцу и заставляла считать себя обречёнными на смерть. Радиация делала нас похожими на зомби, с трудом ворочающих мозгами. К четырём часам дня мы не могли вспомнить таблицу умножения, а в восемь вечера проваливались в тяжёлые мрачные сны до раннего подъёма.

Теперь перейду в своём рассказе к собакам. В зоне отчуждения всё произошло практически так же, как в популярной игре «Сталкер». Собаки мутировали. Точнее, в них мутировало отношение к человеку – существу, которому они были преданы на протяжении многих веков. Сразу после взрыва людей эвакуировали, категорически запретив забирать с собой домашних животных. Обещали возвращение домой через пару дней. Поэтому собаки оставались запертыми в квартирах или привязанными к будкам во дворах частных домов. Но люди не вернулись ни через два дня, ни через пять, ни через неделю. Животные, запертые в квартирах, погибли, а многим, оставшимся во дворах, удалось сорваться с верёвок и цепей и, таким образом, спастись. Думаю, какое-то время они ещё бродили вокруг своих дворов, ожидая возвращения хозяев, но голод заставил их сбиться в стаи и заняться охотой. Собаки разошлись по окрестным лесам, унося в сердцах родившуюся ненависть к предавшим их людям. Думаю, ими двигала именно ненависть, когда они начали убивать ликвидаторов. Собаки никогда не нападали на группу людей, их жертвами становились только одиночки, подошедшие слишком близко к лесу. Под воздействием радиации людям часто становилось плохо, наступала дезориентация в пространстве, и вот тут-то появлялись псы. Они валили человека на землю, перегрызали ему горло и уходили, оставив труп нетронутым. Работая в Припяти, я впервые увидел, как многовековой верный друг и спутник человека превратился в его заклятого врага. Между людьми и собачьими стаями велась настоящая война. Периодически устраивались рейды по окрестностям, и тогда отстреливали всех встретившихся на пути собак. Будучи с детства собачником, я никогда не принимал участия в подобных мероприятиях, хотя понимал, что иначе нельзя. Ведь речь шла о жизнях людей. Однако псы быстро сообразили, что на них ведётся охота, и матёрые вожаки уводили свои стаи как можно дальше из зоны во время облав. А потом возвращались, чтобы продолжать мстить. Поговаривали, что самую большую стаю водит огромный серо-коричневый кобель, отличавшийся особой свирепостью и хитростью. Его видели несколько раз возле свежих трупов, но ни один участник рейдов не мог похвастаться, что застрелил его.

Во время работы ликвидатором я неоднократно испытывал душевную меланхолию, когда хочется побыть в одиночестве, в тишине и покое. Тогда, если позволяло время и обстоятельства, я усаживался за руль машины и отправлялся кататься по лесным дорогам. Места вокруг зоны отчуждения поражали своей красотой: стройные многолетние сосны смешивались с вековыми дубами, густые осинники сменялись нежными красавицами берёзами. Если бы не боязнь нарваться на стаю собак – так бы и бродил часами в лесной чаще, вслушиваясь в беззаботное пение залетающих в зону птиц и всматриваясь в небо, проглядывающее сквозь густые кроны деревьев.

