Журнальный мир

В одна тысяча девятьсот шестнадцатом году Его Императорского Величества именным указом Уральско-Сибирская Компания была упразднена, и одноименная гостиница в городе Арск, как и множество других заведений Компании по всей России, лишилась своего исконного владельца. В память Ивана Францевича, хозяина лавки, расположенной на первом этаже здания гостиницы, крепко запала одна строка из текста августейшего указа. Звучала она так: «Дело Компании закрывается, поелику ея торговыя операции более не производятся ввиду отсутствия оных».

«Господи, чего ж удивляться-то революциям всяким, — думал Иван Францевич однажды осенним утром 1918 года, направляясь из дому к строению № 43 на углу улиц Успенской и Александровской, где гостиница и находилась, — ежели власть прежняя захирела умом настолько, что современным, всем понятным языком объясниться уже не могла. Скажем, нельзя было, по соображениям бонтона, писать, что хозяева проворовались дотла и сбежали, — ну, так и написали бы, что деятельность фирмы просто сошла на нет. А то — "поелику", "оных", "ея"!»

По утрам, включая воскресные, Иван Францевич совершал одну и ту же прогулку до гостиницы. Из своей квартиры в первом этаже каменного дома напротив Успенского оврага он медленно поднимался по Успенской же вверх, пересекал центральную, то бишь Инвалидную, улицу и, раскланиваясь со знакомыми, шествовал мимо здания Городской Думы и доходных домов уже до конечной точки своего моциона. Моцион длился недолго, минут двадцать от силы, и приносил телу бодрость, а духу — спокойствие. Попутное наблюдение за уличной жизнью большого губернского города, каковым Арск и являлся, за гуляющей публикой, торговым народом, гимназистами с барышнями, детьми, даже лошадьми, собаками и кошками, всегда дарило приятные впечатления. И только в последние два-три года привычное благолепие арского городского пейзажа стало помалу портиться.

«Вот тебе, к примеру, братец, настоящая Тортуга в самом центре православного селения», — это Иван Францевич подумал про биржу извозчиков, с недавних пор переехавшую к парадному входу гостиницы. Раньше лихачи стояли за углом, на Александровской, а сюда подъезжали по свистку швейцара или дворника, то есть по мере надобности. «Корсары, чистые корсары! Рожи зверские — куда там Стивенсону. И откуда они такие повылазили? Только пистолей с ножами не хватает. Хотя ножи у этих господ, без сомнения, имеются», — взгляд Ивана Францевича чиркнул по лицам извозчиков и поспешил их тут же покинуть. Связываться с этой публикой было себе дороже. Тем более теперь, когда в городе не стало больше ни городовых, ни околоточных. Не на патруль же чехословаков, которые летом заняли город, в случае чего было рассчитывать?

Пятеро или шестеро извозчиков сидели в одной пролетке, ели семечки, сплевывая шелуху прямо на мостовую, прикладывались к бутылке темно-зеленого стекла, покрякивая после каждого глоточка, курили самокрутки и вполголоса вели свой корсарский (не иначе!) разговор. Чуть поодаль, у водоразборной колонки, стояло несколько пустых экипажей. Их караулил угрюмый мальчишка лет десяти. У самой двери гостиницы Иван Францевич остановился перекинуться словом с местным дворником.

— Здравствуй, Талгат! — приветствовал его хозяин лавки. — Что слышно нового?

— Здорова, Франсовищ, — отвечал дворник, снимая картуз и кланяясь. — Этой нощью много народа приехали. Ощень много.

— Это кто ж такие? Иностранцы?

Дворник замотал головой.

— По-русски все говорили. Но прилищный, богатый народ.

— Это ты почему так решил?

Дворник усмехнулся и стал перечислять:

— Одежда богатый. Сигар курили. Багаж много.

— Ну, спасибо, Талгат, спасибо! — Иван Францевич сунул дворнику пятачок и сделал шаг вперед.

— Премного, Франсовищ, премного! — кланяясь проговорил Талгат и отворил перед ним тяжелую парадную дверь гостиницы.

