Журнальный мир

1

Вася сидел у окна в торце больничного коридора, ожидая результат рентгена зашибленного плеча. Прозрачная погода осеннего вечера предлагала уютное созерцание. Стога дождевых облаков разметало по небесному полю, и солнце, щедро лившееся напоследок, забавляло позолоченной закатной кромкой. Он наблюдал натуральную картину как занимательный фильм, лишь бы не видеть окровавленные лица, обездвиженные туловища людей, большинством нетрезвых, возлежащих на койках-каталках, либо ковыляющих вдоль стен. Город сдавал сюда свою испорченную продукцию на ремонт. Внутренний ехидный голос поучал:

– Морду не вороти, теперь это твоя деляна на ближайшее время.

Глаза упёрлись в серый ствол пожилого тополя с надломанной огромной веткой, бессильно опущенной до земли. Закивал головой, сам того не замечая: – Вот и древесный собрат по несчастью объявился. Однако он не переживает, если так бодро здоровыми ветками машет, значит, уверен, что всё у него заживёт как надо и в нужный срок.

Появилась дородная мадам в тесном голубом костюмчике и торжественно объявила, что у него сломана ключица, а сейчас она поведёт его в палату. Это известие даже обрадовало своей неотменимостью – теперь ругать себя смысла нет. Процесс пошёл. Присев на указанную кровать, он, особо не разглядывая новую публику, буркнул:

– Всем здравствуйте, меня Вася зовут.

В палате вместе с ним обреталось шесть человек, как в вагончике-бытовке на буровой. Только там койки двухъярусные, а здесь намного просторнее, у каждого отдельная тумбочка, и печку топить не нужно. Курорт. Прилёг навзничь, стараясь так устроить повреждённую руку, чтобы меньше болела, и прожитый день зашуршал по закоулкам мозга.

Сегодня поехал домой из конторы на велосипеде, убедив самого себя, что это он сможет, будто вовсе и не выпил вина и голова вполне годная к такому мероприятию. Рулил осторожно, только по тротуарам, деликатно объезжая прохожих, терпеливо дожидаясь своей минуты на переходах. Ошибка случилась недалеко от финиша, на обочине тротуара, когда ухнул в яму, скрытую лужей, привидевшуюся вполне преодолимой. Воды там оказалось по колено, он завалился набок и ударился плечом о бордюр. Мокрым пацаном поднялся на ноги и почувствовал, что правая рука не слушается и при попытке шевелить ею серьёзная боль предупреждает, что этого делать нельзя. Велосипед привёл домой левой рукой. Жил он в своём доме, построенном пятнадцать лет назад на одном из затаённых городских переулков. Жена Алевтина стояла во дворе, как часовой, ожидая его прихода. Она всегда чувствовала, когда у него что-то неладно. Принимая доклад о происшествии, дотошно всего осмотрела и набрала номер «Скорой помощи». К прибытию машины Вася был помыт в душе, обряжен в чистую одежду и в больницу вошёл в здравом уме, хотя и слегка покалеченным.

Выпивка сегодня не предполагалась, рабочий день был задуман бодрым, а вышел пустоватым. Новый гидравлический шланг к буровому станку не подошёл по шагу резьбы, результаты химанализа подземных вод застряли где-то среди пробирок лаборатории. Водила Митька, с которым Вася планировал скатать по делу, утром увёз куда-то бухгалтершу и обратно не вернулся. Во второй половине дня замаячили любопытные события: по телефону объявился друг юности Серёга Весёлкин, живущий в Иркутске, и сообщил, что топчется нынче в Томске. Улыбаясь в трубку, Вася объяснил иркутянину, как его найти, а через час они сидели рядом и делились друг с другом прожитым за те двадцать лет, что не виделись. Оба неплохо сохранились, словно горные молотки в конце полевого сезона: ручки только немного разболтались, обшоркались, но вполне ещё годились для дальнейшего применения. Отдельный кабинет давал возможность без оглядки на маячивших за дверью сотрудников втихую прикончить бутылку портвейна с обсуждением занятной темы – как они преодолевали смутные девяностые. Взаимно порадовались способностям эквилибристов, проявившихся в их полевых натурах во времена циркового аттракциона, прокатившегося по всей стране и объявленного заправилами-антрепренёрами переходом к рыночной экономике. Рабочий день завершился, уборщица учтиво помахала шваброй в приоткрытую дверь, и Вася предложил перенести посиделки в свои домашние стены, но Серёга вдруг заегозил и ускакал по неотложным делам. Вася распознал в этой суматохе какие-то сердечные тайны перезрелого бродяги. Вспомнив о своём велике, притулившимся в подвале конторы, он решился на эдакое испытание удачи. Всё это закончилось испытанием прочности костей.

