Журнальный мир

КОТЁНОК КАК НИКОГДА

Осень была грязной. Здесь, в провинциальном городке в Центральной России, она была особенно характерна, привычна, неизбывна и оттого тяжело переносима. В те мокрые, полные павшей листвы, дни я вернулся в эти места из Петербурга с рабочим заданием: интервьюировал местных жителей. По условиям этой довольно нескучной работы, нужно было собрать данные у обозначенного числа опрошенных. У меня немного знакомых в городке, потому в поисках отвечающих я заходил в учреждения, вроде пожарной части и больницы.

Под вечер, вечер тёмный и ненастный, я заглянул в церковь. Священник оказался человеком приветливым и внимательным. Он охотно отвечал на вопросы анкеты. Позже мы продолжили разговор на темы, которые с ним и полагается обсуждать: о вере, о душе.

Я не знал (и не знаю до сих пор), что этот человек слышал обо мне, с чьих слов. Беседа была небесполезной. В ходе её я рассказал эпизод из своего детства.

Было мне одиннадцать лет, когда семья наша переехала в этот городок из соседнего района. Собаку взять не удалось, и она осталась в покинутом нами месте. С собой из животных мы привезли кошку с её котёнком. Мы переехали поздним летом, в августе, а уже ранней осенью кошку сбила машина возле нашего нового дома. Котёнок, чёрный и пушистый, был слаб и мал. Мы вроде бы неплохо к нему относились. Но по весне следующего года он уронил банку с землёй и посаженной в неё арбузной семечкой: я надеялся вырастить растение на балконе. Во гневе, исступлении я бил котёнка, в том числе по голове. Малыш стал ходить, пошатываясь. Вроде бы оклемался, но вскоре умер. Я помню его остекленевшие широко открытые глаза. Мы хоронили его с сестрой. После я оплакивал, по своей детской привычке, животное.

Я рассказал эту историю священнику, чтобы объяснить, почему я не люблю сентиментальности такого рода, чувственности и вспыльчивости. Раскаяния запоздалого, позднего, иногда по смертного. Мой собеседник сказал в привычной для духовенства манере, что, видите ли, тогда у меня была чистая душа, что и ценно, и хорошо.

А мне хорошо не было. И греха-то подобного на мне больше не числилось: не бил братьев наших меньших. Да и людей, в общем, не бил. Пережил, видел, знал. Многое и многих. Но перед людьми раскаяния не было: люди его не стоили. Для них оно было лишь способом манипуляции. И верно опыт говорит, что шлюха останется шлюхой, а подлец – подлецом. А вот котёнок, беззащитный и слабый, не останется. Он кончился. Его больше нет. И не будет. Никогда.

Я вышел на улицу. Редкие прохожие были под стать осени: слякотны и черны. Мысли их, оглашаемые разговором, казались такими же.

Осень получалась грязной.

ГАДОСТЬ И СТАРИК

Чем развлечь пожилого человека? Чем отвлечь его от тяжести наступившего одиночества? Многие годы утешают стариков телевизоры.

Вот и у пенсионера, ветерана, бывшего в весьма преклонных годах, когда я жил в одной из комнат его квартиры, как в съёмном жилье, говорящий и показывающий электронный друг проживал в зале.

Я с хозяином квартиры общался крайне редко и немного. Дочь его и внук навещали деда иногда, радуя старика, волнуя. Человек он, как и свойственно людям его поколения, а может быть, людям вообще, был неравнодушный, резко откликающийся на действительность. Видимо, былая действительность, былое, оставило ему думы, да и современность, видимая и знакомая ему, их добавляла.

Ходил этот одряхлевший человек уже по-стариковски шаркая ступнями. Обычно именно по этому звуку подошв тапок я замечал начавшиеся передвижения его по квартире. В ней, как известно, маршрутов и дорог немного.

Обычно я уходил на занятия утром, а возвращался вечером, потому дневные дела описываемого героя мне неизвестны. Вечером же старик проводил время в компании телевизора, что само по себе логично и нормально. Логика немного терялась в следующих сценах и эпизодах.

Когда шум громко говорившего телевизора смолкал, раздавался голос беседовавшего по телефону старика, жаловавшегося обидчиво и гневно своему приятелю: «Весь день какая-то гадость!» Так браковал зритель телепрограммы. Отвергал их, поняв решительно (судя по тону) и бесповоротно никчёмность телеканалов.

Но на следующий день телевизор в квартире кричал не тише. Да и старик был непреклонен в осуждении увиденного. Эта сцена прощания и вечного возвращения к телевизору была частой.

С тех пор прошло полтора десятилетия. Может быть, с ними в вечность прошёл и тот старик. Старик, вероятно, ушёл. А гадость осталась. С кем она теперь встречается с глазу на глаз?