Котенок и ночная ведьма

Котенок и ночная ведьма

В толпе безразличных людей, этих экскурсантов поневоле – а их заманили обещанием завезти на центральный рынок, что расположился далековато от дома отдыха, и выделить время на покупки, а главное, дешевой стоимостью поездки – твое имя прозвучало случайно и сразу задело меня. Экскурсовод, пожилая дама с красивым, несколько вытянутым лицом, с удивительным для ее профессии высоким и звонким голосом, коснувшись истории переименования Бердянска (я там отдыхала, загорая и купаясь в теплой воде залива, огороженного километровой косой) в Осипенко – в честь выдающейся летчицы тридцатых годов, между прочим добавляет, что ее родная тетя Евгения Руднева тоже родилась в этом городке, была в годы Великой Отечественной войны летчицей и погибла под Керчью.

Мелодичным голосом экскурсовод продолжает рассказывать о достопримечательностях скромного приморского городка, которые меняются калейдоскопом за окном автобуса, а я думаю только о тебе, Женя Руднева: неужели ты живешь теперь только в памяти ближайшей родственницы? Почему-то ты сразу вызываешь во мне интерес. Ниточка живой истории, связавшая меня с отцом, в 1941 году окончившим десятилетку, а затем Подольское артиллерийское училище, перекидывается и на тебя, соединяя нас во что-то непостижимое: ведь отец тоже мечтал летать, но в летное не попал из-за проблем с сердцем. А вот тебе удалось осуществить свою мечту. Или, может, вспоминаются слова отца, что все его одноклассники, ставшие летчиками, с войны не вернулись…

В спешке прощаясь с экскурсоводом, я не успеваю толком с ней пообщаться – нашим изголодавшимся экскурсантам пора обедать, а ее ожидает следующая группа. И все же, когда водитель автобуса уже спешит закрыть двери, эта приятная женщина быстро говорит мне:

В городском музее есть небольшая экспозиция…

 

* * *

 

Крошка-музей занимает всего один этаж в старом домике, который давненько не видел ремонта. Из посетителей – только я и двое веселых загорелых детей с молодой легкомысленной мамочкой, спрятавшиеся здесь от южной жары. Все экспозиции создавались еще в советские времена и ни разу не возобновлялись: желтый ватман, на нем надписи блеклой тушью, теперь уже вышедшей из употребления. О тебе, Женя, здесь ни слова. Вынуждена обратиться к сотруднице музея:

А где «ночные ведьмы»? Где у вас стенды с материалами о летчицах?

Заинтересованный, слегка удивленный взгляд:

Это вы о ком?

О Евгении Руденко.

Из-за жары и усталости я перепутала твою фамилию. Извини, Женя.

А… Руднева… Впервые слышу, чтобы ее так называли. Вам следует посетить наш филиал, музей «Подвиг», там хранятся все материалы о войне.

 

* * *

 

Филиал, как разведчик, прячется на людной набережной, в лабиринтах аттракционов, уютных кафе, магазинчиков экзотических рыб и модной одежды – на первом этаже жилой пятиэтажки, в приспособленной для него квартире. Рядом с дверью почти незаметная надпись – «Подвиг».

Наконец-то мы смотрим друг другу в глаза. Я и ожидала, что у тебя будет такой взгляд: открытый, уверенный и строгий – так смотрели на фотографиях все девушки твоего поколения. Удивительно прекрасное, с правильными чертами лицо. Короткая стрижка, военная форма, тяжелая портупея, обхватившая стройный стан… Ты рядом с подругой – на вас невозможно насмотреться, невозможно оторвать взгляд.

И тут словно раздался голос вашего полкового командира:

Девушки! Какие же вы все красавицы!

Это не был пустой комплимент мужчины, желающего подбодрить уставших после полетов, балансирующих на лезвии бритвы девчонок, это была констатация не оспоримого временем и модой факта.