Была вторая половина апреля 1987 года. Проснувшись ранним воскресным утром, я ощутил непреодолимое желание побыть в одиночестве. Быстро выпил кофе, стараясь не разбудить соседей по комнате, вышел на улицу, сел в машину и направился к центру Припяти. Почему-то меня влекло именно туда, где друг возле друга красовались здания горкома партии, дома культуры и спорткомплекса. Я остановил машину на площади перед ними, вышел наружу и осмотрелся. В этот момент на улице не было ни одной живой души. Тоскливым напоминаем о том, что когда-то здесь бурлила жизнь, стояли три величественных здания, обложенных белоснежной плиткой. В городе атомщиков белая плитка была в почёте, и ею обкладывались многие дома. Сразу за площадью возвышались высотки, пустыми безмолвными окнами глядящие на дело рук человеческих. Перед горкомом был развёрнут изрядно выцветший плакат с лозунгом «Вперёд, к победе коммунизма!» Какие-то шутники обмотали его колючей проволокой. А вокруг – звенящая тишина. Я стоял, греясь под слабыми лучами восходящего апрельского солнца, как вдруг воздух разорвался торжественным гимном «Пионерской зорьки». Была такая утренняя радиопередача, о ней помнит большинство советских школьников. Весёлая жизнерадостная музыка неслась из забытого или специально оставленного динамика радиоточки, расположенной на одном из столбов на площади. По спине побежали холодные мурашки при звуках задорных детских голосов, поющих в мёртвой Припяти. Я стоял как завороженный посреди площади пустого города, не разрушенного войной, а покинутого людьми. В душу заползал липкий страх, пригвоздивший меня к месту. «Пионерская зорька» закончилась столь же внезапно, как и началась. Повисла зловещая тишина, наводившая ещё большую жуть, чем голоса поющих призраков из невозвратно ушедшего прошлого. Я испытал панический ужас и попятился к своей машине. Внезапно я оступился и упал бы спиной на асфальт, если бы… меня не поддержал мужчина в спортивном костюме, совершающий пробежку через площадь.

– Осторожнее! – весело крикнул он, сбавляя темп.

– Спасибо, – пробормотал я, с удивлением оглядываясь по сторонам.

Солнце поднялось высоко в небо, а вокруг бурлила жизнь. Невдалеке прохаживались молодые мамочки с колясками, по дороге проезжали редкие автомобили, из раскрытых окон неслась музыка и голоса людей. Перед зданием горкома группа рабочих разворачивала транспаранты к майским праздникам.

– Гражданин!

– Что? – я испуганно обернулся.

Рядом козырнул строгий милиционер.

– Здесь стоянка запрещена. Уберите машину с площади.

– Хорошо, сейчас.

Милиционер направился к двум громко спорящим старичкам вдалеке, а я облегчённо вздохнул – безномерная «Волга» не стала предметом пристального внимания. Вдруг я почувствовал, как кто-то сильно толкнул меня сзади в бедро. Обернулся и замер от страха, увидев большого бело-коричневого сенбернара ростом с телёнка. С огромной лобастой головы смотрели настороженные глаза, со свисающего розового языка капала слюна, нос шумно меня обнюхивал. Пёс был в ошейнике, короткий поводок волочился по земле. В панике я осмотрелся по сторонам в поисках хозяина этого лохматого чудовища, но никого подходящего не заметил.

– Хороший пёсик, – прошептал я и, стараясь не делать резких движений, медленно попятился к машине.

Пёс фыркнул и пошёл следом за мной, тяжело ступая широкими лапами. Трясущимися руками я машинально схватил его за поводок и легонько одёрнул. Пёс послушно сел рядом.

– Дяденька! Дяденька! Держите его! – вдалеке раздался звонкий мальчишеский голос.

Я обернулся и увидел мальчика лет двенадцати с бутылкой газировки в руке, бегущего через площадь ко мне. Коротко стриженые волосы были взъерошены, глаза выпучены от страха.

– Дик! Плохой пёс! – напустился он на сенбернара, едва переведя дух после бега. – Больше никогда не поведу тебя на прогулку! – пёс весело помахал хвостом. – Дяденька, он вас не напугал?

– Нет, всё в порядке, – я старался говорить убедительно. – Твой пёс?

– Да, наш, – мальчик кивнул, забирая у меня поводок. – Вы, пожалуйста, родителям моим ничего не говорите. Дик живёт в вольере, и они мне разрешают с ним только во дворе гулять, на улицу его отец выводит.

– Так он сбежал из двора?

– Нет! Родители по выходным в Киев ездят, а мы с Диком… – мальчик замялся.

– Выгуливаешь его втихаря от взрослых?

– Ага, – мальчик кивнул, – вожу на дрессировочную площадку. Хочу научить его разным командам.

– Как же он убежал?

