Журнальный мир

Наталья Морозова

МОЁ ДАЛЁКОЕ ДЕТСТВО

Пришла весна, резко потеплело. Наконец-то дождались ледохода и спада воды в Томи. Ну теперь осталось ждать недолго до установления понтонного моста. На зиму его разбирали, и через реку автобусы ходили по льду. Пассажиров высаживали, приходилось бежать, догоняя автобус. Зимой к дедушке с бабушкой в Тимирязево всегда ездил отец. Мы с сёстрами успевали за долгую зиму очень соскучиться и с нетерпением ждали лета.

Наконец настал день, когда вся семья в полном составе собралась в гости. Время тянулось бесконечно, как долго мама собирает сумку, ну, конечно, едем на все выходные! Долгая дорога до центра на скрипучем троллейбусе, потом надо штурмом брать автобус № 120. Как правило, за город едут старенькие, воняющие бензином автобусы.

Я всегда плохо переносила дорогу, и, если удавалось, то вся семья дружно проталкивала меня к окошку, ближе к свежему воздуху. Как только автобус сворачивал с центрального проспекта на Московский тракт, начиналось самое мучение. Асфальт заканчивался, и дальше дорогу народ называл трюх-брюх. Трясло немилосердно до самого моста. По мосту ехать было интересно, автобус сбавлял скорость и медленно двигался по понтонам. На каждом креплении стыков трясло и скрипело, все пассажиры смотрели в окна, а дети радостно считали, сколько стыков позади.

Поста ДПС ещё не было, просто автобус повернул направо и поехал параллельно реке. На первой остановке левобережья выходило много пассажиров. Это дачники разбредались по многочисленным тропинкам. Остановка так и называлась – Тропинка. Вдали виднелись дачные домики. Стена соснового леса всё ближе и ближе. На остановке «Посёлок Тимирязево» пассажиров стало ещё меньше, а следующая – «Поворот», это наша.

Вся семья с удовольствием выходит на свежий воздух. Автобус, на котором мы приехали, поворачивает и начинает подъём в гору. Идём через лесок, попутно собираем мелкие цветочки – подарок для бабуси. Шуршит трава под ногами, и пружинит толстый слой сосновых иголок. Очень много сосновых шишек. Выходим к посёлку Дачный городок, на улицу с красивым названием Зелёная. Лет до двенадцати я была уверена, что называли её так исключительно потому, что там находился магазинчик, весь покрашенный в зелёный цвет. Остался проулок, и вот улица Деповская.

Все прибавили шаг, уже виден голубой штакетник и четыре тёмно-зелёных кедра. Мы с сёстрами побежали, опережая родителей. Скорее, скорее, вот и калитка. Ура! Приехали!!!

Бабушка, как всегда, в летней кухне, ждёт внучат, уже готовит обед. Улыбающийся дед выходит на крыльцо. Нам разрешают разуться, долой сандалии и гольфы! Взрослые обговаривают какие-то дела, в которых деду нужна помощь отца, но нам это не интересно, мы убегаем на огород, посмотреть, есть ли ягода.

Набег на ягоды прерывает зов бабушки к обеду. На веранде уже накрыт стол и разливают простоквашу по тарелкам. Это блюдо приветствуется в жару. Бабушка к нашему приезду сквасила молоко, и держала простоквашу в подполе. В тарелки кладут зелень, сваренные вкрутую яйца и огурцы. Простокваша густая, явно не из магазинного молока. Взрослые говорят о делах, мы с сёстрами едим молча. Уж очень вкусный обед!!!

После обеда дед с бабусей прилегли отдохнуть, мама пошла мыть посуду в летнюю кухню, а нас посылают играть, чтобы не шумели дома. Нам выдали коробку с игрушками: посуда, совки и формочки для песка. Примерно час мы выдерживаем тихое ковыряние в песчаной завалинке, потом идём смотреть клубнику, дёргать ещё мелкую морковь и жевать сладкие, молочные стручки гороха.

После обеденного отдыха дед с отцом что-то пилят, стругают доски рубанком. Нам, конечно, интересно, и постепенно все трое просачиваемся в дровяник, где у деда верстак. Самое интересное – покрутить ручку точила. Если сильно раскрутить, оно начинает довольно громко гудеть, что нам очень нравится. Уловив момент, когда в сарае никого нет, усиленно крутим по очереди ручку. Мужчины заняты постройкой балагана на огороде, и нас бабушка выпроваживает. Набрав кудрявых стружек, со смехом выскакиваем из сарая.

После вечернего чая нам расстилают постель на полу, приятно, особенно удобно спать на тулупе. Мы не привыкли так рано ложиться, но деваться некуда. Нет привычного шума машин за окном и гудения запоздалого троллейбуса. Зато соседские собаки ведут вечернюю перекличку, под неё и засыпаем.

В воскресенье, закончив столярные работы, отец ведёт нас в лес, на прогулку. Выходим через заднюю калитку, и сразу нас встречает тёмный сосновый лес, затем широкая просека. Отец объясняет, что это пожарный проезд для машин, что лес поделен на сектора.

Набрели на заросли ягоды, черники и костяники. Пока ели, рядом зашуршали кусты. Подняв глаза, мы забыли о ягоде! На нас смотрела громадная голова лося! Разглядев нас, он с шумом развернулся и зашагал через кусты, высоко поднимая ноги-ходули. Впечатлений об этой встрече нам хватило надолго!

В течение лета приезжаем к бабушке с дедом несколько раз. Балаган достроен, и мы устраиваемся в нём играть и поваляться. Став старше, помогаем в огороде. Пасынкуем помидоры, развозим на тачке по огороду чернозём или торф.

Земля в Тимирязево песчаная и требует постоянного ухода и подкормки. Что только не росло у деда в огороде! Он всерьёз выводил новые сорта помидоров и картофеля. Вёл обширную переписку с садоводами не только Союза, но и из-за границы. Из Японии выписал низкорослый вид вишни, чтобы укрывать её от мороза зимой было не сложно. Она хорошо принялась, и ягода была очень вкусная. Бывало, наешься её прямо с куста, уже глаза не глядят, а мимо идёшь – и снова рука тянется. Дед всегда говорил, чтобы косточки не кидали где попало, но весной по всему огороду проросли следы нашего непослушания. Ворча, он собрал все ростки и пошёл вдоль улицы, раздавая соседям. Думаю, у многих осталась эта память о наших старичках.

Когда построили мост через Томь, стало удобно круглый год ездить в гости. Правда, зимой мы редко выбирались – учёба, да и дни короче. Тогда требовалась другая помощь. Откидать снег, принести дрова в дом. Позже, уже после смерти деда, бабушка выращивала только самое необходимое. Много ли одинокой старушке надо.