Утром две медсестры раздели его вчистую и увезли на кровати с колёсиками в операционную. Перед этим мероприятием одна из них, с бывалым лицом, поскоблила повреждённое плечо тупым лезвием, деловито объясняя своей юной напарнице с испуганными глазами, как правильно это делается. Вася послужил наглядным пособием. Он чувствовал себя очень неловко. Всё происходящее казалось каким-то представлением в манере театральщика Виктюка. Сроду женщины с него трусы не стягивали – всегда сам управлялся, и в операционный блок дошёл бы своими ногами. Ну, да ладно, если у них так положено, значит, нужно подчиняться. Хирург, укрытый от глаз починяемого занавеской, сноровисто вшурупил в ключицу титановую пластину, и к полудню Вася смог осторожно двигать правой рукой и даже ложку до рта доносить. Домой не отпустили, потому что, по правилам, семь суток он будет под наблюдением. Озабоченная Алевтина примчалась после его звонка и привезла по заявленному списку из двух пунктов книжку и сигареты.

Всё вокруг ощущалось новым и непривычным, оттого очень даже занимательным. Люди, вынужденно отгороженные от другой жизни, конечно, не образовали сообщества, но особая атмосфера, непохожая на другие сборища, всё же чувствовалась. Укореняясь, Вася приметил говоруна, которому благосклонно внимали, и происходило это органично, словно осенний дождик или летняя жара. Пожилому татарину Раилю Муратовичу, с отремонтированным позвоночником, нравилось вещать, как телеведущему, хотя на своей работе он забрался на довольно успешную ступеньку: главный инженер строительного предприятия, приметного в городе. Полёживая после операции, Вася с изумлением услышал его речь о модернизации и оптимизации промышленности. Он даже книжку отложил, чтобы уяснить сказанное умником. Всё это смахивало на политинформацию поздних советских времён, только с другим наполнением: вместо хозрасчёта и самоокупаемости маячили загадочные понятия логистики и мониторинга. Нечто подобное до Васи иногда доносилось из телевизора, но он переключал канал, вздохнув: – Как так, промышленности нет, а правители задумали её модернизировать? Шутка не смешна. Там понятно – обновлённая пропаганда, но этот пожилой дядька что ли всерьёз воспринял пустословие и теперь внедряет его в мозги соседей по палате? Наверное, просто сам развлекается, заодно потешает сокрушённых.

Раиль восседал, обложенный подушками, словно богдыхан, а справа и слева ему внимали два парня: Коля и Федя. Оба с переломанными ногами, редко и трудно встающие с лежбищ и потому заинтересованные его речами. Говорун для них вместо радио. Только нужно задать подходящую тему, и тягучее больничное время заполнится. Монолог зарождался, словно ручей в неприметном распадке, и после так прихотливо петлял, что слушатели забывали, откуда всё приплывало. Вот и сегодня: начал с истории, как сам повредил позвоночник, упав со своей дачной крыши. Упомянул мимоходом, что забрался туда, чтобы дать строителям ценные указания по правильной технологии устройства кровли, а закончил лекцией о самоокупаемой экономике в ответ на непонятные народу санкции Запада. Вася усмехнулся. Эх, нет у этого сибирского забавника выхода на премьер-министра. Влёгкую бы того подучил, как строить экономические программы.

Васю сейчас занимало иное. Ему неожиданно понравилась накатившаяся пора ничегонеделания. Всю свою взрослую жизнь занимался геологоразведкой, и врос в этот грунт, как дерево, отвлекаясь иногда на дуновения негаданного ветра во время отпусков, либо тупо заботясь о выживании на отравленной почве в недавнее ельцинское лихолетье. Все свои более-менее заметные поступки он оценивал с позиции «полезные – бесполезные», причём под эти категории попадали не только собственные дела, но и окружающие явления, только с поправкой: «нужное – ненужное». Разделение касалось не только материальной значимости, но и умственного, а с некоторых пор и чувственного восприятия событий. Если попал сюда, значит, имеется какая-то польза для его рассудка зависнуть в минорном пространстве клиники без забот. Событие уже случилось, осталось смирно пережить его последствия. Листал Куприна под аккомпанемент палатной болтовни и находил в этом умиротворение. Полное равновесие: в нужное время укол поставят, таблетки дадут, ключица срастается, а гидравлический шланг высокого давления для бурового станка нужно снять со старого: там шаг резьбы совпадает.

Недавно узнал, что Михаил Калашников вручил людям не только исключительное орудие убийства, но и умное изречение: «Всё нужное просто, всё сложное ненужно», и повторно ощутил уважение к этому человеку. Фраза прижилась в нём, безусловно укрепив собственные жизненные установки. Заживёт плечо, и он просто поедет на Инкинское нефтяное месторождение потому, что там будет нужно его присутствие. Для лаборатории он закажет простое, дешёвое устройство испытания грунтов на морозное пучение, а программное обеспечение для него покупать не станет, потому что оно сложно, дорого и участие компьютера в этом процессе не нужно.

