Контур, выжженный на асфальте

Контур, выжженный на асфальте

Повесть

Сокурсница Ангелина, девушка со странностями, сказала Аскару, что окружающий мир стал плоским – пропала выпуклость.

Почему плоским? – резонно поинтересовался Аскар.

Смешной вопрос. На него нет ответа. Это равносильно вопросу «Почему велосипед?». Можешь ответить?

Ангелина смотрела испытующе.

«Издевается?» – подумал Аскар и на всякий случай промолчал. Не было у него желания спорить с человеком не от мира сего, – ход его мыслей непредсказуем, выводы неожиданны – ты в итоге останешься с ощущением недопонимания чего-то важного, будто идиот какой.

Ты тоже плоский, – сказала ему Ангелина. – Тебя в сущности-то и нет, лишь контур, выжженный солнцем на асфальте.

Иди в дурку, – огрызнулся Аскар. – Солнце априори не выжжет асфальт. Почему тебе приходят в голову бредовые мысли?

А какие мысли не бредовые? Где критерий правильных или неправильных мыслей? По какой шкале определить разум и бред? Отчего то, что до нас придумали, – единственно верно? Почему небо называется небо, а не хырымтук?

«Понеслось. Как заткнуть ей рот? Только один способ…» Аскар решительно притянул девушку к себе. Поцеловал в губы.

Это хоть выпукло?

Слюняво. Неправильно целуешь. Вот как надо…

 

 

* * *

 

Май осыпался пахучим снегом: мелким цветом дурманной черёмухи и крупными хлопьями дикой ранетки. Солнце, выдёргивая куски из дрейфующих влажно-ватных скоплений, беспрестанно освежало пылающий лик. Остановка, к которой шёл Аскар, была одним из немногих островков, выхваченных сверху тёплым медовым светом. Там, как на освещённой рампой сцене, пожилой дородный мужчина в коричневом пиджаке тянул меха аккордеона. Начинал петь и не заканчивал, – мешала тощая женщина с лицом мятой туалетной бумаги, одетая как подросток в вислую линялую толстовку с вытянутым капюшоном на пол спины, в тёртые джинсы с дырами. Всякий раз, как аккордеонист затягивал песню, она начинала притоптывать изношенной кроссовкой, пьяно выкрикивая:

Ой, девки, беда, куды мне деваться… Лёнь, давай эту.

Частушки не мой профиль, – сдержанно отвечал Лёня, сминая меха аккордеона. Пережидал всплеск активности подруги. – У меня серьёзный репертуар. Не мешай, Наташка. Раскинулось море широко…

Лёнь, сыграй частушки… не ходите девки замуж за Ивана Кузина…

Не играю, прости… тушки.

Проститушки? – подхватила поддатая худышка. – Нет, ты сыграй мне проститушки… по деревне идёт Лёнька, идёт, улыбается, оказалось, зубы вставил – рот не закрывается, и-и-х,… – женщина-подросток, низко пригнувшись к земле, сделала три притопа и вдруг, заложив пальцы в рот, пронзительно свистнула. – Сыграй проститушки, вредоносный старикан, развесели Наташку.

Частушки принципиально не играю. Не слышны в саду даже шорохи…

Почти никто, кроме Аскара и большой собаки со смышлёными глазами, на забавную парочку внимания не обращал. Собака сидела у ног аккордеониста и, как только тот начинал петь, ловко наигрывая, вываливала из пасти розовый лоскут, скалила зубы в самой натуральной улыбке, а когда Наташка перебивала Лёню, собака, втянув язык, переставала «улыбаться», смотрела на женщину с усталой досадой, дескать, достала.

Аскар изумился улыбчивости собаки и её предпочтению хорошей музыке. Парочка тоже понравилась. В них была жизненная насыщенность. Хотелось ещё побыть на остановке, понаблюдать, послушать, но подъехал нужный троллейбус.

В противоположенность улыбчивой собаке на задней площадке Аскара встретила сумрачная кондукторша. Этот контраст задал тон витиеватым размышлениям: «Собака собачью жизнь тянет с улыбкой на морде, а людей собачья работа заставляет натягивать личину вечного недовольства собой, окружением, судьбой. О чём думаю? Оно мне надо? Похоже, Ангелина дурно влияет, я стал многословен, точнее многодумен, но, если рассуждать, – мысль – самая быстрая и живучая непонятность на земле и в человеке она умирает последней. Мысли как паразиты копошатся, размножаются в нашем мозгу. У кого-то они – полезные бактерии, следящие за состоянием мозга, устраняющие неполадки, дарящие открытия, у кого-то – вредные бациллы, разрушающие, поедающие собственную среду обитания. Порой полезные смешиваются с вредными, начинается война, хаос – мозг взрывается – и всё, кирдык. Но есть и пассивные мысли, от них ни пользы, ни вреда, они типа, типа… нет, прочь мысли о мыслях, лучше… – Аскар разглядывал на лице кондукторши бороздки, берущие начало у крыльев носа, впадающие в уголки рта и стекающие по подбородку. – Полоски рисуют скорбь. Скорбь можно стереть, улыбнувшись. Улыбка. Что это такое? Каждую минуту в мире тысячи улыбок становятся беспризорниками, тая на мёртвых холодных губах, превращаются в невидимки. Прозрачными бабочками они порхают, мечутся среди людей, надеясь найти нового хозяина и, только прилепившись к чьим-то тёплым живым губам, вновь приобретают окрас, радуют окружающих, иногда ослепляют… ха-ха, что за приторность из меня полилась? Опять спасибо Ангелине, пробудила лирика, – посмеялся над собой Аскар, продолжая изучать скорбное лицо кондукторши. Сравнивал с той, другой, которая раньше частенько попадалась ему на этом маршруте. Это была чернявая женщина без возраста, очень улыбчивая, с приветливым лицом. Она располагала к себе. – Улыбнись! – мысленно попросил Аскар хмурую кондукторшу, пробуя представить, как бы изменилось её лицо. – Наверно, комплексует, как и я». Он ценил улыбки и завидовал тем, кто мог непринуждённо обнажить зубы. Сколько раз пробовал перед зеркалом изобразить голливудскую улыбку, но выходили или дикий оскал, или глупая гримаса. Не получалось у него красиво улыбаться. Не умел. Поэтому просто кривил губы в ухмылке. Такую манеру перенял от деда Петра.

«Дед, дед…» – какая-то нужная мысль, связанная с ним, начала вызревать в голове, но, не успев сформироваться, рассыпалась прахом – внимание привлёк один чудик. Аскар внутренне рассмеялся, увидев, как в открывшиеся двери троллейбуса с тяжёлым навороченным велосипедом неуклюже лезет толстяк. Вид у того был нелепо отменный. Цветастый платок, повязанный наподобие пиратской банданы, съехал набок, обнажив одно оттопыренное ухо. Неопрятно смотрелась длинная футболка, промокшая от пота на спине и спереди; пустая, вислая в плечах, она прилипла к выпирающему животу и туго обхватила пятую точку.

Аскар, ухмыляясь, смотрел на округлого человека, рисуя в воображении, как тот давит педали. «Умора. Велогонщик перезревший», – весело подумал, продолжая наблюдать за ним. А тот всё хлопотал – сам габаритный с не менее габаритным велосипедом никак не мог пристроиться. Пыхтел, кряхтел, толкался, извинялся, поругивался, опять извинялся, сдвигая прикипевших к местам пассажиров.

Пока тот суетился и двигался, Аскар его лица, кроме выставленного уха, толком рассмотреть не мог. Но вот чудик, наконец-то, угомонился, удобно пристроив велосипед вдоль стены и отгородив широко расставленными ногами место для себя у открытого окна. Стянул с головы платок, обтёр им вспотевший лоб. Подставился сквозняку…

«Биг? Русланчик?» – удивился Аскар, вдруг разглядев в хлопотливом пассажире друга детства.

Руслан! – окликнул с места.

Вау! – обрадовался толстяк, сразу узнав Аскара. – Здорово, человек пропащий.

Не пропащий, а пропавший, – поправил Аскар, продвигаясь к нему.

Ты с детства – дрищ, – хохотнул Руслан, – поэтому пропащий и, смотрю, до сих пор кощ костистый.

