Колобок в Квадрополисе

Колобок в Квадрополисе

Сказка

в одном, трижды кубическом мире, в городе КвадрОполис жил да был Колобок. Жизнь Колобка сложно было назвать лёгкой и тем более сладкой. Ну, посудите сами, как жить круглому в мире, где всё квадратно–кубическое. Квадратные серые здания, с квадратными окнами, квадратные картины и каждая третья – Чёрный, Малевича… ну, конечно, квадрат. Квадратные сущности квадрату молятся. И лишь солнце, иногда улыбавшееся бедолаге, было единственной родной душой, в этом, проквадраченном до мозга костей, мире, в котором, в большинстве своём, жили квадратные Печенюшки, прямоугольные Крекеры и Тосты. Последние, к слову сказать, немного отличались от основной массы и считались кем–то вроде творческой интеллигенции. Правил этим квадратно–кубическим миром господин Пряник, неизвестной формы. Неизвестной потому, что его никто никогда не видел. В обществе он появлялся в сером, светонепроницаемом кубе. Через куб он общался и с огромной армией квадратных чиновников, выполнявших все его распоряжения и, не задавая лишних вопросов. В своё время, впрочем, был один, дефектный, подгоревший поэт–Тост, который от чрезмерного пребывания в тостере со временем начал задавать странные, глупые и, наверное, никому не нужные вопросы. Как рассказывают старожилы – его скормили квадратному голубю мира. Оставив только самую пригорелую корку, которой даже голубь побрезговал. Эту корку поставили на огромный чёрный постамент, конечно, кубический, на всеобщее обозрение, в назидание будущим поколениям, чтоб, как говорится, каждый сверчок знал, что квадратный голубь мира квадратным зорким глазом наблюдает за тобой и – смотри, не шали! А они и не шалили, некогда им было шалить. Все строили свои квадратные планы, на квадратную жизнь, квадратно мечтали и квадратно думали, а убогого круглого, как дурак, Колобка, чтоб не смущал население, было решено заточить в зеркальном параллелепипеде, зеркалами наружу, так, чтобы он мог всех видеть, но каждый взглянувший на него, видел бы себя. Сначала Колобка хотели тоже скормить символу мира, но светлейший Пряник, милостью своей, а может мудростью или хитростью, проявил великодушие к несчастному, и последнему сохранили жизнь. По крайней мере, так об этом сообщалось в квадратных новостях.

По решению кубического суда обоих нарушителей спокойствия – останки подгоревшего Тоста и параллелепипед с Колобком решили установить в центре знаменитой Площади Четырёх Углов, рядом с песочным фонтаном, у которого так любили собираться жители кубического мира.

И вот, в один весенний, солнечный день, когда большая часть персонажей кубического мира трудилась на благо кубического мира и, во имя процветания его вкуснейшества, на вышеупомянутой площади появилась некая фигура в сером балахоне с капюшоном. Незнакомец то и дело озирался, словно боясь быть замеченным. В руках его был какой–то свёрток, который он постоянно перебирал. Наконец решившись, он уверенным твёрдым шагом подошёл к зеркальному кубу, ещё раз посмотрел по сторонам и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, достал из–за пазухи золотой медальон с выгравированным штрих–кодом и поднял его над головой таким образом, чтобы солнечный луч, отражаясь от золотого медальона, попал прямо в центр куба. Едва золотой заяц коснулся определённой точки на зеркальной глади, послышалось приглушённое механическое жужжание, словно маленькие моторчики вдруг заработали, оживляя какой–то механизм. Неожиданно из центра куба, по поверхности из угла в угол, вышли белые лучи, разделяя одну из его сторон на четыре абсолютно одинаковых треугольника, которые откинулись от центра, едва лучи коснулись углов.

В кубе, прямо на полу, с невозмутимым спокойствием, в позе Колобка сидел Колобок и сквозь полуопущенные веки наблюдал за происходящим – за тем, как к кубу подошла какая–то фигура в странном балахоне, как передняя стенка четырьмя лепестками раскрылась, запуская в душное помещение свежий воздух и дневной свет. Фигура на пару минут замешкалась, взвешивая какие–то свои «за» и «против», и этого времени вполне хватило, чтобы Колобок опознал незнакомца.

Им оказался знаменитый Крекер Беккер – глава тайной полиции. Беккер презрительно посмотрел на Колобка, сплюнул и швырнул ему свёрток. После чего убрал медальон от солнца, и треугольные двери мгновенно захлопнулись.