Сейчас, рассматривая старые фотографии, вспоминаются только жаркие солнечные дни. Казалось, что и дождей не было. Наши следы на горячих песчаных дорожках, шум леса за забором участка, любящие дедушка с бабушкой…

Такие милые сердцу воспоминания!

Анна Осинина

Сказ Дедушки Кедра

Шумит, волнуется сибирская тайга, словно море, зелёная. Разговаривают меж собой деревья, новости разные друг дружке передают да молодь учат.

В середине молодого кедрача старый столетний Кедр стоит, молодым сказы сказывает. Вот и мне довелось подслушать сказ один, легенду. А я вам её перескажу.

Было это давно-давно, во времена незапамятные. На отрогах Васюган-болота, что в глубине земли нашей Сибирской раскинулось, за глухими урманами таёжными укрывалось ханство невеликое. Как звалось то ханство, безвременье из памяти выкинуло. Но о народе, что там жил, время память сохранило.

А жил в нём народ мирный да трудолюбивый. На чужие земли не зарился, но и свои защитить мог. Земли же были богаты зверьём пушным, чьи шкуры выше золота ценились. И правил тем ханством могучий хан-богатырь Бакейчар.

Не только пушниной ханство славилось. А ещё и богатырями могучими и красавицами писаными. И краше всех была дочка ханская: белокожа, лунолика, брови – два чёрных соболя, губы – алая малина, щёки – два румяных яблочка, носик аккуратный, чуть вздёрнутый, глаза тёмно-синие, что вечернее небо. Вот за цвет глаз и получила она имя своё – Синеглазка. Четыре косы чёрными змеями вдоль спины до колен свисают.

Да не только красотой Синеглазка славилась. Была она целительницей известной. Да не слабосильной, а могутной – любые хвори излечить могла. А всё потому, что дружбу с растениями водила, душу их понимала, тайны их ведала. Знала, у какого растения от какой хвори Силу попросить.

Была у неё тайна – могла Синеглазка любым растением оборачиваться. И знал эту тайну лишь один человек – Садовник. Молодой красавец, да не богатырского сложения. Любовь была меж ними крепкая, взаимная. Но знали они, что никогда им вместе не быть.

Каждый год в день солнцестояния летнего в одном из ханств праздник Солнца устраивался. На этом празднике состязались в единоборстве, силе, ловкости и меткости богатыри молодые да неженатые. Девушки красоту свою напоказ выставляли, рукоделием соперничали. А после праздника обручались, и в пору осеннюю свадьбы играли.

Подошла очередь Бакейчару праздник устраивать. Со всех сибирских ханств, ближних и дальних, приехали ханы, своих богатырей привезли. А соседний хан привёз трёх сыновей. В состязаниях-то только младший участвовал, а два старших сына уже женаты были, но ещё себе жён решили присмотреть.

Три самых долгих летних дня состязания богатырские проходили. Из лука богатыри стреляли, между собой боролись, камни тяжёлые поднимали и, кто дальше, бросали. Да невест себе высматривали.

Приглянулась Синеглазка на беду старшему сыну хана-соседа. Да только вот он уже имел двух жён. Какой же хан свою единственную дочь третьей женой отдаст? Вот и Бакейчар ни в какую не согласился. Молодая ещё, сказал, погуляет пусть. Тогда задумали соседи дело недоброе – силой Синеглазку увезти. Выбрали момент и похитили дочку Бакейчара.

Осерчал Бакейчар, погоню отправил. Двенадцать холостых богатырей, сынов ханских, кинулись похитителей догонять. А Бакейчар обещал тому, кто домой Синеглазку вернёт, отдать её в жёны.

Но не скоро погоня продвигалась. По урманам-то не шибко разгонишься. Всё ели да пихты чуть ли не вплотную стоят, под ногами болотина чавкает. Чтоб урман пройти, тропы знать надобно. Чёрная тайга – она такая. Заблудиться в ней легче лёгкого. И до помощи не дозовёшься, не докричишься – все звуки глушатся. Да ещё шаман соседнего хана камланием своим все тропы перепутал.

А Синеглазка, запертая в кибитке паланкина, сидит, горюет, что не видать ей более родителей своих заботливых да Садовника доброго да ласкового. Когда поняла, что не дождаться ей выручки, обернулась кустиком меленьким. В дороге слуги решили проверить, почему девушка молчит, ни есть, ни пить не просит. Паланкин на землю опустили, кибитку открыли – а там нет никого. Лишь в углу какой-то кустик неприглядный валяется. Выкинули они тот кустик и тревогу подняли.

Смотрит хан – нет Синеглазки. Шаман бубен взял, стал вокруг паланкина камлать. Покрутился, повертелся вокруг да около и заявил, что девица растением каким-то обернулась. Поискали, поискали, да не нашли ничего. Не знали вороги, какое растение искать надо. Разозлился хан, да в сердцах и наложил на Синеглазку проклятие: «Чтоб тебе на веки вечные оставаться тем, во что обернулась!». Так и ушли ни с чем.

А Садовник не отчаивался. Пошёл один на поиски возлюбленной своей Синеглазки. Он, как и Синеглазка, с растениями крепко дружил, все нужды их понимал. И они к нему по-доброму относились. Ели ему направление указывали, пихты тропы посуху открывали. Дошёл он до того места, где ханские слуги кустик выбросили. Стал вокруг осматриваться, приглядываться, да не нашёл ничего. Тогда он потянулся к растениям Силой своей, тут Синеглазка ему и отозвалась. Присмотрелся Садовник, а в звериной норе кустик необычный виднеется, да две ягодки на нём парочкой висят, синие, как глаза возлюбленной его. Вынул он из норы необычный кустик и назад пошёл.

Принёс Садовник к Бакейчару кустик-Синеглазку. Шаман над кустиком покамлал и сообщил, что на Синеглазку наложено заклятие навечно. Погоревал Бакейчар, погоревал, да дочери любимой не вернёшь. Велел он Садовнику кустик в саду посадить, да должным образом ухаживать.

Садовник и сам, без приказа, делать это стал – ухаживать за своей возлюбленной. А кустик на доброту и заботу откликнулся, разросся, обилием и вкусом ягод людей стал радовать. И сила в нём целительская проявилась, как в самой Синеглазке была. В каждой ягодке, в каждом листочке, в коре и корешках.

И не только лечило это растение. Девушки от ягодного сока хорошели, юноши богатырской силой наливались, люди взрослые о старости забыли. Садовник ягодки собирал да сеянцы выращивал. Каждый кустик, как своё дитё, обихаживал.

Давно это было. Так давно, что уже и быльём поросло. А урманы все дорожки и тропинки перекрыли к ханству Бакейчара. Где оно? Вот поди теперь узнай. Но кустики Синеглазки то тут, то там находить стали. Люди ягоду эту жимолостью назвали. А реку, что когда-то через ханство Бакейчара протекала, Бакчаром наименовали.

