Журнальный мир

Томская история этой семьи началась с того, что топограф Виктор Алексеевич Такжин (1848-1917), профессия которого перемещала его по разным местам Российской империи, после десятилетней службы в Туркестане обосновался, наконец, со своей семьёй в Томске. Сын крепостных родителей Нижегородской губернии, отпущенных на волю незадолго до его рождения, он получил образование в нижегородском уездном училище, проявил незаурядные способности и трудами выслужил дворянский ранг надворного советника, был награжден орденами Св. Анны 3 степени и Св. Станислава 3 степени. Он был женат на дочери коллежского секретаря Юлии Ивановны в девичестве Полетаевой (1859 г. р.).

Старший сын Виктора Алексеевича и Юлии Ивановны Николай Викторович Такжин родился 17 июля 1876 года, о чем была сделана актовая запись в церкви Рождества Богородицы в городе Курмыш Нижегородской губернии. После окончания с золотой медалью в 1895 г. Ташкентской гимназии Николай поехал на учебу в Петербург, поступил на историко-филологический факультет имп. Санкт-Петербургского университета и окончил его в 1900 г. как раз ко времени переезда родителей в Томск с четырьмя младшими детьми. Перечислю их:

Это Мария (род. 15.01.1884, Вятка – 1947, Искитим), в замужестве (с 1906) Плотникова (моя бабушка, я её полная тезка в память о ней);

Клавдия (род. 17.03.1886 – умерла в феврале 1942 г. в блокадном Ленинграде);

Борис (род. 24.04.1888);

Юлия (род. 14.11.1894).

Отец Виктор Алексеевич был нрава крутого и консервативного, об этом свидетельствует письмо сыну – студенту Санкт-Петербургского Имп. университета Николаю из туркестанского города Маргеллан с ультиматумом: «Декабря 28 1896… Обращаюсь теперь лично к тебе. Когда отправлял тебя в Университет, советовал тебе исполнять обязанности честно, всего зловредного удаляться, заниматься одной наукой. Теперь сообщение газеты «Свет» № 326¹ вынуждает обратиться к тебе с требованием: желаю я иметь от тебя письменное удостоверение в том, что ты даешь мне честное слово – ни в какие кружки, ни товарищества, ни во что подобное не вступать, а лишь заниматься одной наукой, исполнять честно все правила Университета и государственных законов. Это письмо будет у меня как удостоверение твоего доброго житья. Если же паче чаяния не выполнил бы ты его, то я немедля представлю его, кому будет нужно, для увеличения наказания. А так как на половине даром я не остановлюсь, а от тебя скрывать не имею права, то скажу следующее: если бы ты не дал мне такого обязательства, то родственные отношения прекращаю – не отец я тебе. Прими и то к сведению, что в настоящее время есть и в г. Маргеллан свершители третьего отделения, и я им передам для сведения и наблюдений.

Все написанное мною жестко, может быть, воспринимается тебе, ибо ты к ни каким неурядицам, сочиненным студентами, даже в уме расположения не имеешь (но что делать, я иначе поступить не могу) и никогда не имел, и что ты живешь в доброй нравственности – сему очень возрадуюсь!»

Как следует из предыдущего письма от 25 ноября 1896 года, Николай только что отказался от родительской помощи: «Ты пишешь, чтобы я более не посылал тебе обычных 25 р., так как ты вполне обеспечен. Такому материальному обеспечению твоему я радуюсь и советую тебе быть аккуратным».

Ставя сыну столь жесткие требования, В.А. Такжин стремился оградить Николая от вредных влияний, явно не имея конкретных фактов его причастности к революционным кружкам. Между тем таковая сопричастность все же была, о чем свидетельствует в альбоме Н.В. Такжина рубежа XIX–XX вв. фотография ташкентского гимназического однокашника, позже также петербургского студента М. Ульянова с надписью на обороте по случаю окончания учебы в университете: «На добрую память другу и товарищу моему Коле Такжину в воспоминание о годах студенчества и тесной компании марксистов.

М. Ульянов. СПБ. I.29/V 900 года » (имп. фотограф В. Ясвоин. С.-Петербург, Б.(ольшая) Морская). Интересно, кто эта личность на фото?

Неизвестно, как подействовал на молодого человека отцовский ультиматум, во всяком случае, письмо было сохранено. Возможно, студент уклонился от требуемого письменного обязательства. Документально подтверждается, что он вынужден был все же прерывать учебу «из-за нехватки средств», продолжил её в 1899 году и окончил СПБУ в 1900 г. с дипломом 1 степени.