Крекер облегчённо выдохнул и, ещё раз посмотрев по сторонам, поспешно удалился. И как раз вовремя, потому что на площади появилась делегация иностранных представителей, которые приехали специально для того, чтобы полюбоваться на это чудо, в таком не чудесном, кубическом мире. Но, подойдя к заветному кубу, они немало разочаровались, так как видели лишь отражение самих себя. Зато Колобок прекрасно видел этих рифлёно–изогнутых, называвших друг друга, насколько можно было расслышать, сквозь зеркальные стены – Чипс!

Когда они наперебой спорили о чём–то, то казалось, что это стая каких–то странных птиц прилетела навестить заключённого Колобка и говорит на своём странном птичьем языке – Чипс–чипс! Чипс–чипс–чипс!

Но сейчас этот забавный эпизод не особо занимал Колобка, так как он был полностью поглощён подкинутым с минуту назад странным свёртком. Он перебрал в уме с десяток самых разнообразных вариантов того, что могло быть в странной посылке и, в итоге решил, что лучший способ узнать что там – просто посмотреть.

Лёгким движением руки он подхватил свёрток, второй – ощупал, затем аккуратнейшим образом начал разматывать бумажные слои.

В свёртке оказался огромный складной нож, скорее, даже меч–складешок, изготовленный, казалось, специально для данного случая и пояснительная записка следующего содержания:

 

«Дорогой друг! Позволь мне обращаться к тебе именно так. Я знаю, сколько ты пережил и с ужасом думаю о том, сколько тебе ещё предстоит пережить из–за твоей необычной формы. Хорошо ещё, что удалось решить вопрос с голубем и, поверь мне на слово, это было не так уж и просто. Но идея переноса смертной казни на пожизненное заточение в камере одиночке была лишь первым шагом в моём, не буду скрывать, гениальном плане по абсолютно стопроцентному возвращению тебя в квадратные ряды нашего дорогого кубического общества.

Как всё гениальное, решение оказалось слишком простым, но немного болезненным. Так вот, друг мой, уже совсем скоро ты можешь выйти на свободу и получить все привилегии нормального гражданина. Но, разлюбезный мой товарищ, для того, чтобы стать обладателем всего вышеперечисленного и даже чуть большего, тебе всего–то нужно, воспользовавшись приготовленным для тебя инструментом, обтесать свои бока

Да, да – вот так, просто – обтесал себя и стал свободен! СВОБОДЕН!!!

Представляю, как ты сейчас удивлён и, может быть, с недоверием смотришь, на моё многомилостивейшее предложение. Если тебя мучает вопрос – кто, я? – то, поверь, это пока неважно. Для тебя я – могущественный друг. Больше тебе знать необязательно.

p.s. и, да, чуть не забыл. Послезавтра, в это же время, я лично навещу тебя, чтобы решить твою дальнейшую судьбу. Так что времени на раздумья у тебя предостаточно. Думай. Решай. Действуй».

Колобок ещё раз наскоро пробежался глазами по записке, посмотрел на приготовленный для него инструмент, на секунду задумался и разразился гомерическим смехом, сотрясаясь всем своим шарообразным телом, пока слёзы не потекли из глаз. В следующее мгновение Колобок уже рвал на мелкие части явно не устроившее его предложение, приговаривая:

Бока обрезать, да? Углы себе обточите драчевым напильником!

Затем, взяв огромный складешок, открыл его и, проверив остроту ножа, удовлетворённо хмыкнул.

В голове его уже зрел фатальный чёрный план. Мысли, рождаясь, выпускали на свободу клубы обжигающе светящегося дыма. Будто в холодной чёрной липкой вязкости, взрываясь, начали распускаться красные астры.

Он пристально всматривался в глаза собственному отражению на металлической глади орудия возмездия, пытаясь в мельчайших деталях смоделировать будущую встречу с могущественным господином. Судя по запаху имбиря и корицы, каллиграфическому почерку и изысканно–наглым оборотам речи, у Колобка практически не было сомнений в том, кто являлся автором письма. Да и Беккер не простой холуй, чтобы прислуживать кому попало. Вопрос – как заманить эту имбирную птичку в свою зеркальную клетку, не вызвав подозрений, и опустить на сладкую шею острый, как бритва, меч. Навряд ли Пряник подпустит к себе близко, если не будет уверен в своей безопасности процентов на девяноста девять.

На самом деле Колобок остро чувствовал как нужно поступить. Он почувствовал это сразу после прочтения записки, просто не хотел признаваться себе в этом, так как решение было очень и очень непростым, но в то же время – проще некуда, и это буквально разрывало его на части. Продолжая искать какие–нибудь другие варианты, по возможности, менее болезненные, Колобок не заметил, как наступил вечер. Площадь снова ожила десятками прогуливающихся вдоль фонтана жителей КвадрОполиса.