Нормальная худоба, не то, что ты – шар воздушный.

Да, проблема, толстею, как баба после родов, – согнав с лица весёлость, заныл Руслан, – вот, – похлопал по рулю велосипеда, – гоняю на веле, сжигаю калории.

Аскар засмеялся.

Я пока вижу, что ты и велик на тралике «гоняете». Выгуливаешь его?

Гы-гы, ржака, получилась, – жизнерадостно подхватил Биг, – Через контакт добавился в группу велолюбителей. На сегодня у них была запланирована массовая поездка в чёрт знает куда, не вдавался в подробности, мне было пофиг, думал, прилеплюсь и буду прогулочным шагом следовать за ними. Ага! Наивный парниша. Они как дали с места! Короче, пока гнался за этой бешеной толпой, вспотел как свинья, шорты на заднице треснули, и самое гадкое – шина лопнула… вот такой капец хорошему начинанию и позитивному настрою. Хочу пива! Холодного, ящик, а лучше бочку, чтоб окунуться и вырубиться… кайф… а ты что, хиппи заделался? Обросший. Бороду отпускаешь? Гы-гы, козлиная бородка…

Биг, не считая внешности, не изменился. Был многословен, местами остроумен. Беспощадно подтрунивал над собой, ещё беспощаднее подшучивал нал Аскаром, выискивая натренированным глазом внешние «косяки» и недостатки.

«Он прежний», – думал Аскар, совершенно не злясь на подколки друга детства, напротив, радуясь встрече, и, выждав момент, как бы невзначай поинтересовался:

Гаврика видишь?

Спрашиваешь! – ещё сильнее оживился Руслан. – Продолжает жить в нашем доме.

Изменилась?

Спрашиваешь! У неё во-от такие, – Руслан совсем как в детстве изобразил грудастость и покосился на сердитую тётку с собранными в гусиную попку губами. Она с неодобрением гипнотизировала его с той минуты, как он появился.

На себе не показывай, – ухмыльнулся Аскар. – У тебя по-прежнему любимая тема… – он тоже невольно покосился на строгую женщину, – титьки?

Врождённая, неискоренимая слабость к женским… красотам. Прикинь, только из-за этого пошёл в медицинский. Терапевтом буду. Беспрепятственный доступ к телу, можно каждый день слушать… грудную клетку.

Руслан нарочито выделил слово «грудную». Тётка громко хмыкнула. Бормоча проклятия «безобразной молодёжи», перешла к поручню у выхода.

Кстати, ты где?

Я… э-э… электрик, – зачем-то соврал Аскар.

Вредность, дремлющая внутри и порой просыпающаяся, ввернула это слово.

Электрик? – разочарованно протянул Биг. – Ты же башкастый был, хорошо учился – и нате, просто электрик.

Тебя послушать, в электрики одни тупицы идут.

Не тупицы, – неудачники и лохи, – ехидно осклабился Биг.

Аскару в этот момент он стал неприятен. «Дать бы тебе по ряхе», – с неприязнью подумал, но сумел заглушить раздражение. Не хотелось размусоливать эту тему, больше интересовала Саша.

Так что Гаврик? Кроме ти… фигуры, что нового?

Руслан ответил не сразу. Его настроение внезапно переменилось, то ли обида, то ли злость появилась на лице. Аскар не успел понять – Биг наклонился, зачем-то потрогал педаль велосипеда.

Не хотел говорить. Родила она, – раздражённо сказал после паузы.

Как родила? – глупо переспросил Аскар.

Как все бабы рожают, через… – язвительно ответил Руслан, приходя в прежнее энергичное состояние.

Помягче… Сашка же.

Сашка, да не та. Ты, пока не переехал, видел её компанейской пацанкой, другом нашим считал, а она, Аскарик, вы-ы-ыросла, вольнодумкой стала, другая стала, когда в универ поступила, по клубам шарахаться начала, короче, забей на неё и слушай прикол. У меня сейчас практика, я дежурю на скорой. Вчера поехали по вызову, а там ржач получился…

Аскар слушал отстранённо. «Родила. Родила. Ну и родила? И что? Искал? Нет. Надеялся на случайную встречу? Да. А если бы встретил в сорок? С внуком? Смешная мечта детства – жениться на Сашке…»

Псих выкинул обсосанный телик из окна, – давясь смехом, рассказывал Руслан, – доктор его спрашивает: «Зачем вы это сделали?» Он говорит: «Меня гипнотизируют люди с экрана. И у меня болезнь открытого рта, – и показывает нарисованные собственные портреты в профиль и анфас, довольно-таки похожие, и говорит: – Вот такая у меня болезнь». Доктор его спрашивает: «Вы на учёте не состоите?» А он отвечает: «Меня инопланетяне с учёта сняли». Доктор: «Замечательно! Инопланетяне в этом толк знают. Что ж тогда мы пойдём». Меня к двери подталкивает и дышит в затылок: «Спокойно, без паники, а теперь бежим!» – это когда мы в подъезд вышли. Гы-гы. Ржачно?

Очень смешная история, – без тени улыбки сказал Аскар, выплывая из задумчивости. – Чёрт… выхожу, – заторопился. – Чуть не пропустил нужную остановку. Диктуй быстро свой номер.

Не успеешь записать.

Говори быстро, маньяк титечный, велогонщик перезрелый, запомню.

Пока Аскар выходил, Руслан дико, мешая входящим пассажирам, через их головы несколько раз прокричал номер мобильного.

Не психуй. Запомнил, – махнул ему с остановки Аскар.

Троллейбус отъехал.

«Сашка родила. Гаврик. Прикольная весёлая девчонка была, наша первая любовь. Теперь мамаша. Чёрт, не спросил, с мужем родила или одиночка? Хотя, теперь какой чёрт, замужем или нет. Могу и потом спросить».

Аскар, пока не забыл, набрал и сохранил номер Бига. Закурил. Постоял, собираясь с мыслями. Вспомнил: «Чёрт, лекарства! Биг – трепло. Заболтал. Столько лишних остановок проехал. Ещё вчера обещал деду, сегодня обязательно хотел купить… – потрогал в кармане рецепты на жизненно необходимые препараты, без которых дед с прошлого года не мог обходиться. Не в каждой аптеке они выдавались, одна из специализированных находилась за четыре квартала. – Бегом назад. Кровь из носа, купить».

 

 

* * *

 

Отпусти мою руку, а то плюну.

Плюй.

Тьфу!

Засранец! Получи обратно, тьфу.

Твой харчок попал в меня!

Первый начал.

Ты плохой, пусти, а-а-а, не хочу… а-а… это твой джип?

Это УАЗ, хотя для тебя уже без разницы… вали домой, нытик.

Не нытик я.

Вали домой.

Не хочу.

Тогда прыгай на заднее сиденье, прекрати ныть и не возникай.

Зачем мне ехать с тобой?

Потому что я взял тебя напрокат на выходной.

Напрокат? Кататься на мне что ли будешь?

Чушь. К чему на тебе кататься, когда тачка имеется. Нравится?

Нет. Смешная машина.

Вали домой.

Нет.

Вали.

Мне нравится УАЗ.

То-то же…

Зачем мама велела ехать с тобой?

Погостить. Только бабушке ни слова.

Какой? Татарской или бабе Ксении?

Бабе Ксении.

Почему?

Рассердится, наорёт на мамку твою.

Почему?

Баба Ксения не любит меня, поругались мы когда-то.

Сильно?

Навсегда.

Ты был её другом?

Я дедушка твой.

У меня уже есть два дедушки, городской и деревенский.

Я – папа твоей мамы.

У мамы два папы?

Тэк, тэк, вроде бы ожидаемый вопрос, но… всё равно неожиданно. С тобой не просто, оказывается. Буду говорить как со взрослым, чинно-важно. Я – настоящий папа мамы.

А дед Жора поддельный?

А ты остёр на язычок-то, ловко вставил – поддельный Жора, хэ-хэ. Он – второй муж бабки Ксении.

А кто первый?

Я.

Зачем отдал бабушку другому мужу?

Говорю же, поссорился.

Почему?

Уже не помню. Сто лет прошло.