Появилось желание ознакомиться с территорией обитания, а именно – узнать, где здесь курят, и это было признаком начавшегося выздоровления. Поломанный Федя, сам двигающийся на костылях, повёл его в курилку, терпимую администрацией. Местечко освоили в торце здания, на лестничной площадке между первым и вторым этажом, напротив серой стальной двери с белым словом «Морг». Увидели, что рядом с приметным помещением маячила молодая женщина в легкомысленном платьице, вызывающе обтягивающем приметную фигуру. Левая рука с сигаретой в тонких пальцах замерла, словно женское тело по прихоти карибской румбы: страстной и вместе с тем беспорочной. Правая рука, упакованная в лангет, покоилась на скульптурной груди. Васе даже послышались звонкая гитарная капель и щелчки кастаньет. Отрешённо, как и положено чаровнице, глянула на приближающихся мужчин. Федя засветился так, будто в сей момент состоялось выдающееся событие в его жизни. Вроде как квартиру даром получил, или цветок орхидеи в сугробе увидел. Уселся на ступеньку, постелив припасённую газету, пристроил костыли к перилам и торжественно объявил:

– Рад видеть тебя, Катя, в этом уютном уголке. Значит, живёт наш клуб одиноких сердец. А это Вася – наш новый товарищ, ему сегодня тоже руку починили.

Вася, тупо улыбаясь, отвесил учтивый полупоклон.

– Весьма польщён неожиданным знакомством с милой дамой в такой дивной обстановке.

Катя с интересом глянула на него, легко улыбнувшись. Вася был готов гнать и дальше удачно найденную волну, но заныло плечо, отошедшее от анестезии, и стало не до забав. Сосредоточенно покурив, ушёл на своё лежбище. После, валяясь на койке, он приметил, что Катя без церемоний захаживает в их палату за каким-нибудь пустяком вроде пакетика чая.

Следующим, обычным утром санитарка усадила на освободившуюся кровать у окна светловолосого худощавого юношу, почти мальчика. Перекрёстная повязка с озорным бантиком под челюстью закрывала у него лоб и темечко. Почти мальчик смотрел вокруг себя голубыми тревожными глазами и застенчиво улыбался. Уходя, тётка строго предупредила:

– Вы тут покультурней с ним – немец всё-таки.

Временно обезноженный Коля слегка обиделся:

– Будто мы немцев не видели? Да я вырос среди них, в Кустанае.

Она терпеливо объяснила:

– Это не наш немец, он заграничный, из Германии, приехал в Томск учиться.

Пока народ осваивал новинку, санитарка исчезла, а заграничный пацан оказался под абажуром повышенного внимания. Вася удивился. Студентов негров, арабов и монголов он давно примечал на томских улицах, но чтобы из западных стран приезжали сюда за образованием, не слышал. Довольно шустро выяснилось, что Рудик, то есть Рудольф, прибыл в Томск из города Бремена, чтобы учиться в политехе, на физико-техническом факультете. На то было две солидные причины: советское происхождение его родителей и высокая стоимость высшего образования в Германии. Русским языком владел слабо, занимался на спецкурсе, а вечерами выходил совершенствовать навыки речи в ночные бары. Впервые в жизни оказавшись без родительского присмотра, почуяв волю, с энтузиазмом принялся в ней обживаться. Последнее ночное занятие завершилось травмой черепа. Раиль Муратович провёл с ним дедовскую назидательную беседу. Основами немецкого языка он, оказывается, владел, и центром его речи явилась фраза:

– Рудольф, хер ми цу. Шнапс – шлехт унд геферлих. Лернен – гут. Ферштейн?

В русском варианте сказанное звучало бы так:

– Рудольф, слушай меня внимательно. Водка вредна и опасна. Учёба – хорошо. Понятно?

Рудик, изобразив почтительное внимание к мудрости пожилого человека, кивал головой и, показывая пальцем на свою повреждённую макушку, соглашался:

– Я, я, ферштейн. Шнапс ай-я-яй, геферлих.

Васины запасы немецкого языка, как и других сопалатников, заключались в традиционном наборе фраз из военных фильмов: «Хенде хох, гутен морген и доннер веттер». Раиль Муратович поднялся ещё на одну ступеньку интеллектуального пьедестала. В больничной среде новости распространялись незаметно и быстро, словно в деревне или в тюрьме. Скоро появилась Катя со связкой бананов. Общалась с Рудиком на своём немецком языке, освоенном в школе, и получалось у неё вполне сносно. В результате разговора вручила ему свой «мобильник». Мальчик повозился с ним и пожав плечами, вернул доброй фрау со словами:

– Нет связи. Нихт ферштейн.

Оказывается, на выходе из прошлой ночи он нашёл свою голову повреждённой, но не нашёл у себя телефона. Умильная забота во взгляде Кати сменилась тревогой. Она ещё поговорила с ним о питании и напоследок обратилась к Раилю Муратовичу:

– Вы подкармливайте мальчишку вечером. Дурной распорядок: ужин в шесть часов, отбой в десять. По себе знаю, что до сна кушать опять захочется.

Раиль Муратович обнадёживающе поднял руку:

– Не переживай, у нас не оголодает.