Вот такой сказ-легенду подслушала я, отдыхая под старым кедром. Прав Дедушка Кедр – велика целительская сила жимолости. Изучили учёные жимолость и признали её чудодейственной. Чего только не лечит удивительная жимолость – всего и не перечесть. Одним словом – здоровье сберегает. А здоровый человек всегда выглядит молодо. А молодость и красота вместе об руку идут.

Подслушала и пересказала вам сказ Дедушки Кедра бабушка Нюра.

Алексей Тюгаев

ЛЕГЕНДЫ РОДНОГО КРАЯ

Со дня своего сотворения людям свойственно давать имена всему, что их окружает. Мы даём имена детям, называем улицы, города, горы и реки – в честь кого-то или чего-то, при этом часто не оставляя потомкам «ключа» для расшифровки очередного названия. Которое прочно входит в нашу жизнь, нередко со временем теряя историю своего происхождения, всё больше обрастая слухами и вымыслом. Так случилось и на моей малой родине, где у всех на слуху озеро «Дарьюшкино», «Светлый мыс», «Царские ворота» и многое другое, каждое название, имеющее свою историю.

Раскинувшись на правом берегу речки Ягодной, на заливных лугах, в километре от Леботёра, озеро Дарьюшкино, летом питая своей водой протоку, во время половодья сливается с ней в единый бескрайний массив. Сейчас уже сложно сказать, когда и кто дал ближайшему к селу озеру такое название, и даже версий существует целых три. По одной из них, в некогда безымянном озере из-за несчастной любви свела счёты с жизнью отвергнутая девушка Дарья. По другой, в 30-е годы прошлого века одна из коренных жителей села остячка Дарья за рыбной ловлей проводила на нём всё своё время. Однако есть и третья легенда, согласно которой той самой рыбачкой являлась без вести пропавшая жена одного из сынов известного алтайского купца Адриана Винокурова. В 1918 году, после расстрела «врага революции», её вместе с остальными неблагонадёжными жителями города Камень-на-Оби отправили на землю Томскую, для определения в спецпоселение в глухой тайге. И лишь чудо помогло ей сбежать во время пути и обосноваться под чужим именем в нашем селе.

В поисках разгадки следующего названия мне пришлось отправиться ещё дальше в луга, туда, где находились ещё два озера – «Большой и малый Леботёр» и «Остяцкое». И если в честь первых и было после революции 1917 года, переименовано наше село, то с Остяцким, по легенде, история произошла другая. Когда-то, на заре становления села, жил на берегу остяк Юхор (Егор). Ставил сети, ловил рыбу, поклонялся духам воды и леса и не признавал другой власти. Так продолжалось до тех пор, пока не появились первые артели и колхозы, вбиравшие в себя всех окрестных жителей. Именно тогда Юхор, не желая идти вопреки новой власти, собрав свои нехитрые пожитки, навсегда ушёл от мира, поселившись на берегу этого самого озера.

Но самой необычной тайной окутана история, связанная с грядой холмов «Светлый мыс». Согласно легенде, когда-то на одном из них росли гигантские кедры, вершины которых терялись в облаках. Под их сенью обитал со своей шайкой разбойник Владимир, не дававший покоя ни жителям окрестных сёл, ни путникам. Дисциплина внутри его банды была настолько строгая, что однажды в доказательство своей власти он в назидание остальным лично расправился с собственными родителями. Вскоре после этого на холме случился небывалый пожар, положивший конец его злодеяниям. В доказательство этого факта один из старожилов села приводил пример: в 30-е годы 20 века учитель привёл их класс на экскурсию в те места, и в дупле одного из сгоревших деревьев смогло поместиться одновременно 25(!) человек. Намного позже, в пору своей юности, я и сам мог видеть полуистлевшие пни диаметром более двух метров. Сейчас Светлый мыс всё больше зарастает молодыми деревьями, дороги к нему уже нет, и о необычной истории этого места можно судить только по рассказам. Где-то у его подножия нашла свой приют под деревянным крестом та самая рыбачка Дарья, да в конце 80-х годов были обнаружены, и лично мной исследованы отпечатки ступни таинственного Снежного человека.

Евгений Войналович

ПРИСТАНЬ МОЕГО ДЕТСТВА

А солнце тем временем поднималось над горизонтом всё выше и выше, освещая округу своими яркими, не по-весеннему жаркими лучами. И хотя ветер не стихал, а волны на реке не становились меньше и ниже, наш теплоход на подводных крыльях, словно птица, нёсся по просторам великой сибирской реки, лихо рассекая пенные гребни волн. Пассажиры удобно устроились в мягких комфортабельных креслах, и путешествие превратилось в сплошную колыбельную песню.

Телевизор, расположенный в салоне, что-то мирно бухтел и издавал звуки для фона, показывая какой-то старый добрый советский фильм, который практически никто не смотрел из пассажиров. Шум трансляции смешивался с мерным, устойчивым звуком работы машины, редкими глухими ударами волн о днище «Восхода».

Слегка заметное покачивание на волнах создавало непередаваемое ощущение путешествия во времени. Так как теплоход был ещё советской постройки, хотя и носил один из последних номеров «шестьдесят девятый», фильм, демонстрировавшийся в салоне теплохода, тоже был советским, и если бы не эти современные «электронные заводилки», как поначалу называла моя мама японские игрушки «тамагочи», а сейчас это были смартфоны, то можно было с лёгкостью представить себя помолодевшим, вернувшимся в старые добрые советские времена…

Но идиллия была недолгой, её нарушил сигнал с мобильного о пришедшем сообщении по «вацапу». Да, а так сладостно дремалось, мысли погружались в далёкие воспоминания детства, юности, когда шла самая радостная, счастливая пора, пора летних каникул, поездок на этом же «Восходе» в райцентр или в город Стрежевой, а бывало, что и до Новосибирска приходилось ездить…

Но почему-то тогда были совсем другие впечатления от дороги! Хотелось поскорее доехать до пункта назначения, а сейчас… сейчас никуда не хочется торопиться, а наоборот, чтобы ехать, ехать и выйти на пристани лет так двадцать, тридцать назад, скажем, в Каргаске или в Колпашеве на ночлег. Где все причалы были заняты пришвартованными теплоходами, и мест для ночлега, как всегда, всем не хватало, хотя гостиницы были и на берегу, и на дебаркадерах.

