Котёнок. Заказ. Путин.

Котёнок.

Заказ.

Путин.

Рассказы из книги «Шизоиада»

КОТЁНОК

 

Мы приняли у дневной смены котлы, и пока держалась температура да был запас угля внутри котельной, сварили кофе, трепались о парижской жизни. Дани нарисовал схему Парижа и со знанием аборигена описывал истинную жизнь этого города, скрытую за фасадами и романтичностью…

Распахнулась дверь, и забежал Баска-монгол.

Мужики, Оля упала! Помогите поднять!

Оля – это лагерная лошадь, на которой возили в зону продукты, посылки и прочее другое, а с весны по осень пахали и боронили контрольно-следовую полосу на «запретке», между двумя лагерными заборами.

Мороз перевалил за минус сорок. Лошадь долго не запрягали, и без тёплой конюшни Оля подморозила копыта, завалилась набок и хрипло ржала, елозя ногами по снегу. Мы вчетвером облепили лошадь и безуспешно пытались поднять её на ноги, уговаривая, как красну девицу: «Оля, замёрзнешь, подруга. Давай, вставай, родная!» Но пока не подошел могучий Жакэ, а Баска не накинул уздечку, мы изрядно повозились, сами продрогнув до костей. Когда Оля всё-таки встала, Баска запрыгнул на неё верхом, ткнул чем-то острым её в зад, и они ускакали греться, галопом носясь по всей зоне.

Самое большое впечатление это событие произвело на Жакэ.

О-о! Какое холяд! Дажи лёшад упал! – устремив задумчивый взгляд на пламя в печи, он, забавно коверкая русские слова, с задушевной грустью стал мечтать о «жёлтой жаркой Африке», где в центральной её части он родился и вырос…

Вывалив из тачки очередную порцию камней, я, пока Дани раздалбливал их, пошуровал длинной кочергой в ближнем котле. И только мы решили перекурить, в котельную зашел начальник ОБ1 майор Холодков, за ним – молодой Сингх, что-то придерживая руками за пазухой. Что и почему – мы поняли не сразу.

Открывайте топку! – приказно кивнул на котлы Холодков, улыбаясь, как удав.

Зачем? – не понял Дани, потому что в руках ни у Холодкова, ни у Сингха не было никаких коробок, пакетов.

Открывай, говорю!

А что жечь будете? – мы всегда проверяли весь «ликвидат». Особенно из санчасти и отдела безопасности.

Из санчасти – потому что ампулы и стеклянные пузырьки-фунфырики взрывались в топке, и можно было остаться без глаз; а из ОБ – под предлогом того же стекла или зажигалок, потому что, отвлекая внимание мента, можно было спасти какие-нибудь путёвые шмотки и обувь. Немало так мы уберегли свитеров и вольных ботинок. Кум же перестал в кочегарке сжигать свои «секретные» бумаги, когда мы поймали его однажды с зэковскими письмами…

Увидишь. Давай, открывай! Сингх, иди сюда! – занервничал Холодков.

Но мы упёрлись. Я тормознул индуса кочергой.

Да вы покажите, что кидать в печку будете! Мало ли, шандарахнет потом, а у нас запасных глаз нету.

Холодков понял, что мы открывать не будем, резко подскочил к печке, ухватился за ручку и откинул раскалённую дверцу топки, обжёгся даже через перчатку и затряс рукой.

Кидай быстро! – заорал он на Сингха.

Мы с Дани не ожидали такой прыти от Холодкова; а потом, когда Сингх послушно метнулся к открытой дверце, вынул из-за пазухи то, что прятал от глаз, и швырнул в топку, мы остолбенели в шоке… Холодков локтем захлопнул дверцу.

Малюсенький котёнок в тысячеградусном пекле прожил секунды три; пропищал на высоченной отчаянной ноте свою жажду жить, глухо торкнулся изнутри в дверцу, и всё…

Вы что сделали, гады! – очнулся я первым и угрожающе переводил глаза с Холодкова на Сингха.

Те струсили сразу. Сингх, зыркнув на мента, сообразил, что защиты от того не будет и первому достанется от нас ему. Он ломанулся к выходу, долбанулся головой в дверь и выскочил наружу.

Я всё ещё держал кочергу, Дани сжимал в руке кувалдометр… И было в наших глазах такое, что Холодков отпрянул к стене и, сдирая спиной в холёном тулупчике копоть с извёсткой, протёрся к выходу, и бегая по нам испуганными моргалами, вышел задом.