С 1902 года Николай Викторович Такжин (отныне отцовские письма адресованы «Его Высокоблагородию») преподавал историю и литературу в Литейной, Василеостровской, Александровской женских гимназиях Петербурга, а затем и в Имп. Воспитательном обществе благородных девиц (Смольный институт). Сохранилась отпечатанная первая часть курса его лекций Василеостровской, Александровской женских гимназиях «Записки по истории всемирной литературы. Греция. Рим. Средние века².

В апреле 1913 г. Н.В. Такжин был назначен инспектором классов петербургской женской гимназии имп. Марии Александровны в ранге статского советника.

Личное дело Н.В. Такжина с полным послужным списком педагога хранится в историческом архиве С.-Петербурга (ЦГИА, ф.19, оп. 115, д. 244). В паспортной книжке Н.В. Такжина в деле имеются штампы полиции Томска 17 мая 1902, 27 мая 1905, 20 авг. 1908, 4 июня 1909 г., 1911, 5 сентября 1912, свидетельствующие о том, что Николай Викторович регулярно навещал родителей.

В моём семейном архиве сохранились адресованные ему письма из Томска 1900-1908 гг. Примечательна скорость доставки почты, судя по почтовым штемпелям Томска и Петербурга: 7-8 дней. В письмах Виктора Алексеевича Такжина и его близких наряду с частными известиями о жизни семьи встречаются сообщения о томских беспорядках и тревожных слухах осенью 1906 года, о холере в Анисимовском приходе осенью 1907 года и опасения по её поводу в 1908 году, что представляет краеведческий интерес.

Виктор Алексеевич Такжин, топограф высшего разряда Томской партии переселенческого управления по поземельному обустройству, проживал с 1906 года в Томске в доме другого моего прадеда Ильи Николаевича Плотникова по адресу: ул. Загорная, 62. В этот год моя бабушка Мария Викторовна вышла замуж за священника Иннокентия Ильича Плотникова, получившего место служения в Анисимовском приходе Барнаульского уезда Томской губернии³. Вот некоторые извлечения из писем:

12 окт. 6 г. Милый сынуша Никола!

Вчера получено твоё письмо от 1 окт. с адресом новой квартиры⁴; поздравляю с новосельем. Новостей в Томске нет хороших, только каждый день грабежи да убийства. Еще стали ходить слухи в публике, что с 17-20 октября будут ходить-де по квартирам и узнавать, кто какой партии принадлежит, и в случае же принадлежности распорядятся револьверами, – все эти дела и не выполнить во всем городе, и в части, вызовет побоище почище прошлого года⁵. По сему этому не верю; но верно, что-нибудь думали сделать – ибо студенты плохо учатся. Прилагаю вырезку из газеты – что это Долгоруков-то, уже не думает ли в цари, как будто идея-то старая, предания против Романовых – мы-де Рюриковичи⁶ (…)

Плотниковы пишут⁷, что к ним в село пришли солдаты и приехали казаки выколачивать подати; прежний-то поп научил крестьян не платить; как только явилось воинство, богатые и состоятельные сейчас и стали платить, а беднота израсходовала и ко времени не имела, чем уплатить, продают коров и проч., так что они, то есть Маня и Иннокентий (Мария Викторовна и Иннокентий Ильич Плотниковы, мои бабушка и дедушка – М.П.) отдали в заём свои 40 руб. бедным, потому что, – как Маня пишет, – нам они теперь не нужны.

Скоро пошлю папирос, как только Юлька добьёт 1000 штук для вашего курения.

Пока все. Целую тебя крепко.

Твой В. Такжин.

Ноя(бря)7 (190)7 (…) Письмо твоё получено уже с неделю, да ответить откладывал до получения от Мани письма, а ответила только сегодня. Мы уже и подумывать о них начали со скулой, ибо у них в 6 деревнях была холера, и (как Маня писала) что боялись за Кешу, потому что вызов его был исповеди больных. Наконец, сегодня пишут, что холера прекратилась, и он больше к больным не ездил, и они здоровы все – слава Богу! (…) В тот день, как получено твоё письмо, вдруг температура стала понижаться с 10-° и в одну ночь упала до 26°- , и по настоящее время держит то 24-°, то 28-°, 30-°. Ничего себе с первоначала – то прихватывает, ну да оттерпимся⁸ (…)

Служба топографа В.А. Такжина отражена в Памятных книжках Томской губернии за 1910-1914 годы среди чинов по поземельному устройству. В предвоенном году вышло в свет издание «Ведомость селениям Томской губернии, получившим поземельное устройство на казенных землях к 1 января 1913 года, по законам 23 мая 1896 года и 4 июня 1898 года», составленное В.А. Такжиным⁹. Он не считал свою службу лёгкой.

