Журнальный мир

Весна пришла неожиданно рано, солнце светило ярко, совсем не по-мартовски обманчиво. Захотелось сразу открыть все форточки, высунуть нос и глубоко вдохнуть яркий прозрачный воздух.

Он залетел в окно московской квартиры с громким резким криком, порядком всех напугав. Сначала маленькая пичужка истошно металась по кухне, билась о стенки нового финского кухонного гарнитура, цеплялась за веселые шторы с синими чайничками, пытаясь как-то на них повиснуть.

— Уйди, уйди! — Люба схватила полотенце и попыталась выгнать птицу обратно в открытую форточку. — Господи, да откуда ты только взялся? Кыш, тебе говорю!

Птица трепыхнулась в очередной раз, нервно дернув зеленым хохолком, легко взлетела на деревянный карниз, зацепилась за большие коричневые кольца и затихла.

Люба, поняв, что не сможет самостоятельно достать возмутителя спокойствия, позвала на помощь:

— Леш! Иди скорее! Я боюсь! Господи, делать-то что?! К нам какая-то пичуга залетела!

На зов, естественно, прибежала маленькая Юля.

— Ой, мам, это же попугай! Какой маленький! Прямо Говорун изумрудный, — запричитала девочка. Девочка в данный отрезок времени самостоятельно осваивала «Волшебника Изумрудного города» и всех вокруг сравнивала с веселыми человечками из книжки. — Откуда он взялся?

— Говоруны синие, — на автопилоте поправила Люда, — это у Гудвина все были зелеными. Вот и я не понимаю, откуда. И как его теперь достать. — Люба, не переставая, размахивала полотенцем, как пропеллером, но птичке, похоже, было на это наплевать. — Юля, где папа, мне одной не справиться.

Да уж, вот они, неудобства хваленых сталинских домов. Высота потолков в квартире, где жили Глебовы, зашкаливала за четыре метра. Многие соседи уже давно сделали в одной из комнат второй этаж. Встать в полный рост на так называемом втором этаже было невозможно, но, к примеру, поставить лежанку и использовать помещение под спальню — очень даже. Идея вполне уместная, тем более учитывая габариты жилого помещения.

Планировка квартир в огромном строении на Ленинградском проспекте была более чем странной. О чем думал проектировщик, непонятно. Глебовы занимали двухкомнатную квартиру на третьем этаже семиэтажного дома. Достаточно большой, коридор, однако, не позволял поставить даже небольшую переносную вешалку, не говоря уже о шкафе. Все стены коридора занимали двойные двери: в обе комнаты, на кухню, в ванную и в совсем крошечную каморку, где находился выход к мусоропроводу. Вроде бы две комнаты, но что толку? Одна из комнат больше походила на пенал (не будем здесь употреблять другого слова, которое как-то использовал лучший друг Леши Володя Мировой).

— Отсюда можно вперед ногами не выносить! Закрыл на ключ, и покойся себе с миром.

Комната действительно казалась мрачной и не-уютной, вмещалась в восьмиметровку только кровать. Шкаф закрыл бы полностью окно.

— В высоту больше, чем в ширину! Сюда просится, конечно, антресоль, — задумчиво разводил Леша руками, когда семья Глебовых въезжала в квартиру, — но тут и так ничего не видно.

Понятное дело, что в этом узеньком пенале второй ярус сделать было проблематично. Что это за комната такая, стало ясно из документов БТИ. Оказалось, что в соответствии с планом она была смежной с большой. Бывшие жильцы заложили дверь кирпичом. Собственно, так сделали все в квартирах по этому стояку. Может, раньше эта комната была кладовкой или гладильной, кто ее знает.

Ах, времена, ах, нравы! Нет, в наше время какие уж тут гладильные. Маленькая, неудобная, но все-таки отдельная комнатка. Кто-то из жильцов дома приспособил пенальчик под детскую, кто-то разместил в ней библиотеку. У Глебовых полноправной владелицей комнатенки стала восьмилетняя Юлька.

Вторая комната, та, которая большая и светлая, тоже была бестолковой и неуютной. Три больших окна опять же не давали разгуляться фантазии.

Вот такая бестолковая и по московским меркам очень большая (и даже вызывающая зависть) двухкомнатная квартира досталась Глебовым после смерти Лешиного дяди. Счастью не было конца. В центре Москвы, две комнаты, огромные двери, окна! Это уж потом они поняли, что не все так просто. Без знаний и умений проектировщика и дизайнера здесь делать было нечего. Люба надеялась на сообразительность технически образованного мужа, но тут она крупно просчиталась. Леша только вздыхал и разводил руками.

