Карантинные строки

Карантинные строки

Цикл стихотворений

Чумная весна

И нашел весенний мор, люди мрут вокруг

как мухи, покидая обжитый мир, забывший

напрочь помнить, что он на ломком островке

в безгласном океане мертвых, раззявившем

ртутные волны. В погребальных конторах

не хватает гробов, а за окном великий ветер

трясет пустые рукава, клубится небо нежно-

никакое, грядет безвинная весна, стертые лица

все глуше замыкаются в вогнутом взгляде,

каменеют бездомные к ночи в своих зловонных

закутках, сны населяют самые родные, не

приходившие давно, то ль к подмоге, а то ль

к скорой встрече, против воли змеятся кудри,

которые негде состричь, перебитые песни

наливаются отзвуком рая, и тень нашей жизни

бескрыло повисает на плечах, а ты стоишь

сто зим, уже не жмурясь, на голом вешнем

солнце, и оно одевает в эхо света,

как межзвездную пыль, тебя.

 

Карантинное

Ни болезни, ни печали, ни воздыхания.

Дрейфуют запертые парки сквозь сны Лоррена

и Коро, бушует сирая весна. Подпишу я себе

разрешенье, последней честию клянясь, что

в магазин, мол, или аптеку, и вплыву в апрель

смертельный, раздувая паруса. Будет тошно и

чудесно, перепаханные лица, носом клюнувшие

в лужу и увитые шарфами до притихшего затылка,

будут улицы немые, заводящие в тупик, где

лежат осиротело под постриженным кустом

атрибуты сплывшей были, занимавшие жилплощадь:

пачки книг в цветных обложках, ложки, лампа и

шкатулка, склянки, плюшевый зверушка, что

развесил ненужные уши, недошедшие открытки

из оплаканного мира, ну а сверху, парящим

штандартом, «Анжелика, маркиза ангелов»

в ускакавших стремглав облаках — прямо в эту

напрасную просинь, где никто и никогда,

где на все Твоя воля святая.

 

Апрельский променад

Обуюсь в летнее и невесомое, как

в Гермесовы сандальи, в чем облетал

Палермо и Флоренцию, в чем Лиссабон

топтал лазурный во блаженные оные

дни, и пойду выгуливать себя, как

дородную собаку, среди претенциозных

шпицев и премудрых сенбернаров

да пуделей припудренных среди,

в распоследний незапертый скверик,

в белом наморднике, без поводка,

воссяду под разлапистым платаном,

как под слоновьей пятнистой ногой,

чтоб обделал меня дивный вяхирь

(по-парижски «туртерель») со своей

небесной ветки, кивнув мне сизою

головкой. В этот самый гимнический

час — о, как сладко в подсолнечном

мире и бессмертно, в общем-то, как.

 

Вешний храм

Божья Матерь Неустанной Помощи,

псевдоготическая кровля сокрыта

брезентом небесного цвета.

В пустынном храме лишь мать и сын

безмолвно молятся о новопреставленном

или болящем иль за себя застынувших

самих. У подножий барочных святых,

воздевших каменные длани, на ковре

витражных радуг пестреют погребальные

венки, и Она на лазоревом поле, прижав

раздумчивого Сына, глядит на них и сквозь,

и мимо со стены немых благодарений

и заплаканных «мерси». А за дверью

и ярко, и глухо, и в кристальном бельканто

апреля вьются трели неведомых птах.

Божья Матерь Неусыпного Спасенья,

что напротив застенных холмов

Пер-Лашез, где за сутулыми вратами

никто не страждет, не стареет, как

в безумных и праведных снах.

 

Старая пара

И столько лет уже ежевечерне и ежеутренне,

когда в подоблачном окне впиваю робкий

мансардный ветер, они проходили неспешно

внизу, покачиваясь в такт утино, и под руку

всегда. Она высокая, худая, с нелепым бобриком

седым, он коренастее и шире. Зимой и летом,

как часы. Потом явились вдруг с палочками оба,

переставляя их и друг за друга больше не держась.

Она все суше, он все ниже, качаясь медленней,

как гуси. И вот плетется он один в свой час

заветный уже который вешний день, в тяжелой

куртке и кепке меховой, в вельветовых штанах

заржавленного цвета, хоть на дворе давным-

давно и зелено и жарко, заглядывая жадно

в окна, как будто ищет там кого и кличет, как

подранок, обратными и стылыми глазами, и

убывает невозвратно за нелюдимым поворотом.

 

Про после

Ох, и будет мне потом ну совсем

не карантинно, ах, попрусь на глупый

фильм, не дойдя чуть-чуть до Лувра,

и налопаюсь попкорна, и мороженым

ужрусь, заверну, как царь, к Неве

подышать финляндским ветром,

накричу на глупых чаек на порушенном

мосту, навздыхаюсь так лагунно

у палаццо дохлых дожей, и с разбега —

в океан, шевеля, совсем как встарь,

плавниками Ихтиандра, ущипну тебя

за это под барашковой волной, и

забуду, как прокол, позапрошлые

молитвы. Ох, и это, ах, и то, что сто лет

уже не мнилось под аркадами веков,

и вприкуску да с лихвой, в изумрудном

гроте снов, где агатовые блики вечно

маются по мне. Ох, и будет мне потом

эта Лета по колено и за млечными путями

эта млечность нипочем. Черный инь

и белый янь станут альфой и омегой

подорожниковых троп. Ох, и будет,

слава богу, ах, и станет,

боже мой.

 

Выход

И та же Сена в вешней славе, и то же

пиво, вино с горла, велосипеды, сигареты

и краснорожий бег с шестерками в глазах,

и та же снедь, и та же смерть, словно сняли

седьмую печать, и тот же я, несомый парусом

незнаемых печалей в напечатленных снах

из стылой бездны ожиданья, которую

не преисполнить скудеющим морям,

и вы не вы, а я не я, и нету нас совсем

недавно иль давно над вешней Сеной,

что прильнула к напрасным небесам.

Париж, 2020 г.