Журнальный мир

Персонажи Достоевского

Персонажи Ф. М. Достоевского — это в определенном смысле он сам, различные грани его собственной личности. Несправедливо больше знать и интересоваться произведениями искусства и их героями, чем их создателями (например, Дон Кихот нам ближе, чем Сервантес): «Великий художник, гений, да и всякий художник истинный, да и всякий человек, главное, — несравненно больше, глубже, неисчерпаемее любого из своих произведений, любого из творений рук своих»¹.

Достоевский глубоко проникал во внутренний мир своего героя и следовал его логике. Он «как бы вселялся в кожу другого человека, сливался со всем строем его психической организации и его душевного опыта и с художественным ясновидением устанавливал, что он будет чувствовать и как он будет поступать, и тогда, когда метался в самые неожиданные стороны и углы вопреки всякой логике»². Для характеристики своих героев писатель в своей «творческой лаборатории» использует богатый арсенал средств. На многообразие этих средств обратил внимание в свое время Л. С. Выготский³. В наши дни Е. С. Романова предприняла исследование таких психологических приемов, которые позволяют глубже понять мотивы поступков его героев и неоднозначность их личности. Автор рассматривает характеры и поступки героев, анализируя особенности их монологов и диалогов, связь внешних проявлений с внутренними переживаниями, особенности описания внешности, речь, имена, метафоры и сравнения, а также прямые наименования, отражающие свойственную человеку черту, обычно наиболее яркую; также описание пространства, в котором живут герои Достоевского⁴.

В творчестве Достоевского свыше пятисот тридцати основных персонажей, т. е. не только упоминаемых, но также имеющих имя и более-менее действующих⁵. Конечно, стремление обобщить многообразие персонажей возникало у исследователей творчества Достоевского неоднократно. Существует традиция рассматривать персонажей Достоевского в рамках психопатологии. В. Ф. Чиж, уже через четыре года после кончины Достоевского написавший книгу «Достоевский как психопатолог», отмечает, что Достоевский описал большее количество душевнобольных, чем какой-либо другой писатель в мире⁶. Из более чем ста персонажей, которых он подсчитал, около четверти — душевнобольные. В. М. Бехтерев в докладе, который он сделал в 1913 г., написал: «Гениальным чутьем и проникновенной художественной интуицией Достоевский наметил ясно и метко важнейшие черты болезненных явлений душевной жизни. Почти все разновидности психического страдания, классифицированные современной наукой, находят для себя яркие, выпуклые иллюстрации в его произведениях. Клиническая правда в большинстве случаев совпадает с данными художественного творчества Достоевского»⁷. Впрочем, сегодня психопатологический подход пытаются применить даже к безобидным детским сказкам и мультфильмам.

Более мягкий вариант психопатологического подхода — рассматривать личность персонажей как крайний вариант нормы. К. Леонгард (1981), разработавший типологию акцентуаций характера и темперамента, указал, что информация об «акцентуированных личностях», находящихся на грани нормы и патологии, в наибольшей мере имеется именно в произведениях Достоевского. Е. С. Романова называет персонажей Достоевского исключительными личностями. Люди благополучные, уравновешенные и не могли писателя занимать, поскольку только на краю пропасти можно понять, есть ли предел падению человека⁸. Как пишет А. Б. Криницын, «пока герой не странен, не из ряда вон, он для Достоевского незаметен, неинтересен»⁹.

Творчество Достоевского — особый мир высочайшей эмоциональной и интеллектуальной концентрации, гипернапряжения, где все сверх «разумной» меры: любовь, ненависть, физическая сила, благородство, подлость, бесчестие, бескорыстие¹⁰; где время максимально уплотнено, до нескольких дней¹¹, а персонажи говорят на языке «взбудораженной совести»¹². Действительно, Достоевский через тяжелые, экстремальные жизненные обстоятельства «просвечивает» внутренний мир, гиперболизируя его душевные движения. Поэтому его творчество так важно для психологии.

В связи с этим данный вопрос должен рассматриваться более широко — как представленность в творчестве Достоевского разнообразия вариантов личности. Проблема типологизации персонажей всегда относится к дискуссионным, и решение ее может иметь разные варианты. Исследователи неоднократно проявляли интерес к многообразию образов писателя, начиная с его современников, чему посвящены специальные исследования, и по-разному выделяли типы его персонажей. Так, Н. А. Добролюбов выделил два типа униженных и оскорбленных у Достоевского — «кроткие», смиряющиеся перед тяготами жизни, и «ожесточенные», протестующие против обстоятельств и своего ничтожного социального положения¹³.