Отбросив кочергу, я выбежал за ним.

На улице Холодков быстро пришел в себя и, оглянувшись, встретил меня своей неизменной циничной улыбочкой.

Ну, что скажешь?

Я сразу понял, что словом такого не прошибешь, да и бить без толку.

Я сплюнул ему под ноги и очень серьёзно посулил:

Обещаю тебе, начальничек, что о твоём служебном подвиге с котёнком узнают далеко за пределами Дубравлага.

Холодков на миг задумался и, похоже, поверил. Но, желая сохранить лицо, презрительно хмыкнул, отвернулся и потопал от кочегарки…

Эх, если бы об этом узнала Бриджит Бардо! – ярясь, встретил меня Дани, когда я, вернувшись, выматерился от души на пороге. – Он бы до конца жизни за этого котёнка расплачивался. Она, кстати, живёт недалеко от меня в Париже.

А ты расскажи ей, Дани, про этих героев лагерных… Ты знаешь, почему он сюда его притащил? Сегодня утром Килькин приезжал в лагерь. Зашел в столовую и в дверях чуть не наступил на Пиночета. Тот кайфовал над своей миской с рыбой, а Яша ему подкладывал, как раз, гонорарную пайку за крыс. Кошак пять штук ночью поймал и притащил к дверям кухни. Килькину не понравилось, что кот в пищеблоке: «нарушение санитарных норм». Ну, а наши-то начальники с перепугу рвение и проявили. Слышали, Кошелкин орал: «Всех кошек из зоны убрать!» Мы думали: вынесут за ворота, а котят, может, кто домой возьмёт. А они-то, видишь, что творят! Это в нашу смену, вечером, одного принесли. Интересно, сколько их сожгли в смену Насрука и Хамары? Тем – пофиг, что скажут, то и сделают. УДО, блин…

Зона долго гудела, узнав про такой беспредел с кошками. Ведь зэкам утехой были кошечки, а особенно маленькие, беззащитные, ласковые и игривые котята. У кого-то были и свои, «семейные» кошки. С ними зэки делили свою пайку и ухаживали, следили, заботились. Эти животные не давали заледенеть сердцу и напоминали о доме…

Сингх обходил нас стороной. Я жил с ним в одном отряде, но он умудрялся с неделю не попасться мне на глаза…

Ты прости, Рабинович! – подошёл, наконец, он. – Меня Холодков заставиль, ну что я мог делят?!

Слышь, Сингх, ты умер для меня, понял? Иди, тусуйся подальше.

Я уже остыл.

 

 

ЗАКАЗ

 

В апреле потеплело настолько, что топили только по ночам. Обратно в котельную, после второго ШИЗО, меня не пустили.

На швейке работы не было, и мы слонялись по промке2, чифирили без конца, и иногда нас припахивали на хозработы.

Столкнувшись во дворе промзоны с начальником Отдела безопасности, мы с ним, как обычно, напряжно перекинулись шуточками, помня оба про то, что стоит между нами. Холодков спросил, умею ли я штукатурить и клеить обои. Я сказал, что приходилось по жизни, и тогда он предложил сделать ремонт в одной комнате на промке.

Обои есть. Цемент и краску купишь? – закинул он удочку, намекая, что пора бы прибиваться к лояльным администрации сидельцам. – Загладишь добросовестным трудом свои грехи, – посмеялся он глазами и ждал, чтό я на это отвечу.

Откуда такие деньги у бедного еврея, гражданин начальник? – поиграл и я смешинками в глазах.

Ты такой же еврей, как я китаец, – махнул он рукой, и мы договорились, что я начну сдирать старые обои.

Отныне я мог гулять по всей зоне: «за материалом», «за инструментами» и по подобным предлогам; я не выходил строиться на проверку, и мне дали помощника.

Иса – палестинец без паспорта и гражданства – помог мне заштукатурить и зашпатлевать трещины и дыры в стенах, а через три дня уехал на больничку. Израильско-палестинская бригада просуществовала недолго, но работала дружно…

Почти месяц я ударно изображал капитальный ремонт, пока Холодков наконец-то принёс краску, кисти и клей для обоев, и через пару дней в комнату можно было уже заносить мебель.