— Из этой камеры-одиночки можно сделать только кладовку с полочками.

— Побойся Бога, здесь будет жить твоя дочь.

— Вот и пусть смотрит себе практически в космос. И вообще, не нужно перегружать помещение деталями. Все должно быть органично.

— Уюта же хочется! А где у нас уют? В одной комнате кровать с трудом помещается, в другой — диван и шкаф, как два пенька во чистом поле.

Леше было смешно да и, говоря откровенно, все равно. И вообще он был из разряда мужиков, у которых руки не из того места растут. При этом имел за плечами техническое образование достаточно престижного МАИ.

— И чему тебя только в институте учили? — удивлялась Люба.

— Меня учили строить самолеты! — парировал муж.

— Но ведь здесь легче…

— Правильно! Поэтому я и не буду утруждать перепланировкой мои светлые мозги! Эта квартира того не стоит.

Ну да, того не стоит. Наверное. Люба в который раз поразилась спокойствию мужа и взяла обустройство неудобной квартиры в свои сильные руки. Молодая женщина купила десять метров мебельной ткани спокойной расцветки, вызвала из службы быта мужика, который, разделив в уме непомерно большую комнату на три части, закрепил рельс на потолке. Две трети комнаты теперь служили гостиной, а одна треть — спальней. Все равно все было слегка бестолково и со странной геометрией; тем не менее у каждого появился свой уголок. От Леши жена получила снисходительную благодарность:

— Ну вот, и при чем тут мое техническое образование. В конце концов, я закончил не швейный техникум.

Действительно, подумала Люба, не швейный. Можно подумать, что она портниха. Ну да ладно, во всяком случае, молодая семья теперь обладала хорошей, можно даже сказать, престижной квартирой практически в центре Москвы. Привилегия коренных москвичей с их бесконечными дядями, тетями, которые, отходя в мир иной, иной раз успевают переписать свои богатства в виде жилплощади на не очень-то удачливых племянников. Глебова ситуация не была исключением. И Люба старалась гасить вспышки своего недовольства, с благодарностью поминая безвременно ушедшего в небытие Лешиного дядю. До этого молодые жили с Любиной мамой и младшим братом. В той квартире и Юлечка родилась.

А вообще-то Глебовы были нормальной современной семьей. Юля училась во втором классе, родители работали. Вечерами родители прочитывали поочередно какие-нибудь хорошие книги, и все вместе читали «Волшебника Изумрудного города». Как правило, их взгляды на прочитанное совпадали. Нравились им одни и те же фильмы. Кроме того, и Леша, и Люба скептически относились к классической музыке, но оба любили джаз.

Относительно домашних животных они договорились еще в начале своей семейной жизни раз и навсегда. Жить в Москве и завести собаку-кошку — издевательство над животными. С какой стати бедные животинки должны путаться под ногами, ютиться в тесных и душных помещениях. Что это за жизнь? Нет, нет и нет. Никогда! Это было общим мнением родителей.

В свое время Юлька просила хотя бы хомячков. Больших трудов стоило уговорить ребенка отказаться от этой идеи, ссылаясь на запах и необходимость постоянной уборки. Последнюю точку в затянувшихся переговорах поставил рассказ одноклассницы Юльки — Арины, которая со слезами рассказала, как их хомяк-мама сожрала свое потомство. Юлька долго плакала, отказываясь верить.

— А мы и не будем верить. Арине это показалось. Но на всякий случай хомячков покупать не станем. Ни к чему нам эти страсти-мордасти.

На этом все и согласились и жили счастливо. У всех свои заботы. Школа, продленка, маршрут ра-бота — дом. Вечером у Любы стирка, готовка, у Юли — уроки, на Леше — глажка-пылесос и тоже уроки. День за днем. Обычная московская семья. Выходные начинались с генеральной уборки, потом шли вместе на рынок закупать продукты на неделю, обязательная прогулка всей семье. Вечерами смотрели телевизор и читали книги. Иногда что-то читали вместе. Обычно это происходило так:

— Пап, почитаешь?

— Давай!

Люба очень любила такие вот воскресные вечера. Как правило, она тут же откладывала другие дела, брала в руки вязание и вместе с Юлей с удовольствием слушала любимого всеми Алексея Алексина. Сначала читали, потом обсуждали.