Близко к отбою опять возникла Катя, с утешительной, как ей думалось, новостью для Рудика. Присев на пустующую соседнюю кровать, ласково и загадочно обнимала его взглядом и наконец выдала на обычном русском:

– Не переживай, есть связь. Я дозвонилась до Бремена и поговорила с твоей мамой. Она поначалу очень нервничала, но мне удалось её успокоить и отговорить от полёта в Томск. Она очень уважает нашу медицину. Даже два курса училась в мединституте. Так что родители сюда не помчатся.

Никто особо не озаботился её словами, кроме окаменевшего Васи. Катя возбуждённо рассказывала безмолвному Рудику подробности её благотворительной беседы, но Вася её прервал:

– Ты, значит, сама сообщила мутер, что её киндеру пробитый череп поправляют в томской больнице? Фрау Кэтрин, я думаю, вам не стоило тратиться на такой волонтёрский акт.

Катя приняла строгую стойку.

– Как это не стоило? Родителям всегда нужно быть в курсе дел своего ребёнка. Хороших и дурных.

Поняв, что втягивается в глупый спор с женщиной, махнул рукой и уткнулся в книжку, не воспринимая текст, но говорить с Катей было много сложней. Чуть позже он нечаянно узнал историю её сломанной руки по обрывку палатного разговора. Федю понесло на житейские рассуждения.

– Хороший ты человек или дурной, умный или дурак, а нет никакой гарантии, что кости твои не затрещат там, где нет вроде никакой угрозы для организма. Вон, Катерина и умница, и красавица, а муж конкретный дебил – по пьяному куражу руку ей сломал. Чего там у них конкретно произошло, она, конечно, не выдаст, по ревности или нечаянно, но факт для него поганый – маму своей дочки покалечил.

Коля не соглашался:

– Ну ты уж шибко резко. Вовсе она не калека, организм молодой, всё заживёт, ещё красивше станет.

Федя, сидя у окна на табуретке и пристроив подбородок на казённый костыль, гнул своё:

– Значит, этому мужику повод её по новой изувечить.

– Да ты, Федя, однако, и сейчас на неё глазеешь, как на ожившую статую Венеры или на нечто подобное.

Потом Вася узнал, кто по жизни эти спорщики: простодушный Федя оказался преподавателем иностранной литературы в пединституте, а ехидный Коля – начальником подстанции на 500 киловатт. В тот момент их душевную беседу прервал женский напев в приоткрытую дверь: – Мальчики, пора на уколы.

Мальчики увлечённо закряхтели, подымаясь с лежанок. Это регулярное мероприятие являлось одним из выдающихся событий дня, приносящее живость в больничную меланхолию. Вася изумлённо заметил, что почти вся публика, прогулявшаяся на укол, азартно обсуждает состоявшееся лечебное происшествие. Сравнивали умелость ручек и ловкость пальчиков разных кудесниц шприца. Федя, уколотый пышногрудой Дашей, начинал думать вслух:

– Она только ваткой моей задницы коснётся, а я уже готов никакой боли не почуять.

Коля непременно язвит:

– Ты стесняешься признаться, что запросто кончаешь, когда она иглу в твоё мясо всаживает.

Федя не реагирует, потому что не чует и словесных уколов.

Раиль Муратович являлся из процедурной просветлённым, когда его колола монументальная Валентина, и однажды запросто выдал, что её укол для него праздник, подобный рамадану.

Последующие дни катились по приятному шаблону, и Васе скучно не было. У него укрепилась новая привычка – с Катериной беседовать в курительном клубе одиноких сердец. Для неё оказались интересны суждения зрелого геолога по разным полянам бытия: от причуд нынешней власти до качества театральных постановок в местном театре. Для него Катя стала сразу интересной, потому что он разглядел в ней особливую женщину. Словно задумали её высшие силы для того, чтобы покачивала бёдрами на тесных улочках Гаваны или Манагуа и радовалась прибойной волне в ласковых песках карибских пляжей, но нечаянно, по недоразумению, народилась в Сибири и вынуждена топтаться промеж сугробов, сама того не сознавая, однако чуя, что как-то всё ошибочно. Вася это распознал, но любовался молчаливо, своего изумления не озвучивая. Он умел получать удовольствие, находя и оценивая милую непредсказуемость в кажущейся чепухе. В построенной им семье вместе с ним радовались его находкам почти взрослый сын, малая дочь, понимающая жена, но сейчас эти сферы не соприкасались.

Незаметно всё-таки подкралось уныние, и он понял, что мера времени, отведённого ему на разгрузку мозга, выбрана, пришла пора вновь загружаться.

2

Наскучивший праздник ничегонеделанья закончился, наступили будни настырного топтания подмёрзших болот. Через два месяца случилось так, что, притомившись хлебать похлёбку из полумытых посудин, следить ночью за горением чурок в печке, малой братией въехали по темноте в Каргасок. Василий Иванович на правах старшого тешился в кабине «Урала» рядом с водилой, а за спиной, в будке вахтовки, колотилось ещё трое работяг: геофизик, буровик, геодезист – почти полный комплект основных профессий нефтеразведки. Каждый сделал то, что, от него требовалось, и теперь предвкушал изысканные радости: лечь спать в одних трусах и укрыться одеялом, чуя щекой свежую наволочку на подушке. Для таких удовольствий осталось только проникнуть в местную гостиницу, что по давнишнему опыту, не всегда так просто получалось. Эти сомнения ввергли всех мужиков в состояние сосредоточенной задумчивости.