– Я на секунду в ларёк отвернулся, воды купить, а тут кошка… Вот Дик и помчался за ней, насилу догнал его, – мальчик вздохнул. – Спасибо вам. Хотите водички? – он протянул мне бутылку.

– Нет, благодарю, – покачал я головой. – Ты мне лучше скажи, какой сегодня день?

– 19 апреля, суббота.

– А год?

Мальчик посмотрел на меня с удивлением.

– Восемьдесят шестой, а вы разве не знаете?

Я сделал вид, что не услышал его вопрос, и вместо ответа погладил Дика. Пёс довольно засопел, подставляя мне голову.

– А вы ему понравились, – заметил мальчик. – Он вообще-то не любит незнакомых людей, но если уж кого-то признает – это навсегда.

В это время я увидел, что милиционер решительно направился в нашу сторону. «Надо было переставить машину! Сейчас заметит отсутствие номеров», – подумал я, взглянув на «Волгу».

– Подожди, я уберу машину с площади… – повернулся я к мальчику и остолбенел – рядом со мной никого не было. Мальчик и пёс бесследно исчезли. Точно так же, как и милиционер, и прогуливающиеся мамочки с колясками. Утреннее солнце поднималось по небосводу, а вокруг стояла зловещая тишина мёртвого города.

– Ну и дела, – пробормотал я, усаживаясь за руль и торопясь уехать из замершего центра.

Это странное видение я хотел списать на галлюцинации, возникшие под воздействием радиации, если бы не события, случившиеся через несколько дней.

Рабочий день закончился, но мне пришлось ненадолго задержаться, объезжая с проверками могильники. Наконец я освободился и собрался ехать домой, в квартиру, где размещался с коллегами во время двухнедельных вахт. Голова была словно набита ватой, перед глазами всё плыло, и сам не знаю, как получилось, что я проехал свой поворот и оказался на дороге, ведущей вдоль леса.

Двигатель «Волги» неожиданно чихнул пару раз, а потом окончательно заглох. Я вылез из машины, открыл капот и попытался сосредоточиться, всматриваясь во внутренности автомобиля, в которых я, к своему стыду, совершенно не разбирался. Для очистки совести подёргал какие-то проводки, но результат был нулевым. Только теперь я сообразил, что нахожусь на заброшенной дороге и ждать помощи неоткуда. Ночевать в машине возле леса мне совершенно не хотелось, и я решил дойти пешком до более оживлённого места. Закрыл машину и побрёл в обратном направлении, с тревогой поглядывая на заходящее солнце. Если бы не радиационная вата в голове и зловещие заросли вдоль дороги – загородную прогулку можно было бы считать романтической. Несколько раз казалось, что кто-то смотрит мне в спину, и совсем рядом слышался треск веток. Я останавливался и прислушивался, но ничего, кроме гомона устраивающихся на ночь птиц, не слышал.

А потом я увидел их. Метрах в десяти передо мной на дорогу из кустов резко выскочила собака, затем ещё одна и ещё. Они развернулись в мою сторону и замерли, чуть пригнув головы. Все они были среднего размера, поджарые, дворянского происхождения, с клочьями обвисшей шерсти и взглядом, не сулящим мне ничего хорошего. Инстинктивно я попятился и услышал позади себя глухое ворчание. Обернулся и увидел ещё четверых, медленно приближающихся псов, угрожающе скалящих зубы. Заросли с обеих сторон дороги шевелились, и я понял, что окружён собачьей стаей. Оружие нам не полагалось, из средств самообороны оставались только руки и ноги. Асфальт на дороге, как назло, был положен хорошего качества, только у обочины начал местами проседать, и мне удалось выломать увесистый кусок. Зажав его крепко в руке, я приготовился отражать атаку. Между тем показались псы из зарослей. В общей сложности я насчитал около пятнадцати собак. Они медленно сужали радиус круга, в котором я находился, но пока не нападали.

– Хорошие собачки, – приговаривал я, понимая, что вряд ли удастся справиться с такой многочисленной стаей ненавидящих меня животных.