Беспамятный что ли совсем?

Похоже на то… плохое быстро забываю.

Ладно, я один разочек поеду в гости, но больше не отпрашивай.

Что так?

Не хочу три дедушки, это неправильно. Все приставать, спрашивать начнут,… не хочу.

Жаль, думал, подружимся…. расстроил ты меня.

Ты потом приезжай, когда умрёт какой-нибудь дедушка и место освободится.

Ну, загнул, приятель. Лучше не буду больше отпрашивать, только смерти никому не желай. Грешно.

Грешно?

Грех.

Бог накажет?

И Бог по головке не погладит, и совесть замучает, если она у тебя есть. Есть совесть?

Не знаю,… а вон щемечки продают. Останови, купи щемечки.

Семечки.

Щемечки.

С-с-с… повтори.

С-с-с.

С-с-семки… повтори.

С-с-с-емки.

С-с-семечки, повторяй!

С-с-с-щемечки.

Семечки. С-с-с…

Не сыкай на меня, просто купи щемечки!

Не куплю. Сейчас приедем, сам пожарю с солью.

А дед Жора всегда покупает, он добрее, чем ты.

Хитрец. Не шантажируй.

Шанажируй?

Шантажируй.

Как-как?

Что-что?

Эй, не дразнись!

Кто-кто?

Ха-ха, смешной ты, дедушка.

И ты смешной. Вот и прибыли.

Ты живёшь в деревне?

Сам ты деревня! Выселки – самый престижный и лакомый кусочек города. Смотри, какие дома, не просто хатки, а виллы понаставили, чинно-важно… чтоб их…

Всё равно на деревню похоже, а у тебя есть корова и курочки?

Не подначивай.

Не подтачивай?

Топай, давай, остряк самоучка…

Ночью к Аскару пришёл слон. Неземной. Он влился вместе с лунным светом через окно, приклеился к противоположенной стене; был плоским, перекошенным по диагонали, с ажурным ухом и коротким хоботом. Медленно и беспрерывно покачивал головой.

Аскар смотрел на тень лунного слона и думал о настоящем папе мамы, о третьем дедушке. Тот ему понравился. Немного странный, поведением напоминавший мальчика, дед не был похож ни на одного взрослого в окружении Аскара. Ещё больше понравился загадочный дом, полный старых притягательных вещей и незнакомых запахов. Была в доме комната, завешанная ножами, кинжалами и ещё какими-то старинными предметами. В той же комнате дед показал Аскару коллекцию монет, часов ручных и настенных, называл всё «антиквариатом» и обращался со старьём бережно, трепетно. Аскар начал клянчить хоть что-нибудь себе в подарок, но дед сказал:

Не дам. Разбазаривать коллекцию нельзя, – и, видя, что внук скуксился, добавил: – Всё одно, придёт время, и это добро, в придачу с домом, станет твоим. Ты, чинно-важно, – мой наследник.

Аскар не до конца понял слова «наследник», но оно ему понравилось, в нём чувствовалась связь со словами «антиквариат», «коллекция» и с самим дедом.

Зачем тебе коллекция? – по-взрослому поинтересовался у деда.

Тот растерянно посмотрел на внука. Ответил не сразу. Задумчиво поскрёб подбородок.

Когда я был мальчиком, у нас во дворе собирали марки. Я тоже этим увлекался, пока однажды не попала в руки первая старинная монета. С того момента, как заразился, начал их выменивать на марки и другие «сокровища», за одну монету, помню, отдал сапоги отцовские, за что отец меня отмузил.

Чё-чё?

Отлупил.

Тебя папа бил? Он злой что ли?

Тогда всех детей лупили чинно-важно, это норма воспитания была… э! – вдруг встрепенулся дед. – Подарок-то забыл! Держи, – достал коробку. – Получи-ка машину пожарную радиоуправляемую. Нравится?

Ничё так, – буркнул Аскар, быстро распотрошив содержимое коробки и разглядывая пульт.

Ничё? Зажрался, приятель. Ну, ничё так ничё, отдам Вадику соседскому, ему точно понравится, – дед, совсем по-ребячьи обидевшись, сунул машину обратно в коробку, потянул шнур, пробуя вырвать пульт из рук внука.

Это нечестно, – недовольно засопел Аскар. – Сначала подарил, теперь отнимаешь.

Тебе же не нравится.

Нравится, нравится…

Дед смотрел на него сердито.

Неблагодарный. Сразу надо говорить, что нравится, а то разничёкался, ничё – пустое место, ноль.

Аскар не ответил, погнал машину по дощатому полу. Дед, поддавшись азарту, начал ходить следом. Долго они забавлялись с дорогой игрушкой, гоняя её по дому, отнимая друг у друга пульт.

Потом, когда пали сумерки, сидели в сумеречной прохладе на крыльце, грызли солёные семечки и болтали, вернее, дед расспрашивал, – Аскар отвечал.

Любишь кого-нибудь?

Маму, папу…

Э-э, приятель, без дежурных ответов, – нетерпеливо взмахнул рукой дед. – Поговорим как два взрослых мужика. Я спрашиваю про любовь к женщине, а в твоём случае к девочке. Есть такая?

Гаврик.

Х-хаврик?! – испуганно прохрипел дед.

Да-а, – растерянно протянул Аскар и на всякий случай отодвинулся от внезапно взволновавшегося деда, – она на пятом этаже живёт.

Она? Ты сказал она? Пф, пф, приятель, ты ж своим ответом чуть не угробил старика, почти кондрашка хватила: сердце в горло запрыгнуло, едва не задохнулся. Подумал, Гаврик – мальчик. Нельзя мальчикам мальчиков любить, только дружить.

Не-е, Гаврик – девочка

Почему Гаврик?

Потому что Сашку её папа Гавриком зовёт, всегда кричит с балкона: «Эй, Гаврик», шлёпай домой».

Значит, твоя любовь – Александра? Красивая хоть?

Ничё так.

Хороший мужской ответ, – похвалил дед. – С кем ещё дружишь?

С Бигушевым Русланом. Его во дворе все «Биг» зовут, и я тоже.

А тебя как обзывают?

Снайпер.

Даже так? Стреляешь метко? Хотя… в твоём возрасте,… где и…

Плююсь метко.

Ах, вот в чём дело! – дед, запрокинув голову, захохотал. – Плеваться – верблюжья привычка.

Я не верблюд.

Ну-ну… не обижайся, меткий татарин, значит.

Не татарин. Русский.

Папа твой – татарин, и ты не русский.

Русский.

Нет, приятель, никак не русский.

А ты русский?

Я русский.

Вот видишь! Ты – мой русский дедушка, значит, и я русский.

Хватит спорить, лучше подумай, у собаки вместо щенка может появиться котёнок?

Русский! – заупрямился внук.

Предлагаю компромисс, ты – русский татарин. Вот так, чинно-важно, – и, не давая внуку возможности возразить, дед, поднявшись с крыльца, сказал: – Пойдём в дом, рост твой замерим, отметину поставим на дверном косяке, и каждый год будем отмечать, следить, на сколько сантиметров к солнцу подтянешься.

 

 

* * *

 

Сдвинь кочан левее или правее, снаряд летит, – предупредил сверху Бигушев.

Аскар выпрямился у балконного окошка и, потянувшись, проследил за полетевшим вниз плевком.

Мимо! – вывернувшись восьмёркой, посмотрел на друга, опасно перевалившегося с балкона четвёртого этажа. – Смотри! Учись, пока я живой… – его слюна попала в самый центр небольшого прочерченного мелом круга на асфальте.

Гы… тебе легче метиться с третьего этажа.

Биг, умей проигрывать. А хочешь, поднимусь к тебе и докажу, что и с четвёртого я меткач?

Фигня с четвёртого… с пятого слабо?

На слабо взять хочешь? Да хоть с крыши! – захорохорился Аскар. – Погнали?

Гы, соглашаешься сразу, потому что знаешь – закрыто там.

Давай к Гаврику на пятый, – Аскару хотелось доказать Бигушеву свою исключительность хоть в чём-то.

