Журнальный мир

«Когда произошла Глобальная Катастрофа, отсчет времени начался заново. Выжившая раса сверхлюдей (как вы помните, сверхлюди — это люди, обладающие навыками полета даже в состоянии зрелости) в 169 году начала искать средство, которое могло бы решить главную проблему: чрезмерную мечтательность. Паря в облаках, сверхлюди не могли добиться ничего: мечты мешали достижению целей. И поэтому, когда средство было найдено Францем Флаем в 218 году, их не остановило даже то, что без крыльев человек становился бездушен. Возможность мечтать была оставлена только детям. Ребенок, готовый считаться взрослым, проходил определенный ритуал, который…»

— Нет. Эта история неправильная, — я с тоской взглянула в учебник. — Людям не могут мешать мечты…

Тут же я осознала, что сказала это вслух, и пугливо огляделась. Думать, а уж тем более говорить о таком не позволялось никому. Никому, кроме детей. Да, я еще ребенок. Но сегодня у меня тест на взрослость. У меня исчезнут крылья, и я буду, как все. Буду ходить на работу и в специальной сети искать партнера.

Странно даже. Все мои ровесники завидуют, что я, Яся Фиалкова, прохожу тест сегодня, в день рождения. Мне исполняется всего шестнадцать, но уже завтра я буду считаться взрослой. Не понимаю, чему они так радуются: это же потеря надежды, веры в чудо, мечты… Я хочу остаться с крыльями, я люблю их! Люблю летать между небом и землей, то спускаясь, то поднимаясь. Люблю парить у облаков, задевая их руками. Люблю, и не хочу это терять. Я где-то читала, что с самого начала мутации, когда и у взрослых была душа, крылья считались неотъемлемой частью человека. Сломать их было нельзя. Их можно было только предать, и тогда они ломались сами. Однажды предав мечту, оскорбив веру, растоптав надежду, человек отрекался от всего. Его крылья ломались, и он ломался вместе с ними. Становился изгоем и, потерянный для всех, бродил по городам. Как правило, такие люди долго не жили, и рано или поздно их находили у подножия высоких зданий. Перед смертью они летали еще раз…

У нас есть ритуал: последний полет. Это всегда волнующе, потому что потом, опускаясь на землю, ты уже не ощущаешь привычной тяжести за спиной. Оборачиваешься и видишь, как крылья медленно тают, переливаясь на солнце. Сама я этого, конечно, никогда не испытывала. Я лишь пересказываю чужие ощущения. И, боюсь, мне будет во много раз больнее — я же странная.

Пора. Я медленно встаю с кровати. В ногах тяжесть, хочется рухнуть обратно, но нельзя. Даже несмотря на плохое самочувствие, я обязана туда пойти. Пошатываясь, добредаю до шкафа и надеваю первое, что попадается под руку. Иду на улицу. Там останавливаюсь и думаю… Нет, лучше дойти. Это страшное место находится в пяти шагах от моего дома, и, если я сейчас полечу, потом станет еще хуже. Выпрямляю спину и, подняв голову, чтобы никто не видел моих слез, шагаю по улице.

Проходящие мимо подростки оборачиваются и провожают меня улыбкой. Наверное, половина города в курсе, что Фиалкова сегодня станет взрослой. Но вряд ли многие знают про мой день рождения. Это же не праздник. Вот День Изобретения Препарата стыдно не помнить. 14 февраля 218 года. В этот День особенно много желающих стать взрослыми. Даже наши роботы не справляются: ну как объяснить детям, что взрослыми им становиться еще рано?

Ой. Я уже дошла. Почему так быстро? Останавливаюсь у входа в Главный Зал Центра Взросления. Собираясь с духом, вытираю остатки слез. Затем быстро, чтобы не передумать, прикасаюсь к ручке. Дверь открывается, и механический голос приглашает войти.

Захожу внутрь и останавливаюсь, пораженная. Я еще никогда тут не была, и меня зачаровывает это огромное, просторное и абсолютно пустое помещение. По углам Зала стоят четыре витых колонны, а в центре одиноко расположился маленький круглый стол. Меня пронзает неожиданная догадка: неужели мой последний полет пройдет здесь? Неужели это специальный способ лишить человека нормального прощания с фантазией? Но тогда почему никто не рассказывал мне об этом?

Я не помню, сколько времени простояла у входа, с ужасом думая о предстоящем тесте. В конце концов, я все-таки прохожу в центр Зала и сажусь на пол рядом со столом. Тут же раздается мягкий голос, многократно усиленный динамиками:

— Есения Фиалкова?