Наконец, псы остановились. Они стояли плотным кольцом, бок о бок, рыча и скаля зубы, вокруг разносился тяжёлый запах псины. Вдруг из кустов вышел огромный серо-коричневый, лохматый пёс. «Тот самый вожак», – подумал я. Он остановился в паре шагов от стаи, тряхнул головой и издал глухое: «Р-рав!» Собаки словно ждали этого сигнала, чтобы пойти в атаку. Я размахнулся и ударил куском асфальта первого бросившегося на меня пса. Он завизжал от боли, а я успел отбиться от второго. Третьего, пытавшегося впиться мне в ногу, с силой отфутболил в сторону, одновременно ударив кулаком четвёртого.

Мне, не расстававшемуся с собаками с пятилетнего возраста, было больно слышать визг животных, но сейчас я пытался спасти свою жизнь. В следующее мгновение я заорал сам – один из псов вцепился зубами мне в ботинок. Я попытался стряхнуть его, но сразу два пса с разгона ударили меня по второй ноге. Я не удержался на ногах и рухнул спиной на землю. «Всё! – пронеслось в голове. – Это смерть!» Лёжа я отбивался как мог от нападавших на меня собак, но чувствовал, что слабею с каждой секундой. А потом я увидел взвивающееся надо мной грузное тело серо-коричневого вожака и успел крикнуть:

– Дик! – прежде чем тяжёлые лапы обрушились мне на грудь, а горло сдавили крепкие клыки…

Я очнулся от ноющей боли. Болело всё – руки, ноги, грудь, голова. Словно тисками сдавливало шею. Я потёр её рукой и почувствовал, что шея влажная и липкая. «Кровь», – мелькнуло в голове, но в густеющих сумерках смог разглядеть, что это не кровь, а собачьи слюни. «Собаки!» Я попытался сесть и в ужасе отшатнулся – рядом со мной, преданно заглядывая в глаза, лежал вожак стаи, в котором я так вовремя узнал Дика. Увидев, что я хочу встать, он поднялся и подставил мне свою лобастую голову.

– Хороший Дик, – я с опаской погладил его. – Ты больше не хочешь перегрызть мне горло?

Опираясь на сенбернара, мне удалось подняться. На пустынной дороге мы были вдвоём, все собаки бесследно исчезли. Я убедился, что руки и ноги у меня целы, и нет серьёзных ранений, кроме множественных синяков. Куртка оказалась безнадёжно порвана, штаны тоже оставляли желать лучшего. Вокруг стремительно темнело.

– Что же вы наделали, Дик? – покачал я головой. – Как я теперь домой попаду?

При слове «домой» пёс пришёл в возбуждение. Он заскулил, обежал вокруг меня, потом ткнулся головой в руку и решительно пошёл по дороге. Пройдя несколько шагов, он остановился, словно приглашая следовать за ним.

– Что ж, похоже, другого выхода у меня нет, – пробормотал я, ковыляя вслед за Диком. – Лучше куда-то идти с таким провожатым, чем оставаться ночью по соседству с лесом.

Я не помню, сколько времени мы брели бок о бок в темноте. Дик сошёл с дороги и вёл меня куда-то своим, понятным ему путём. Пару раз он останавливался, прислушивался и глухо рычал, а потом продолжал идти дальше. Постепенно я начал узнавать заброшенные окраины Припяти, и вскоре мы оказались перед двухэтажным домом на несколько квартир. Под выплывшей на небо луной он белел в темноте стенами, на которых прямоугольниками чёрных дыр выделялись оконные проёмы. Дик радостно залаял и откуда-то издалека, словно эхо, ему вторили десятки собачьих голосов.

– Это твой дом? – спросил я, а потом рассмотрел большой, огороженный сеткой-рабицей дворик с палисадником, а внутри него – просторный вольер с будкой. – Тебе повезло, – я заметил выломанную решётчатую дверцу вольера, открывшую сенбернару путь на свободу. – А вот людям, встретившим тебя и твою стаю, – нет.

