Из цикла «Зимние стихи»

Из цикла «Зимние стихи»

Стихи

* * *

Сестре

 

Перед приходом нашим сдвинут

Столы и окна будут настежь

Во двор и мертвые нас примут

За угощением и нате

Вокруг стола родные люди

Никто из них не стал моложе

Чем был а по сусекам лютый

Мороз и ужинаем позже

Обычного скорей застолье

Кутья поминки что угодно

С которых пор уж в этом доме

Холодном ждали нас и вот мы

Не важно ни число какое

Ни сколько времени не важно

Забытый аромат левкоя

Пьянит чуть-чуть и будоражит

Пять комнат коридор направо

Войдешь и за стеклом аптечка

В буфете старом это правда

Что память слишком быстротечна

Но воскресима этот запах

Как будто ключ от всех шкатулок

И дверец маленьких но завтра

Забудется наш переулок

И этот дом и этот вечер

В кругу семейном и какое

Число лишь аромат аптечный

Дикорастущего левкоя

 

 

* * *

Смотритель кладбища, небрежно

Одетый русский господин,

Всегда один он неизбежно,

Катастрофически один.

 

С утра еще — осенний морок,

Заладил дождик: кап да кап.

Смотрителю едва за сорок.

На ужин — студенистый карп.

 

Он все проверил. Запер двери.

С собакою и с фонарем

Все осмотрел. Здесь даже звери

Не вхожи в их ночлежный дом,

 

Не то что люди. Здесь на плитах

И выпить есть, и закусить.

Но у него с собой пол-литра.

И можно всласть поколесить

 

В своих химерах. Так, бывало,

Возьмет он свой велосипед

И повернет не там направо —

Вот и приехали. Тот свет.

 

Воображает, как привольно

Ему задышится в раю…

И умирать совсем не больно,

И смерть — как будто дежавю.

 

И ветер всей охапкой листьев

Обдаст лицо, не пожелтев,

В земной еще, не прошлой жизни

На кладбище Сент-Женевьев.

 

* * *

…и винный этот смех

перебродивший в уксус

ухмылки на губах

опустошенный сядешь

под сливами и там

в листы свои потупясь

с отточенным пером

и азбукой не сладишь…

 

в инфарктной духоте

рифмованной латыни

зальется соловей

умеющий по-русски

торопишься сказать

и в спешке запятые

теряешь и песок

в часах для пущей грусти…

 

ну что тебе еще

на тему сельской жизни

в удушливом раю

где русский соловей

что надави чуть-чуть

на ягоду и брызнет

Юпитерова кровь

Исусовой красней…

 

* * *

И в самом деле, мчишься вниз

На детских саночках с обрыва…

И на мгновенье, но завис

Над миром. Над картиной мира.

Что успеваю уловить?

Что фокус зрения мой смазан.

Что (хирургическую!) нить,

Как пуповину, режут сразу,

Затем накладывают швы

На рассеченный лоб по краю

Неровному. Что миражи

Реальней яви, полагаю.

Как ангелы, в халатах шьют

Смертельно белых. Что бесплотен

Там, за спиною, парашют.

И, значит, я уже в полете.

Обрывки облака. Туман.

Снежок, почти что погребальный.

Что чувствую теперь? Что пьян.

Толчок подземный пятибалльный.

Что просыпаюсь. Выхожу,

Приговоренный, из наркоза,

По стрелкам вниз. По чертежу

Эвакуации. Но поздно.

 

* * *

Душа истощена.

Две-три еще затяжки

Весенним — допьяна,

До порванной тельняшки.

 

Как полиэтилен,

Легко мое дыханье.

И ничего взамен.

Вернее, только камни

 

В обеих почках. И

Довольно минералки.

То — всё мои грехи,

То — всё твои припарки.

 

И хватит выключать

Свет дня перед глазами!

Часть речи — только часть.

И то не мы сказали,

 

А жил один поэт…

Из ленинградцев. Умер.

И тянешь нараспев

Строку, в которой зуммер.

 

* * *

Во мгле сырой, гортанной,

Лишь сердца стук под курткой.

И звуки фортепьяно.

И на столе окурки.

И тоненькие тени

Двух тополей в гостиной.

И простенькие темы

Плохого пианино.

 

Они без вариаций,

Те темы на пластинке.

Но я готов сорваться,

Как в воздухе пылинки,

По комнате, по жизни,

На лунный свет сквозь тюль… И

Подолгу снег ложится

На комнатные стулья.