Журнальный мир

***

Куда бежать,

когда – тебе приснившись

вот этой ночью, этой вот зимой –

не ощущаю радости всевышней

и гордости не чувствую земной?

Каким галопом

вспенивать сугробы,

какие посетить монастыри,

шатаясь и расшатываясь, чтобы

хотя бы вера грела изнутри?

Пока ты спишь,

пока ещё настенных

светильников не вспыхнули бока,

пока ты спишь и видишь сон пока,

я по другую сторону вселенной

лежу в обычной позе неизменной,

разглядывая контур потолка.

***

В каком-нибудь избыточном раю,

где днём и ночью зреет чечевица,

зима наперекор календарю

к началу майских праздников

случится,

появится отчаянно, легко,

внезапно, как желание проснуться,

сгущённое польётся молоко

из облака похожего

на блюдце,

изогнутого облака, – и тут, –

пяти-, шести-, семиконечный атом

блеснёт своим божественным

распадом,

и сызнова прокладывать маршрут

заснеженные мальчики пойдут

по самой главной площади

парадом.

***

Ухожены

дворовые площадки

и музыка слышна по выходным.

Всё только начинается. Порядки

меняются мгновением одним.

Фасады зданий выбелены мелом,

открыт успешно свадебный сезон,

асфальт уложен, высажен газон,

и в общем хорошо тебе, и в целом,

но затевает, как бы между делом,

учения – военный гарнизон.

Высоток обесточенные льдины

по всем несущим трещины дают,

дворовые площадки нелюдимы

и музыки не слышно,

там и тут.

***

Берёг себя, любил себя, жалел.

Хотел бы жить, да не желал вертеться,

вытравливать фруктовое желе

из головы, из памяти, из детства.

При пионерском галстуке, потом

при галстуке в полосочку – запчастью

существовал, прикрученный винтом

к простому обывательскому счастью.

И в этом было то, что будет впредь…

Проносится, как шторм десятибальный,

моя нагая женщина по спальной,

и заставляет божеская плеть

беречь себя, любить себя, жалеть

и радоваться премии

квартальной.

***

Останься в одиночестве моём –

в моей высотке с выходом во дворик,

тот самый, где зацветший водоём

богат форелью на Великий вторник.

Неприхотливой женщиной, одной

единственной касавшейся престола,

останься, как религия, основа,

и в День благоволения – седьмой,

когда асфальт покроется землёй,

настанет Воскресение Христово.

***

Собака на коротком поводке,

газоном ограничена дорога

и жизнь моя, как в адресной строке

за три копейки скачанная прога,

теснится, ужимается, едва

вписавшись в общепринятые рамки.

Не слышно птиц, пожухлая трава

топорщится и солнце без огранки.

По тротуару мимо фонарей,

ларьков, заборов, мусорного бака,

хвостом виляя, шествует собака,

и поводок ослаблен, и за ней

трусит старушка голубых кровей,

услужливо отстав на четверть шага.

***

На пустыре

возводят новый дом:

прораб явил отменную смекалку

когда похмельный чувствуя синдром

захватывал обсчественную свалку

мы строим дом

для вежливых ребят

не говорил но рисовал с натуры

его слова звучали аккурат

как на уроках постлитературы

на крыше дома будет город-сад

разбиты парки выправлена ловко

проспекта узловатая верёвка

потом добавил будто невпопад

мы строим дом нам нет пути назад

в руках у нас винтовка

***

Печаль моя, закатная печаль,

на прошлое смотрю благоговейно:

там женщина, зовущая на чай,

нальёт мне обязательно портвейна.

Душа (согласно принятым клише)

мужала, зрела, полнилась, крепчала.

Потрафить как взрослеющей душе,

известно было с самого начала.

Теперь всё по-другому, так и знай,

и, помня о теориях Эйнштейна*,

хотя бы приблизительно, линейно,

(*– для рифмы упомянут, невзначай),

держи в уме, что пить я буду чай,

когда зовёшь на рюмочку портвейна.

***

Не выходи на улицу в домашнем,

сам по себе собою восполним,

пугая окружающих всегдашним

хорошим настроением своим.

В погожий день и даже в непогожий

(зигзагом, прямиком, наискосок)

не совершай на улицу бросок,

забыв на перекладине в прихожей

пиджак из камуфлированной кожи,

перчатки, шлем, защитный поясок.

Среди людей, отчаявшейся мощи,

клубящейся на фоне бытия,

всегда найдётся кто-нибудь попроще

и, стало быть, опаснее тебя.

***

Есть комната, и в комнате – она,

ты рядом с ней, и всё – по воле Божьей.

Облокотится жёлтая стена

всем телом на целующихся. Позже.

Не в этот миг, чуть позже, недалёк

тот час, когда с отчаянностью беса

обрушится бетонный потолок,

придав стене значительности, веса.

Котёл земли, приподнятая крышка

небес и пар, стремящийся во тьму, –

невнятное и, в то же время, слишком

простое окончание всему.