Виденное в тайге, о чём можно интересно рассказать в уютной компании за рюмкой чая или просто близким людям, для самих стало обычной явью. Лось, выглянувший из гущины ельника и с опасливым любопытством наблюдающий за людьми, копошащимися на поляне, расчищенной бульдозером. Медведь-шатун, ломанувшийся без оглядки в заросли от вездехода, случайно приблизившегося к месту его очередного схрона. На обломанных ветках, по стёжке, висели клочья шерсти и шкуры. Багровая луна над беспредельной болотиной с чахлыми сосёнками и торчащими тут и там из-под присыпанного снегом торфа оранжевыми крышами кабин утопленных тракторов.

На сегодняшнем зимнике им тоже довелось ухнуться в болотное окно. Вытянули «Урал» лебёдкой, обломав вблизи от провала несколько худосочных сосен и удачно дотянувшись тросом до стойкого дерева. Начерпали торфяной жижи в бродни, переобулись в запасные, и довольные погнали дальше по нечищеному профилю, прикинувшемуся укатанной трассой.

Это всё обыденные дела, а вот настоящее диво – это увиденный сегодня в освещённом окне дома у дороги силуэт молодой женщины с поднятой рукой. Ехали по местной улице медленно, и Вася успел её приметить. Зачем подняла руку барышня, которую они точно никогда больше не увидят? Наверное, решила задёрнуть штору, но приятнее думать, что дама приветствовала таёжных бродяг, объявившихся в их посёлке.

Выставив машину на очищенной от снега площадке, осторожно вошли в кирпичное здание гостиницы. Первым шагал по узкому коридору Вася, чуть приотстав, шуршали чунями уморившиеся мужики. Приближаясь к администраторскому столу и разглядывая лицо женщины, ожидающей его подхода, он вдруг ощутил, как в его рассудке пронёсся ураган исключительной силы, выдувший все заготовленные умные речи. Он узнал Катерину, куртуазную даму, с которой совсем недавно под одной больничной крышей пил чай из одного чайника, дымил у входа в морг и едва не поспорил о сомнительной пользе волонтёрской филантропии.

Когда встал на точку разговора, мозговой шторм утих, и к нему вернулась способность изъясняться. Зацепив взглядом табличку с полным именем дежурной, изрёк праздничным голосом:

– Любезная Екатерина Семёновна, моё сердечное почтение. Радость и печаль живут нынче в моей душе сообща. Радость оттого, что счастливый случай и добрая судьба вновь свели нас в эдаких фееричных условиях. Печаль оттого, что много дней я жил без света ваших чудесных глаз.

Растерянно улыбаясь, Катя подала свою ладонь навстречу протянутой Васиной руке, и он, стащив с головы замызганную шапку, галантно наклонился и поцеловал её вздрогнувшие пальцы. На всё происшествие ушло полминуты. Товарищи, ошарашенные сценкой, выданной шефом, торчали по стойке «смирно».

Она вдруг вспомнила о своих обязанностях дежурного администратора.

– Василий, у тебя какое дело конкретное имеется, или просто повидаться заскочил?

Учтивый кавалер мигом превратился в озабоченного начальника.

– Дело наше обычное. Нужно пять коек на грядущую ночь. Расчёт по карточке сбербанка.

Она глубоко вздохнула, и её чуткое лицо засветилось вдохновением сбывшегося ожидания. Словно дышала последнее время надеждой встретиться в этом тусклом коридоре с несостоявшимся другом из недавних больничных времён. Тогда между ними только половина разговора случилась, а так негоже. Звенело отчаянное «Болеро» и вдруг оборвалось на подъёме звука. В усыпляющей унылой тишине можно просто сидеть и тупо смотреть перед собой, а хочется ликующего движения.

– Для тебя, Василий, и для твоей команды всегда место достойное найдётся.

Сказала так по-свойски, словно позавчера кушали за одним столом кашку больничную. Перекладывая предъявленные паспорта из одной стопки в другую, записала что-то в свой журнал и положила на стол буднично звякнувшие ключи от счастья.

– Вот, господа-товарищи, ключи от двух свободных комнат на втором этаже. В одну вы не умещаетесь. Как уж распределитесь – ваша забота. Одна моя просьба: не шуметь.

Бурильщик Костя засмеялся, крутанув головой, словно шнеком: – Нам не до песен и плясок сейчас, мадам. В чистые шконки бы рюхнуться, да ещё ополоснуться и пожевать чего-нибудь на сон грядущий.