Она даже не хотела второго ребенка. Им было хорошо втроем.

Юлька подросла, и можно жить друг для друга.

Люба с Юлей смотрели на ярко-зеленого маленького возмутителя спокойствия и не знали, что делать.

Леша присвистнул:

— А кто ж ты, дорогой друг?

— Сам кто такой, дурак вонючий! — вдруг что есть силы заорала птица.

Лешка разинул рот от возмущения, Люба тут же велела:

— Юля, выйди.

— А чего это я должна… — Девочка не успела договорить. Ее перебил хриплый голос попугая:

— Должна! Ты мне теперь всю жизнь должна. Давай наливай!

Люба с Лешей переглянулись.

— О! Тут дело не простое!

— Подожди, я сбегаю к Матвеевне на первый этаж. У них вроде клетка от канарейки была. — И Люба, поменяв тапки на уличные туфли, понеслась вниз по лестнице.

Через час беготни со стремянками и швабрами семье удалось-таки затолкать попугая в клетку.

Взмыленный Лешка закрыл дверцу на крючок. Все это время птица орала как ненормальная:

— В клетку, да? В каталажку? Дармоеды!

А после того, как поняла, что сопротивляться бесполезно, вдруг мирно проговорила:

— А давайте выпьем! Закуска есть? А давайте выпьем? Или ты мне не товарищ?

— Звать-то тебя как? Как пить-то, не познакомившись? — Леша плюхнулся на диван без сил.

— Кеша я! — бодро представилась птица. — А давайте выпьем!

В эту ночь никто из Глебовых не спал. Кеша всю ночь истошно голосил, предлагая выпить.

Утром в дверь позвонила Матвеевна с первого этажа. Видимо, решила проверить, по какому назначению Глебовы используют дорогую ее сердцу клетку.

— Кто пришел? Это ты, карга старая? — прищурившись, проорал попугай, на этот раз басом. — А ну хромай отсюдова. Ишь, нарисовалась. Может, взаймы надо? А выкуси.

— Что это у вас? — обалдело спросила старушка.

— Это у нас в клетке такое чудо.

— Так накройте его. Одеяло есть какое или -платок?

Люба вытащила из шкафа большую павлово-посадскую шаль свекольного цвета, с красивым узором из розовых и зеленых огурцов. Кеша затих в тот же момент.

— Это надо, голосистый какой. Всю ночь спать не давал! — Матвеевна присела к столу. — Я думала, может, гости? Только никогда к вам такие матерщинники не приходили, Господи, прости. Это ж надо, сколько слов эта божья птичка знает. А на вид — махонькая такая.

Леша, завязывая ботинки, тряхнул головой:

— И не говорите, он постоянно разговаривает разными голосами. Бывает ж такое. Вероника Матвеевна, вы не слышали, может, кто ищет?

— Ну, в нашем подъезде такого точно нет. У нас вроде люди интеллигентные живут. Этот же, прям, от алкаша какого сбежал. А вы объявления повесьте, может, кто отыщется.

Люба на работе подготовила с десяток листовок и по пути домой расклеила на всех соседних домах.

«Найден волнистый попугайчик, ярко-зеленый, зовут Кеша. Много разговаривает».

Хотела еще прибавить «активно ругается матом», но не знала, а можно ли вообще писать такие вещи.

С этой расклейкой домой пришла последней. Леша с Юлькой сидели перед клеткой, а Кеша давал концерт:

— Чего уставились? Может, вам делать нечего? А может, выпьем? Это кто пришел? У, старая карга! Давай, хромай отсюдова!

— Мам, смотри, какой умный. — Юля выбежала в коридор, услышав поворачивающийся в замке ключ. — Сразу понял, что это ты пришла.

— А как это ты определила? Потому что он про хромую каргу кричал?

— При чем здесь карга?! Это он так всех женщин называет. А мужчин — паразит сраный! — Довольная Юля произнесла совершенно нехарактерное для нее слово, хитро посматривая на мать. Мол, это же не ее слова, а просто повторила дословно; интересно, будут ее ругать или нет.

— Леша, — истерично закричала Люба, — немедленно накрой это чудовище.

Леша вышел встретить жену, помог ей снять пальто.

— Да ладно! Ты только послушай, что он говорит. Я вроде с мужиками тоже в баню хожу, но таких длинных выражений никогда не слышал. Это ж песня. Прям записывать за этим Кешей нужно.

— Засранцы! Куда все подевались! Уже давно выпить охота. Ты где ходишь, карга старая?