А потом меня вызвал Кошелкин, и от него я надолго отправился в «белый дом», как здесь величали штрафной изолятор.

Оказывается, всё это время Режимника и Хозяина неотступно обрабатывали «козлы» – через штабного шныря, шептуна Зеру, – чтобы меня упаковали на подольше.

Я их не бил, не угрожал им, не подбивал народ против них, но при мне эти рьяные помощники администрации не могли свободно блатовать своей вознёй с ментами, потому что я прямо в глаза и на людях называл их гадами и дешёвками.

Самые влиятельные барыги попытались подтянуть меня к своему кругу, прощупывая, на какой крючок меня можно посадить: угощали деликатесами, ненавязчиво подкидывали сигаретки и сулили похлопотать перед Режимником, чтобы получить какую-нибудь непыльную работёнку. Но я не хотел зависеть от кого-либо и, тем более, быть чем-то обязанным людям, стиль жизни которых глубоко презирал. В конце концов они проплатили Черепкову, чтобы закрыть меня. Прикормленные дежурные по колонии регулярно писали заказные акты: «опоздал в строй», «самовольно покинул локальный участок», «грубил сотруднику администрации», «курил в неположенном месте» и тому подобное. Эти акты ложились на стол Хозяину с соответствующими комментариями. И Кошелкин сделал выбор…

Зэк может вообще не нарушать правила режима, но лишь администрация почувствует, что он не сдался, не признаёт нормальным состоянием зло и насилие, сохранил достоинство, – на него будут нажимать всеми средствами. И только когда они убедятся, что человек опустился до уровня потребления пищи, тогда успокоятся.

На Рабиновича составлено несколько актов, – поднялся со стула замполит и зачитал всю пачку рапортов. – Он систематически нарушает правила внутреннего распорядка. Письменные объяснения давать отказался.

Члены дисциплинарной комиссии повернули головы в мою сторону, и во всех глазах, кроме медички Наташи, читалось равнодушие: доигрался.

Какие будут мнения? – проскрипел Кошелкин.

В ШИЗО! – сразу же рубанул Черепков.

Владимир Юрьевич, – я не стал дожидаться, пока выскажутся остальные, – вы же знаете, что все эти бумаги – туфта. И ничего я особо не нарушал. Шептунов слушаете…

Ты чё тут комедию устраиваешь! – налилось кровью лицо и оба подбородка Хозяина. – Я своим сотрудникам верю, бл…!

Да ты лучше вспомни, сколько стоят твои погоны и чьей колбасой кителя сотрудников провоняли! – понесло меня.

О-ох! – сострадающе вздохнула Наташа в зависшей тишине.

Кошелкин пришёл в такое бешенство, что схватил со стола стеклянную пепельницу и, размахнувшись, швырнул её в меня.

Сгною-у-у! – зашёлся он в истеричном мате…

В ШИЗО меня увели под усиленным конвоем, аж вчетвером, во главе с Черепковым…

 

 

ПУТИН

 

В камере ШИЗО, особенно в одиночной, если нет склонности к чтению, то заниматься почти нечем. Большинство узников тупо спят, а проснувшись, отсчитывают шагами время от завтрака до обеда и с обеда до ужина. В отбой, раскатав матрас на нарах, царапают на стене штрих – палочку убитых суток, с нетерпением ожидая выхода из изолятора. Развлечения – прилипнув к тормозам, слушать-угадывать доносящиеся с продола звуки: кто пришёл, кого шмонают, бьют…

На прогулку выводили даже в лютые морозы: подышать свежим воздухом и посмотреть из прогулочного дворика на небо в клеточку. Сам дворик вплотную примыкал к зданию изолятора, и выход в него был прямо из продола. Снаружи – те же камеры на пару шагов, по типу «американки», и с потолком двойной защиты: арматурная решётка, а сверху сетка-рабица.

Арестанты ШИЗО и ПКТ гуляли в разное время. Одна из причин – чтобы не передавали сигареты: пэкэтэшникам курить разрешено. Если первыми выводили сидельцев из ПКТ, то они оставляли в нычках3 дворика курево для ШИЗО. Но существовала и масса других способов тусануть чай-курить. Самый простой и прямой, при определённой ловкости и бесстрашии, – через баландёра, который разносит по камерам шлёмки с пайками.

Через открытые на время приёма пищи кормушки, три раза в день, идёт и зашифрованный обмен информацией: у кого в чём нужда, как что получить, и обсуждаются новости из зоны.