Без заморочек, естественно, распределились по номерам. Ребята устроились в одной комнате на четырёх кроватях, Василий Иванович в одиночку заселился в соседние хоромы, предназначенные на двух человек. Вместе перекусили общими запасами из его рюкзака, и он отчалил к себе на ночь, предвкушая долгожданную помывку в душе.

Не успев раздеться до трусов, с голым торсом и в старом трико с провислыми коленками, услышал осторожный стук в дверь. Он вспомнил, что так поступали культурные персонажи в некоторых фильмах, когда им по сюжету нужно было с кем-нибудь встретиться. Приоткрылся и увидел улыбающуюся Катю с блестящим подносом, на котором уместились две кружки, заварник и ваза с печеньем. Ещё в коридоре, на её боевом посту, он отметил, что, улыбаясь, она как бы невзначай прикрывала свой рот ладошкой. Сейчас занятые руки не позволяли этого сделать, и прояснилась причина такого смущённого жеста: под её пухлой верхней губой зияла тёмная щербина – одного зубика не хватало. Опешивший постоялец прислонился к косяку, пропуская её внутрь.

– Катерина, балуете вы меня, аж неловко мне, старому бродяге. Такие заботы вашей головке и ручкам…

Пока он манерничал, она устроила свои чайные приблуды на небольшом столике. Когда Вася, натянув свитер, выглянул из ворота наружу, увидел её сидящей на диванчике, церемонно положившей кончики пальцев на край стола. Налитые коленки дерзко выглядывали из-под цветастого платья на остолбеневшего полевика. Лёгким бризом в пальмовых зарослях прошелестел её неожиданно кроткий голос.

– Что ты, Вася, да мне совсем не в напряг, а в удовольствие с тобой за чашкой чая свой вечер одинокий скоротать.

Рассказала довольно споро, как здесь очутилась. Муж, он же отец её пятилетней дочки, вовсе не притих после выхода Кати из больницы и возобновил борьбу за своё главенство в их семействе. Его менеджерское существование изрядно наполнялось средствами и пойлом. Недостаток был лишь в доброте и ответственности. Наверняка ещё чего-то не хватало этому экземпляру мутного капитализма, но Кате выяснять стало некогда и не хотелось. Потеряв зуб в очередных разборках, пристроила дочь своей матери в Молчаново, объявилась в этих стенах с вывеской «Гостиница «Васюган». Здесь и на хлеб насущный зарабатывает, здесь и обитает.

Завершив внезапный рассказ о своей по-новому обернувшейся женской доле, Катя хрустнула печенюшкой, глотнула из кружки, спасаясь этим простым действом от тёмных мыслей, и вдруг увидела, что Вася сидит прямой, как доска, пальцы его, обхватившие кружку, побелели. Он смотрел себе под ноги, она тоже туда глянула и ничего, кроме геометрического рисунка линолеума, не обнаружила. Шибко забеспокоилась:

– Вася, ты чего так тяжко мою историю воспринял? Да не стоит она того, всё уже налаживается полегоньку. Вот с тобой сидим, чаёвничаем, как в сентябре на курорте, в больнице.

Мягкая женская ладошка прошлась по жёсткой серой щетине на его щеке. Он шумно втянул носом воздух и заговорил, раскачиваясь с боку на бок.

– Если зло не притоптать, не выдернуть, оно разрастётся обильнее. Как белена. Есть такое растение с ядовитыми и приятными на вкус ягодами. Кто не знает, может сожрать, а потом если не выблюет, то окочурится.

Катя догадалась, что он что-то задумал в отношении обитающего в городе бывшего её мужа. Ещё поняла, что это не молодецкая показуха, чтобы впечатлить её – битую и очень пригожую женщину. Придвинувшись совсем вплотную и распластав на его предплечье свою грудь, она испугано захныкала:

– Не надо, Вася, никого притаптывать. Он сам засохнет, у него почва ядовитая. Я вовремя сорвалась, не то начала бы с ним одни соки тянуть и однозначно бы траванулась.

Вася отмяк, поставил кружку на стол и уже ничего не чуял кроме женской плоти, доверчиво к нему прильнувшей. Пришло желание привлечь её ещё теснее, чтобы вместе уйти в дивный полёт, где нет сомнений и сожалений и всякая людская забота вообще исчезает. Там нет хорошо или плохо, там властвует обоюдный мгновенный восторг.

Взгляд его упёрся в экзотическую картинку, явно закрывающую прореху на обоях. На листке не по-здешнему ярко был изображён кусок притягательного бытия. По воде, потрясающе синей, скользят невесомые, остроносые лодочки, несущие тоненьких женщин в конических соломенных шляпах, в лёгких шароварах, с шестами как продолжениями изящных тел. От изумрудных берегов им машут длинными листьями пальмы и довольное солнце золотит груды бананов, выглядывающих из корзин. Чем-то знакомым повеяло от этой плоско раскрашенной идиллии, и его словно током шарахнуло. Что-то случилось с мозгом, и движения руки по телу Кати не состоялось.

– Не трожь, – вышептал ему остаток сознания. – Худо будет.