— Мама дорогая. — Люба схватила свой парадный платок и прямо в сапогах бросилась в комнату. — Вот тебе, получай. — И она накрыла попугая шалью.

На объявления никто не откликался, Глебовы старались без надобности клетку не раскрывать, но кормить птицу и убирать клетку все равно было нужно. Кеша сидел, нахохлившись, на жердочке и всегда был наготове. Каждый раз начинал с приветствия:

— Ну что, дармоеды, проснулись? Где вас черти носили?! Уже три часа!

Три часа было всегда, независимо от времени суток.

— Показывайте, что принесли. И кому вперед? — При этих словах Кеша начинал быстро переступать с одной лапки на другую, раскачиваясь и хлопая яркими пестро-зелеными крылышками. — Охренели, что ли? Это ж даже дворничихе не хватит.

Каждому члену семьи Кеша с ходу дал кличку. К Любе прилипла «старая карга». Лешу попугай практически полюбил, называл его не иначе, как «братан». И после принятия пищи каждый раз, всхлипывая, говорил:

— Братан, последним делюсь. Для тебя ничего не жалко. Хлопнем по последней.

Маленькая Юля каждый раз приветствовалась так:

— А это кто у нас еще такой? Ну-ка, ну-ка, подойди поближе. А чё маленькая? Может, больная?

Любу не так коробила «карга», как вот эта «больная» по отношению к дочери.

— Я этого не вынесу. Давай его выпустим! Пусть летит себе к чертям собачьим!

— Вот видишь, уже и ты начала выражаться.

— Да мы скоро все тут такому научимся! В дом никого привести нельзя! Это ж позор какой.

— Аттракцион!

— Я бы сказала, смертельный номер. И почему никто не откликается? Слушай, он же что-то про дворничиху говорил. Надо через дворничиху искать.

Для мужа с дочерью Кешка действительно был развлечением. Они хохотали от души, а Кеша был рад стараться, приплясывал, периодически разбавлял свои тирады матерными частушками. После скандала, устроенного Любой, клетка чаще всего оставалась накрытой, но женщина была совершенно уверена, что без нее домашние слушают птицу.

— У тебя же дочь! Чего она здесь нахватается! Она ж в итоге что-нибудь где-нибудь ляпнет!

— Не ляпнет, она у нас умная, зато расширит словарный запас. Тут такие перлы!

Кеша чувствовал Любино отношение к себе.

— Опять мордой тормозила?! С тобой за одним столом сидеть противно. Всех друганов мне распугаешь. Вон, братан обидеться может. Ну-ка, быстро кыш отсюда.

— Я вот тебе сейчас устрою, драная ты птица! Вот прекращу тебе корм покупать, будешь знать.

— Пугать? Пугать меня вздумали? Каталажкой? Порву! Никого в живых не оставлю. Вон! Вон!

— Леша, — не выдерживала Люба, — это что ж такое делается, в собственном доме меня обзывают, а ты даже не пытаешься меня защитить.

Леша хохотал и как мог успокаивал Любу:

— Любань, ну ты же взрослый человек. Он же просто рефлекторно повторяет то, что когда-то запомнил. Он не знает ни кто я, ни кто ты. Ему все равно, он просто копирует, воспроизводит.

— Воспроизводит. Что ж он меня братаном не -зовет?

— Совпадение! — уверенно отвечал Леша.

Совпадение? Люба начинала уже бояться птицу. Особенно после того, как Кеша, склонив голову набок, тихо произнес, глядя куда-то в сторону:

— Дело мне шьешь? Халявы лишить хочешь? Устрою тебе вольную жизнь рядом с парашей.

— О господи, того не легче!

В ближайшую же субботу Люба отправилась на поиски дворничихи.

По описаниям Кеши, это должна была быть женщина немолодая, прихрамывающая и часто с фингалом под глазом. Подходящий (по уверениям бабушек на скамейках) экземпляр нашелся в третьем дворе. Люба с трудом достучалась в квартиру в полуподвальном этаже. Дверь ей отворила немолодая женщина с седыми спутанными волосами и, действительно, с фингалом под глазом.

— Чегой-то? Надо тебе от меня чего? Какая птица?

Люба сбивчиво пыталась объяснить про залетевшего Кешу, который беспрестанно ругается и постоянно призывает Глебовых с ним выпить.

— А, так ты про этого дурака безмозглого? Давно нужно было ему башку отвинтить и суп из него сварить. Да разве из него что путное сготовишь? Даже с голодухи жрать не станешь.