Из раздумий Колобка вывел стук в зеркало. Прямо перед ним, по ту сторону зеркальной стены, стояло юное создание – очаровательная белокурая Тостинка и, постукивая маленьким кулачком по зеркалу, казалось, смотрела прямо на него, покачивая головой, как бы предостерегая от чего–то. Их взгляды встретились, и зеркальный узник почувствовал какое–то неестественное для их мира любопытство, и что–то ещё, что–то неопределённое и не поддающееся описанию и какой–либо интерпретации, но с так знакомыми Колобку оттенками жалости. Жалости?

Колобок опустил глаза, решив отложить поиск варианта, хоть чуть–чуть менее ужасающего и радикального.

Утро вечера мудренее! – сказал он сам себе, стараясь отстраниться и, по возможности, уснуть.

А красавица у стенки, казалось, не собирается уходить и как будто что–то или кого–то видит. Бред конечно. Кого она могла увидеть в зеркале, кроме собственного отражения и отражения внешнего мира… Но… Кто его знает…

 

Рассвет обрушился на Квадрополис проливным дождём и сотнями сумасшедших барабанщиков разбудил будто на мгновение уснувшего Колобка. Отчего–то хотелось плакать навзрыд, орать, до хрипоты или, став частью этого куба, разорваться на миллиарды отражающих всю квадратность этого мира, протестующих осколков!!!

В этом эмоциональном торнадо, разметавшем в разные стороны даже намёки на рациональность, благодаря только неимоверным волевым усилиям, Колобку всё же удалось по крупицам собрать в кулак остатки здравого смысла.

Так, спокойно. Ты, сможешь. Ты, всегда мог и сможешь сейчас. Главное, не пороть горячку. Что мы имеем, так сказать, в сухом остатке?

Какой–то сладкий тиран, именующий сам себя – Божественным вкусом, сделал тебе унизительное, во всех смыслах, предложение и единственный способ добраться до него, чтоб потребовать сатисфакции, это принять его предложение. Только добровольно став кубом можно получить возможность отомстить за себя, за склёванного поэта, за других, тех, что в страхе расправы просто молчат, но думают не квадратно. Пусть не кругло. Пусть треугольно, овально, многогранно, спиралеобразно. За всех инакомыслящих. Ведь не может быть, чтобы все были одинаковые!!! Все, как все, и лишь один Колобок – урод…

Ему вспомнилась юная Тостинка, всем своим видом умоляющая: «Нет! Пожалуйста, только не это!!!» Интересно, от чего она предостерегала? Или всё это лишь плод воображения утомлённого сознания, и прелестное создание просто так крутила головой, допустим, в такт какой–нибудь тихой музыке, не слышимой Колобком через стены его зеркальной темницы?

 

Ливень закончился почти мгновенно, как будто кто–то закрыл огромный душ, решив, что мир теперь чист, можно запускать ласковое утреннее солнышко и, пропустив через призму небесного чуда, превратить его в радугу. Радугу, под которой не нужно думать ни о какой мести, под солнышком, высвечивающим любые тёмные мысли. Жаль, что через зеркальные стены радуги не видно, да и солнышко заметно едва.

А что, если вся эта затея, с якобы помилованием, лишь хитроумный обман, с какой–то неведомой Колобку целью? Интересно, какой интерес у Пряника? Для чего он затеял всю эту авантюру? Мысль, что из чувства глубочайшего сострадания, сразу показалась абсурдной, а факт близкого соседства с трупом Подгорелова подсказывал, что дело пахнет какой–то изысканно–грязной интригой.

В это время в тайной комнате шикарной резиденции его величества наивкуснейшего, всемилостивейшего и, бесспорно, мудрейшего правителя всех квадратно–прямоугольных (по крайней мере, так записано в кубической конституции) проходили тайные переговоры, а точнее обсуждалось пари между кем–то в балахоне с капюшоном и кем–то, сидящим в бледно–сером кубе.

Видите ли, Ваше Наикубейшество, при всём уважении к вам и вашему гениальному плану, мы имеем дело не с простой третьесортной печенюшкой, а с тем, кого выскребали по сусекам и выметали по амбарам. Не думаю, что он, вот так просто, лишит сам себя всех своих округлостей.

Ах, Беккер, Беккер. Думаю – вы идеализируете, нашего подопечного и переоцениваете его уникальность. Впрочем, для сентиментального старика вы ещё не совсем потеряли нюх. Я и не утверждаю, что всё случится – так, просто. Напротив, я намериваюсь, чтобы всё случилось как можно сложнее и запутаннее. Как будто бабка, вязавшая носок, забыла, что у неё живёт маленький шкодливый котёнок, и прикорнула, оставив шалуна наедине с его любимым развлечением. Я устал от тривиальности. Тем более на кону ваша пенсия.

Утроенная!

Только, если вы, мой дорогой Беккер, окажетесь правы.