Словно видение, словно во сне, представилось вечно заботливое и понимающее лицо Алевтины. На её щеках замерли слезинки. Единственный раз он видел её плачущей двадцать лет назад, в тот памятный, юный день, когда они вдвоём стояли у общежитского окна. После его слов о том, что он уезжает работать в Иркутск и она вольна ставить свою женскую палатку там, где ей приглянется, Аля опустила голову, лбом упёршись ему в предплечье, совсем туда, где сейчас покоилась Катина грудь. Тем давним мгновением он ощутил на своём запястье слёзную капель. Еле расслышал её слова, что она вынашивает их ребёнка. Парень понял, что ребёнок белого света не увидит, если он вот так, запросто, умчится в Иркутск за туманом и за запахом тайги. Через неделю они вместе наблюдали из плацкартного окна, как с продвижением на восток равнинные леса превращаются в горную тайгу. Вагонное радио несло популярную тогда песенку, словно нужное сопровождение негаданных, но случившихся событий.

«Если он уйдёт – это навсегда,

Просто ты не дай ему уйти».

Видать, у Алевтины ранее поселились в рассудке эти немудрёные слова, и она оказалась смышлёной и отчаянной девушкой. Вася никогда об этом не пожалел. Нынче выросший сын сам решает, какими маршрутами ему шагать по буреломам и буеракам.

Другой, плотский голос спорил с первым, совестливым: – Ну что тебя, правильного, так заело? А вот мне очень хочется, и вреда никому не будет, если мы с Катей немного полетаем, пусть не высоко, не далеко.

Но случилось невероятное: исчезло неудержимое желание притянуть к себе ставшую доступной желанную женщину, а отстраниться, отодвинуться от неё не мог – не позволяла мужская натура. Тяжко вздохнул, втиснув весь свой внутренний кавардак в единый, протяжный звук: «Ё-о-о, маё-о-о». Потаённым, бабьим чутьём до Кати дошло, что утешительного приключения у неё сейчас не получится по какой-то неведомой причине. Усмирив себя, отлепилась от одеревеневшего Васиного бока и буднично сообщила:

– Пойду, пожалуй, к себе. Моя вахта на сегодня закончилась. Там, на «рецепшен», сейчас другая дежурная. Если нужда какая появится, то к ней обращайтесь. Спокойной ночи.

Спускаясь по лестнице к своей обители, жалеючи усмехнулась тому, что не захотел Вася болеро с ней кружить, наверняка у них бы удался отменный дуэт. Рука на миг зависла над головой в изящном движении и вновь опустилась на скучные перила. «Говоришь, дружок, красиво, но не танцор, ох, не танцор». С деревенского детства мечталось ей об испанских танцах и серенадах, а получилось какое-то сумбурное топтание под визги и завывания нынешних певунов и певуний. Пришлось торчать за бухгалтерским столом, а ныне за гостиничной стойкой, глотая опостылевшие, общепринятые забавы, изображая, будто она в восторге от этих дурацких потех, которые и жизнию называть не хотелось.

3

Василий Иванович и его спутники проспали до дневного света, а потом, к полудню, удачно загрузив вахтовку ящиками с керном, складированные в местном экспедиционном амбаре, выбрались на грунтовку, ведущую к городу. Им повезло: быстро нашли в Каргаске ответственного кладовщика – в меру выпившего и соображающего, чего от него требуется.

Долгий путь, знакомый как тропка между грядками, располагал к мысленной работе, но этого не состоялось. Голова занималась явлениями, маячившими вокруг и около. Вот закончился асфальтированный участок, их лихо затрясло на колдобинах грунтовки, чуток присыпанных снегом. Память невольно напряглась, выясняя сама с собою, когда начнётся симпатичная дистанция, уложенная дорожными плитами. Приятное явление произошло, и они даже разогнались, но, подъезжая к Нижней Чигаре, Вите пришлось сбросить скорость и сделать зигзаг, объезжая мёртвое тельце лисы, валявшееся посреди дороги. Глаза успели отметить кучку рыжего меха и кровавых кишок. Витя задумчиво рассуждал:

– Зверьё какое-то бесшабашное нынче пошло. Скачет под колёсами, будто в своём лесу из одной норки в другую. Что за нужда была своей лисьей жизнию рисковать? Выпендриться перед кем-то понадобилось? Такое только у людей бывает.

В мозгах попутчиков заныла жалость и непонятки закрутились. На выезде из села увидели перед собой жёлтый грейдер, чистящий трассу, с возведением по правой кромке снежного бруствера косо поставленной лопатой. Долго тянулись за ним, не имея возможности обогнать из-за частых встречных машин. Наконец-то появился просвет, Витя взял влево, и тут с незаметного свёртка, как из мешка фокусника, навстречу выскочила «Нива». Он крутанул ещё левее, и «Урал» улетел на обочину, нагребая на своём тормозном пути стог снега, пока сам же в него и не упёрся. Морда кабины оказалась как бы радетельно прижатой к пышной женской груди, даже свет еле проникал в укромную щель через правое стекло, залепленное снегом не сплошняком. В снежную пещерку теперь поместился весь неохватный мир, забавлявший их несколько секунд назад.