А вот и современный взгляд на проблему. Л. В. Чернец, рассматривая типы персонажей в русской литературе XIX века, обращается в том числе к творчеству Достоевского, полагая, что главным основанием для отнесения персонажа к тому или иному типу является точка зрения самого писателя или авторитетного критика, выдержавшая испытание временем. Писатель обычно возвращается к «притягивающему» типу: у Достоевского это «двойник», «мечтатель», «подпольный человек»¹⁴. Писатель очень дорожил обнаруженным им типом «двойника», несмотря на отрицательные отклики критиков. Он писал брату Михаилу: «Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип, по своей социальной важности, который я первый открыл и которого я был провозвестником?»¹⁵.

Есть попытки определить типы в рамках одного произведения. Например, Л. И. Панкова, С. Шурыгина выделяют два типа в романе «Подросток»: отца и сына, «хищника» и «искателя правды»¹⁶. Е. Е. Нелипа выделяет типы в романе «Бесы» по критерию соответствия высшему идеалу (Христу): 1) «предтеча бесов» (предпосылка возникновения антигармонии); 2) сами «бесы» (мир антигармонии) — и распространители «бесовщины» как антибожественной идеи; 3) «попавшие под влияние бесов»; 4) «не-бесы» (мир гармонии) — персонажи с «иммунитетом» человечности (кротости, смирения, доброты и др. добродетелей); 5) не принадлежащие ни к одному из полюсов¹⁷.

В контексте всего творчества Достоевского присутствует ряд бинарных типологий, в которых выделяются два противопоставленных типа персонажей; критерии при этом выбираются разные. Это типы по критерию общественно-родовой ориентации: «родовой» (мать Раскольникова, Соня Мармеладова, Мышкин, Алеша Карамазов), «индивидуалистический» (Лужин, Рогожин, Ганя Иволгин, Иван Карамазов) и промежуточный (Раскольников, Митя Карамазов, Версилов) в типологии В. Н. Белопольского¹⁸; по критерию «стадии» общественного развития: «на стадии патриархальности» — «стихийно нравственный» (Соня, мать Раскольникова, Даша, Марья Лебядкина, Тихон в «Бесах», Лиза в «Подростке») и «стихийно безнравственный» (Свидригайлов, Рогожин, Ф. П. Карамазов); на стадии «цивилизации» — «теоретики-раздвоенные натуры» (Раскольников, Иван Карамазов, Ставрогин, Версилов) и «теоретики-дельцы» (Лужин, Смердяков, Лебядкин) в типологии Г. К. Щенникова¹⁹ (1978); смиренный (Соня Мармеладова, Мышкин, Алеша Карамазов) и гордый (Подпольный парадоксалист, Свидригайлов, Ставрогин) в типологии Н. В. Кашиной²⁰. Также выделены типы персонажей «с криминальной карьерой», «антропосоциальные типы преступников», с использованием метафор Достоевского: «человек-демон», «человек-машина», «человек-орудие», «человек-зверь» и «человек-паук», общая черта которых недовольство социальным существованием в царстве упорядоченной нормативности и периодическая жажда разрушения и хаос²¹.

Представляет интерес типология В. Г. Одинокова, который рассматривает типы персонажей Достоевского в их развитии на протяжении этапов творчества: от «мечтателя» в ранних произведениях к «подпольному» («Записки из подполья») и затем к «гордому человеку» (Раскольников), апогея достигающему в типе «беса» (Ставрогин). Также В. Г. Одиноковым выделяется тип «положительно прекрасного» героя (князь Мышкин), который развивается в «кроткого» (Алеша Карамазов)²². Каким образом типы связаны и в чем закономерность их взаимопревращения — этот вопрос остается открытым.

Р. Г. Назиров также, вслед за В. Г. Одиноковым, выделяет типы «мечтателя», в том числе его эволюцию, и «героя-идеолога» (начиная с «подпольного человека»)²³.