На берегу шум, гам, толчея. Частенько стояли палатки цыганского табора, слышались звуки гитары студенческих строительных отрядов, едущих на комсомольские стройки… Да, чуть не забыл упомянуть про ночлег в раскалённой от летней жары плавучей гостинице, да ещё с клопами! Но всё это ничуть не омрачало всего впечатления от поездки! Главное – есть ночлег! А завтра чуть свет, в семь, а то и в шесть утра начиналась посадка транзитных пассажиров, разъезжающихся в разных направлениях: кто-то вверх, кто-то вниз…

Причал пустел, немного затихал, чтобы вечером принять очередных пассажиров. Это о дальних поездках. А буфеты? Какие были буфеты в то время на скоростном транспорте: теплоходах «Ракета», «Восход», «Метеор»! Это и неизменные пепси-кола, и пиво живое, и непастеризованное «Жигулёвское», и, как сказали бы сейчас, «Лайт Бархатное», и бутерброды с ветчиной, а ветчина из мяса! Цены, конечно, были с ресторанной наценкой-с! Но как же это было вкусно… И как сейчас это всё далеко…

Вероника Велиткевич

В пору половодья, когда цветёт черемуха и земля одевается травами, любил Сергей с другом встречать белоночный рассвет на острове, что расположен на протоке, а происхождение его названия – Антошкин остров – затерялось в веках. Отправлялся он с другом из родного посёлка Акасомск на обласке. Это сейчас Акасомск считается ушедшей деревней, а в конце 30-х – начале 40-х годов он считался по сибирским меркам вполне благополучным посёлком – 25 домов, добротных, более пятидесяти человек населения. Родители Сергея, как и многие, держали скот. Но речка манила всегда, зов крови, наверное. Зловеще высился обрывом левый берег. В нём гнездились ласточки-береговушки – липок, как их называли по-хантыйски, суетясь своими родительскими заботами.

Ласточки проводили обласок, стелясь над зеркальной гладью воды, к таким гостям они привыкли. У воды столпились группы молодого осинника и березняка, выбеленные солнцем.

Потянуло дымком, на островке кто-то был. У костерка сидели двое, старик и подросток, это оказались знакомые, даже родня, жители Новоникольска дед Николай Ахтин, слепой старец-шаман, и его внук. Шаманом его звали русские, а свои – «ёл» – знающий, говорили ханты. «Питя-вола», – «здравствуйте», поздоровались приехавшие. Дед с внуком варили уху из сырка, пригласили к костру. Парни смотрели на деда во все глаза: увидеть вдалеке от домашнего уюта человека, возраст которого перешагнул за сто лет, было непривычно.

Неспешно поговорили о войне, событиях на фронте. Сергею исполнялось восемнадцать, в этом году идти на фронт. В детстве, когда болел Серёга жестокой простудой, деда Николая привозили из Новоникольска в Акасомск, где лежал в простудном жару мальчик. Дед начал лечить. Надо было занавесить окна, чтоб был только небольшой свет, на лицо Сергея дед положил кусочек соболиного хвостика, чтобы следить за дыханием больного, сел на пол, на белую тряпку, и долго, и долго ритмично пел, сзывая своих помощников, «юнгов» – духов. Они прилетали и садились рядом на белую тряпку, стучали коготками, как будто ласточки ходят-прыгают. Незаметно Сергей уснул, а утром проснулся – все болезни как рукой сняло. Старик придвинулся к теплу костра, пламя осветило его. «Тебе нынче на войну идти, Серёга. Война большая, много народа воюет, тяжко, не все вернутся», – старик замолчал. – «Ты не бойся, тебе выпадет стрелять много, врагов убивать, но ты помни, как я тебя лечил, дыши, когда будешь целиться, чтоб волос соболиный не колыхнулся. Домой душа твоя вернётся, птицы принесут». Дед Николай замолчал, мысли его были уже далеко. В стариковских глазах стояли слёзы.

Вскоре приехал нарочный в Акасомск, привёз повестки в армию. За призывниками в Александровское должен был прийти пароход. К нему съезжались на обласках, неводниках призывники и провожающие со всех посёлков. Сергея провожали мать с отцом, деревенские подружки, а также Нина, девочка, отец которой был соседом Алкасаровых по охотничьим угодьям на Полуденной. Нинка была девочка шустрая, любимица отца. Он поднимался с ней по горе повыше и подбрасывал её вверх, спрашивая: «Свердловск видишь»? – «Вижу, вижу!» – на весь лес кричала довольная Нинка, светясь глазами-смородинками.

Напряжённая толпа на берегу тихо переговаривалась. Ждала парохода. Должен был прийти «Карл Маркс». Сергей, маленький, щуплый, похожий на подростка, с тревогой в душе тихо шепнул матери: «Мама, я боюсь, я никогда не стрелял в людей». – «Не бойся, сынок, это не люди».

Подошёл пароход. Сергей взял девочку на руки, прижал к груди и попросил: «Пой, Нинка». И она звонко запела перед этой горестной толпой, маленький ребёнок:

«Синее море, белый пароход,

Сядем, поедем на Дальний Восток,

На Дальнем Востоке пушки гремят,

Солдатики военные убитые лежат…».

И провожающие, как по сигналу, заголосили, стали прощаться. Многих впереди ждало большое горе, из каждых ста человек этого призыва домой вернулись только трое.

Пароход рявкнул гудком, как раненая медведица, прогнулись под сапогами новобранцев сходни. «Отдать кормовую, отдать носовую», – скомандовал в рупор капитан. Полоска воды между пароходом и берегом стала расширяться, образуя ряд мелких водоворотов. Увидев эту водяную ленту, может, навсегда отделяющую родных и близких, женщины сорвали с головы платки и косынки. Махали и махали пароходу вслед. Потом поднялись в гору, и, пока был виден пароход, мачты, дым, провожали, пока он не скрылся за островом. В эту ночь во многих домах не спали. А пароход, ритмично стуча плицами по воде, шёл вверх по течению. Сергей вышел на палубу: скоро должен показаться родной Акасомск.

Он любил этот изумрудный уголок земли, такой уютный, свой, родной в любое время года. И вот за эту землю Сергей должен теперь сражаться. И куда, в какой уголок сердца он должен спрятать эту свою любовь, оставив только ненависть, злобу, вражду. И что это за злая сила, которая может заставить спрятать всё хорошее в глубины души. Бойко шлёпали плицы, пароход резво бежал вверх по течению. Колпашево, Томск – города замелькали перед его глазами. В результате распределения Сергей оказался на учебном пункте оперативной военной подготовки в городе Юрге.

Тренировали их сурово. Сергея, скромного хантыйского паренька (многие удивлялись, что это за национальность такая – ханты), обучали воинской специальности «снайпер». Хорошо стрелял он с детства, но одно дело – охотничья бердана, другое дело – боевое оружие. Им выдали винтовки МО «Мосинки», как называли их бойцы. Здесь были свои хитрости: особенности спуска прицела, умение при стрельбе задерживать дыхание, умение держать в памяти предметы перед собой и запоминать их перемещение, бесконечное терпение, хладнокровие. Кроме того, снайперам Красной Армии приходилось выходить за передовые позиции, а немецкие располагались в рядах окопов.