Войдя внутрь, Иван Францевич кивнул Тихону, хмурому швейцару, коротавшему время, сидя в кресе с местной газеткой «Арский Паровоз», и, как всегда, подошел к большому зеркалу в золоченой раме, висящему на стене справа от широкой чугунной лестницы, ведущей наверх, в нумера на втором этаже. Мельком оглядев свою фигуру и чуть внимательнее — лицо (поискал следы отеков под глазами), он направился под лестницу, где за добротной дубовой дверью размещалась его лавка.

Названия у лавки не было. Иван Францевич считал, что толку в названии — чуть, а ограничений — полно. Названию надо соответствовать, а назовешь, например, лавку антикварной — и куда прикажешь девать весь современный товар? А ежели магазинчик будет сувенирным, то что делать с чугунной посудой, изготовленной на заводах соседней губернии, или, к примеру, с почечным, сердечным или желудочным сборами, пользовавшимися у публики весьма заметным успехом?

Однако в последнее время такие тонкости почти совсем потеряли былое значение. Торговля худела, как худело и все остальное. Война и революция, разброд и шатания медленно, но верно делали свои черные дела. Вот и Тихон-швейцар перестал уже вскакивать и спешить ко входу гостиничного заведения, едва в дверном проеме возникала чья-нибудь фигура. Охамел, братец, совсем охамел. С другой стороны, как тут не охаметь? Покупатели в лавку шли обычно по совету дворника или швейцара. Вновь прибывшие постояльцы обращались к ним с вопросами о том, где тут можно прикупить чего-нибудь особенного на память, и те адресовали их в заведение Ивана Францевича. Поскольку в последнее время в гостинице бывало полно пролетариата, то бишь голытьбы, от которой Тихону и Талгату на чай ничего не перепадало, то и поток посетителей лавки в связи с этим почти прекратился. Однако дворник все же продолжал направлять публику под лестницу, а швейцар перестал это делать вообще.

Кстати, и сама гостиница тоже охамела. Утрата прежнего хозяина была лишь увертюрой к дальнейшему падению. Кого мы только с тех пор не видали! То делегаты губернского съезда Советов, то какие-то, прости господи, красные китайцы из Всемирного Интернационала! И то ли еще будет! Ведь даже и вывеску хотели поменять с «Уральско-Сибирской гостиницы» на «Дом крестьянина и работника». Но, вишь, не успели — потому как пришли чехословаки. При них порядка, надо признать, прибавилось. Внешне все стало даже почти как прежде. В Арске снова открылись рестораны и заработали электротеатры. На гастроли приехал цирк-шапито, впервые за последние пять лет. В парке у Пехотного озера, как и до начала войны, по вечерам заиграл оркестр, составленный из дружинников пожарной команды. Оркестром дирижировал лично брандмейстер, седоусый румяный старик, поклонник Штрауса и Оффенбаха.

Но это была, так сказать, видимость. То, что случилось внутри людей, по всей вероятности, измениться или вернуться назад уже не может. Отсюда и извозчики-корсары, и Тихон с газетой, и прочая, прочая, прочая…

Иван Францевич отворил дверь в свое заведение и включил рубильник. Когда гостиницу электрифицировали, магазинчик под лестницей не остался в стороне. Ивану Францевичу нравилось спокойное и теплое свечение ламп накаливания, благодаря которым в лавке без окон всегда было очень светло.

Войдя внутрь, хозяин первым делом осмотрел дверь. В городе участились взломы, притом не только явные, но и более тонкие, не бросающиеся в глаза. Несмотря на то, что лавку под лестницей Бог пока миловал, Иван Францевич некоторое время тому назад решил наиболее ценные экспонаты от греха подальше перенести на квартиру. Не найдя на дверях признаков вторжения, он прошел в заднюю комнату, где поставил на керосинку чайник с водой.