Я направился к входу в дом, слабо надеясь, что в нём окажется еда и электричество. Электричество, как ни странно, было. В прихожей первой же квартиры зажглась единственная, уцелевшая после мародёров лампочка. Погром в квартире был классический – почти всё, представлявшее хоть какую-то ценность, было вынесено, а оставшиеся вещи разорваны, поломаны и разбросаны по полу. Мне доводилось неоднократно, по роду службы, наблюдать такую удручающую картину. Особенно это касалось разгромленных аптек и церквей. Словно нечистая сила с особой яростью проносилась по этим заведениям, в которых обычно царили тишина и чистота, круша и громя всё вокруг.

Сенбернар не пошёл следом за мной, он терпеливо стоял перед дверью в соседнюю квартиру. Я потянул ручку, открывая её, и пёс прошествовал в прихожую. Увы, но в квартире бывших хозяев Дика обстановка была такая же – в ней царили разгром и запустение. Мне удалось отыскать на полу настольную лампу с уцелевшей лампочкой и зажечь свет. В это время пёс медленно обходил заброшенные комнаты, шумно нюхая воздух. Он подошёл к кровати с разорванным матрасом, постоял рядом с ней, а потом завыл – протяжно и жалобно, вкладывая в свой собачий стон вековую тоску, разрывающее сердце.

– Уймись, дружище, – я потрепал его по холке. – Многим из-за этой катастрофы пришлось не сладко. Давай лучше спать укладываться, а утром подумаем на свежую голову, что с тобой делать.

На развалинах кухни соседней квартиры я нашёл банку с яблочным компотом, символически поужинал и с наслаждением вытянулся на порванном матрасе. Дик расположился на полу рядом, и я провалился в глубокий чёрный колодец тяжёлого сна.

Проснулся я на рассвете. Вскочил и не сразу сообразил, где нахожусь. Только вид огромной лохматой собачьей туши, с интересом наблюдавшей за мной, заставил меня вспомнить вчерашние события.

– С добрым утром, Дик, – пробормотал я, а пёс в ответ зевнул, раскрыв большую розовую пасть с жёлтыми клыками.

Когда-то длинная мягкая шерсть свисала грязными серыми колтунами, множество колючек от репейника вцепились в хвост и бока, а рваная рана на шее говорила о том, что Дику нелегко досталось место вожака. Что же мне с ним делать? Вывести к людям нельзя – слишком много желающих всадить пулю в вожака стаи, от клыков которой погиб не один человек. Вывезти из Припяти невозможно – это режимный объект с обязательным досмотром на входе и выходе. Просто бросить – это будет второе предательство, и пёс с ещё большей ненавистью примется мстить людям. Ничего умного в голову пока не приходило, и я решил оставить его в квартире бывших хозяев. В вольере на гвоздике висел ошейник с поводком, и Дик с радостью подставил под него голову.

– Поживёшь здесь. Только веди себя тихо, – строго пояснял я ему. – Я обязательно буду приходить, кормить тебя и выгуливать. Не дрейфь, до конца своей вахты что-нибудь придумаю.

Мне казалось, что сенбернар всё понял, когда я плотно прикрыл за собой входную дверь и отправился по светлеющим улицам к месту работы.

Изрядно встревоженный напарник встретил меня с особой радостью и облегчением.

– Что случилось, Георгий? Где ты был? Твою «Волгу» обнаружили час назад на лесной дороге!

– Всё в порядке, – я устало отмахнулся, – заглохла, зараза. Пришлось ночевать в заброшенном доме.

– А что с одеждой? Всё изорвано! Ты от собак отбивался?

– Да нет, в темноте продирался сквозь колючие ветки, упал несколько раз…

Николай недоверчиво пожал плечами, а я попросил у него ключи от его машины и поехал домой переодеться и принять душ. По дороге заскочил в столовую, позавтракал и прихватил на вынос побольше хлеба с маслом, надеясь, что на обеде можно будет поживиться чем-то более сытным. На обратном пути я заехал к радостно встретившему меня Дику, налил ему полную кастрюлю воды и выложил добытые съестные припасы. С того дня у меня началась двойная жизнь: работа и тайная забота о сенбернаре.