— Слава богу, значит, вы его знаете.

— Я бы сказала, имею несчастье, — пафосно произнесла дворничиха. — А чего в гости и с пустыми руками? Ты давай, может, сбегай в ларек, мы с тобой и обсудим все.

— Это как? — Люба опешила.

— А вот так! А запросто, так, нечего людям мозги канифолить. Выходной у меня. — И дворничиха ловко захлопнула дверь перед самым Любиным носом.

Люба покупала водку в ларьке первый раз в своей жизни. Ей казалось, что вся очередь смотрит только на нее. Как назло, бутылка не влезала в сумку, кошелек не хотел закрываться, руки тряслись.

Это же надо, из-за какого-то попугая! Тем не менее молодая женщина взяла себя в руки, сообразила купить еще буханку бородинского хлеба и двести граммов любительской колбасы.

— Вам порезать или кусочком? — печально спросила продавщица. Вопрос Люба тоже расценила как догадку противной тетки о готовящемся закусоне. «И почему люди такие любопытные? Ну, купила я бутылку, и что? Разные же ситуации в жизни случаются. Всем подряд не будешь же рассказывать про попугая. Сочтут за ненормальную, пожалуй».

Дворничиха ждала гостью. На столе уже красовалась достаточно чистая скатерть, две рюмки, правда, разнокалиберные, но вполне даже чистенькие. На потрескавшемся блюдце с отбитым краем лежали горкой соленые огурчики, в глубокой тарелке достаточно аппетитно смотрелась квашеная капуста.

— Сама солю, коли не брезгуешь.

Люба поняла, что просто отдать бутылку и тут же все выспросить не удастся. Дворничихе важен был процесс. Налить, выпить, закусить, а потом уж и поговорить. Причем сначала про себя, потом про мерзавцев-соседей, потом, понятное дело, про ЖЭК, какие там обормоты и дармоеды работают. Вот она песком дороги не посыплет, и пусть они себе ноги переломают. Узнают, кто такая Семеновна.

Семеновна жила небогато, но чисто. Старая раскладушка была застелена тонким, почти солдатским одеялом, но наволочка на подушке была белая, а сверху еще и прикрыта накидкой, связанной крючком. Обшарпанный шифоньер, два продавленных стула, цвет обивки которых было уже сложно определить, и стол. Вот и вся обстановка. Если бы переклеить обои, то вполне можно было бы жить. Семеновна, тем не менее, пыталась создать уют. Особенно грязные места на стене она заклеила картинками из «Огонька». В основном на стенах красовались репродукции известных картин, но все больше какие-то трагические: «Иван Грозный убивает своего сына», «Тройка», «Утро стрелецкой казни». И почему не вырезать и не развесить, например, пейзажи, удивилась Люба? К чему эти страсти?

Люба постоянно боялась, что дворничиха вырубится раньше, чем расскажет про Ваську-прохвоста, владельца Кеши.

Как только Люба заводила песню: «Так что с хозяином?» — дворничиха мгновенно отзывалась:

— От ведь прохвост! И ведь не он один. Вот ты только послушай! В седьмой квартире тоже фрукт не лучше живет. У него тоже кошарь вечно бесхозный по двору шлёндрает. Да ты, подруга, гляжу, не пьешь?! Это не дело!

В итоге дворничиха выдала информацию.

Фамилия Васьки Федотов, живет он в этом самом доме, в квартире за номером четырнадцать, но в данное время обитает в больнице, забрали с воспалением легких. Чего там с ним сейчас и каково состояние больного, дворничиха сказать не может, потому как не интересовалась. А попугая она сама и выпустила, а то орет как зарезанный. Она и не сомневалась, что активная птица обязательно найдет себе новых хозяев.

— Так несогласные мы, — заплетающимся языком сопротивлялась Люба. — Матерится же он, — и, набрав побольше воздуха, произнесла сложное: — трехэтажно!

— Он так свое отношение к жизни выражает. И что?!

— Так ребенок у нас, девочка.

— И хорошо. Пусть к жизни привыкает. А то небось растите ее в оазисе. — Перед сложным словом дворничиха громко икнула. — Ну ладно, иди давай, некогда мне, работать нужно. — И она будто без чувств рухнула на продавленный, весь в пятнах диван и тут же захрапела.

Люба с трудом натянула пальто и, слегка покачиваясь, побрела домой.