В раннем творчестве Ф. М. Достоевского рассматривается эволюция типов «маленьких людей», мечтателей, приживальщиков и др., которые воплощают «социально-психологическое несовершенство», являющиеся при этом этапом развития взглядов Достоевского в решении проблемы личности и в дальнейшем трансформирующиеся в более сложные типы героев-идеологов²⁴. Также в раннем творчестве Достоевского с опорой на три аспекта изображения и раскрытия характеров (социальный, нравственный, идеологический) выделяются следующие типы: «действующий реалист» (Макар Девушкин), «пассивный мечтатель» (герой «Белых ночей»), «разрушающаяся личность» (Голядкин), «протестующая невольница» (Варенька — «Бедные люди»), «власть имущие» (Мурин из «Хозяйки», Анна Федоровна и Быков из «Бедных людей» и др.), «преобразователи жизни» (Ордынов в «Хозяйке»); в произведениях Достоевского первых послекаторжных лет — два типа: «деспот» (Валковский, Жеребятников и др.) и «жертва» (Ихменев, княжна Катя и Алеша и др.)²⁵.

На основаниях «мир», «социум», «я» выделяются следующие (парные) типы эмоционально-ценностных ориентаций: эпика (Алеша Карамазов) — драматизм; трагизм (Раскольников) — юмор; героика (Кириллов) — инвектива; романтика (Иван Карамазов) — сатира; сентиментальность — цинизм (Петр Верховенский); ирония (Свидригайлов, Ставрогин)²⁶. Т. А. Касаткина использует понятие эмоционально-ценностной ориентации, считая его более точным, т. к. включает элемент внелогического, чувственного отношения к миру.

Можно видеть, что, несмотря на многие интересные попытки типологизации персонажей Достоевского, они не имеют единых оснований, поэтому нередко типы могут быть одновременно отнесены к разным категориям, и типологии «размываются», либо же они слишком общи. На пути к поиску адекватного типологического критерия находится Ю. Г. Кудрявцев (1979), обнаруживший «три круга» в произведениях Достоевского: событийное (сюжет), социальное (миропонимание): либерализм, социализм и нигилизм как системы взглядов героев, философское (мировоззрение): герои-«личности» (Тихон, Шатов, Кириллов в «Бесах») и «безличности» (Свидригайлов, П. Верховенский и все «бесы»), а также те, кто пребывает между ними (например, Ставрогин)²⁷.

В последнее время обозначается тенденция к уходу от типологизиции, к индивидуализации персонажей Достоевского, позволяющей подчеркнуть их психологическое своеобразие. Так, А. Б. Криницын пишет: «…Достоевский демонстрирует нам не тип, а атипичность. Изображая экстремальную исключительность, он хочет представить ее характерным типом и меняет местами крайность и норму»²⁸. А. Б. Криницын обращает внимание на противоречивость образов, наделенных взаимоисключающими чертами (центральные «герои-идеологи»). Их дополняют, с точки зрения автора, типы второстепенных персонажей — такие, как властная мать (генеральши Епанчина и Ставрогина), взбалмошная любящая красавица (Аглая, Лиза Тушина, Лиза из «Подростка»), добровольный шут из мелких чиновников или отставных офицеров (Голядкин — Лебедев — Лебядкин — Картузов — Снегирев, приближается к ним Трусоцкий).

Предложена классификация моделей построения образов героев у Достоевского в соответствии с различиями по функции и структуре. Второстепенные жанровые и сатирические персонажи называются наиболее близкими к общей романной традиции: Келлер, Тоцкий в «Идиоте», князья Сокольские в «Подростке», Максимов, поляки в «Братьях Карамазовых». Идейно-жанровые герои второго ряда наделены яркой характерностью и при этом способны к осмыслению идей: Порфирий, Мармеладов, Лебедев, Федор Павлович, Снегирев, Рогожин, Дмитрий Карамазов (преимущественно шуты-парадоксалисты и «страстные» герои). Отдельный ряд являют собой герои как носители положительного идеала, характеризующиеся общими чертами (отсутствием страстности и эгоизма) и потому упрощены: Соня Мармеладова, Мышкин, Алеша Карамазов. Также выделены идейные герои, философы-парадоксалисты, с определяющей чертой страстной духовной экзальтации: Раскольников, Иван, Кириллов, Ставрогин, Шатов. Герои представляют собой не характеры, а комбинации сильнейших переживаний, они утрачивают личные черты. При этом в каждом новом романе создается хотя бы один принципиально новый герой: «положительно прекрасный человек», «великий грешник», «подросток», «широкая русская натура» Дмитрия Карамазова. Наконец, делается вывод о том, что герой Достоевского, взятый в своем окончательном развитии, предстает перед читателем не как характер, или тип, а как «функция перехода идеи в событие»²⁹.