– С понедельника снова начнём облавы на собак, – сообщил мне в субботу утром Николай. – Говорят, совсем они обнаглели. Кто-то видел в заброшенных домах здоровенного пса. По описанию похож на вожака той стаи, которую отстрелить не удаётся. Сволочи, где-то в домах окопались. Пойдёшь с нами? Постреляем малёхо.

– Нет, Коля. Ты же знаешь, я на собак не охочусь.

– Ну и зря, – пожал плечами Николай. – Думаю, если бы ты с ними встретился как-нибудь, то изменил бы своё мнение.

Этот разговор заставил меня серьёзно задуматься о судьбе Дика. Сам не знаю почему, но мне в голову пришла сумасшедшая мысль. Ранним воскресным утром, стараясь не разбудить товарищей по комнате, я вышел на улицу, сел в «Волгу», бывшую в то время уже на ходу, и поехал к заброшенным домам. К ошейнику радостно встретившего меня Дика прицепил поводок и усадил пса в машину на заднее сиденье. В Припяти, по обыкновению, было пустынно и тихо. Я направился в центр мёртвого города, на площадь, где друг возле друга красовались обложенные белой плиткой здания горкома партии, дома культуры и спорткомплекса. Остановил машину на площади перед ними, вышел наружу и осмотрелся. Никого.

– Выходи! – велел я сенбернару, и он послушно выбрался из машины.

Мы так и стояли вдвоём – человек и собака – посреди зловещей тишины, когда в воздухе неожиданно грянула бодрая мелодия «Пионерской зорьки». Весёлые детские голоса спели песню, и снова воцарилось тяжёлое безмолвие, от которого Дик глухо заворчал и попятился…

– Эй, придержите собаку! – крикнул мужчина в спортивном костюме. Он замедлил бег и с опаской посмотрел на сенбернара.

Я взял Дика за поводок и осмотрелся. Солнце поднялось высоко в небо, а вокруг бурлила жизнь. Невдалеке прохаживались молодые мамочки с колясками, по дороге проезжали редкие автомобили, из раскрытых окон неслась музыка и голоса людей. Перед зданием горкома группа рабочих разворачивала транспаранты к майским праздникам.

– Гражданин! – рядом козырнул строгий милиционер. – Здесь стоянка запрещена, уберите машину с площади.

– Хорошо, сейчас.

Милиционер направился к двум громко спорящим старичкам вдалеке.

– Дяденька! Дяденька! Держите его! – раздался звонкий мальчишеский голос.

Я обернулся и увидел мальчика лет двенадцати с бутылкой газировки в руке, бегущего через площадь ко мне. Коротко стриженые волосы были взъерошены, глаза выпучены от страха.

– Дик! Плохой пёс! – напустился он на сенбернара, едва переведя дух после бега. – Больше никогда не поведу тебя на прогулку! Да что с тобой?!

Пёс неожиданно заскулил, вырвал поводок у меня из рук и принялся прыгать вокруг мальчика, пытаясь лизнуть его в лицо.

– Стоило отвернуться на минуту за газировкой, а ты… – продолжал журить его мальчик. – Ой, на кого ты похож! – только сейчас он заметил грязные колтуны и репейники в шерсти. – Где ты успел побывать?! И рана… Это тебе от кота досталось?

Я с улыбкой смотрел на счастливого сенбернара, пока не увидел, что милиционер снова направляется в мою сторону.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросил я.

– Саня. А вы хотите родителям…

– Нет, Саня! Слушай внимательно! У меня мало времени. Ты очень любишь Дика?

– Да, а что?

– Тогда сделай так, чтобы его не было в Припяти к следующим выходным.

У мальчика вытянулось от удивления лицо.

– Но почему?

– Потому что иначе ты его больше никогда не увидишь! Я знаю, что говорю! Сделай так, чтобы Дика увезли до выходных!

– А куда?