Фигня всё это, плевки наши, – равнодушно протянул тот над ним (Аскар уже не смотрел на него, устав стоять вывернутым), – вот я сегодня тётку голую видел, это у-у-у, титьки во такие…

Аскар понял, что Биг показывает на себе размер грудей и, снедаемый любопытством, снова перекрутился, запрокинул голову. Увидеть друга помешало выглянувшее из-за облака солнце. Оно невыносимо выжигало глаза.

Брехло! – закричал он в ослепляющую высь.

Видел, видел! – послышался из солнца голос Бига, он в эту минуту представился Аскару Богом. – Как на тебя на таком же расстоянии смотрел.

А! – догадался Аскар, – по телебанчеру.

Живьём голую, тупица, по телеку не считается.

В окно тётка влетела?

Завидуй молча, – отпарировал Биг.

Раз не говоришь где, значит, не видел! Придумал, чтобы похвастаться, – выкрикнул Аскар и спрятался в глубине балкона, потому что люди, топающие по тротуару, поглядывали на них с любопытством.

Я сегодня с мамкой к отцу в художественную студию заходил, а там голая натура сидела, её рисовали, – послышался срывающийся на фальцет голос друга.

Тихо, не визжи, придурок, на нас смотрят, – зашипел Аскар, снова вывернувшись. – Нашёл чем удивить, я тоже видел голых баб.

Когда? Где? Кого? – приглушённо спросил Биг и вытаращился на Аскара.

Не верил.

В бассейн в прошлом году со школьным лагерем ходили, мы с пацанами за девчонками в раздевалке подглядывали.

Гы, сравнил! – захохотал Бигушев. – В школьном лагере – мелкота, а эта была во! Вот с такими… – он двумя руками очертил в воздухе круги.

Чепухня! Хотел титьками удивить? Груди у всех женщин, даже у наших мам, а у моей татарской бабушки есть кое-что, чего нет ни у кого.

Эй, заткнитесь! Ещё слово о титьках – и кошачьи какашки полетят на вас. Муська только что в горшок сходила, – предупредила Сашка, глядя на них с пятого этажа.

Мальчишки замолкли. С Сашкой они никогда не спорили и слушались во всём, потому что были влюблены. Она знала это и злилась – хотела дружить на равных по-пацаньи.

Я к тебе сейчас спущусь, – крикнул Биг и уже через три минуты раздался звонок в дверь. – Расскажи секрет татарской бабушки.

У моей бабушки связь с космосом. Прямая.

Гы-гы-гы, – затрясся Биг.

Хватит трястись, псих припадочный. У неё на макушке живая антенна – шишак.

Гы-гы, шишак… нашёл, чем удивить. У меня этих шишаков куча.

У тебя шишаки от ударов и маленькие, а у неё из башки сам вылез, большой. Она сейчас у нас, идём, посмотришь.

Бабушка, покажи, пожалуйста, Руслану шишку.

Эх, болам, – мешая русские слова с татарскими, заворчала бабушка, – замучал син мине. Я тебе музейдан что ли? Покажи да покажи. Мин бит нэнэйка родной твояныкы. Эх, син, – тихо выговаривая внуку, она всё же сняла платок.

Волосы у неё были белые, собранные в пучок, из них выпирал бледно розовый бугор. Он напоминал жирную половинчатую сардельку.

Можно потрогать? – попросил Биг, протягивая руку.

Юк, – коротко выдохнула бабушка, обратно повязывая платок. – Показать иттэм и хватит.

А она спать мешает?

Мешает, улым, нык мешает. Ноет. Гудит.

Понял? – зашептал в ухо Руслану Аскар, утягивая за собой из комнаты.

Не понял.

Гудит – это связь. Когда в поле под проводами стоишь, тоже гудит, у-у-у…

Трепло ты, Снайпер. У твоей татарки бабушки шишак от болезни внутренней, от мозговой болезни. Она, вон, даже говорит непонятно, всё смешивает.

Завидуй молча, Биг.

Было бы чему. Больной бабке? Один ноль в мою пользу – титьки победили! – уверенно сказал Руслан, убеждённый в своей правоте.

Тогда, я сделаю так, что Сашка в меня влюбится, и это будет считаться сразу за сто очков!

Гы-гы, пупок развяжется…

 

 

* * *

 

Аскар проснулся, почувствовав неясное томление в груди. Хлопнула створка форточки, и ему почудилось (или вправду увидел?), как в комнату вплыл переливчато-хрустальный пузырь. С секунду повисел и взорвался, окатив майским ароматом сирени. Дурманящий запах, щекоча ноздри, проник внутрь, заполонил, отчего сердце разбухло, торкнулось – в это же время внутри кукушкиного домика зажужжали шестерёнки – металлические цилиндрики, подвешенные на цепочке, слегка качнулись, поползли вдоль стены вниз.

Ку-ку, – скрипнув дверцей, выползла механическая птаха.

Удушу её и тебя заодно, когда ночью в две дырочки сопеть будешь, – спросонья пообещал Толик. – Притащил от старого пердуна рухлядь и рад. Тоже мне, наследство.

Аскар, заложив руки за голову, лениво выдавил:

Заглохни.

Часы с кукушкой он принёс от деда Петра прошлым летом. В тот день не только часы заполучил, ещё отметину на всю жизнь – шрам на затылке. Шёл по выселкам. Навстречу – бомж. Бежал, схватившись за бок, припадая левым коленом почти до земли. Бежал и плакал, размазывая мокроту по лицу. Гнала бомжа с улюлюканьем выселковская шпана. С криками «Бей мамонта!» нагоняла, одаривала пинками под зад, била палками, отпускала, давала возможность убежать, снова догоняла… – это была охота. Аскар не выносил бомжей, но жестокая «игра», придуманная детьми, взбесила. Кинулся наперерез малолеткам. Схватил за ухо первого попавшегося голенастого, прокоптившегося под солнцем, мальчика. Потянул вверх. Тот, вереща, начал брыкаться. Аскар молча, с яростью продолжал тянуть и выкручивать его ухо. Злобный вид Аскара и поросячий визг друга несколько охладил охотничий пыл остальных ребят, однако, опешившие вначале, «охотники» быстро пришли в себя. Матерясь, начали наскакивать на Аскара. Он отпустил ухо «копчёного», выкрутил руку другого, замахнувшегося на него, шпанёнка… чем ударил по голове не видел, – почувствовал боль и то, как тёплая кровь потекла по шее, заструилась вдоль позвоночника. Зажав рану, обернулся – шпана удирала. Улепётывала вразброс. Оголтелые мальцы действовали отрепетировано, зная, как отступать.

Чёрт… подонки недозрелые, суки, – выругался Аскар, стряхивая с пальцев густую липкую кровь и вновь зажимая рану.

Кровь сочилась сквозь пальцы. Футболка быстро пропиталась, стала влажно неприятной. Прилипла к спине. Аскар, слыша запах собственной крови, испытывал тошноту и лёгкое головокружение. Первой мыслью было вернуться домой, чтобы не шокировать старика, но, чувствуя, что буквально истекает кровью, побежал к нему.

У калитки стояли «скорая» и полицейская машины. «Вот скоты, – разозлился Аскар на малолеток, – настучали, придурки. Решили перестраховаться: себя выгородить, меня подставить. А полиционеры-то оперативно прибыли. Но к чему скорая? Ухо мальчика? Или руку второму вывернул неудачно? Вывих? Не… не может быть, тогда не к нашему дому,… чёрт, неужели дед?» – предчувствуя неладное, Аскар быстрым шагом прошёл в дом…

Старик в тот день загремел в больницу. Его ограбили. Охранная сигнализация не спасла – вынесли всю антикварную коллекцию. Лишь часы с кукушкой, не представлявшие ценности, остались одиноко висеть на ощетинившейся гвоздями стене. Дед в порыве злости хотел их выбросить. Аскар взял себе и, не слушая возмущённые возгласы младшего брата: «Отстой. Мусорная дрянь», повесил в комнате. «Только тронь!» – пригрозил. Толик в тот момент состроил зловещую гримасу, – не более. Знал – Аскар, хилый с виду, в ярости становился до одури сильным, рука у брата была костистая, тяжёлая.