Ф. В. Макаричев также полагает, что типологизация редуцирует богатство образов Достоевского и предлагает «индивидологический» подход, не предусматривающий единого принципа классификации и ориентированный на синтетичность различных признаков в характере и поведении персонажей Достоевского, а также на стихийность выражения этих признаков³⁰.

Среди писателей, наиболее достоверно и подробно описавших все проанализированные нами типы личности, пальма первенства принадлежит именно Достоевскому, не имеющему себе равных в точности и подробности художественного изображения «вариантов жизни», причем всех описанных нами типов личности. Это можно объяснить именно богатством палитры Достоевского, гениально изобразившего переживания и поступки людей, для которых представляют ценность самые разные стороны бытия. М. М. Бахтин показал, что романы Достоевского представляют собой сложную многомерную культурологическую модель мира³¹. Тексты Достоевского являются «персонологической сокровищницей»: «стремясь к "сжатию", концентрации лучших идей, наблюдений, содержаний рефлексии и выражаясь в убедительном тексте, авторская персонологическая модель может "взрываться" множеством открытий и интерпретаций, углубляющих знание о личности³²».

Психологические типы Достоевского

Традиция типологии личности по критерию ее духовной направленности берет начало в эпоху Средневековья. По учению святых отцов, есть три степени ведения — противоестественное, естественное и сверхъестественное, в зависимости от того, где находится душа: в добре, зле или между ними. Каждой степени ведения соответствует свой способ: тело, душа и дух. Естество находится в переходном состоянии, так как человек не может полностью преодолеть тяготение плоти.

При первой степени ведения человек приписывает все, что происходит в мире, себе самому: «Когда ведение следует плотскому вожделению, тогда сводит воедино следующие способы: богатство, тщеславие, убранство, телесный покой, рачение о словесной мудрости, годной к управлению в мире сем и источающей обновление в изобретениях, искусствах и науках, и все прочее, чем увенчивается тело в этом видимом мире. (…) А по сим отличительным чертам ведение делается противным вере. (…) И оно именуется голым ведением; потому что исключает всякое Божественное попечение, и по причине преобладания тела вносит в ум неразумное бессилие и все попечение его совершенно о сем только мире»³³. Это возникает из-за постоянного попечения о теле в страстях, в озабоченности земным.

Вторая степень ведения — душевные помышления и пожелания. В свете естества свершаются пост, молитва, милостыня, чтение Божественных Писаний, добродетельная жизнь, борьба со страстями. Добрые дела совершаются с помощью Духа, но есть влияние тела. Здесь только путь, ведущий к вере. Это ведение дел — посредством телесных чувств, внешним образом.

Третья степень — степень совершенства. «…Человек утончается, приобретает духовное, и уподобляется в житии неведомым силам, которые служение свое отправляют не чувственно производимыми делами, но совершаемыми заботливостью ума. (…) Тогда внутренние чувства пробуждаются для духовного делания по тому чину, какой будет в оной жизни бессмертия и нетления»³⁴. Добро (полное, чистое) — только сверх естества! Естественно для человека быть противоречивым и тянуться к добру — к сверхъестественному, к Богу.

В Послании к Галатам апостола Павла разъясняется, что есть дела плотские — «прелюбодеяние, блуд, нечистота, студодеяние, идолослужение, чародеяния, вражды, рвения, завиды, ярости, разжжения, распри, соблазны, ереси, зависти, убийства, пиянства, безчинны кличи, и подобная сим» (Гал. 5, 19–21), а есть плод духовный — «любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22). Опираясь на это разделение дел человеческих, свт. Тихон Задонский определяет: «…1) что есть духовный, и что есть плотский человек. Духовный человек есть, который духовная мудрствует, плотская деяния умерщвляет, и плоды нового рождения показует, хотя и жену имеет, детей рождает, ружье носит, кавалерией украшается. Плотский человек есть, который по плоти живет, дела плотская творит, хотя бы рясою, клобукомимантиею покрывался, или наружным крестом украшался. <…> 2) истинный христианин <…> есть человек духовный, который миру сему прилепляется, но, оставляя его, ищет духовных и небесных благ; противу греха подвизается, и правыя, истинныя и сердечныя веры плоды, то есть добрые дела тщисятворити. <…> 3) ложный христианин <…> тот, который хотя Бога и Христа Сына Божия исповедует, и крещен во имя Святыя Троицы, но делами своими, как древо злое злыми плодами своими, себе не от числа христиан, но от числа язычников показует; как бо древо доброе от вкуса плодов добрых, так христианин от дел добрых познается; и как древо злое от вкуса злых плодов, так ложный христианин от злых дел показуется»³⁵.