Шёл 1942 год, развернулось самое ожесточённое сражение – Сталинградская битва. Сергей был зачислен в 76 стрелковую дивизию, 216 стрелковый полк, 1 стрелковый батальон снайпером. Цель Гитлера была во что бы то ни стало захватить Сталинград.

23 августа город был уничтожен, практически стёрт с лица земли самой массовой в истории войны суточной бомбардировкой. 23 ноября фашистская группировка была окружена. Бой шёл за каждую пядь земли, порой снайперам приходилось стрелять даже из подвалов. И они были так же невозмутимы и хладнокровны, замечая малейшее движение на местности.

Здесь Сергей выстоял свой первый экзамен на стойкость. Противник прилагал все силы, чтобы сдержать натиск Красной Армии, подтянув резервы, делал попытки контратаковать. Но правое дело победило. За боевые заслуги перед Родиной дивизия удостоена почётного звания и награждена орденом Красного Знамени. Домой Сергей писал:

«Дорогой отец, дорогая мама, я жив, здоров, живу хорошо. Берегите себя. Как я хочу видеть вас и весь наш Акасомск. Бьём врага, вернёмся с победой. За меня не беспокойтесь. Как говорил полководец Суворов: «Кто храбр – тот жив, кто смел – тот цел».

Ваш Серёга».

Дома получали солдатские треугольники, читали написанные карандашом между боями неясными печатными буквами, как следы ласточек по мокрому прибрежному илу. Дома читали, приходили соседи, родственники, где не могли прочесть, домысливали сами. «Что Серёга пишет, когда войну закончат? Когда фрица выгонят?» – интересовало всех. «А сказал, спросит у главнокомандующего, в другой раз напишет», – отвечал отец.

Отец, крепкий, основательный ханты, уносил их в лабаз, где хранилось самое ценное, но замка на двери не было – не принято это, как бы сейчас сказали – «не этично». Из дома тоже шли письма. Писали родители, друзья, подружка Нинка писала детским почерком, рассказывала о своих делах.

В Новоникольске открыли детский сад, там давали суп из самодельной чёрной лапши. Когда передавали последние известия, детей усаживали полукругом перед репродуктором-«тарелкой». Собирался весь персонал и слушал, украдкой вытирая глаза кончиком платка. Когда диктор из «тарелки» говорил строгим голосом: «Наши войска с боями заняли город…» – был праздник, и на обед давали кусок хлеба, скупо посыпанный сахаром. А однажды на фронт пришло коллективное письмо, писала вся группа детского сада. Чернила сделали из вываренной чаги. Знакомого бойца дети поздравляли стихотворением с 1943 годом:

«По дороге быстро мчится паровоз.

Он немецких фрицев в армию повёз.

Дело было летом, в самый жаркий день.

Паровоз нечаянно наскочил на пень.

Он слегка подпрыгнул, а потом упал.

Вывалились фрицы, с ними генерал».

Шёл 1943 год. Войска с боями продвигались на запад. Был взят ориентир – Смоленск, была задумана операция «Суворов» – планировался разгром левого крыла группы «Центр». В результате этого становился свободным город Смоленск. Дороги Смоленщины, дороги, воспетые К. Симоновым, они были именно такими – непролазными, непроходимыми топями, стоит пойти дождю; бесконечные и злые дожди, как писал классик. Перемещались от одного населённого пункта до другого. Выбьют врага и, не отдыхая, – вперёд. Много разрушений, погибших мирных жителей, всё разорено. У бойцов не было слёз, только сухая, злая ярость. Однажды по пути встретили церквушку, там шла вечерняя служба, бойцы тихо постояли, послушали слова священника и, будто подпитавшись энергией свыше, перекрестились все, как пошли в свой дальний солдатский путь, вспоминая дом, маму, близких.

А враг ожесточённо сопротивлялся. Под шквальным, хлёстким огнём было невозможно поднять голову. Между тем немцы обнаружили снайпера, на его счету было шесть фашистов, преимущественно офицеров, и последовал приказ: «Уничтожить во что бы то ни стало».

Было самое начало осени. Небо высокое, хрустальное, как купол храма. Воздух прозрачен и тих, в листве алеют гроздья рябины. «Дуэль» снайперов, как её называют в кино, на самом деле бывала крайне редко. Для того, чтобы уничтожить Сергея быстро и наверняка, фашисты применили артиллерию, орудия, которые выкатили на прямую наводку, и с расстояния 300 метров начала стрелять немецкая противотанковая пушка 75 калибра. Один из первых выстрелов достиг цели, снаряд взорвался рядом с укрытием. Сергея подбросило взрывной волной, перевернуло в воздухе, ударило о землю, и на него посыпался град осколков. Казалось, все осколки, что были, вошли в щуплое тело солдата-ханты, изрешетив его. Кровь хлестала из ран, жизнь постепенно уходила, стало туманиться сознание, душа прощалась с телом, перед смертью он внезапно открыл глаза и успел увидеть сизо-коричневое пятно, которое приближалось, увеличиваясь в размерах, опускаясь ниже, ниже. «Липок, мой липок, ласточки, мои ласточки»… Это были последние слова. Птицы поднялись высоко в небо, туда же улетела душа Сергея.

А в родном гнезде – Акасомске – зелёном раю пришло письмо, отправленное ранее. Отец и мать, прочитав, понесли его в заветный угол лабаза. Но угол был пуст. Во время войны бумага была на вес хлеба, а хлеб был на вес золота. А детям хотелось играть, и их было немало, особо предприимчивые забрались и соорудили из фронтовых писем бумажные самолётики, запускали их в небо, не зная, какая это ценность. Письма разлетелись по округе, растворившись в родной тайге, речке, берегах, небе.

Алкасаров Сергей Владимирович погиб 2 сентября 1943 года при боевом наступлении. Награждён медалью «За боевые заслуги» 5 сентября 1943 года (посмертно). Похоронен на Смоленском некрополе.

За родину сражались более 100 александровских ханты, известны имена 24 из них.

Вы встанете из пепла и огня,

Из братских и не найденных могил,

Вы встанете и там, где бился тыл,

Вы встанете, не можете не встать,

От имени воскресшего Христа.

Солдатам вместе с пулей благодать,

Даётся, чтоб подняться в небеса.