Ку-ку…

Задолбал дятел стучать по мозгам с утра пораньше! – резко откинув одеяло, Толик нащупал на полу литой резиновый сланец, запустил им в часы.

Сланец, не задев игрушечного домика, упруго оттолкнулся от стены, отлетел, врезался в плоский монитор компьютера.

Ё! – испуганно схватился за голову Толик.

Хоть иногда котелок включай! – закричал Аскар, вскакивая. – По мозгам захотел?

Толик, показав кулак, сунул голову под подушку.

Аскару не хотелось конфликтовать, ломать хрупкость необычного утра. Расслабленно упал на диван. Упрямая пташка продолжала нудно куковать – отсчитав положенное время, звучно чмокнула клювом и скрылась в тесноте чердачка, утащив с собой сон Аскара.

Рассматривая пенопластовую плитку, местами отлепившуюся от потолка, он переосмысливал события прошедшего вечера. «Дед заколебал своими закидонами. Совсем с катушек сорвался. Что с ним делать? Свихнуться можно. Почему меня окружают неадекватные люди? Дед, ладно, сделаем скидку на возраст и болезнь, но Ангелина… молодая и уже сдвинутая, а что будет с возрастом? Чёрт, но эта сдвинутость в ней, кажется, меня и притягивает. И в то же время я стыжусь её странности. Раньше вместе со всеми смеялся над ней, теперь, дожил, сам ловлю насмешливые взгляды. Но отшить её не могу. Не хочу. Чёрт, чёрт! Не могу понять себя. А я сам, интересно, как выгляжу в глазах других? Сам насколько разумен? И почему я думаю о Сашке? Девять лет не видел – думаю и думаю, думаю и думаю… это болезнь. Психопатическая болезнь. А она родила… у неё ре-бё-нок! Чужой ребёнок. Она спала с кем-то, прежде чем родила. А мне-то что? А то, что ревную! Дико ревную ко всему, что не состоялось, к тем, кто смотрел в её глаза, говорил с ней, слышал её голос, смех… я ревную давнюю мечту к ушедшему времени, к тому, что не свершилось. Это больная ревность, эгоистичная, от неё надо срочно избавляться…»

Своему спонтанному поцелую и ответному порыву сокурсницы Аскар значения не придал, был уверен – шутка, баловство, но Ангелина, видимо, уверовала, что у них завязались отношения. Всю последующую неделю после последней пары она дожидалась его на улице, подхватывала под руку, шла до остановки – получалось, будто провожает, отчего Аскар чувствовал неловкость, раздражение, но духу не хватало сказать: «Ангелина, отвянь, ты мне давишь на нервы, бесишь марсианской болтовнёй. Я тебя боюсь, Ангелина, потому что ты реально ненормальная, хоть и красивая. Твои разговоры непонятны, у меня нет подходящих ответов на твои внезапные вопросы. Отвали от меня, чокнутая Ангелина. Мне с тобой трудно, сумасшедшая ты дурочка».

А Ангелина ходила просветлённая, с загадочной улыбкой Джоконды на устах. И не мог Аскар разрушить светло иллюзорный настрой в душе блаженной. Три дня мучался, терпел. На четвёртый, принял провожание сокурсницы как норму, а в пятницу обалдел от открытия: уже тянуло!

Ангел лета расправил крылья, – сказала она в тот день, выскочив из универа и прислонившись к стволу ясеня.

Май – не лето, а весна, – поправил Аскар. – Не стой под деревом, пойдёшь клещам на закуску.

Ты не слышишь, что я говорю, – ангел лета расправил крылья. Он защищает.

А я повторяю – май – весна.

Лето приходит не по месяцу, а когда ангел лета расправляет крылья. Этот ясень – заколдованный ангел лета, ветки – крылья, цветочки – молодые пёрышки, осенью они превратятся в крылатки.

Крылатки? – удивился Аскар, разглядывая соцветия. – Грозди лопастей называются крылатками? Не знал… – посмотрел внимательно в глаза Ангелины и внезапно почувствовал симпатию к странной девушке. – У тебя в глазах крапинки.

Папа говорит – конопушки.

«Конопатые глаза, конопатые мозги – марсианке вполне подходят», – подумал Аскар и предложил:

Пойдём… в одно место.

Не сказал «к деду», ждал, что ответит.

Идём, – легко согласилась она.

Ты готова идти куда угодно, не спрашивая куда?

Аскар, я знаю, что ты меня поведёшь к деду.

Откуда?!

Попался! – рассмеялась она, радуясь, что сумела заинтриговать. Приложила палец к его губам. – Ничего не спрашивай. Великая тайна.

Да ну, великая тайна, скорее всего, подслушала, когда я звонил деду, договаривался, что сегодня после пар приеду.

Скучный ты.

Что тогда прицепилась ко мне?

Надо мне, вот и прицепилась.

Втюрилась что ли?

Аскар хотел смутить Англину, но вышло наоборот, встречным вопросом: «А ты бы хотел?» она поставила самого в тупик. «В самом деле, хотел бы её любви?» – призадумался.

Успокойся, не дыми мозгами. Не влюбилась. В графике ты у меня, в воскресенье заканчивается Аскаркина неделя.

Аскар, приостановившись, закурил.

Опять бредишь? – как можно небрежнее произнёс, однако разочарование царапнуло сердце.

«Врёт, – успокоил себя. – Самозащита. И я бы не признался. И всё-таки, нужна мне её любовь?»

Аскарка, смотри, наш тралик. Бежим!

«Наш тралик? И это знает? Да ну… никакой мистики, в начале недели видела, как я в этот номер заскочил. А цепляет, ведь, коза».

Бежим!

Некоторое время ехали молча. Ангелина, держась не за поручень, а за его руку выше локтя, смотрела в окно. Аскар на неё. Разглядывал. Думал: «Стройная. Красивая. А что толку? Трудно общаться, но вероятен секс. Узнать бы, как относится к свободному…. э… э, что она делает?» – троллейбус дёргался – её ладонь скользила то выше, то ниже по его руке…

Жилистый, – сказала, не отрывая взгляда от окна.

Не знаю, – невпопад буркнул он и рассердился на себя. Протолкнул противный ком неловкости. Спросил: – Следующая неделя чья?

Ничья. Статика. Время впадёт в кому.

Для всех?

За всех не скажу, для меня точно. Зачёты же.

А-а-а, – протянул Аскар, – зачёты там или экзамены, лично мой ритм жизни не меняют. – Немного помолчал и, ухмыльнувшись, добавил: – Думал твой новый закидон, про то, что ты всерьёз волнуешься за учёбу, в голову не пришло.

Я не совсем ку-ку, – скопировала она его ухмылку, – бываю вменяемая и, кстати, очень ответственная.

Хорошая новость.

 

 

* * *

 

Дед во дворе обхаживал УАЗ. Машина давно была не на ходу и не собиралась заводиться, хоть он больше половины ходовой заменил. Нацелился на двигатель. Грозился: «Переберу движок, чинно-важно, обязательно переберу!» Аскар подозревал, – больше не шуршать шинам по земле, но помалкивал. Дед дико раздражался даже на намёк, что машина не двинется с места и всякий раз, когда не барахлил собственный мотор, выходил во двор, приговаривая: «Ещё чуток – и забегаешь ты у меня чинно-важно…», лез под подъеденное ржавчиной железное брюхо, открывал капот, доставал что-нибудь, выстукивал, смазывал.

Из соседнего дома наружу рвалась музыка. Одинокая Люська, небольшая усохшая женщина в бриджах, напоминающая грустного гномика с припухшими веками, каждый вечер выставляла в окошко колонку «восьмидесятых». На проигрывателе кружилась в бесконечном вальсе виниловая пластинка «Анна Герман». «Дурманом ш-ш-ладким веяло, когда ш-ш-вели сады, когда однаш-ш-ды вечером в любви приш-ш-нался ты…»

Аскарик, хоть ты на него повлияй, – крикнула Люська, увидев Аскара. Семенящим шагом двинулась к невысокой изгороди из штакетника, разделяющей их дворы. – Столько лет кадрю его, кормлю пирожками, да беляшами, пластинки кручу про любовь, а он жениться на мне не хочет, – запричитала, зацепившись руками за забор и положив на щербатый край подбородок. Её рост едва достигал высоты штакетника.