Желая определить младшего сына Бориса в юнкерское училище, отец обращается, как всегда, к уже состоявшемуся старшему сыну в письме от 5 апреля 1907 года: «первое, прошу тебя и прошу очень усердно, сделать всё возможное, чтобы оболванить его, т.е. сдать в Юнкерское училище». И лишь в случае неудачи «…есть ещё выход, но выход этот уже крайности, а именно, отдать его в землемерное училище (…) Но тебе известно, отчего тяжела и противна эта служба, о чём я говорил не раз, да и вы видели на мне её прелести. Не желал бы видеть его топографом – разве только по нужде»¹⁰. Напомню, что пишет это сын крепостных, ставший надворным советником. Осуществление столыпинских реформ в переселенческом управлении было хлопотным для немолодого уже человека.

Видимо, с началом Первой мировой войны Виктор Алексеевич Такжин оставил службу – среди чиновников Департамента в Памятной книжке Томской губернии за 1915 год он уже не числится. Судя по его характеру, свержение самодержавия В.А. Такжин воспринял как крушение основ бытия, бурные события окончательно подорвали его здоровье. Виктор Алексеевич Такжин умер через несколько недель после февральской революции 7 апреля 1917 года¹¹. В траурном объявлении, опубликованном в газете «Сибирская жизнь» от 9 апреля 1917 года, указан адрес его последнего проживания в Томске: Ново-Карповская ул., 10¹².

К этому адресу мы еще вернемся. Семейные обстоятельства обусловили, конечно, приезд Николая Викторовича в Томск в 1917 году (отметки в паспорте после революции уже не практиковались).

Ведомство Мариинских гимназий после февральской революции подчинилось Министерству государственного призрения, а при большевистской власти – Наркомпросу. В 1918 году классическое образование было объявлено пережитком прошлого. В длинном списке педагогов, уволенных постановлением Наркомпроса, опубликованном в газете «Северная коммуна», есть и имя инспектора Н.В. Такжина¹³.

В условиях отмены товарно-денежных отношений в Петрограде возник голод.

«Тяжелая необходимость заставила Центральную Управу вновь уменьшить паёк. С понедельника 29 апреля петроградцы будут получать ½ фунта хлеба на 2 дня», – сообщала газета «Рабочая и крестьянская Красная армия и флот».¹⁴

Очерк «Много ли хлеба в России?» в газете «Петроградский голос»¹⁵ завершался словами: «Вся надежда на Западную Сибирь». В этих условиях среди педагогов старой школы возникла идея эвакуации Петроградских детей на восток, в более благополучные губернии. В здании Мариинской гимназии (Чернышев пер., 11), арендуемом у Коммерческого училища, в 1917 году находился также Петроградский земско-городской областной комитет по снабжению армии¹⁶ – организация, объединившая в 1915 году земское самоуправление и Союз Русских городов в патриотической инициативе содействия воюющей армии. Возможно, именно инспектору Мариинской гимназии, близкие родственники которого жили в Томске, пришла в голову мысль обратиться по соседству в Земгор. Неопределенность положения этой организации возникала уже до революции. Как следует из доклада Главного комитета на 7 съезде Союза Русских городов 14 – 16 октября 1917 года, всего за несколько дней до большевистской революции, и при царизме выдвигались обвинения Союзам, «что они – особенно Союз Городов – представляют гнездо и оплот революции, что всё существование Союзов подрывает авторитет власти»¹⁷. После февральской революции «Казалось бы, для Союзов открылись два пути: или слиться с органами государственной власти, стать их неотделимой частью, т.к. цели у новых органов власти и союзов стали одни. Или, сохранив независимость, найти общее понимание и общий язык с носителями новой власти»¹⁸. Октябрьская революция положила конец неопределенности. В январе 1918 года органы земского и городского самоуправления были упразднены, а их имущество и средства конфискованы. Организациям на местах, признавшим советскую власть, предложено было стать её частью. До осени 1918 такие структуры Союза Русских городов частично еще действовали. Инициатива эвакуации Петроградских детей была принята большевистской властью на основе социальной справедливости: более обеспеченные родители оплачивали поездку не только своих чад, но также детей городской бедноты. Наркомпрос провозгласил в это время принцип отрыва детей от семьи и воспитания нового человека в социуме, свободном от буржуазных предрассудков: «В культурном обществе будущего дети будут принадлежать обществу, а не семье. Вести детей дальше от их родителей. Научить детей ценить общество и страну выше семьи и себя самих – одна из задач новой педагогики и новой школы»¹⁹. Итак, разрешение было получено, составы выделены.