— Люба, где ты была? — открыв дверь, опешил Леша. — Что это с тобой?

— Надралась, как свинья! — констатировал из кухни Кеша.

Василий Федотов оказался маленьким и щуплым. Казалось, что под простыней и нет никого. Одна голова торчит, взлохмаченная, из-под байкового одеяла. Мужчина недоверчиво смотрел на Любу.

— Ты кто?

— Да не важно, кто я. — Люба решила не отягощать Васю лишними знаниями. — Попугай ваш к нам залетел. Хотела спросить, когда вы его обратно заберете?

— А почему уверена, что мой?

— Мне дворничиха рассказала, она по словам определила.

— Раз говорит много, точно, мой. А ты его хоть кормишь? — строго спросил Вася.

— Конечно. Не в этом дело, мне не жалко. Но понимаете, он никак не может у нас больше находиться. У нас ребенок, девочка, это невозможно, чтобы она слушала такие ужасные выражения.

— А чего он такого говорит? — испугался мужичок.

— Ругается! Со страшной силой.

— Ой, господи, перепугала. Подумаешь. Да нет, я не отрекаюсь, как меня выпишут, я его тут же и заберу. Тут же нельзя. Нормы санитарные. Видишь, вон, шваброй грязной Зинка машет. Два раза в день. Вот Кешке бы у нее школу пройти. Так, как она выражается, никто не может. Высший класс.

— Василий, а когда вас выписывают?

— Говорят, в субботу.

— Ну так вы к нам сразу и приходите.

— А куда ж я денусь, пиши адресок.

Люба достала блокнотик, вырвала листок и четким почерком записала подробный адрес.

— Вот.

— Ты погоди, красота, а чё говорит-то, меня не вспоминает?

Люба призадумалась: как понять, его вспоминает Кеша в нецензурных руладах или кого другого?

— По имени вас ни разу не назвал.

— Так меня никто по имени не зовет, — обрадовался пациент. — Я и сам забыл, как меня зовут. Скучаю я по нему. Прям как по младенцу. — Василий всхлипнул. — Ты ему привет передавай и водичку будешь наливать, песочку насыпь, он любит.

Обратно домой Люба не шла, а летела. Наконец-то! И все думала про песочек. Песочек-то к чему? Может, это у попугаев с пищеварением как-то связано?

— Сахар это, тундра, — объяснил дома муж.

Хорошо, что хоть не карга старая, подумала про себя Люба и насыпала в Кешину поилку сахарного песка.

Вася пришел в понедельник, поздно вечером. Гладко причесанный, в стареньком пиджачишке и видавшей виды сорочке с замахрившимся воротничком. Люба как раз открыла клетку, чтобы насыпать птице корм.

Кеша почувствовал хозяина сразу. Нервно переминаясь на жердочке с лапки на лапку, он неуверенно заговорил, почему-то слегка пришепетывая и коверкая буквы «ж» и «з»:

— Он, он? Не он? Не может быть! — Как только Вася показался в кухне, Кеша захлюпал: — Выпить не давали, паразиты проклятые. Ты им задай, чертякам. — И птица громко заголосила. С другой стороны клетки прослезился Вася:

— Родной мой, а уж я как скучал. Ты не волнуйся, уж я им задам, иродам. — И по-деловому повернулся к Любе: — А может, с клеткой отдашь?

— Отдам, отдам.

— А шаль? Ты ж шалью его накрывала. А то мне его не донести!

— Ни за что!

— Мам, не жадничай, пусть у Кешки память о нас останется. Он хороший, — тут уже заревела Юлька.

— Ой, да берите уже, — у Любы и у самой комок к горлу подступил.

Жалко было и одинокого Васю, и суетливую птицу, которая не знала, как ублажить своего хозяина, и на всякий случай решила обругать людей, которые ее пригрели.

Люба с Юлькой еще долго смотрели из окна вслед семенящему Василию с огромной клеткой, накрытой шикарным Любиным платком. Леша наблюдал молча, задумчиво покусывая дужки очков. Сколько прожил у них Кешка? Недели две? А ведь они прикоснулись, сами того не желая, к какой-то совсем другой жизни.

Люба погладила голову дочки, по обычаю поцеловав в макушку. Юля живо отреагировала:

— Мам, — просяще начала девочка и тут же подбежала к отцу в поисках поддержки.

— И даже не заикайтесь! Никогда!

Люба вытерла глаза и пошла готовить ужин. В квартире было необычайно тихо и как-то грустно.

Ну дела…