Иди, Люська, не донимай молодёжь, – махнул на неё рукой дед. – И пластинка твоя шепелявая меня бесит, и сама ты, недоросток, бесишь, и пирожки твои резиновые никто не просит, сама таскаешь, пичкаешь, пичкаешь, иди-иди,… а ты, почему с пустыми руками? – с неодобрением уставился на внука. – Ведёшь гостью, к чаю ничего нет.

Гостья сама нам напечёт, – хотел пошутить Аскар.

Блинов, – вставила Ангелина.

Серьёзно?

Девушка громко хмыкнула. Обратилась к деду:

Мука, яйца, молоко есть?

Люсь, дай муки.

Напрасная затея, – покачалась на краю изгороди Люськина голова. – Пеки, не пеки – не женится на тебе. Дедовская порода. Дикари оба.

Я знаю, – сказала Ангелина.

Подойдя к женщине, погладила морщинистую руку. Потом, склонившись к её уху, что-то прошептала. Люська мелко захихикала.

Сговариваются, чинно-важно, – ухмыльнулся дед. – Кто она?

Сокурсница.

Нравится?

Не знаю, – как можно небрежнее ответил Аскар. – Не понял ещё.

Он кривил душой. Знал – уже нравится.

Люська неподражаемой семенящей походкой улепетала к себе в дом. Ангелина подошла к УАЗу. Растопырив пальцы, положила обе ладони на капот.

Не мучайте её, – сказала, пристально взглянув на деда Петра.

Люську? – опешил тот.

Машину. Она давно умерла.

«Чёрт! Экстрасенша. Могла бы потерпеть и не умничать пару часиков». Аскар метнул на деда испуганный взгляд, опасаясь, что тот сейчас что-нибудь выкинет. Не напрасно. Настроение старика резко сменилось: скулы побелели, глаза потемнели. Он в последнее время стал не в меру обидчивым, несдержанным и не особо утруждался маскировкой нахлынувших эмоций. Жил, окутанный грозовой тучей, и, если приходил в ярость (иногда из-за сущего пустяка), высекал молнии. Вспыльчивость у него и раньше наблюдалась, но особенно характер ухудшился после ограбления, да и болезнь внесла свою лепту. Аскар терпел. Жалел. Порой казалось – такое переносить невозможно, но понимание, что тот кроме него больше никому не нужен, заставляло усмирять собственный характер, сносить внезапные вспышки злости. Мать Аскара никогда с отцом не общалась. Однажды разрешив ему встречаться с сыном, препятствий не чинила, но сама избегала его. Толик изначально отверг деда, – был бабушкиным внуком. Презирал родного дедушку, отдавая предпочтение Жоре. Тут уж баба Ксения вовремя обработала младшего.

Эй, муку держите, – подняла над забором бумажный куль Люська.

Дед, не зная, куда выплеснуть прилив гнева, почти бегом бросился к ней, выхватил куль и шмякнул об штакетник. «Пух!» – белое облако взметнулось над Люськиной головой – секундная пауза и обелённая голова пригрозила:

Капут тебе, вражина. Спалю ночью вместе с хатой!

Дед, изображая раскаяние, развёл руками. Произнёс смиренным голосом:

Дык… уронил.

Аскар испытывал неловкость, стыд. И ещё злость. На деда. На себя, что привёл постороннего человека и тот стал свидетелем дикой сцены; был зол на безобидную, беспомощную Люську. Злился на Ангелину, которая воспринимала происходящее с лёгкой весёлостью. Смеялась.

Дед продолжал ломать комедию:

Люськ, дай ещё муки.

Хрен! Я тебе жена мельника что ли, муку зазря раздавать. Я ему как человеку, а он… вражина. Как только тебя внук переваривает. И вот что скажу – не зови меня замуж, всё равно не пойду. И что мне взбрендило замуж за вражину, – всё это Люська выговаривала, бегая вдоль изгороди и заглядывая в щели между узких досок, – что-то ты, Пётр, совсем одичал, недобрым стал.

Дед похлопал по рубашке, штанам, – мука осела и на нём, взъерошил волосы…

А я добрым быть нигде не подписывался, – изобразил, что расписывается, – добрые нынче не в моде, вот так-то, соседушка, – ероша волосы, устало поковылял в дом.

Аскар крикнул:

Чего звал-то? Говорил, помочь надо.

Старик обернулся.

Отбой. Она права, – кивнул на Ангелину. – Покойника нельзя реанимировать.

Аскар поморщился.

М-да… вот такой он у меня… третий дед.

Третий?

Потом объясню. Пошли. Чёрт… хотел слона показать.

Слона?

Он ночью через окно приходит. Висит напротив кровати.

Ты надеялся, что…

Надеялся.

Аскар прижал к себе Ангелину. Поцеловал.

Вкусно, – прошептала она. – Хочу добавки.

Эй! – отвлёк их оклик соседки, – хватит облизывать друг друга. Муку мне купите. Я не жена мельника.

Купим, – пообещала Ангелина. Потянула за рукав Аскара со двора. – Далеко магазин?

Через три дома. Ты, Ангел мой, иногда переигрываешь. Заносит тебя.

Например?

Насчёт машины… зря.

Но это правда. Она мертва.

Ясновидящая? Медиум? Можно записаться на приём? Судьбу предскажешь?

Не ёрничай. Я не виновата, что чувствую. У всего на земле есть энергетика, но эту тему опустим, а то ты сейчас лопнешь от сарказма, так и прёт.

Не обижайся.

Не дождёшься. С дедом тебе повезло.

Стёб?

Фу, противное слово «стёб», напоминает вонючий окурок.

Получается я – сплошное «фу». Разговариваю вонючими словами, курю и думаю щепками, потому что у меня в голове сидит дровосек, рубит мозг…

Ангелина прямо на ходу повисла на нём, обвила руками. Ему пришлось остановиться.

Что ты делаешь?

Торможу тебя.

Зачем?

Чтобы с тобой время затормозилось, и вечер… и жизнь.

Эти слова вызвали у Аскара прилив нежности. Погладив её волосы, уткнулся в них носом.

Пахнут.

Чем? – насторожилась.

Чёрт… не определю точно… как-то пряно. И чем же?

Секрет.

А у тебя есть дед?

Был один. Умер.

Давно?

Да… лет десять назад. Папин папа.

А со стороны матери?

Маму бабушка как бы нагуляла, по тогдашним меркам. Обольститель не женился. А за другого сама не захотела выходить. Мне очень понравился твой дед. Настоящий, не схематичный и…

Выпуклый? – с насмешкой подсказал Аскар.

Наполненный, – засмеялась она. – В нём богатый вкусовой букет, многовкусье.

Опять умничаешь. Как за пять минут могла определить содержание человека?

Смогла. Почему ты злишься?

Слова, слова… они легко произносятся, если лично тебя не касаются и выталкиваются со скрежетом, если затрагивают твои интересы или чувства. По крайней мере, у меня так. Молчи! Не перебивай! Ты пришла вся такая… м-м… тонко чувствующая, подключенная к космосу, увидела «наполненного» человека, на самом деле психически неуравновешенного, больного… посмеялась от души, как над клоуном. Это без обид. Почему бы нет? Он не твой родной дедушка, а мне… я его стесняюсь.

Ты и меня стесняешься. Теперь ты молчи! Знаю, стесняешься. Не осуждаю ни капельки, я сама себя стесняюсь, жутко стесняюсь! И хорошо, что заканчивается твоя неделя, адью!

Она уходила быстрым шагом, почти бежала. Аскар, внезапно обессилев, остался стоять, не имея ни малейшего желания догонять. «Беги, дурочка. На сегодня достаточно. Устал».

Позвонил ей ночью, заранее придумав фразу: «Пусть я – одичавший неуютный дом, всё равно не хлопай дверью». Набрал номер. Долго ждал. Начал психовать, переживая, что не ответит.

Да.

Пусть я – одичавший неуютный дом, всё равно не хлопай дверью.

Ты проглотил жабу?

«Ну что за чёрт! Зря старался, не оценила».

С чего взяла?

У тебя квакающий голос… булькающее жалобный.