В русской литературе Н. В. Гоголь первый открыл и изобразил отщепление внешнего существа от внутреннего, оболочки человеческого существа от ядра³⁶. Даже лицо у Гоголя — внешняя вещь. Этот феномен исследовал потом П. А. Флоренский, который, ссылаясь на гоголевских героев, говорил об отщеплении признаков от личности, отрыве лица от лика. Флоренский, различая лик, лицо и личину, охарактеризовал лицо как место борьбы телесного и духовного³⁷. Лицо — средний предел явленности личности. В нем много противоречий; лик как проявленность онтологии, осуществленное в лице подобие Божие, предельная явленность духовной сути личности; личина как низший предел явленности личности, когда ее идея извращается, затемняется, лицо цепенеет, отщепляется от личности. Таким же образом Флоренский рассматривает три типа личностного бытия или «типических разряда». Это типы с разной степенью духовной высоты в рамках одного и того же имени.

Прежде всего, можно выделить три большие группы персонажей Достоевского, с учетом понимания ключевой в личности духовно-нравственной сферы: духовно богатые, духовно противоречивые и духовно ограниченные, по степени ведения (сверхъестественное, естественное и противоестественное, по учению святых отцов). Духовно богатые и духовно ограниченные представляют дихотомию, положительный и отрицательный полюса континуума, тогда как духовно противоречивые занимают промежуточное положение. Каждый из этих трех типов включает в себя подтипы, по-разному характеризующие центральную духовную суть каждого типа. Здесь можно провести параллели с позицией А. Ф. Лазурского³⁸, в свою очередь опиравшегося на Н. О. Лосского³⁹, который считал, что не может быть типологии, единой для всех людей, и в своей концепции в русле психологии отношений на каждом уровне личностной зрелости (пассивно приспосабливающиеся к действительности, приспосабливающие действительность к себе и реализующие общечеловеческие идеалы «рыцари Духа») дал отдельную классификацию.

I. Духовно богатые вмещают в себя всю полноту личности. Среди персонажей Ф. М. Достоевского особое место занимают «чистые сердцем». Преп. Исаак Сирин говорит: «Когда можно сказать, что достиг кто чистоты? — когда всех людей видит кто хорошими и никто не представляется ему нечистым и оскверненным, тогда подлинно чист он сердцем»⁴⁰.

Именно князя Мышкина Достоевский имел в виду, когда намеревался изобразить «положительно прекрасного человека». Соня Мармеладова жертвует собой, своим женским достоинством ради семьи отца. Князь Мышкин всех жалеет, всем сострадает; отверженный жестоким миром, он, имеющий тонкую душевную организацию, уходит в безумие. Словами И. А. Ильина, роман «Идиот» — «это трагедия мирской бессильной доброты. <…> А сверх того, это чудесная повесть, идущая из метафизических глубин человеческого духа, о том, что происходит в нем, когда его захватывает и им руководит стихия Божественного»⁴¹. Князь Мышкин — «странный» для других человек, отличающийся смирением, кротостью, простотой, наивностью: «Львиное сердце у земной слабенькой мышки»⁴². Князь Мышкин «только наблюдает жизнь, но не участвует в ней»⁴³.

Портрет «Маленького героя» (из одноименного рассказа, первоначально «Детская сказка») намечен «пунктиром», но как прекрасны благородные порывы одиннадцатилетнего мальчика!

Реализация намерения изобразить всецело положительный тип, в котором так нуждается литература, осуществилась Достоевским в образах «народной святости»⁴⁴. Мужик Марей («Дневник писателя») и Макар Иванович Долгорукий («Подросток») — люди «из народа», цельные личности с «природной» святостью. Согласно И. А. Ильину, именно живая духовная сила русского народа — это то, во что прежде всего верит Достоевский⁴⁵. Монашествующие старцы, святитель Тихон («Бесы») и старец Зосима («Братья Карамазовы»), а также Алеша Карамазов представляют образы русского иночества. Архиерей Тихон и старец Зосима, пройдя непростой жизненный путь и достигнув внутренней гармонии и духовного видения, оказывают помощь людям духовным окормлением и укреплением. Алеша Карамазов, утешитель и примиритель, с детства наделенный прекрасными качествами, через жизненные испытания духовно крепнет в вере и переживании причастности к миру. «…натура Алеши прежде всего деятельна и одновременно с этим она также ясна и спокойна. Сомнения, даже чувственные страсти и способность к гневу — все есть в этом полном человеческом образе, и с тем вместе есть в нем какое-то глубокое понимание разностороннего в человеческой природе»⁴⁶.

