Журнальный мир

– Она к нему все-таки поехала!

– Как поехала?!

– Да так! С киногруппой! Все совпало! Съемки проходили как раз в том месте. Ну, недалеко… Километров сто. Так сто верст – не крюк!

– Она же еле живая!

– Думаю, никто не заставлял. Сама напросилась! В конце концов, у них общая дочь. Должна же она была ему хоть когда-нибудь рассказать!

– И как? Рассказала? Они встретились? Он-то что?

Истории из женской жизни. Я вовлекаюсь в них сразу и целиком. Всеми чувствами, мыслями памятью. В голове одновременно выстраиваются другие похожие, которые слышала раньше или проживала сама. Сочувствие и нежность, негодование и жалость – раскачиваюсь, как на скрипучих качелях, пока не закружится голова. Может быть, одной своей жизни мало? Нужно еще. Например, девять. Чем мы хуже фольклорных кошек?!

Подруги беднеют историями. Приходят фильмы. Как подметил Булгаков, «кинематограф у женщин – главное утешение». Только, последнее время, отчего-то режиссеры угощают не роскошной трапезой тонких впечатлений и острых эмоций – приглашают за пластмассовый стол с пластиковыми фруктами: «Да посмотрите же! Они так похожи на настоящие!» Внутренний Станиславский негодует, всплескивает руками: «Не верю! Не верю!» Вы мошенники, господа, верните деньги и время! А в ответ – цифры, картинки… Столько-то миллионов вложено. Пожалуйте: спецэффекты, трюки, компьютерная графика. Е 450 и глутамат натрия.

Сериалы? В некоторых есть естественные сюжеты, живые герои. Вглядываешься, вслушиваешься. Как через приоткрытую дверь коммунальной кухни.

– А у нас в квартире газ. А у вас?

– А нас ранили в живот. Вот.

Мне не хочется трагедий. И так кажется, что большой мир катится в тартарары:  вооруженные конфликты, экономические катастрофы. В маленьком мире не лучше: опять двойка, мужчин нет, денег нет, носить ничего. Не хочу слушать про Золушек и прочих Спящих Красавиц! Я выросла и точно знаю, что принцы женятся на принцессах, согласно политической ситуации и династическим требованиям.

Есть ли другое?! Где же они – простые понятные истории из простой понятной жизни?! Честно рассказанные, с узнаваемыми героями – такими, как мои знакомые и друзья (да будут они все счастливы!)

Ищущему – встречается.

Ветер прикоснулся ко мне. Не только ко мне – ко всем, кто сидел в зрительном зале, плыл по течению сюжета, влекомый движением внутренней жизни фильма, скользил в сгущенном киновоздухе к развязке, тонкой, как стекло. А земля Бурятии стала близкой без усилий и напряжения. Стала нашей. Главная героиня – родная, рыхлая, как холм белого песчаника, в кобальтовом платье и летней шляпе размером с небольшую спутниковую тарелку, в несуразных босоножках на иглах-каблуках – школьная подруга, сестра коллеги, соседка по даче… Казалось, мы с ней точно где-то встречались. Или мне рассказывали о ней.

– И как там твоя Юля? Как у нее дела?

– Знаешь, она с ним даже не поговорила. Приехала – его нет. Только брат. Сказал, через четыре дня, возможно. А там такая глушь! Автобус в город – раз в день. И то – бабка надвое сказала! В общем, осталась его ждать.

– С братом?

– Ну, конечно!

– Интересное кино!

– Ничего такого! Только разговаривали. Они же, по сути, родственники! В общем, на четвертый день он приехал, а у нее приступ! Гораздо тяжелее, чем раньше… До города ехать несколько часов…

– Господи! И как? Она выкарабкалась?

– Кто знает…

«Такое странное название для документального фильма, – думала я. – "Прикосновение ветра"… Скорее, оно для поэмы или стихотворения». А жаркий воздух степного лета бил по щекам, не сдерживаемый экраном, развевал одежду героини, заманивал в волшебную страну, где мужчины выводят лошадей на скачки и стреляют из лука. Было волнующе нежно те полтора часа, которые я прожила в другом, полу-документальном мире.

Незаметно так случилось, что кино стало духом бездушных порядков, сердцем бессердечного мира. Теперь оно – опиум для народа, оно пришло на смену религии, и теперь оно бередит или утешает, облегчает боль или дарит надежду. Юные и быстрые на впечатления готовы поглощать взвинченные краски, головокружительные спецэффекты и ходульные сюжеты до бесконечности, до той поры, когда станут взрослыми, и опытный ум, как усталая печень, будет отторгать недоброкачественную пищу.

Может быть, со временем на афишах, в киноанонсах будут ставить новый возрастной ценз: «30+», «кино для взрослых». И те, кому горько и одиноко, пойдут смотреть умные, тонкие, настоящие истории, показанные со вкусом, увенчанные нетривиальной развязкой. И все пришедшие в зал смогут чувствовать, как к их душевным шрамам прикасается ветер.