Водительская дверца, плотно придавленная, не открывалась, и выбрались наружу через правую, пассажирскую. Выпростались и ребята из вахтовки, молчком топчась в колее, оценивали ситуацию. Рядом, через дорогу, остановился злополучный грейдер. Из него вывалился водитель-колобок: небольшого роста, изрядной плотности и солидного возраста мужичок в нейлоновом цветастом пуховике с неведомыми иностранными словами, прописанными на выдающемся пузе. Моментом определив, кто тут шофёр, бойко заорал, обращаясь именно к Вите:

– Ну ты даёшь! Лихо увернулся от этого козла! А он даже не тормознул, улетел, как бы ничо не случилось, ничо не заметил. Ладно, хрен с ним. Все живы-здоровы?!

Доложил Коля-бурильщик:

– Как видишь, личный состав в норме, а вот чтобы технику вытащить, надо покумекать, повозиться.

Витя влез за руль, завёл двигатель и попробовал задним ходом вылезти из берлоги. Белые струи напористо летели из-под колёс, и они всё глубже зарывались в самими же нарытые ямы. Видимо, передний мост ткнулся в водоотводную канавку, проложенную вдоль дорожной насыпи в здешних болотистых местах. Кряжистый мужичок бодро замахал руками над головой, призывая послушать его слово. Утопая в снегу до мошонки, добрался до кабины и гаркнул в приоткрытую дверцу:

– Давай трос, мой бычара твоего вытянет!

Всё так и получилось: через несколько минут «Урал» стоял на правильном пути, а Витя елозил на животе по капоту со щёткой и деревянной лопаткой, счищая пристывший снег с переднего стекла. Шустрый, кряжистый грейдерист попрощался со всеми за ручку, напоследок с каждым познакомившись. Отныне все знали, что его зовут Егором Зиновьевичем. Подождал, когда они тронутся, и попёр следом по своим снегоочистительным делам.

После встряски рассудок Василия Ивановича стал топтать дорожку в неожиданном направлении. Совсем отстранившись от недавней передряги, задумался о том, чем закончился прошлый день.

Он не сожалел о несостоявшемся полёте с Катей в любовных небесах, его притомляло необъяснимое событие: что же остановило дерзкое сближение их тел? Странное открытие произошло. В тот момент, когда он был готов прибрать к рукам её телесную роскошь, на обшарканной стене увиделось махонькое представление тропических окраин Земли, нарисованное безвестным вьетнамцем. Такую же примитивную картинку на рисовом холсте они с Алей привезли из Сайгона два года назад, и сейчас в простенькой рамке она висит в изголовье их постели.

По Вьетнаму они прошлись туристами, ног своих не чуя от радости видеть мир так запросто, без советских заморочек. С тех пор каждый год, выбравшись из тундры по весне, он брал отпуск и отправлялся с Алей узнавать, как люди устроили своё житьё-бытьё в дальних закутках земной коммуналки, ранее для них недоступных.

В начале девяностых, не дёргаясь с переменой места жительства, они вдруг очутились в другой стране, без привычного дела, дающего достаток самим и пользу другим. Едва не сгинули как семья, как одно целое, но выдюжили, и нынче даже средства имеются, чтобы повидать дальние страны. Василий Иванович молчком простил тогдашним заправилам их срамное бесстыжие в обмен на свою нынешнюю, негаданно появившуюся возможность: плескаться с родной женщиной в волнах Индийского океана или гулять по набережной французской речки Сены, через неделю как сопли морозил, переправляясь через ханты-мансийскую речушку Сосьва. Выходит, что простенькая картинка с вьетнамским пейзажем укоротила его желания и нужды на вчерашний вечер. Он по натуре не был мнительным и особо чувствительным, но сейчас понял: это настоящее диво – у него пропало желание приласкать женщину, вполне готовую к такому раскладу. Пусто оказалось в его душевном рюкзаке, а укладывать туда всё, что под руку попадётся, не захотелось.

Километровые столбы напоминали каждую минуту, что время до свидания со своей дамой неизбежно сокращается, и от этого укреплялось равновесие: всё происходит как следует, и нет в душе хитрых тропок виноватости и предательства, которых придётся избегать и блудить по незнакомой чащобе полуправды, полудобра, полулюбви, изображая из себя надёжного мужика. Алевтина верит ему и так, сейчас можно дышать, смотреть, говорить, не строя бессмысленных догадок:

– А что, если бы не так, а эдак?

Не бывает никаких «если бы», нынче существует только «есть», и именно так и должно быть, а не иначе.

Через пару-тройку студёных месяцев они вылезут из самолёта на каменистом грунте греческого городка Халкидики, и каждый их совместный шаг расскажет самим себе и друг другу, что выбранный ими профиль для передвижения верен и приведёт, куда нужно.

4.03.21 г.