– Куда угодно! В Киев к тётушке, в Калугу к дедушке, на Луну к лунатикам или на Марс. Только не Припять! – я внимательно посмотрел на мальчика. – Тебе тоже лучше уехать! Через неделю здесь всё очень сильно изменится! – я поперхнулся и закашлялся.

– Хотите водички? – Саня протянул мне бутылку.

– Давай, – я запрокинул голову, делая глоток, и зажмурил глаза от солнца. – Спасибо.

Я протянул бутылку мальчику обратно и замер… рядом со мной никого не было. Исчез Саня вместе с Диком, милиционер и гуляющие мамаши. Я стоял в одиночестве посреди пустынной площади под лучами восходящего апрельского солнца…

***

Мне неизвестна судьба мальчика по имени Саня и его сенбернара Дика. Больше никогда в своей жизни я не встречал этих двух персонажей. Знаю только, что ни один из участников облав, начавшихся в понедельник, не смог подстрелить лохматого сенбернара. В одном из заброшенных домов нашли кастрюлю с водой, а рядом, во дворе, свежие следы пребывания большой собаки. Сам пёс исчез, словно и не было его никогда в зоне отчуждения.

Зато странная история произошла с бутылкой газировки, оставшейся у меня. Не выпуская её из рук, я уселся за руль «Волги» и в задумчивости выехал из центра Припяти, продолжая прихлёбывать воду. Вернулся домой и машинально поставил бутылку в тумбочку возле своей кровати. Мои соседи по комнате уже проснулись, и мы не спеша отправились в столовую. Выходной день я собирался провести, как обычно, в зоне – отсыпаясь за рабочую неделю. Но почему-то в отличие от соседей по комнате не смог заснуть днём, совершенно не чувствуя усталости.

На следующее утро, собираясь на работу, я залез в тумбочку за бритвенными принадлежностями и с удивлением обнаружил, что бутылка, наполовину опорожнённая вчера, сегодня до краёв полна водой.

– Кто-то доливал воду в мою бутылку?

– Зачем? – на меня хмуро посмотрел не выспавшийся Николай.

Я сделал несколько глотков и отправился на работу. К послеобеденному времени, когда сознание обычно начинало погружаться в глухую вату, я вдруг поймал себя на мысли, что не чувствую тяжести в голове. Наоборот, была полная ясность, таблица умножения легко приходила на ум. В восемь вечера спать вовсе не хотелось, и в отличие от своего напарника я до одиннадцати ночи смотрел телевизор.

Следующим утром бутылка с водой снова была полна до краёв. Я сделал несколько глотков и решил спрятать её у себя в «Волге», чтобы убедиться, что это не шутки кого-то из ликвидаторов. Мотаясь целый день по Припяти, я не забывал пить воду из бутылки, оставленной мне Саней. До самой ночи я не чувствовал ни малейшей усталости, а утром, садясь в машину, обнаружил, что бутылка снова полна. Едва заметные пальцы холодного липкого страха пробежали по моей спине, когда я понял, что происходит нечто, выходящее за рамки моего атеистического коммунистического мировоззрения. Неожиданный подарок из прошлого творил чудеса, и я с благодарностью решил пользоваться им. Со временем я начал делиться глотками «живой» воды с друзьями-ликвидаторами, и они на себе испытали её действие.

Так продолжалось довольно долгое время, пока однажды утром я не обнаружил, что моя бутылка пуста. В ней не было ни единой капли воды. Я взглянул на календарь – в этот день исполнился ровно год, как началась моя работа ликвидатором. Я понял, что время, отведённое мне для глотания радиационной пыли, закончилось, и навсегда распрощался с Припятью… Восьмидесятилетний старик закончил свой рассказ и обвёл взглядом притихших правнуков, расположившихся вокруг него на поляне.

– Дедушка, – к нему подошёл младший внук, играя футбольным мячом, – ты сегодня на воротах или в защитниках?

– Староват я уже по полю бегать, – старик улыбнулся, – постою на воротах.

Он легко поднялся с мягкой травы и припустил трусцой к футбольному полю.