Журнальный мир

Рассказ Анны Илларионовны Трусовой — это тяжелая история о жизни в оккупации, затем в плену в Германии, где маленькой Анне пришлось работать на немецком оборонном заводе вместе со своей мамой, сестрами и братом. Война не только отняла у Анны Илларионовны детство, но и навязала клеймо «врага народа», заставила скрывать правду о годах немецкой неволи. К сожалению, эта несправедливая участь постигла многих бывших узников и угнанных в Германию советских граждан.

В июне сорок первого года мы с подружками гуляли в парке, загорали и ни о чем не думали. Я только что закончила второй класс и должна была в сентябре идти в третий. Должна была, но так и не пошла…

Бомбежка началась с финской стороны. За домом, где мы жили, стоял бункер. Мы туда бегали прятаться от бомбардировщиков. Еще прятались за печку в доме. А до налетов в городе действовали финские диверсионные группы. Они разными путями собирали сведения под видом обычных людей: мужчина с географическими картами, сидящий на пеньке, женщина с чуркой, завернутой в одеяльце вместо ребенка.

Нас у мамы было четверо. Я, младший брат и две старшие сестры. Папа был на фронте, воевал еще на финской, позже попал в плен. Был еще дядя, мамин младший брат, двадцать пятого года. Его немцы взяли в плен. И однажды ночью он к нам пришел, каким-то чудом сбежал. Бабушка решила сразу же вывести его оттуда. Она тайными путями вывезла дядю в поселок Семрино (Гатчинский район). Мама рассчитывала, что и папа сбежит из плена, поехала как-то его искать, думала, что встретит, но обратно вернулась без него.

Когда немцы пришли в поселок, нашу семью выселили. Мы поехали в пригород Ленинграда — город Пушкин. Жили в доме у нашей бабушки около кинотеатра «Авангард» на пересечении улиц Московской и Первого мая (сейчас это Конюшенная улица). В этом же дворе была аптека, в которой поселились немцы. Там, где мы находились, была запретная зона: ни въезда, ни выезда, стояли световые столбы, на них везде были вывешены плакаты: «всем, кто остался в Ленинграде, объявляется голодная смерть».

Но в марте 1942 года нам дали «коридор» благодаря переводчице немецкого языка, которую наняли жившие у нас немцы. Мы тогда с братом сильно заболели: не вставали, ноги и руки опухли. Старшие еще как-то держались… Однажды пришел к нам родственник и сказал маме: «Оставляй их, они все равно умрут». Но мама нас не бросила. Сначала мы поехали в Гатчину, а из Гатчины нас повезли в Осьмино.

В Осьмино вместе с нами жила другая семья: мать с двумя девочками, Шурой и Зиной. Позже их мама умерла от тифа, и Шура (та, которая постарше) пошла своей дорогой. А Зина — моя ровесница, и моя мама взяла ее к нам. Мы с Зиной вдвоем ходили по улицам, побирались, и однажды ушли так далеко, что даже потерялись…

Потом пришлось ходить, искать ночлега и еды. Когда наступила зима, нас отправили в пос. Сланцы Ленинградской области. Там были казармы, мы и там побирались. Тех, у кого не было семей, немцы определяли по чужим домам.

В результате я оказалась на территории Эстонии и попала в семью, в которой нянчила двоих детей. Девочке было три года, а мальчику — четыре месяца. Зине досталась семья с одним ребенком. Потом нас определили в деревню к еще одной семье и дали паек. В этом доме у нас не было кроватей, мы спали на скамейке. Для того, чтобы получить паек, нужно было ходить через лес в соседнюю деревню.

Как-то моя подружка полезла в подвал и сломала себе ногу, и я пошла одна. Гляжу, едет староста деревни, с ним еще какие-то люди. Я испугалась и забежала в первый попавшийся дом, но они все равно меня заметили. Приходят в этот дом, спрашивают: кто я, что я. Я им рассказала, а они спрашивают: «Случайно не тебя мать разыскивает?». И называют членов моей семьи: сестер, брата, маму… Вот так я нашла свою маму.

Чтобы уехать домой, мне нужно было вернуться в Сланцы. На следующий день, утром, староста деревни отправил меня с повозкой до комендатуры. В комендатуре работала немка, которая сказала что-то вроде: «Вот вы говорите, что мы, немцы, плохие, а мы вам даем возможность своих детей разыскивать»…

Я не дождалась маму и пошла к своей хозяйке. Она сказала: «Не жди, не надо ждать никого, я тебя отправлю к маме». Укутала меня шубейками (тогда была зима, январские праздники), и я неделю шла через Плесу до дома пешком. Если было поздно, то в любой деревне останавливалась на ночь, меня везде принимали, жалели. Лишь в одной деревне немцы запретили принимать людей и развешивали на дверях вывески «тиф», чтобы люди шли в дом для беженцев.