Не я квакаю, связь плохая.

Ах, да, да! Я же за пределами города. Далеко-далеко.

Где?

Там, где небо близко-близко. Скоро рейс.

Куда?

На самое яркое кольцо Сатурна.

«Чёрт, снова попался».

Больше не обижаешься?

Если порадуешь чем-нибудь.

Чем?! – чуть не бросил трубку, рассердившись.

Она молчала. Он натужно думал: «Чего хочет?» В трубке потрескивало. Представил её напряжённое ожидание – от пышных волос разлетаются искры…

В моём календаре начинается твоя неделя.

«Устроит?»

Какая неожиданность, – постаралась сказать голосом, лишённым эмоций, но он почувствовал, – улыбается.

«Радуется, дурочка, что угадал». Копируя её равнодушие, пожелал:

Беспокойной ночи.

И тебе ужасных снов.

Спать лёг с лёгким сердцем. «Куда она от меня денется? На сдвинутых спроса нет. Многим, кого знаю, нравятся легко читаемые девчонки, без вывертов, чтобы меньше мороки, возни. А Сашка с вывертом? Закрою сессию – и повидаюсь с Бигом. Подробнее расспрошу о ней, а там… может…».

 

 

* * *

 

С Русланом встретился на старом пляже, который был почти безлюден: глубину мерили два-три взрослых купальщика и поодаль по мелководью ходили мальчишки с марлей, шумно радовались пойманным малькам.

Будущий терапевт приехал на велосипеде, уже побитом, исшарканном. С последней встречи он загорел, немного похудел. Подбадривая себя дурашливым гыгыканьем, побежал окунуться. Аскар, ленясь входить в усталые воды городской речушки, купаться не стал, предпочёл сидеть на скамейке, закопав ступни ног в песок, сверху – тёплый, снизу – влажный, прохладный. Пахло рекой, попкорном из ларька неподалёку и коровьими лепёшками, раскиданными тучной коровой. Приблудившаяся невесть откуда скотинка, нагулявшись по пляжному берегу, уходила на другую сторону, обмывая тугое вымя лёгким течением. Тяжёлый липкий воздух, сдобренный запахом навоза, застревал в лёгких. «Городской пляж, ё моё», – поморщился Аскар.

Ты стройнеть начал, – насмешливо сощурился на вернувшегося Руслана.

Заметно, да? Надо мне, надо. Новая жизнь начинается.

На работу устраиваешься?

Не коси под дебилоида. Я же в медицинском. Ещё два года, потом интернатура.

Откуда отсталому электрику знать особенности получения медицинского образования? – с ехидцей спросил Аскар.

Брось, не заводись, – примирительно похлопал его по спине Руслан. – Встретились второй раз за тысячу лет – и спорим. Глупо.

Биг, можешь обижаться, но скажу – если хочешь со мной общаться, никогда не кичись.

Я не кичусь.

Кичишься. С детства дурная привычка выставлять себя бугром. Ненавижу.

Не заводись, – с ленцой повторил Руслан, – лучше, смотри, какая нимфа.

Ничё так.

И всё?

Ждёшь, чтобы я сказал «грудастая»?

Девушка и впрямь была грудастая, и, на вкус Аскара, лишнего. Ветерок шевелил её короткие неестественно яркие кудряшки, которые огненными протуберанцами вихрились на голове.

Это Гаврик.

Да ну?

Она.

Погоди, ты точно про ту, с ядовито-рыжими волосами?

Снайпер, протри глаза, другие на горизонте не наблюдаются. Если только вон та бабенция у воды или корова на том берегу, гы-гы.

М-да… апельсины на снегу.

А что? Эффектно. Ультрамодный цвет, хит сезона, – со знанием дела, как заправский стилист-парикмахер, прокомментировал Биг и, взглянув в оторопевшее лицо друга, посоветовал: – Слюни втяни.

Он не предупредил, что позвал Сашку. Неожиданность в облике огненноволосой дивы, подобрав подол длинной юбки, шла к ним по песку неровной, виляющей походкой. Аскар придирчиво разглядывал ту, о которой грезил столько лет, и сейчас удивлялся себе, почему ни разу не предпринял попытку встретиться, хотя знал, где живёт, даже номер домашнего телефона помнил, однако не звонил. Дед Пётр называл такие грёзы бесплодными. «Мечта может осуществиться, если только шагать, копать, рыть в её направлении, только так, чинно-важно», – любил повторять. «Волнительно… чёрт. Где сигареты? – закурил. Сделал три глубокие затяжки, выпустил густое облачко и посмотрел на Сашку сквозь дым. – Не видение ли? – дым быстро развеялся, девушка осталась. – Реальная». Унимая накатывающее волнение, попыхивал сигаретой. Глухо изрёк:

Слишком вульгарно.

Волосы?

Бёдрами виляет.

Сам попробуй по песку на шпильках.

Зачем на пляж на каблуках?

А зачем мини юбки? Модные причёски? Зачем косметика? Длинные ногти? Зачем фитнес, диеты? Всё для нас. Завлечь стараются дурёхи.

Лично меня мишура не прельщает.

Гонишь.

Серьёзно.

Не верю я тебе, Снайпер. Всё тебя прельщает, вон, как выставил фары на Гаврюшку.

Давно не видел.

Нравится?

Ничё так.

Ничё-о-о-о? Отпадная! Помнишь, жениться мечтал на ней? Гы-гы.

Гы-гы, – передразнил Аскар, – вечно ржёшь, как жеребец.

Хотел добавить ещё что-нибудь едкое, но передумал. Сашка приближалась. Он уже видел её дикие глаза, янтарно-тигриные с чёрной обводкой, от взгляда которых, как и раньше, кожа покрылась пупырышками. Когда она предстала перед ними, затмив яркостью волос солнце, его волнение достигло наивысшего накала: загудела кровь в артериях; гул отдавал в затылок и уходил в низ живота, где образовалась воронка, втягивающая в себя сердечные мышцы – ненавистное чувство, неуютное.

По твоей милости я на новых босоножках каблуки ободрала, – без всяких приветствий Сашка накинулась на Руслана. Еле доковыляла.

Тот, не реагируя на её выпад, схватил Аскара за запястье, вскинул его безвольную руку вверх.

Алло, Шурочка, Снайпер здесь! Динамо выключи,… узнала?

Не обезьянничай. Узнала. Привет, – сухо поздоровалась. – Почти не изменился, только длинным стал и бородатеньким.

Косит под хиппи, – счёл нужным вставить Биг.

Умри, а?! Не хиппи я, по образу жизни не подхожу, – вспылил Аскар. Чтобы успокоится, пальцами ноги вытащил из-под песка камушек, начал подкидывать вверх. Не глядя в упор на Сашку, пошутил: – Зато тебя не узнать, прям дочь бога Ра.

«Не то… плоско и убого. Лучше молчи, кретин».

Она нервно дёрнула плечом, отгоняя назойливую муху. Ничего не ответила. Шутку не оценила и, вообще, к встрече отнеслась равнодушно, словно не девять лет назад, а вчера расстались. В лице ни удивления, ни радости, ни заинтересованности. Выглядела слегка разморённой от душного влажного воздуха.

Она говорила только с Русланом. Аскар чувствовал себя лишним, испытывал разочарование, обиду, ревность и даже унижение – жгучая помесь пульсировала в груди, подкатывала к горлу, он задыхался изнутри. «Зачем всё это? – недоумевал. – Не будь лохом, встань и уйди. Встань и уйди!» – приказывал себе, продолжая сидеть, пялясь на Сашку, у которой за спиной вечернее солнце макало часть лучей в реку, другими, обхватив её, держало в сияющем коконе. Она светилась по контуру, сквозь лёгкую ткань юбки просвечивались стройные ноги, бёдра… Аскар рассматривал её, пробуя найти в новой Сашке Сашку прежнюю, оставленную в детстве, все эти годы бережно охраняемую памятью, с каждой минутой понимая: «Я навсегда выпал из её жизни. Чужая, недоступная, но не стерва. Биг трепло. Она не проститутка, как он обрисовал её при встрече в троллейбусе. Зачем? И на прожигательницу жизни не похожа. Зачем он врал? Одно объяснение – ревность! Он ревнует,… о, чёрт…» Нельзя было и дальше сидеть вот так, третьим лишним, терзаясь. Вскочив, стянул с себя футболку, скинул сланцы. В шортах побежал к реке. Биг что-то крикнул вдогонку, но он не разобрал его слов. Уйдя с головой под воду, плыл, пока хватало воздуха в лёгких. Вынырнул. Лёг на спину. Отдышался. «Чёрт! Телефон не вытащил, сигареты и деньги на проезд, – пощупал карманы. – Телефон на выпал… что толку? Псих…». Поплыл к противоположенному берегу.