Меж тем обычные жители КвадрОполиса были далеки как от коварных планов правящей верхушки, так и от невыносимости сделать выбор и невозможности не делать его Колобком, провинившимся перед этой квадратной жизнью лишь самим фактом своего неквадратного рождения.

Было уже далеко за полдень. Конец рабочей недели. Многие возвращались после трудового дня домой, в свои уютные квадратные гнёздышки, к своей любимой квадратной рутине.

Колобок же лежал на спине и… Нет, ну всё же, в шарообразной форме есть свои явные преимущества. Например, если лечь на спину, а ноги поднять перпендикулярно по отношению к полу, то можно превратить себя в забавное кресло–качалку. А если долго объяснять себе, почему ты принял то или иное решение, в верности которого ты практически не сомневался…

А Колобок раскачивался, лёжа на спине и небрежно держа в руках нож–кладенец, наблюдал, как на никелированном лезвии забавно меняется картинка отражения. Он уже знал, как всё случится. С первыми лучами солнца он начнёт резать себя, срезая всё то, что выделяло его из толпы. Ему непременно хотелось последний раз встретить рассвет с полным арсеналом всех своих округлостей. Попрощаться с солнышком будучи Колобком, но не Кубиком. Но, для начала… для начала нужно как–то пережить эту страшную ночь и не сойти с ума от эмоционального напряжения. Перед глазами проплывали образы прошлого, уводя его всё глубже и дальше, по ретроспективе воспоминаний, пока, наконец, почти провалившийся в сон Колобок не почувствовал тёплые руки старой бабушки, раскатывающей его по усыпанной мукой чёрной тверди стола, а где–то невдалеке хрипловатый баритон деда, ворчащего что–то про

неурожайный год… Потом окно. Ветер. Тропинка. Воля. …

А в небе уже вызрели первые звёзды. Колобку показалось, что он вышел из гипнотического транса, в который сам себя погрузил, в состоянии необычайной лёгкости, будто все предстоящие трудности, выпали не на его долю, да и не трудности это вовсе – просто картинки в калейдоскопе жизни и стоит хоть чуть–чуть повернуть калейдоскоп – картинка непременно изменится. И, вообще, он ветерок, весенний, тёплый, лёгкий ветерок. Он закрыл глаза и представил, как вылетает в ночь. Как бродит в саду распускающихся звёзд и… совершенно неожиданно, в его видение, вломился огромный серый куб, чуть не разрушив серебряную тонкость, хрустальный звон и свежие бутоны новорождённых галактик. Но Колобок не испытывал больше к нему ни ненависти, ни страха, перед тем, что он может принести, лишь немного грусти, тёплой светлой грусти. Он улыбнулся кубу и, распахнув объятия рук, прошептал: «Всё хорошо. Больше нечего бояться. Теперь, всё хорошо. Выходи, уже можно».

По всему кубу пошли волны ряби, как по экрану телевизора, от которого отсоединили антенну. Он весь затрясся, а изнутри послышался странный скрежет и шум. Куб начал менять цвета с частотой стробоскопа – чёрный, лиловый, красный, бирюзовый, пурпурный… пока, наконец, не вспыхнул ярким светом. Затем свет начал колебаться, как пламя свечи на сквозняке, и, превратившись в бабочку, оторвался от куба. Бабочка пролетела над звёздными цветами, не решаясь присесть на какой–нибудь из них, потом подлетела к Колобку и села ему прямо на нос.

Чтобы рассмотреть бабочку, Колобок вынужден был свести глаза к носу, отчего картинка раздвоилась и потеряла некоторую резкость. Продолжая смотреть на двух бабочек, плавно покачивающих крыльями, Колобок улыбнулся всем своим существом, и его улыбка тонкими золотыми вибрациями материализовалась в светящуюся маленькую точку, как раз между бабочек. И, чем больше он улыбался, чем больше излучал тепла, тем больше становилась золотая точка. Затем в точке начали проявляться какие–то знакомые очертания, знакомые, словно эхо стука его собственного сердца, сердца, задававшего определённый темпоритм роста золотой точки. И вот на него уже смотрело лицо юной Тостинки. На этот раз лицо было абсолютно спокойное. Тостинка ласково улыбнулась и одобрительно качнула головой. А Колобок почему–то заплакал, вытекая из глаз светящейся влагой, пока не вытек весь.

Проснувшееся солнце осветило параллелепипеды древнего города. Города, спящего квадратным сном. Города, очевидно заслуживающего сладкой тирании какого–нибудь Пряника. Города, скормившего своего поэта квадратному голубю мира. Но, где–то, в самом его сердце, на площади четырёх углов, возле песочного фонтана, у которого так любят собираться жители Квадрополиса, стоял абсолютно пустой зеркальный куб.

 

26 марта 2017 года