Надежда Нелюбина

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ДЕВОЧКИ

В далёкой сибирской деревне жила-была девочка Настя со своими родителями. Мать, Анна, занималась хозяйством. Родной отец Насти погиб в Первую мировую войну, отчим, Фёдор, удочерил её в три года, дал свою фамилию и отчество. Отчим был знатным охотником. Добывал дичь, бил лосей и медведей, приносил и сдавал пушнину. В доме всегда был достаток.

К моменту замужества у девочки был полный сундук нарядов. (Этот сундук её дети хранят до сих пор.) Настя не сидела дома без дела. Научилась прясть шерсть, вязать, помогала по хозяйству. С отцом с 9 лет ходила с ружьём на охоту и рыбалку, управляла лодкой. Мать её была неграмотной, Настя – тоже, только учила молитвы.

Как-то прослышал Фёдор, что за болотом стоит нетронутая тайга с непуганым зверем, и решил с семьёй туда перебраться. Нагрузили обоз с пожитками и переехали на новое место. Назвали его, как и старую деревню, Кулики. Настя очень хотела учиться, и отец отвёз её в Пудино, в школу. Учёба ей очень нравилась, но через два года мать забрала Настю домой, потому что ей тоскливо было сидеть одной, пока муж в тайге, да и хозяйство было большое. Со слезами девочка вернулась, с тех пор ей не пришлось учиться, чего она до конца дней не могла простить матери.

Так они жили до тех пор, пока не начали создаваться колхозы. Семья переехала в Среднюю Тавангу. Так как Настя не училась, ей пришлось работать наравне со взрослыми в колхозе, на раскорчёвке леса, носила почту, которую сначала забирала в Пудино (ходила туда пешком), работала продавцом.

Исполнилось Насте восемнадцать, пришёл к ней свататься красавец жених, Григорий. Спросили её: пойдёшь? Она выскочила из-за стола, подбежала к жениху и сказала: «Отдадите – пойду, и не отдадите – пойду».

Расписались в Пудино, в 34-м году. (Родители Григория перебрались в эти края с Урала. Поставили дома и назвали деревню по фамилии первого поселенца – Стариково, так это название сохранилось до настоящего времени.) Настя у матери была одна, а её природа награждала детьми почти каждый год. До войны родилось четверо детей, двое умерли от болезней, потом, уже после вой­ны, погиб ещё один, попав под колёса машины. Жили, помогали, как могли, ссыльным. Семья Портных жила у них какое-то время в бане.

В 37-м по доносу (при соседе посмеялся над каким-то начальником) забрали отца, и через два месяца расстреляли, но об этом родные узнают только через много-много лет.

В 1941-м муж ушёл на войну, а Настя осталась с детьми. Она перевезла к себе мать, у которой была корова, так и пережили все тяготы военного времени. Была норма сдачи масла, яиц, шерсти. Нельзя было забитый скот обжигать – кожу тоже сдавали. Для семьи мало что оставалось. Женщины, в том числе ссыльные, валили лес, делали заготовки для прикладов. (Однажды Настя, уже в пожилом возрасте, наткнулась в лесу на поленницу таких заготовок.) Ссыльные – было много из Молдавии – зимой в лесу простывали из-за отсутствия тёплой одежды. Домашнее хозяйство, заготовка сена, дров – всё было на плечах женщин и детей.

Муж воевал геройски, дошёл до Берлина, вернулся в 46-м году с орденами и медалями. Семья переехала в Рогалёво. Там было два колхоза, Кировский и Чкаловский, большая больница, школа-семилетка. После войны Настя родила ещё четверых детей. Жили трудно, хоть и всегда работали. Пилили дрова, косили сено – всё вручную, Покосы были далеко от дома, за несколько километров, ходили пешком, лошадей не давали. Настя работала в больнице, потом в клубе, в школе техничкой, здесь платили хоть какие-то деньги, а в колхозе ничего. Из-за того, что родители были не колхозники, не разрешали иметь большой огород, потому не могли завести лишнего поросёнка – без картошки не прокормишь. А когда стал совхоз, стало легче. У Григория было четыре класса школы, был он очень грамотным человеком. На войне какое-то время служил в штабе. По возвращении работал в милиции, был председателем сельсовета, потом плотничал в совхозе, валил лес и делал другую работу. Постоянно приходили к нему люди, и он составлял им какие-то прошения, писал заявления. Своим детям мастерил лыжи, санки, даже сделал настоящий столик для бильярда с киями и шарами от подшипника. А в шестьдесят один год он трагически погиб. Виновников почему-то не искали, заявление Настя не писала.

Потихоньку выросли дети, четыре дочери разъехались, только сын жил рядом. Настя пережила мужа на 23 года, похоронила мать, которой исполнилось на момент смерти 98 лет, и жила одна, помогая сыну с внуками.

Вырос в тайге город, и бабушка Настя часто искренне удивлялась этому, ведь она там собирала ягоду и хорошо помнит эти места. Надо сказать, что она прекрасно ориентировалась в любом лесу, всегда находила дорогу домой. До последних дней, пока не слегла, ходила с палочкой в лес за смородиной (у неё где-то рос заветный куст), за своей любимой ягодой. Умерла в 2000 году, после тяжёлой болезни, в возрасте 84 лет. Так закончилась история жизни девочки Насти, тёти Таси, бабы Таси, история моей матери – Стариковой Анастасии Фёдоровны. Эта женщина, родившаяся «ещё при Николашке», в 1916-м году, прошла трудный путь вместе со всей страной, своим трудом «писала» историю, а результаты её труда канули в лету, будто ничего и не было. Исчезло сельское хозяйство, заросли раскорчёванные ею поля, разъехались люди. Когда её спрашивали, как смогла она пережить то, что ей выпало на долю, она отвечала, что «не допускала до сердца, кидала через себя», попросту говоря, верила в лучшее, а иначе – никак!.. Острый ум, бесконечный юмор, доброту и оптимизм сохранила она до конца дней.

Р. S. При жизни родители очень много рассказывали нам о своей жизни, Но мы, надеясь на память, ничего не записывали. Увы… Две самые старшие сестры, которые тоже много помнили, ушли из жизни, и вот мы, две оставшиеся, спохватились и решили хотя бы коротко, без личных подробностей восстановить когда-то услышанное, чтобы передать детям и внукам. Может быть, им будет интересно…

Владимир Пальцев

ХОЗЯИН ЗЕМЛИ ЧУЛЫМСКОЙ

Давно это было, может, четыреста, а может, и все пятьсот лет назад. И быль та давно уже сказкой стала. Велика Сибирь, и есть в ней место и для наших мест, для лесов таёжных и дремучих и для рек великих. Наша же река, Чулым-батюшка, началась среди гор древних, а впадает она в ещё более могучую реку Обь. Берега Чулыма то высокие и обрывистые, то поймой своей широкие, богатые лесами и травами, раздолье давали зверям разным. С древних лет славились места эти медведями да волками, соболями да лисами и прочей живностью. От верховьев до самого устья населяли берега Чулыма-батюшки татары чулымские. Селились они родами и часто места для своих юрт меняли. Потому что, где зверь есть, туда и люди стремились. В один голодный год, когда опустел лес от зверя в верховьях реки, задумал глава рода Пышка место для жизни сменить. Отстроили они ладьи да плоты и вниз по реке двинулись. Проплыв не одну сотню вёрст, увидели место дивное.