Эскизность психологических портретов мужика Марея («Дневник писателя») и отца Тихона нисколько не умаляет их значимости и особой роли, которую они играют в становлении внутреннего мира окружающих, придавая духовно-нравственный вектор их становлению.

Достоевский дал «живые положительные образы», «русские христианские люди», решив эту труднейшую задачу⁴⁷.

II. Духовно противоречивые. В отличие от духовно богатых, представители данного типа погружены в пучину своего внутреннего мира и пребывают в противоречии с собой и миром. Данный тип личности охватывает три варианта сложных личностей, в соответствии с основными «силами души», или сферами психики, по преобладанию эмоционального, мыслительного или волевого компонента.

1. Гипертрофия эмоциональной сферы. В мечтателях сочетание глубины внутреннего мира, приводящего к безудержному полету мечты, и подчинения «року», «судьбе» приводят к напряженным и часто мучительным переживаниям. Бури во внутреннем мире проявляются в поведении лишь в решающие моменты жизни и неожиданны для окружающих, которые привыкли видеть их во внешнем бездействии. Мечтателей отличают склонность к самоанализу, богатое воображение, любовь к природе, сосредоточенность на грустных сторонах жизни; обратной стороной может быть эгоцентризм, непринятие ответственности. Свт. Феофан Затворник (2017) называет склонность мечтать главной немощью фантазии грешников, которые, удаляясь от действительности, видят вещи не в истинном их виде, а в призрачном, внешнем. Отсюда смятение, непостоянство мыслей. Человек заключается самовольной фантазией как бы в темницу и становится уязвимым для темных сил⁴⁸.

Мечтатель у Достоевского — частый персонаж ранних произведений, несущий «светлое очарование»⁴⁹. Он может быть влюбленным, но честолюбивым обязательно. Безымянный мечтатель («Белые ночи») трогательно поэтичен, прекраснодушен; он молод и может в будущем развиться в некий более определенный тип. Его внутренний мир полон неопределенности и туманных фантазий. «Подросток» — произведение зрелого писателя, но его персонаж Аркадий Долгорукий еще по-отрочески незрел; не случайно он, двадцатилетний, все еще «подросток». Аркадий мечтает «быть на первом месте» благодаря несметным богатствам и, пытаясь найти свое место в жизни, по своей житейской неопытности приносит много вреда другим.

В творчестве Достоевского есть персонажи, своеобразие которых может быть охарактеризовано как псевдодуховность, или искаженная духовность. Их стремление к достижению духовности без сознательных усилий, без глубокого внутреннего преобразования личности оттеняет истинно духовно богатых, наполненных Духом Божиим, Который есть любовь, смирение, доброта. Некоторые слишком ревностные хрис-
тиане могут себя узнать в этом образе, если упиваются своими «праведностью» и непогрешимостью в уверенности, что она дает им право на руководство окружающими. Таков Фома Фомич Опискин («Село Степанчиково и его обитатели»), приживал, который, прикрываясь мнимым благочестием, терроризирует всех в доме. В «Братьях Карамазовых» отец Ферапонт, старый монах монастыря, постник и молчальник, противостоит старцу Зосиме, как темное против светлого, псевдоправедность против истинной святости.

Архиеп. Роуэн (Уильямс) причисляет отца Ферапонта, снедаемого «злобой и гордынею невежды», к «бесам», одержимым «безлюбой самоправотой. То есть ложью. То есть стремлением упростить и демонизировать все богатство человеческого опыта, чувств и проблем»⁵⁰. Он выступает против старчества, считая его вредным и легкомысленным. В качестве прототипа назывались разные люди, в том числе монахи, интересовавшиеся духовной жизнью, внешне благочестивые, но не имеющие кротости, смирения и любви. Наиболее правдоподобное сравнение о. Ферапонта с валаамским монахом Евдокимом, о котором рассказано в жизнеописании оптинского старца отца Леонида. Несмотря на исполнение должного, душа его полна страстей, осуждения и зависти⁵¹.

2. Гипертрофия мыслительной сферы. Ф. М. Достоевский больше сосредоточивает свое внимание на тех прагматиках, чье поведение в значительной мере зависит от собственных логических умозаключений — схем мироустройства («рациональные мыслители»); добывание земных благ — устремление, свойственное многим персонажам, но не как самоцель. В «Братьях Карамазовых» дана подробная характеристика двух ярких мыслителей. Иван Карамазов запутался в паутине собственных логических схем и «обосновал» идею убийства отца. Смердяков, «карикатура на Ивана», продуманно и расчетливо реализует его идею.

