Каждый ищет огонёк во мгле…

Каждый ищет огонёк во мгле…

* * *

 

Шепчи меня.

Шепчи. Шепчи. Шепчи.

Так говорит река, и мне приятно

шептать её. Тянуть её лучи

и, преломляя, возвращать обратно.

 

Я человек воды, и мне легко

уплыть-приплыть, стекаться-растекаться,

цедить из глаз на берег молоко,

у пирса в шутку с лодками толкаться.

 

Когда проснусь я рыбой золотой,

не буду знать ни радости, ни грусти.

Я стану сам стремительной водой,

движением от ручейка до устья.

 

Я буду путать лески рыбаков,

играть в пинг-понг цветными поплавками,

тревожить плавниками сон богов,

сверкать на солнце жёлтыми боками.

 

Я научусь невидимо всплывать

в любой реке от севера до юга.

Как за меня обрадуется мать,

реликтовая мудрая белуга.

 

Не страшно опуститься и на дно,

не страшно быть зажатым берегами.

Все рыбы в мире сходятся в одном:

куда приплыть мы выбираем сами.

 

И страх один у рыб: посмертно стать

куском в ухе́, на противне котлетой.

И есть одна у рыбы благодать, –

осесть в реке, что называют Лета,

 

без памяти, без боли, без следа.

В ладонях долго не удержишь реку.

Течёт вода.

И это навсегда

дарует жизнь речному человеку.

 

* * *

 

Нас с тобой зимой согреет дом,

мы его вдвоём согрели сами.

Я смотрю, пришиблен февралём,

в сумерки, как в щель между мирами.

 

За окном неслышно ходит снег.

На окне мерцает керосинка.

Будто за окном двадцатый век,

пепел Нагасаки с Хиросимой.

 

Каждый ищет огонёк во мгле.

Зажигать огни – святое дело.

Вновь метёт, метёт по всей земле,

как сто лет назад, во все пределы.

 

Свет несущая, приди к одру

да избави мя от жизни пресной.

Этой ночью навсегда умру.

Поутру, как водится, воскресну.

 

Буду снова раздувать в душе

смолкнувшее пламя по старинке.

Главное, что в нашем шалаше

на окне мерцает керосинка.

 

* * *

 

А. Г.

 

Широко молоком растеклась Идель

по овсяным лугам и левадам,

наводнила терпеньем сердца людей,

посулила покой и отраду.

 

Утонувшего в дрёме, меня река

вдохновенным простором манила.

Я услышал, как в ней говорят века,

как волнуется прадедов сила.

 

Я услышал, как память воды влечёт,

ведовство погруженьем проверив,

как в тебе мировая река течёт

половодьями тюркских поверий.

 

Вот мои рукава, вот твои рукава.

Если хочешь, мы в шутку поспорим:

чьи длиннее.

Зачем? В этом ты права:

реки равными встретятся в море.

 

Я и ты.

Идель, аки Ак-Идель, –

сопричастие рек в новом русле.

При стремлении к целому, наш удел, –

протекать от истока до устья.

 

* * *

 

От орехового спаса

хлебом проводил Отец

куполами Арзамаса

в Бор, Ветлугу, Городец.

 

Мчит стрелой «Борис Корнилов»

в сонме волжских голосов.

Заманила, заманила

синь семёновских лесов,

 

где хранит о предках тайну

заповедный Светлояр,

граде Китеже… Где станет

тихой бухтой Красный Яр.

 

И привидится: беляна

об Ветлугу точит борт.

Ткёт царевна Несмеяна

в небе хохломской узор.

 

Позабытыми слогами

домовинный сон прорву,

прошагаю вверх ногами

по небесному ковру.