Прикормленные контролёры могут и сами в любое время открыть кормушку и передать «грев» – помощь…

Из зоны чай, сигареты, сладости и иное съестное и необходимое заходит под «крышу»: на тех, кто сидит в ПКТ – тот же БУР. Заносят «грев» контролёры или помощник дежурного по колонии. Им проплачивают за «ноги». Баландёров – тех, кто носит из столовой пайки в изолятор – назначает и проводит им личный инструктаж сам Режимник. Наставление Черепкова кратко и конкретно: «Если хоть что-нибудь занесёшь или будешь передавать из камеры в камеру – отпи..у, и сам сядешь в ШИЗО!»

Ещё более тщательный отбор и предварительную профилактику проходит дневальный ШИЗО. Шныря для уборки изолятора выбирают из наиболее зашуганных или проверенных на стукачество.

Он обязан ежедневно давать отчёт обо всём, что видел и слышал в изоляторе: и про арестантов, и про контролёров. Ежели не делает этого – его подвергают усиленному запугиванию; а если и это не работает и от него не поступает оперативной информации, то его убирают и подыскивают более услужливого.

В крайнем случае, при нехватке кадров, дневальным изолятора ставят того, кто плохо говорит и понимает по-русски. Шнырь проводит в ШИЗО несколько часов в день, и сидельцы подзывают его к камерам с различными просьбами: что-то сделать, передать… Удача для арестанта, если шнырь одной с ним нации; тогда на своём языке можно отправлять устные малявы и просьбы-поручения в зону.

В этот мой заезд в изоляторе шнырил вьетнамец Путин. О чём-либо просить его было бесполезно. Он внимательно выслушивал, потом широко улыбался и отходил с неизменным: мой не понимай. У него всегда было только два выражения лица: каменная, не реагирующая ни на что неподвижность, либо растянутый в улыбке рот. Причём взгляд не менялся – застывший стальной холодок.

Путин тянул пятнашку.

Было шестнадцать, но по кассационной жалобе год скинули. В зоне – шестой год. Вьетнамцы относились к нему с тихим уважением: «Путин богатый!» Рассказывали, что он много лет делал бизнес в Европе, жил в Германии.

А в Россию приехал выбивать долг с земляка, который занял у него триста тысяч долларов на раскрутку своего дела и исчез. Путин пробил по всем вьетнамским каналам связи и вычислил своего должника в Москве. Но с принуждением вернуть заём перестарался. В результате заехал по особо тяжким статьям: вымогательство крупной суммы денег с применением оружия и пыток, попытка убийства.

Я поинтересовался у старых сидельцев: почему его зовут Путин? Настоящее имя у него Нгуен Бу Тхинь. Но контролёрам-мордвинам все эти иностранные имена трудно было произносить-выговаривать и, устав коверкать и запинаться, они упрощали трудные фамилии.

Девяносто процентов имён у вьетнамцев начинается с Нгуен, так же, как у афганцев – с Мохаммад, поэтому на проверках менты пропускают Нгуен и Мохаммад и сразу называют оставшуюся часть имени, а кое-кого и по кличкам.

Новый замполит, Баскаков, однажды решил на общей проверке уточнить у самих зэков, как правильно произносятся их имена. Дошла очередь до Нгуена Бу Тхиня, и вьетнамец сказал свое имя по-вьетнамски. «Б» у них ближе к «П», а «Х» – едва уловимое придыхание, и в двойном имени основное ударение и сила голоса пришлась на Пу, а Тхинь прозвучало русско-мордвинскому уху как безударное окончание – «тин». Замполит переспросил – вьетнамец повторил так же.

Путин, что ли? – улыбаясь, воскликнул Баскаков, и вся зона одобрительно заржала.

Погонялово4 приклеилось. И все отныне обращались к нему только так. Путин привык.

Иногда он делал сюрпризы: во время завтрака в изоляторе, когда открыты кормушки, Путин неожиданно возникал в «амбразуре» и, широко улыбаясь, протягивал шоколадную конфету. Прижимал палец к губам и тихо исчезал…

 


 

1 - ОБ – отдел безопасности.

2 - Швейка – швейная мастерская. Промка (промзона) – промышленная зона, производственный цех.

3 - Нычка – тайник, укромное место. Заныкать – спрятать.

4 - Погонялово – кличка