3. Гипертрофия волевой сферы. По этому признаку можно разделить человека рефлексирующего, мало способного на конкретные действия, и человека волевого, деятельного. «Рефлексирующий» тип описывает созерцательного, склонного к самоанализу человека, погруженного в раздумья над отдельными сторонами бытия, над гармоничностью своих отношений с людьми и миром, вплотную подходящего к осмыслению жизни. Таков человек, у которого нет четкого представления о себе, своем назначении, жизненной цели, а его отношения к миру и себе двойственны, противоречивы из-за отсутствия цельности мировосприятия. Сложный внутренний мир не позволяет отнестись к жизни просто, но и к целенаправленному действию он не способен. Это классический тип русского интеллигента. Данный тип ярко представлен у Достоевского. Андрей Петрович Версилов («Подросток») — обаятельный, умный, сердечный человек, однако внутренне противоречивый. Это ведет Версилова к импульсивным поступкам, а его благородные идеи расплывчаты и туманны.

Второй вариант характеризует также человека со сложным и многообразным внутренне противоречивым миром, но, в противоположность предыдущему, весьма деятельного, однако со смутным представлением о жизненной задаче («деятельный»). Тип представляет Николай Всеволодович Ставрогин («Бесы») — законченный злодей, сильная личность с исковерканной душой, — главный вдохновитель и организатор нигилистов-революционеров и виновник многих бед и несчастий, ранее охарактеризованный как «попрыгун». И. А. Ильин говорит о нем: «Это человек внутренней силы воли. <…> И тем не менее поведение его не активно, а пассивно»⁵². И далее: «Бессилие веры и летаргия любви вызывают в нем, естественно, и паралич воли, вопреки потенциальному всесилию последней: он совершил бы нечто невиданное, если бы смог что-то полюбить или во что-то поверить»⁵³.

III. Духовно ограниченные. В противоположность духовно богатым и в отличие от духовно противоречивых, представители данного типа пребывают на периферии своего внутреннего мира («гипотрофия самости») или в его чрезмерной самозамкнутости («гипертрофия самости»). Понятия «гипертрофия» и «гипотрофия» являются антонимами. Однако если термин «гипертрофия» часто употребляется в переносном смысле, то «гипотрофия» чаще все же в своем первоначальном, медицинском значении. Тем не менее, по аналогии с гипертрофией как чрезмерным развитием, избытком каких-либо свойств, качеств, способностей гипотрофию можно рассматривать как недостаточное развитие определенных качеств.

В русской литературе тип «маленького человека», т. е. «обыкновенного», не отличающегося талантом или силой характера, занимающего невысокое социальное положение, появился в 20-30-е годы XIX века (Самсон Вырин из «Станционного смотрителя» А. С. Пушкина, Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели» Н. В. Гоголя). Первоначально общество увидело социальные аспекты бытия «маленького человека», несмотря на свою малость достойного внимания и сочувствия. Однако социологический подход лишь ограниченно раскрывает суть его внутреннего мира, которому свойственно отсутствие личной ответственности, («внешний локус контроля»), желание избежать свободы выбора и переложить принятие решения на другое лицо, что и характеризует его психологический портрет⁵⁴.

У Достоевского мы видим целую галерею портретов «бедных людей» — бедных не в силу внешних обстоятельств, а в силу внутренней пустоты. Это, как правило, герои ранних его произведений, в том числе Макар Девушкин («Бедные люди»), Семен Иванович Прохарчин («Господин Прохарчин»). Их отличает прежде всего духовная малость и бедность. На это обращают внимание многие исследователи творчеств Достоевского, отмечая их нетворческую, скучную и однообразную профессию, испытывающие страх перед жизнью⁵⁵.