«Высокий мыс, внизу река,

могучих сосен грозный вид.

Здесь будем жить, тайга близка,

Здесь место то, что я искал», – говорит князёк.

И выгрузился большой род Пышки, подняв пожитки на мыс крутой. Ещё больше удивились они, когда увидели, что мыс этот с другой стороны тоже рекой омывается. Только речка та с водой тёмной. Тогда воскликнул Пышка: «Ещё раз вижу, что место правильное, вода тёмная, знать – таёжная. Знать, большая тайга в округе, знать, зверя много здесь. А реки много рыбы дадут. Заживём мы здесь, душою радуясь. А юрты строить будем добротные и крепкие, из леса соснового».

Так и поселился род Пышки на этом яру. Только без труда жить оседло никак нельзя. Молвил Пышка: «Кто преодолеет эту тягость, возведёт себе юрту добрую, тот сильным станет и много мехов добудет». И приказал он своим людям окрест всем сказывать, мол, есть место такое на Чулыме, где справно жить можно. Где медведей да соболей никем не считано. Чтобы приходили на это место и на житиё определялись. А сам правит людьми этими, богатеет да юрты расширяет. Уже в округе да по Сибирскому тракту молва идёт, что есть такое селение Юрты Пышкины, где живётся свободно да богато. Что правит там князь Пышка мудро и справедливо. Многие пришли в места здешние и «осели» на века долгие. Быстро время пролетело. Разрослись Юрты Пышкины и превратились в селение Пышкинское. Потянулся в него и русский люд. И на горе, рядом с юртами, отстроил церковь в честь Живоначальныя Троицы. Потомки князя Пышки, бывшие язычниками, приняли новую веру, православную.

Так на берегу Чулыма появился христианский приход, а селение стало называться селом Пышкино-Троица. Небольшое, но крепкое, со своей верой в будущее, оно объединило вокруг себя другие причулымские языческие юрты. А православная вера побуждала людей к служению христианским обычаям. Они всё так же промышляли охотой и рыболовством и платили ясак государству. И не были забыты слова и дела первопроходца князя Пышки, его потомки были верны ему, и из поколения в поколение передавали рассказы о нём, которые постепенно превращались в легенды.

Минули сотни лет, а Пышкины люди остались, они живут и сейчас среди нас, и в наших мыслях и в сказаниях. Не стало Пышки в плоти, но дух его не покинул мест здешних. Воплотился он в тело каменное со скарбом своим охотничьим да воинским. И верный друг его, и помощник в делах охотничьих собака-лайка с ним. Возвышается он в центре села, да вокруг созерцает. А так ли люди живут, так ли дело делают? Днём молчит он да на людей смотрит.

Доволен князь, что не зря жизнь прожил, что сумел воспитать примером своим достойных воинов и людей трудов праведных. Рядом они с ним и восхищаются князем. И нарты его стоят рядом, всегда запряжённые в сотни лошадей. Теперь их самолётом зовут. Но как только ночь приходит, оживает князь Пышка. В ночь он хозяин, и сам юртами правит. Правит так, как когда-то правил. Обширными стали его владения, а юрты – центром всех юрт стали. Его крепкие нарты всегда помогут побывать во всех уголках обжитого им таёжного края и за порядком присмотреть. А ещё ночью он слушает шёпот листьев старой рощи. Стонет роща и плачет, ведь в корнях берёз её покоятся потомки князя, а в другое место перебраться она не может. Совсем плохо ей, чувствует свою погибель. Чулым-батюшка близко и хочет обрушить берег. Вот и думает князь думу великую, как роще помочь. Как укротить бурный нрав реки великой, ведь подобралась она к горе, вплотную к самому мысу.

Роняет она берег из года в год. Ещё немного, и беда наступит. Всё видит князь, но что делать, пока не ведает. Он каждое утро доводит до своих потомков и правителей нынешних, что что-то делать надо, чтобы сохранить юрты Пышкины. Чтобы память о них была на века вечные. Чтобы знали люди о заботе его. Жалко ему рощу, очень жалко. Жалко ему и гору тоже. А, может, князь и себя винит, что выбрал берег для юрт от реки близко, хотя и был он тогда от своенравных вод её не в одной версте. Но кто знал, что так будет, что слишком суров нрав Чулыма. Что подойдёт он к юртам вплотную.

Засыпает к утру князь, день – не его время. От тяжёлых мыслей неспокойно ему, от того и во сне всё слышит. Приходят люди к нему и о жизни своей рассказывают. В курсе всех дел Пышка, знает, что любят приходить к нему люди, и нравится ему это. Всё замечает князь, и кому совсем худо живётся, старается помочь тому. Не говорит прямо, а мысленно на дела добрые настраивает. Напомнит историю своей жизни, а то и рода всего. Помечется человек, подумает, и от худа уходит. Стыдно ему перед князем становится, что опустился так. Глядишь, и оправился человек, так как не хочет подводить свой род. Вот и наставляет Пышка своих потомков на дела добрые и нужные. Да и сам у них учится жить и думать по-новому и современному.

Пожить бы ему, Пышке, в эти дни, многое бы он сделал. Ну, да не вечный он, как и все люди. Хорошо, что мыслями помогать может. Хорошо, что вернулся он к своим юртам. Пусть в камне, но вернули его потомки. Не стало князя Пышки, но юрты его живут, хотя уже и зовутся не его именем. Я тоже рад быть частичкой его племени и жить в том месте, где когда-то он выбрал место для своего рода.

Пусть это было так давно, вмиг пролетели сотни лет. И жить мне здесь судьбой дано, и здесь же свой приму я крест. Иные ныне времена, губернский выстроен транзит. В район сложились племена, а Пышка также вдаль глядит, хозяин земли Чулымской.

Лариса Высыпкова

СКАЗКА О КРАСАВИЦЕ КЁНГЕ И БОГАТЫРЕ ЧУЗИКЕ

В болотном царстве, в таёжном государстве жил-был богатырь, и звали его Чузик. Была у Чузика красавица жена Кёнга, внучка той самой Белочки, которую Дух Тайги подарил Эушту. Каждый день Чузик и Кёнга работали не покладая рук. Молодой богатырь охотился, а его жена хлопотала у очага и приглядывала за маленькой озорной дочуркой, которую, как и прабабушку, тоже звали Белочкой.