Под деревом, куда он выкарабкался из воды, сидели две жирные лягушки. Вспугивая их, шлёпнул ладонью по земле, влажной от слёз ивы. Лупоглазые синхронно сиганули в воду. Аскар брезгливо содрогнулся всем телом. «Я проглотил жабу. Во мне сидит скользкая жаба. Сидит и дрожит тварь…»

У-у-у, – внезапно прогудело за спиной.

Аскар испуганно обернулся.

А, это ты, корова… брысь! – прикрикнул, боясь её.

Корова стояла, разделённая пополам стволом дерева. Каравай солнца повис на её кривом роге, готовый вот-вот сорваться. Послышался плеск. Аскар оторвал взгляд от блудницы – из воды торчала ушастая голова Бига.

Решил сбежать к тёлке? – насмешливо поинтересовался. – Что за фокусы?

Душно.

Сгинуть мне в речной пучине, если ошибаюсь – до сих пор не ровно дышишь на Сашку?

«Похвальная проницательность», – отметил про себя Аскар. Вслух повторил:

Душно.

Съехал по гладкой земле в воду. Вытащил телефон из кармана. Повертел в руках.

Хочешь, подарю?

Ты не ответил на вопрос.

Можешь сгинуть в пучинах – тебе показалось, – ухмыльнулся Аскар, чувствуя, как болезненное разочарование рассасывается, уходит. «Всё это наваждение. Игра воображения. Накрутил себя. Уф, отпустило… блаженство…». Уже с лёгким сердцем швырнул телефон. – Кто быстрее обратно?

Хорошо, что мне показалось, – крикнул Биг. Он остался стоять на месте, не подхватив спортивного азарта Аскара. – Свадьба скоро…

Аскар перевернулся под водой. Вернулся.

Свадьба?

Свадьба. Я и Сашка, как принято говорить, бракосочетаемся… законно.

Ты и Сашка?!

Помнишь спор? Проспорил, Снайпер.

Нашёл, что вспомнить, детские фантазии.

Ты мечтал жениться на ней, – в который раз за вечер напомнил Биг.

Типа, отнял мою мечту?

Гы-ы.

Бешенство с новой силой заколотилось в груди Аскара. Захотелось сделать больно самодовольно улыбающемуся человеку, которого начал было считать вновь приобретённым другом. Не скупясь на желчь, спросил:

Женишься на проститутке?

Лицо Руслана перекосилось.

Провоцируешь, парниша?

Совсем недавно втирал, что она…

Забей на тот разговор! Всё изменилось. Точно женюсь, хоть мне это решение не просто далось.

Аскар, чтобы снять внутренний накал, окунулся, коснувшись дна головой. Поостыв, сказал:

Если сомневаешься, – не любишь.

Гы-гы-гы, – задрожал Биг подбородком, некрасиво кривя рот. – Ты веришь в любовь? Ваниль.

Аскар видел сквозь воду как колышется живот друга, как шевелятся, подобно червям, на коротких толстых ногах волосы. «Он омерзителен. Не только внешне, в совокупности. Смех, похожий на рыганье. Треплется безмерно. Не понимаю Сашку. Женщины… чёрт разберёт, что им надо».

Ты веришь в любовь? – повторил иронично Биг, прекратив трястись и побрызгав водой на свои толстые покатые плечи.

Верю, не верю, но есть же какое-то чувство, которое соединяет тебя именно с конкретным человеком, а не с кем попало.

Ты служил? – не к месту поинтересовался Биг, продолжая обрызгать плечи.

Отсрочка.

Причина?

Есть причина, – Аскар упрямо не хотел говорить, что он тоже учится в вузе.

Причин, по которым не берут в армию, не так много. Медотвод?

Нет.

Опекун, единственный сын престарелых родителей? Сам знаю, – нет. А-а-а, ты дебил со справкой?

Отстань. Сказал – есть причина, но я не люблю о ней распространяться.

Не увиливай, признайся, отмазали?

Нет!

И меня не отмажут. Сам понимаешь, как только диплом получу, должны забрать, но! – Биг многозначительно выждал паузу. А вот им! – показал неприличный жест. – Я скоро стану отцом семейства. Дочка уже есть. Как женюсь, удочерю официально. Второго ребёнка за три года точно состряпаем. Понял, почему в жёны беру с довеском? За три года двоих своих нереально сделать, хотя теоретически, конечно, можно…

«Сука, – не желая дальше выслушивать циничные выкладки Бига, Аскар нырнул. – Это друг? Не друг,… а фрукт с гнильцой. А мне что? Чужой компот. Пусть сами в нём варятся… – думал пока плыл, задевая руками каменистое дно реки. Сделал открытие: находясь под водой, думаешь необычно ясно, мысли щекотали мозг, как пузырьки воздуха, появлялись и, не отягощая голову, тут же лопались, создавая лёгкую эйфорию, рождая беззаботность. – Их проблемы мне до фени…». Когда вынырнул, был уже далеко от Бига. Постоял, разглядывая, как тот идёт перегруженной баржей, двигая перед собой волну и часто-часто отплёвываясь.

Извини, что оставили одну, заставили скучать и спасибо, что посмотрела за вещами, – поблагодарил Сашку, первым вернувшись к скамейке.

Он успокоился полностью, и она смотрела уже приветливо.

Быть одной – блаженство, – улыбнулась.

Снайпер, забодал! – с расстояния начал разоряться Биг, неуклюже шлёпая по песку и закрывая большим телом горбик солнца, выглядывающий из-за неровной полосы противоположенного берега. – Второй раз как ненормальный срываешься с места. Глисты достали? Я что, бегать за тобой обязан?

«Самого глисты достали, терапевт недоделанный», – мысленно огрызнулся Аскар.

Ребёнок? Устаёшь? – спросил у Сашки, почему-то переживая в этот момент за корову, которая так и бродила, одинокая, возле ивы, трубно выдыхая тоску из объёмной груди.

Сашка кивнула.

Когда свадьба?

Через месяц.

Любишь? – не мог скрыть усмешку Аскар.

Не исповедуюсь, – с вызовом приподняла она подбородок, напомнив прежнюю Сашку.

Наконец узнаю Гаврика.

Пф-ф.

Я для тебя почётную роль свидетеля приберёг, – подошёл Руслан, – об этом и хотел предупредить, а ты, как взбесившийся дельфин, ныряешь и ныряешь.

Аскар не хотел при Сашке отказываться от приглашения. «Нелепо сразу отнекиваться и так накосячил, придурком себя выставил. Потом ей позвоню. Обязательно. Она должна знать, кого в мужья себе выбрала. Понимаю, ребёнок… всё равно… я ей скажу, пусть решает».

Придётся в мокрых шортах идти, – пробормотал, стараясь не смотреть на Руслана.

Сашка делала вид, что ей всё равно: сняв обувь, сосредоточенно изучала царапины на каблуке.

Алё… Снайпер, – голос Бига звучал растерянно.

Аскар, не выдержав, взглянул на него и чертыхнулся: «Чёрт! Он ещё и актёр хороший, взгляд такой лучезарно ангельский, ещё чуть-чуть – и начнёт, как апостол, вещать от имени Всевышнего о… о чём вещали апостолы? Плевать. Валить надо». Раздражение вновь забулькало внутри. Боясь, что это бурление вырвется наружу, сбиваясь, выпалил:

Биг, давай, это… позже созвонимся? Я вспомнил, мне… короче, надо очень… там дед и другие срочные дела… ладно, потом позвоню. Пока!

 

 

(Окончание в следующем номере)