Это продолжение традиции изображения «маленького человека» в русской литературе, а также значительный шаг вперед, поскольку Достоевский углубляется в духовные причины такого минимума личностного бытия. Макар Девушкин скромен и сострадателен, не без «нравственных сокровищ»⁵⁶; ранее он был отнесен к типу «задушевный собеседник», ориентированному на другое лицо. Господин Прохарчин, сочетание Скупого рыцаря и Башмачкина⁵⁷, также мелкий чиновник, прозябающий в бедности и во всем себе отказывающий, копит себе состояние, превзойдя Плюшкина. Если «задушевный собеседник» ограничивает свою связь с миром избирательным общением, то «тряпичник, или собственник» — предметами, ограждая ими себя от жизни. И. Ф. Анненский называет Прохарчина «сильнейшим психологическим символом», иллюстрирующим основную идею творчества Достоевского; одним из тех, которые были брошены мимоходом Достоевским, не придававшим им значения; не заметили ее и критики. Это повесть о человеке, который умер от страха — не смерти, а жизни, оказавшейся для него непосильной⁵⁸.

В творчестве Достоевского представлен также тип «сластолюбца». Аркадий Иванович Свидригайлов («Преступление и наказание») — помещик, у которого служила в гувернантках сестра Раскольникова, — по его собственному определению, «человек развратный и праздный», живущий по законам телесных побуждений. В образе Федора Павловича Карамазова-старшего («Братья Карамазовы») выпукло и даже карикатурно представлены все последствия жизни по законам телесных побуждений.

В рамках гипертрофии самости у Достоевского выделяются типы «гордецов» и «влюбленных». «Гордецы» отличаются преобладающим стремлением к самовыражению. «Я» и его раскрытие являются главной ценностью личности. Гордость, самодостаточность, целенаправленное самоутверждение прежде всего характеризуют таких людей. Двигателем личности выступает своеволие гипертрофированного «Я», стремление к доказательству его уникальности.

Свт. Тихон Задонский подробно перечисляет признаки гордости, суть которой желание власти и славы: «Знаки гордости суть: 1) высшим не покоряется; 2) равным и нижним не уступает; 3) гордость велеречива, высокоречива и многоречива; 4) славы, чести и похвалы всяким образом ищет; 5) высоко себе и дела свои превозносит; 6) других презирает и уничтожает; 7) ищет себе показать; 8) бесстыдно себе хвалит; 9) какое добро имеет, себе приписует, а не богу; 10) хвалится и тем добром, которого не имеет; 11) недостатки свои и пороки весьма тщится сокрывать; 12) в презрении и уничтожении быть не терпит; 13) увещания, обличения, совета не приемлет; 14) в дела чужие самовольно мешается; 15) сана или чести лишившись, и в прочем несчастии ропщет, негодует а часто и хулит; 16) следственно гордость гневлива; 17) гордость завистлива: не хощет бо, чтобы кто равен ей и выше ее был, равную или большую честь имел, но чтобы она во всем всех превышала; 18) гордость нелюбительна, ненавистлива. — Самолюбие же корень всех зол. — Итак, гордость есть начало и корень всякого греха»⁵⁹.

Подпольный парадоксалист («Записки из подполья») противопоставляет свое «Я» всему миру и оттого глубоко несчастлив. Родион Раскольников («Преступление и наказание»), совершивший убийство, чтобы «проверить» свою избранность, испытывает муки гордости и только впоследствии — совести, что оставляет надежду на нравственное перерождение. В трагедии индивидуалистического сознания неуправляемое «личное» доводит человека до черты, где самоутверждение его требует «преступания» другого⁶⁰. Но образ Божий в Раскольникове «противостоит самости и побеждает выдуманную им “наполеоноидную” теорию человеческой автономии»⁶¹.

Совесть свт. Иоанн Златоуст называет «неумолкающим обличителем», «который не может быть обманут или обольщен»⁶². Она постоянно напоминает о грехе как «свидетель греха», который находится внутри человека. Так, Ламеха никто не принуждал признаваться в преступлении, он сам исповедовал свой грех, сравнив его с грехом Каина и объявив о совершенных убийствах, и назначил себе наказание. «Не столько зла, говорит он, сделал я тем, которых умертвил, сколько самому себе, потому что подверг себя неизбежному наказанию, совершив непростительные грехи»⁶³.

«Влюбленные», поглощенные своими переживаниями, любят больше себя самого, самонадеянны и стремятся властвовать (прежде в нашей классификации «самозабвенно влюбленный эгоист» и «страстный любовник»). В силу эгоистической самозамкнутости в конечном счете они страдают сами и не приносят счастья другим. Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы»), легкомысленный нетерпеливый буян, склонный к разврату и пьянству, но искренний и простодушный, преображается в любви к Грушеньке. Катерина Ивановна Верховцева («Братья Карамазовы»), при всех ее самоотверженных порывах, прежде всего любит себя, и потому ее поступки вредят другим.