Две «питательные колонии» численностью 895 детей отправились на Урал. В ходе гражданской войны эшелоны оказались по ту сторону фронта. Под эгидой Американского Красного Креста дети были переправлены на Дальний Восток, на японском судне пересекли Тихий океан и оказались в США и оттуда, совершив кругосветное путешествие, смогли вернуться в Петроград через два года и семь месяцев.

Эта удивительная история не забыта. Участники путешествия встретились через 50 лет. Тогда в 1972 году начали собирать мемуары и документальные свидетельства, возобновились международные контакты. В 2006 году семьи потомков участников одиссеи объединились в С.-Петербурге в Сообщество, была организована передвижная выставка «Над нами Красный Крест», показанная в библиотеках С.-Петербурга и нескольких городах по маршруту движения составов. Сайт www.colonia.spb.ru опубликовал в интернете списки участников, документы и свод публикаций об этой истории²⁰. В 2016 году при поддержке Генерального консульства США в С.-Петербурге создан новый специальный мультимедийный ресурс, посвященный кругосветному путешествию²¹.

Если миссия иностранных организаторов гуманитарной помощи Красного Креста хорошо документирована, то об инициаторах эвакуации и, в частности, о пребывании детей в Томске известно недостаточно полно. В статье Н.М. Дмитриенко «Американский Красный Крест в Томске» сообщается: «В августе 1919 г. колония была эвакуирована в Томск»²². Это касается основной массы колонистов. Между тем группа Е.А. Цорн приехала в Томск годом раньше.

Обратимся к дневникам гимназистки бывшей Мариинской гимназии колонистки Валентины Роговой «Путешествие вокруг света в 919 дней»²³. Она точно указывает место сбора и отъезда 35 учениц от Мариинской гимназии у Пяти Углов²⁴ на Финляндский вокзал в Петрограде. В отдельной записи «Курьи. 1918» она вспоминает: «…уехали мы²⁵ потому, что получили письмо из Томска, от Николая Викторовича Такжина, инспектора Мариинской гимназии, с предложением приехать туда, чтобы не пропускать учебного года. Для нас там все было приготовлено…²⁶» И далее в главе 2 «Путешествия»: «Осенью героини вдруг получили письмо уже не по «Летучей Почте», а настоящее письмо из Томска. Писал инспектор Мариинской гимназии, звал их в Томск на зиму (в Петроград – увы – попасть нельзя было!) – учиться. Делать нечего, собрались(…) Хором твердили: «Ново-Карповская 10, дом Тюрокова» – адрес инспектора – на случай, если кто-нибудь, где-нибудь вдруг останется. Так и ехали.

Ночью приехали в Томск. Шли в темноте по большой дороге и дошлепали до Епархиального Училища («Перхияльна, Перхияльна, Каменные здания!»)²⁷. В дневнике В. Роговой есть зарисовки епархиального училища, где колонистки провели зиму²⁸.

Этот источник используется в беллетристике моряка и журналиста Владимира Абрамовича Липовецкого «Ковчег детей или Невероятная одиссея», в главе 13, посвященной пребыванию детей в Томске²⁹. Фамилия инспектора Такжина изменена автором на «Такжинин» для вольного изложения фактов с помощью сочиненных диалогов. При этом имя, отчество, фамилия и должность учительницы названы точно³⁰: «Елизавета Андреевна Цорн преподавала в Мариинской женской гимназии французский язык. Она себя считала скорее учителем, чем воспитателем. И вот судьба ей уготовила испытание – опекать целую группу девочек, иные из которых выше ее ростом (…) Сегодня Цорн уложила девочек спать пораньше и, пожелав спокойной ночи, вернулась в свою комнату. Она села за стол и пододвинула канделябр, чтобы еще раз перечесть письмо, полученное утром. Это было долгожданное письмо, присланное добрым ее знакомым³¹ Николаем Викторовичем Такжининым. Будучи инспектором Мариинской гимназии, он провожал их группу на Финляндском вокзале. А затем и сам выехал из Петрограда. Но не на Урал, а в Томск, к своим дальним родственникам³² (…) Прощаясь на вокзале, Такжинин просил дать ему знать, как все образуется на новом месте. То же самое он повторяет и в этом письме, которое полно заботой о судьбе ее и детей. После того как положение колонистов стало бедственным, Елизавета Андреевна искала помощи и совета. И вот появилась надежда на такую помощь. Такжинин предлагает группе мариинских гимназисток переехать к нему в Томск. Он уже связался с полезными людьми. В поезде Цорн сказала: – Давайте повторим хором: Томск, улица Новокарповская, десять. Дом Тютюкова…³³ – А зачем это? – На случай, если отстанете или потеряетесь. По этому адресу живет Николай Викторович Такжинин. К счастью, никто не потерялся. Приехали поздним вечером. На станции их встретили и проводили к женскому Епархиальному училищу, где предстояло жить»³⁴.