 

* * *

 

От шума мотора слегка заложило уши. Под мощными потоками воздуха от пропеллеров, словно ища защиты, припала к земле пожелтевшая трава. И внезапно в свете прожектора Женя увидела котенка. Он неслышно кричал от ужаса, трогательно открывал рот и с трудом удерживался на тоненьких лапках. И как такой малыш попал на аэродром, каким ветром его сюда занесло? Подхватив его на ладонь, девушка вскарабкалась в кабину, заняла свое законное место штурмана и под строгим взглядом старшей подруги спустила котенка вниз.

Испуганный грохотом мотора, котенок будто пытался его перекричать. Женина рука иногда находила маленький пушистый комочек, успокаивающе гладила по головке, худенькой спинке, а малыш пытался взобраться вверх по ее сапогу, но холодная скользкая кожа не оставляла ему никакого шанса. Котенок превратился в сплошное испуганное сердце.

 

* * *

 

До цели полета оставалось около трех километров, когда маленький самолетик У-2 был ослеплен вражеским прожектором. Теперь и Женино сердце застучало так же, как у этого испуганного котенка. Опытная лётчица Марина, держа обеими руками штурвал, закладывала виртуозные виражи. Ослепленные, они еще несколько минут летели на ощупь, но повезло – спаслись, ускользнули от света, словно в прятки сыграли с фашистами. Темнота ночи укрыла малыша У-2.

Отбомбились. Снова парили между лезвиями прожекторов, ежесекундно ожидая выстрелов из зениток. Топлива едва хватило добраться до своих, садились уже с пустым баком.

Земля! Дом…

Женька спрятала котенка за пазуху, осторожно соскочила с крыла самолета. Сорвала с головы шлем, расправила спину – вернулись! Или Марина, или она, Женя, – если не в рубашке, то уж точно в какой-то одежонке родилась! Повезло просто…

Женя замерла на пороге казармы. Помещение было почти пустым, со стройными рядами аккуратно заправленных раскладушек, – временное пристанище летчиц. На ее законном месте сидела Наташка, и так вдохновенно читала что-то в тоненькой тетрадке, что не услышала шагов. Согнулась, не отрывая взгляда от страниц, густо исписанных мелким аккуратным почерком, прищурив глаза, чтобы легче было читать в свете походной коптилки.

Женя быстрым движением вырвала из рук слишком любопытной Наташки свой дневник. От неожиданности девчонка подскочила, потом вся обмякла, сжалась, и ее лицо начало покрываться алыми пятнами.

Это свинство – брать чужие вещи! Как ты посмела так подло поступить? Это хуже, чем читать чужие письма! Тебя в школе не учили, что чужое брать – преступление? А читать не предназначенное лично тебе – хуже воровства.

Но ты сама, Женечка, оставила тетрадку на тумбочке.

Да. На своей тумбочке, а не на твоей, – прижатый к животу котёнок сдерживал гнев, успокаивал. И Женя осторожно усадила беспомощное создание на подушку.

Женечка, прости меня, глупость сделала! Не сердись, ну пожалуйста! Ты так пишешь… Я тоже все так же чувствую, а сказать, вернее написать, как ты, не умею. Вот послушай это.

Наташа забрала из рук уставшей Евгении тетрадь, начала выразительно, почти артистично читать:

«После первого полета я словно заново родилась, стала смотреть на мир другими глазами… Иногда мне даже страшно становится, потому что я могла прожить всю жизнь и ни разу не летать…»

Девушка торжественно посмотрела на подругу:

Такой дневник не в тумбочке нужно прятать, а в книге напечатать, пусть бы все читали и восхищались! Звездочет, ты настоящая писательница!

Звездочетом Женю прозвали за то, что до войны она училась на астрономическом факультете. Немного успокоившись, девушка небрежно бросила дневник в тумбочку, блаженно вытянулась на раскладушке, закрыла глаза. Рука начала гладить котенка, доверчиво прильнувшего к ней.

Жень, а Женька, ты на меня больше не сердишься?