У красавицы Кёнги была длинная толстая коса с вплетёнными в неё веточкой черёмухи и кистью рябины, украшенная сосновыми и еловыми шишками. А посередине косы была приколота чудесная брошь из шишки с кедровыми орешками.

Однажды вернулся Чузик с охоты усталый, сел у костра и задумался.

– Что тебя тревожит? – спросила мужа Кёнга.

– Я прошёл всю тёмную тайгу, но не встретил ни зверя, ни птицы в ней.

– Не огорчайся, завтра в светлую тайгу сходи.

– Так и сделаю.

Назавтра вернулся Чузик ещё мрачнее.

– Прошёл я всю светлую тайгу, опять ни зверя, ни птицы не нашёл.

– Не кручинься, – говорит Кёнга, – сходи завтра на болото.

Ушёл Чузик на болото, а Кёнга, как всегда, у костра хлопочет да за дочуркой приглядывает. А та то возле матери покрутится, то за деревом притаится, то в яму спрячется, одним словом, озорничает. Закружилась в хлопотах Кёнга и забыла про дочь. А та обернулась белочкой и побежала по стволу к верхушке самой высокой сосны. Прыгает с ветки на ветку. Первая, вторая, третья…

Слышит Кёнга, будто доченька зовёт: «Мама, мама», а голосок такой тоненький, тихий, сдавленный будто. Увидела мать, как ветки на верхушке самой высокой сосны шевелятся, поняла, что там её озорница. Обернулась Кёнга белочкой и к ней!

Когда спустилась Кёнга с дочуркой с верхушки самой большой сосны на землю, то сразу же закрыла проказницу в их доме-норе на обрывистом берегу и строго наказала ей не высовывать носа из дома.

Вечером вернулся Чузик чернее ночи.

– Что, и на болоте нет зверя?

– Ни зверя, ни птицы нет – мрачно ответил Чузик и тяжело вздохнул. – Ни в тёмной, ни в светлой тайге нет, и на болоте нет. А где же наша дочурка?

Кёнга сходила по узенькой тропке к домику-норе и привела дочь.

– Зачем ты забралась на верхушку самой высокой сосны? – спросил Чузик. – Это очень опасно.

– Я хотела посмотреть, что оттуда видно.

– И что оттуда видно?

– Целое зелёное море видно и одно белое дерево.

– Зелёное море – это наша тайга, наше болото. Какое такое белое дерево ты увидела, Белочка?

– Белое, белое-пребелое – ответила девочка.

– Это плохо, в нашем болотном царстве, таёжном государстве никогда не было белого дерева – сказала мать. – Пойдём, Чузик, к шаману, что он нам скажет, но прежде я посмотрю на это белое дерево.

Кёнга опять обернулась маленьким юрким зверьком с пушистым хвостом и забралась на верхушку самой высокой сосны. Оттуда Кёнга увидела диковинное белое дерево. Оно было высокое, стройное и мощное. Ажурная крона пропускала много света. Нижняя часть ствола покрыта толстой коркой с глубокими черноватыми трещинами, а верхняя – белой, гладкой листовидной берестой. На её фоне хорошо выделялись тёмные продольные трещины.

Когда они рассказали шаману об увиденном диковинном дереве, тот произнёс:

– Большая беда идёт к нам. За белым деревом придёт сюда и белый человек, а нам надо уходить.

Погоревали-погоревали Чузик и Кёнга, стали собираться в путь-дорогу.

Рано утром покинули они свой дом-нору на крутом берегу реки и пошли. Шли через тёмную тайгу, через светлую тайгу, вышли на болото. Их дочурка-непоседа увидела болотные кочки и давай по ним прыгать. Раз-два! Раз-два! Так оказалась она на середине болота. Чузик в несколько шагов догнал свою озорницу и попросил малышку не сходить с кочки. Что-то тревожило Чузика, и он решил посмотреть, что же там впереди. Долго ли, коротко ли шёл, да только услышал странные звуки, и увидел, как Чёрная река из чёрной, вязкой, жидкой массы заливает всё вокруг. Понял Чузик – не убежать им от этой Чёрной реки. И тут ещё накатилась тёмная туча, загрохотал гром, засверкали молнии. Одна из них подожгла Чёрную реку, вспыхнула река жарким пламенем, которое поднялось от земли до неба.

– Дух Тайги, позволь мне стать рекой, тогда жена и дочка быстро уплывут отсюда – взмолился Чузик. Не успел богатырь и глазом моргнуть, как превратился в большую глубокую реку. Кёнга, увидев, что вокруг всё заливает Чёрная река, а с противоположной стороны движется на её доченьку огненная стена, прокричала:

– Дух Тайги, обрати мою живую косу в песчаную, помоги дочурке взобраться на неё и спастись от беды, а меня оберни реченькой, чтобы я всегда была рядом с мужем моим Чузиком.

Только бросила Кёнга свою длинную и толстую косу в ту сторону, где стояла её дочурка, как тут же обернулась она реченькой и побежала к своему любимому мужу, богатырю Чузику, слилась с ним воедино.

Девочка взобралась с кочки на песчаную косу и решила, что никуда не уйдёт, а останется здесь, ведь именно здесь, совсем рядышком, её папа Чузик и мама Кёнга, и они обязательно помогут ей, своей любимой, милой Белочке. Так всё и вышло.

По велению Духа Тайги болото поглотило Чёрную реку и потушило пламя. Чёрная река – это нефть, огненная стена – это горящие торф и газ. Всё это богатство нашего края. А белое дерево – это берёза, с помощью которой тайга залечивает «раны» и восстанавливает свои владения. А тайга на песчаной косе вскоре выросла, ведь в мамину косу были вплетены шишки сосны и ели, а чудесная брошь была сделана из шишки с орешками кедра. Растут в нашей тайге и берёзы. Вернулись в тайгу животные, птицы, и пришли белые люди. И на том месте, где в косе мамы Кёнги была кедровая брошь, стоит наш город-красавец Кедровый. Взрослые и маленькие кедровчане с восторгом наблюдают, как ловко с дерева на дерево перебирается белочка, или бегает по лесу, собирая грибы. Неутомимая хозяйка тайги хорошего человека подпускает к себе очень близко, как бы говоря: «Вот она я какая. Полюбуйся, но не озорничай!».

Кедровчане с восторгом вспоминают, как по извилистому руслу Чузика шли баржи с грузом, моторные катера скользили по водной глади, оставляя пенный след. Люди радуются, видя, как качаются на волнах рыбацкие лодки. А красавица Кёнга добродушно встречает всех приезжающих в наш город Кедровый, и её волны ласково и тихо шепчут: «Добро пожаловать».