В аннотации к книге В.А. Липовецкого говорится, что автор потратил двадцать пять лет жизни на то, чтобы по крупицам собрать свидетельства об одной из самых удивительных историй. Из вышеприведенного отрывка видно при мелких неточностях, что В.А. Липовецкий основательно изучал подлинные документы. В этом отношении можно отнестись с доверием к упоминанию о том, что инспектор Николай Викторович Т. провожал детей на Финляндском вокзале, что естественно, если отправным пунктом была Мариинская гимназия. Жизнь колонисток в Томске подробно описана в главе 13.

Активное участие Н.В. Такжина в масштабной акции спасения петроградских детей косвенно подтверждает еще одно обстоятельство. Педагогом группы 1 колонии, обосновавшейся летом 1918 года в Миассе, затем в Тургояке, а с осени в Петропавловске, была преподавательница русского языка и географии Анна Александровна Зыкова, коллега Н.В. Такжина по Василеостровской гимназии³⁵. По свидетельству колонистки Нины Рункевич³⁶, из 26 петроградских девочек 12 были ученицами женской гимназии на 9-й линии Васильевского Острова, где много лет преподавал Такжин.

Педагоги гимназий смогли не только справиться с проблемой питания детей в условиях гражданской войны (колонисты к осени 1918 года и в Сибири остались без средств существования³⁷), но и организовать учебу. «А проснувшись, увидели себя в большом, чистом, с высокими потолками и огромными окнами – дортуаре. Казенное великолепие: дортуар, столовая, класс. Большой широкий коридор, умывалка…» – вспоминала Валентина Рогова³⁸ Томское Епархиальное училище. Требования к учебе были высокие. Учились по-настоящему, ленивые «пооставались на второй год»³⁹. В конце лета 1919 года в Томск собрались колонисты из разных мест и под эгидой Американского Красного Креста отправились дальше на Восток.

Н.В. Такжин остался в Томске. Его имя вновь всплывает в Томске в 1922 году в связи с абсурдным обвинением в саботаже помощи голодающим. Педагог Такжин, бывший статский советник и член приходского совета томской Богоявленской церкви (в которой в 1917 году отпевали его отца), обвиняемый в известном процессе 33 томских церковников. Он приговорен в числе 9 человек к высшей мере наказания.

Известно, что томская церковь активно участвовала в сборе добровольных пожертвований голодающим. В начале 1920-х годов жестокий и неправосудный групповой приговор еще возможно было обжаловать. Приговор был смягчен по поводу пятилетия революции, а для Такжина, «учитывая его прежние заслуги», расстрел заменен на год тюрьмы условно (впоследствии Н.В. Такжин был реабилитирован)⁴⁰.

Видимо, около 1925 года Такжин смог вернуться в Ленинград. В советское время он женился на бывшей преподавательнице Константиновской женской гимназии Елене Ивановне Булановой, дочери петербургского епархиального архитектора. В адресной книге «Весь Ленинград за 1926 г.» она указана как Такжина Елена Ивановна, преподаватель по адресу, известному уже лично мне (там был прописан мой отец). Бездетная пара воспитывала двух детей – сирот из Томска, возможно, племянников Н.В. Такжина, детей сестры Юлии Викторовны. Начиная с середины 1930-х гг. до смерти в 1951 г. Н.В. Такжин читал курс латинского языка курсантам Военно-морской медицинской Академии в Ленинграде. Он был автором словарей латинского языка для медиков и учебных пособий. Курсанты знакомились с описаниями болезней на занимательных примерах отрывков из сочинений великих античных авторов: Гиппократа, Овидия, Сенеки, Горация, Плавта, Петрония, Марциала и др., а также из медицинских трактатов на латыни Нового времени⁴¹. Н.В. Такжин известен как историк науки – автор публикации «Левенгук, его жизнь и деятельность. По его письмам»⁴².

После войны забота о пожилых людях осуществлялась моими родителями, но это уже другая история.