Так я дошла до Гдова, где заглянула в крайнюю избу. Там меня накормила женщина, муж которой работал в пекарне. Дала полбуханки теплого хлеба прямо из печи. Потом отвела в комендатуру.

Меня оставили на ночлег, а наутро должны были отправить к маме. Женщина, у которой я останавливалась, осталась в комендатуре со мной. Утром мы пошли на службу в церковь, где и попрощались: она оставила меня в надежде, что я найду себе попутчиков… Так и случилось, меня взяли и довезли до дома в деревне Ветвеник. Там меня ждала мама.

Из Ветвеника нам нужно было вскоре уезжать, ведь немцы жгли деревни. Мы отправились к берегу Чудского озера, и наши женщины в обрыве около озера вырыли землянку. Там жило пять семей. Когда подожгли деревню, мы с ребятами выбежали посмотреть на огонь. Немцы нас заметили. Через три дня пришли за нами, всех забрали и поместили за колючую проволоку. Мы там ночь провели, а утром нас погрузили в товарные вагоны, ничего не сказав о том, куда увозят.

Привезли нас в Литву. Там нас «разбирали» хозяева на хутора, как рабочую силу. Всех разобрали, только мы с братом и сестрой остались, потому что были маленькие. Тогда погрузили всю семью в повозку и куда-то повезли — а мы снова не знали, куда! Когда подвезли к воде, я подумала: «Все, сейчас утопят». Но оказалось, что мы просто переезжали речку…

Нас отправили в дом к зажиточному хозяину. У него были свиньи, три лошади и жеребенок, четыре коровы, теленок, гуси и утки. Мы там здорово отъелись. У хозяев были два сына и дочка, все они говорили по-русски. Был у них еще поляк, ухаживал за лошадьми. Хорошая была семья. Хозяину мы нравились. Работы у них было много. Мама ткала, старшая сестра со старшим хозяйским сыном ездили в лес, дрова заготавливали. Вторая сестра с младшим хозяйским сыном ухаживали за поросятами. Я по дому убиралась, а мой брат пас гусей. Прожили мы там одну зиму, а весной немцы угнали нас в Германию. Хозяин тогда сказал, что мог бы спрятать одного человека, но целую семью — сложно.

В Германии нас поместили в лагерь Гингерандербренц. Я там работала на заводе за станком. Моя мама работала на том же заводе, только на другом участке. Она попросила, чтобы меня перевели к ней. Я сломала несколько станков, потому что работать на них не умела. И вот как-то подбегает ко мне мастер-зверюга и хочет меня ударить, но меня собой заслоняет мама и говорит: «У нас в таком возрасте дети в куклы играют, а не за станком стоят». В итоге меня перевели работать на револьверный станок…

Когда американцы начали освобождение лагеря, они бросали на территорию листовки, в которых велели пленным не покидать своих бараков: по баракам не стреляли.

Когда нас освободили, мы пели и плясали. Потом американцы переправили нас в Австрию, где мы находились около трех месяцев. Там мы ходили в школу, нас кормили и агитировали переезжать в Америку. Многие соглашались. Но моя семья поехала назад, в СССР. Мы ведь не знали, что такое Америка, что она из себя представляет.

Трудности начались уже на границе: наши солдаты обругали нас, вернувшихся, последними словами. Наших мам они называли «подстилками».

В Пушкин нас не пустили, поскольку мы теперь считались врагами народа. Отправили в Лугу.

Я никогда в своей биографии не писала, что была угнана в Германию: это имело бы серьезные последствия для меня и моей семьи. Это я сейчас об этом можно смело говорить, а тогда было нельзя.

Папа нашелся после войны. Вернулся домой зимой. Оказалось, что он был в плену в восточной части Германии, а мы находились в западной. Папу освободили русские и взяли в действующую армию. Мы уже и не надеялись его увидеть: на него присылали «похоронку» еще во время финской войны, но потом оказалось, что он лежал тогда в госпитале. Папа — минер, он был ранен в ногу и плечо.

Вся наша семья уцелела и выжила, несмотря на то, что мы побывали в плену.

Сейчас я могу сказать одно: война — это очень страшно. Обращаясь к молодым, я прошу: будьте добрее друг к другу, сохраняйте мир, уважайте старших и берегите своих близких.