— Да…

— Вы готовы пройти важнейшее испытание в вашей жизни?

— Не… Да, — я напугана, и потому решаю на все вопросы отвечать согласием. Некоторые мои знакомые не смогли пройти экзамен. Они с него просто не вернулись. Я не хочу быть одной из них.

— Вы готовы отбросить все свои сомнения и оставить период несмышленого детства позади? — Словно ничего не заметив, продолжил голос.

— Да.

— Задача проста. Закройте глаза и вспомните свою детскую мечту. Напишите ее. У вас есть минута.

Я взглянула на стол. Передо мной лежал неизвестно как очутившийся здесь снежно белый лист бумаги. И ручка. Я нерешительно взяла её…

Что писать? Нельзя же рассказать о своей мечте — оставить себе крылья. Мысли судорожно метались в голове, я пыталась ухватить нужную…

— Десять…

Нет! Я должна пройти испытание!

— Девять…

Я хочу жить!

— Восемь…

Крылья. Я не должна их лишиться.

— Семь…

Без них… Нет смысла.

— Шесть…

Это безумие. Я не должна этого писать.

— Пять…

Это похоже на шаг в пропасть…

– Четыре…

Все. Я решаюсь…

— Три…

…И шагаю. Быстро и коряво пишу на листочке всего одно предложение…

— Два…

Последнее слово.

— Один…

Я ставлю точку.

Листочек плавно поднимается и улетает в невидимое мне окошечко. Я сижу и дрожу. Потому что знаю, что специальный человек сейчас на испачканном чернилами листке бумаги прочтет: «Я хочу оставить… крылья». Равнодушно кивнув, отдаст жесткий приказ огромной машине, управляющей Залом…

Большинству даже в голову не пришло бы написать это. Мечтать о таком человеку, собирающемуся стать взрослым, запрещено — под страхом смерти!

— Пройдите на выход, — тихо и как-то участливо произносит голос. — Там вас ждет последний полет.

Полет? Неужели мне дадут пролететь по моему любимому небу? Больше ничего не надо. Только дайте испытать пьянящее чувство мечты и безумное ощущение надежды. Встаю и иду на улицу. Там меня ждет большая отвратительно красная стрелка, указывающая вверх, и таймер на ней. Пять минут. Что ж, стандартно. Этого я и ждала. Прохожу на открытое пространство, выдыхаю и расправляю свои крылья. Оборачиваюсь, смотрю на них и раскидываю руки в сторону. Тихо улыбаюсь: все мои полеты были незабываемы, но этот… этот я скоро забуду.

Отталкиваюсь от жесткого асфальта и ловлю ветер распахнутыми ладонями. За спиной всплескиваются белой волной крылья, и я лечу. Снова лечу. Резкими рывками поднимаюсь до самых облаков. «Не смотреть вниз!», — приказываю я себе. Если посмотрю — расплачусь, а слезы застывают на такой высоте.

Пируэт. Еще пируэт. Выполняю на автомате: технично и четко. Не плакать. Нет. Вдыхаю свежий воздух, пахнущий чем-то нежным и одновременно ненавязчивым. Так пахнут облака… Так пахнет свобода. Техника неважна, неважно качество исполнения, когда ты чувствуешь эту свободу и чувствуешь, как твои мечты летят рядом…

У меня осталась всего лишь минута. Целых четыре минуты я думала о смерти. Нельзя. Забыть. Через силу улыбаюсь и лечу еще выше. Пролетаю сквозь облака и наконец-то позволяю себе взглянуть вниз. Это невероятно красиво, даже не передать словами, что видишь, когда паришь над небом… Глаза слишком сухие — они болят от невозможности выразить внутреннюю боль. Душевную боль.

Я лечу, не думая уже ни о чем. Воздух — моя стихия, и я мысленно прощаюсь с ним. Складываю крылья и устремляюсь вниз. Шальной ветер бьет в лицо, старается подхватить, оставить в небе, но я сильнее. Заверещал внизу противный таймер — знак того, что мое время вышло. Кончено. Закрываю глаза и медленно укладываю крылья поудобнее. Чтобы они не раскрылись случайно. Потому что я не хочу приземляться, я хочу упасть. Я знаю: падать больно. Я понимаю: падение убивает. Но приземление разрушает мечты. Приземление оставляет позади детство. Я лучше упаду. И я падаю.