Пересердилась… Дай отдохнуть.

Ты так хорошо написала. Я иногда тоже думаю разные мысли, только не записываю, как ты, трудно словами выразить те чувства, что переполняют… Точно не помню цитату. Хотя тоже мечтала в университете, как ты, учиться, на филологический планировала документы подавать. Забыла, за год все забыла… Нет, главное другое, я хочу сказать, что Пушкин – пророк. Он сто лет назад все знал о нас. Знал, что племя будет… Там у него есть эпиграф в «Евгении Онегине», что рождается племя, которому не страшно умирать.

Женька взглянула на подругу и увидела взволнованное лицо и ужас, мелькнувший в глазах Натальи.

Наташ, разреши дружеский совет. Не думай о смерти. Она с нами рядом, но ее как будто нет. Невидимка. Игнорируй! Сейчас для нас самое главное – найти цель, не промахнуться, сбросить груз и вернуться к своим. И все, и больше ничего нет. И только в этом сейчас смысл. И ничего не бойся – слышишь? – ничего не бойся. Пусть эти гады нас боятся! Знаешь, как они нас называют? «Ночные ведьмы». Средневековье какое-то у фашистов в головах. Тогда их фрау якобы на метлах летали, и их как ведьм на кострах сжигали – колдовства боялись. И нас они тоже боятся, мы на своих самолетиках им кровушки еще попьем…

И тут Наташа неожиданно заплакала и сквозь слезы прошептала:

Прости, что я взяла твой дневник, но мне все равно бывает страшно в полете, я с детства – ужасная трусиха. Кажется, что даже волосы дыбом встают.

Наташка, дорогая, покажи в эскадрилье хоть одну дурочку, которой не страшно. Все боятся, только виду не показывают, даже мужчины. Все скрывают свой страх, и чем он глубже запрятан, тем лучше: принимаешь взвешенные решения и имеешь больше шансов вернуться на землю. А теперь всё, дай поспать.

 

* * *

 

Евгения Максимовна, ну какой котёнок может быть в полете? Ладно бы Марина или Наташа, те совсем еще девочки, но вы же взрослый сформировавшийся человек, два года учились в институте!

Нет, три года.

Тем более! Какой котенок? Откуда?!

Наш котёнок, советский. Иду, вижу: сидит на взлётной полосе и плачет, такой беспомощный, малюсенький. Не оставлять же одного в темноте, он же перепуганный, без мамы! Самолеты то взлетают, то садятся. Затопчут, думаю, задавят.

Где в уставе говорится, что в боевой полет можно брать посторонние вещи? К примеру, домашних животных?

Но в уставе и запрета нет.

Евгения Максимовна! – повысила голос командир эскадрильи, торопливо наклонив лицо, чтобы спрятать улыбку. – Институт благородных девиц получается, а не эскадрилья – одна куклу возит с собой и полёты берет, другая кота прячет. Мужчины будут насмехаться, если узнают. Котенка сдать на пищеблок.

Есть сдать котенка на пищеблок, но по вашему письменному приказу и только под расписку. Они же его там съедят!

Евгения Максимовна, вы сейчас договоритесь до выговора. Вы же штурман эскадрильи, девушки на вас молятся – и такое легкомыслие! Свободны!

Есть! – Женька торжественным шагом вышла из блиндажа.

 

* * *

 

У тебя впереди – еще полтора года боев, по военному времени – почти вечность. Еще столько счастливых возвращений с боевых заданий, одиннадцатидневный отпуск домой, короткая встреча с тем, кто мог, но не успел стать тебе родным человеком, последняя весенняя прогулка в апреле сорок четвертого по Керчи… Подруга запомнила твой искренний возглас, когда ты любовалась расцветшей вишней: «А все же жить так хорошо, – можно творить, думать, бороться, любить, читать. А что может быть лучше этого?»

 

В рассказе приведены цитаты из книги Евгении Рудневой «Пока стучит сердце: дневники и письма» (Москва, 1958).