Из книги «Тревоги мои не избыть»
Из книги «Тревоги мои не избыть»
Слова сердце ласкают,
лесть согласья пьянит.
Я – не я, так бывает, –
что-то завтра сулит?
Жить стараюсь неброско
в окруженьи стихов.
Слова требуют лоска –
закон жизни таков.
Привыкаю к обманам –
есть такая угроза,
становлюсь непригодным,
как отцветшая роза.
ТРИУМФ ОТМЕН
Язык молчит.
Отсутствуют проекты.
От перевода только пустота.
Оброк не поступает от объекта,
и музыка давно уже не та.
Безумие невольно наступает.
Лень полонит, как жирных женщин грудь,
желание под кожей умирает.
Триумф отмен.
Яйцо, про океан забудь.
Стиху конец – большой провал поэта.
Мир полон суеты, она сживет со света.
Номер стоит литра крови в день.
Два сердца отметились одной кружкой.
Небо закрылось, набежала тень.
Фразы крысами шуршат под подушкой.
Стон разносится по всему этажу –
это кома ли, любовь ли такая терпкая?
Нашел в газете, поддался привычному куражу
и пригласил к себе самую крепкую.
ДЛЯ ЧЕГО?
Вам для чего Платон? Зачем Сократ?
И Шуберт почему еще не умер?
Ватто картины сжечь свои был рад?
Вы, умники (конечно, это юмор),
в своем хитрите много житие…
Досадно Мне, что так скучна планета:
вернуться лучше Мне в Небытие,
комфортнее в нем, чем на этом свете,
где вы переиначили все ценности
в своей не безусловной несомненности!
Вам надо, чтоб портье стал Леонардо,
а Гёте стал обычный футболист?
Вы Пушкина убить бы были рады.
Бетховен вам – обычный пианист.
И вы боитесь жить с женою, с братом…
Зато вы полюбили «мирный» Атом!
Я цивилизован, да, я просвещен
и говорю голодному ребенку:
«Своим скелетом будешь угощен,
мне недосуг, ласкаю я котенка».
Я цивилизован, да, я просвещен.
Слепому говорю без сожаленья:
«Попробуй суицид – не запрещен, –
и кончатся тогда твои мученья».
Я цивилизован, да, я просвещен,
подсказываю бедному дорогу,
чтоб шел в костел, где будет окрещен
и где ему пути укажут к Богу.
Я цивилизован, да, я просвещен
и бомбами изрядно оснащен:
несу в зубах, на шее, по привычке
несу в руках и даже под яичком.
депортирован немцами в 84 года
«Ну, что, старик, неси свой труп, –
они тебе, смеясь, сказали, –
за нами следуй, коль не глуп,
тебя ждет поезд на вокзале».
И ты пошел за ними, в ад,
и знал – не будет остановок.
Катился поезд. Не парад
в итоге ждал всех – залп винтовок.
Убили восемь лошадей
и сорок человек убили.
Все трупы быстро, без затей
на остановке в ров свалили.
А после вывели тебя…
Шел снег, земля под ним белела.
Сказал, кипу ты теребя:
«Меня бы в поезде… не дело
испачкать кровью чистый снег.
И пулю в лоб прошу, поврьте,
Я, уже старый человек,
желаю улыбнуться смерти».
Излишней не было возни,
стволы в твою грудь направляя,
не пощадили снег они…
С тобой березка молодая
сраженной пала. В этот миг,
когда ты проклинал планету,
она услышала твой крик,
она тебе простила это
и знала, как ты жизнь любил –
а крик твой был: последний вызов, –
что мог ей сделать старожил
строкой последней эпикриза?
Прошло немало, сорок лет.
Цветы растут над бывшим телом
и в ребрах ветру места нет,
несется вдаль он между делом.
Дед, извини, забыл лицо,
ты для меня как иностранец.
Но я не стану подлецом,
не сняв с себя военный ранец.
Цветы над телом все цветут
и счастливы такой подкормкой,
а ветры сквозь скелет снуют
и наметают снег поземкой.
Дед, смерть твоя одна из всех,
каких и сосчитать непросто
в тех гетто и в застенках тех,
в тех рвах безумных Холокоста.
И мне лет десять, рок таков,
ходить с оружием придется,
но ни в детей, ни в стариков
из него пуля не сорвется.
Потом еще пятнадцать лет
я, как и ты, мог стать мишенью
и, падая от пули, снег
испачкать и отдаться тленью.
Ты умер, дед, считай, зазря.
И я б погиб, считай, напрасно.
Цветы над плотью, не заря,
и в ребрах ветра песнь ужасна,
он любит эту песнь костей…
Прости, мой дед, не до страстей.
Идут дожди, бушует замять,
Но о тебе не стынет память.
Я солист в оркестре больных-прокаженных,
играю свой привычно-трудный концерт.
Посмотрите, я весь почти обнаженный:
нет ни рук, ни ног, торс напряженный,
но моя музыка – желанна на десерт.
Я солист в оркестре больных-прокаженных,
каждый день оставаясь почти без глаз,
с вывернутой шеей, спиной изможденной,
остатками позвонков пускаясь в пляс,
извлекаю музыку сверхчеловечески,
чтобы она развлекала вас.
ШУМ ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ
Бог говорит: «Я так прост и привычен,
как собака, твой стерегущая кров,
часть предметов для дома обычных.
Обращаясь ко Мне, не подыскивай слов.
Я по саду иду, вижу мертвую птицу,
мельтешу у плиты между луком и хлебом.
Не люблю красный цвет, люблю платье из ситца
и скучаю на отдыхе по бездонному небу.
Когда дома один, занимаюсь ремонтом,
кровь на пальцах Моих от пилы и гвоздей.
Да, ты прав, выпей кофе без понта,
все упреки Мои – шум летучих мышей».