Вода вскипела быстро. Иван Францевич заварил себе чаю и вознамерился было его выпить, но тут дверь распахнулась и в лавку вошел человек. Это был высокий дородный господин в темном твидовом пальто, в котелке, с холеным круглым лицом, с рыжими бородкой и усами. Войдя, он широко зевнул, едва прикрыв рот рукой в замшевой перчатке, лениво огляделся и медленно прошел к прилавку. Здесь он склонился над розовым японским сервизом, но почти сразу же фыркнул и передвинулся к следующему экспонату — часам с кариатидами. Однако ими он тоже остался недоволен и отступил от прилавка назад.

Иван Францевич с вежливой улыбкой, но молча наблюдал за маневрами посетителя. Выпрямившись, тот еще раз оглядел пространство лавки, цыкнул и покачал головой. Выражение его лица было одновременно спесивым и брезгливым. «Барином держится. Москвич, не иначе, — подумал Иван Францевич. — У питерцев спеси на лице нету, они теперь уже совсем как европейцы. Улыбка рассеянная, а глаза, как у детей. Хотя что это значит теперь? Месяц назад — это теперь или уже нет?»

— А что, любезнейший, — заговорил незнакомец, отвлекая хозяина лавки от его размышлений, — а есть у вас все-таки что-нибудь любопытное?

— А что вас интересует?

— А что у вас есть? — господин презрительно выпятил нижнюю губу и обвел рукой внутренность магазинчика. — У вас же тут нет ничего!

Иван Францевич поднял брови.

— Ну почему же? У нас есть кое-что любопытное: ювелирные изделия, туземные сувениры, оловянная миниатюра, почтовые марки…

— Марки? — хмыкнув, переспросил «барин». — У вас что, есть марки?

— Да-с, — отвечал Иван Францевич, — имеется некоторый выбор.

— Неужели? — господин фыркнул повторно, махнул на хозяина лавки рукой и вполголоса произнес: — «Брансвик-пятерочки», полагаю, у вас все равно не найти.

С этими словами он отвернулся к стеклянному шкафу с ногайскими тростниковыми дудками.

Иван Францевич ничего не ответил, снял с полки толстый альбом в бордовом сафьяновом переплете, открыл его на нужной странице и выложил альбом на прилавок. Господин искоса взглянул на него, потом быстро перевел взгляд на Ивана Францевича, шагнул обратно к прилавку и склонился над альбомом. Непонятно откуда в руках его появилось увеличительное стекло.

— Не может быть! — шепотом произнес господин минуту спустя. — Боже мой! Это не галлюцинация! И, похоже, не подделка! Притом целых два экземпляра!

— Не угодно ли присесть? — вопросил Иван Францевич, сполна насладившись произведенным эффектом.

— А? — переспросил «барин». — А, да-да, благодарю вас, любезнейший, м-м-м…

— Иван Францевич, — коротко кивнул хозяин лавки.

— Любезнейший Иван Францевич! — закончил фразу господин и, получив разрешение взять сафьяновый альбом в руки, уселся в высокое вольтеровское кресло, расположенное у противоположной прилавку стены. Минут через пять он заговорил вновь:

— Я даже представить себе не мог! И где? В этом захолустье! Представьте себе, я искал этот самый пятицентовый «Нью-Брансвик» вот уже семь лет! Полгода назад в Лондоне я обошел все коллекционные лавки на Стрэнде и на Флит-стрит. Был даже в Королевском почтовом ведомстве. Нет нигде, вообразите! А тут — есть! В каком-то Арске, в заштатной гостинице! Немыслимо! Марка продается?

Иван Францевич кивнул.

— Но, полагаю, не обе сразу?

— Разумеется. Вторую марку я не продам.

— Ну-с, назовите цену, — произнес господин и сделал глубокий вдох.

Иван Францевич ответно глубоко вздохнул и назвал.

«Барин» сощурившись внимательно посмотрел на него.

— Ай да Иван Францевич, — засмеялся он. — Ай да купец! А не уступите? Или хоть валюту пересмотрите?

— Уступить не уступлю. Но могу попросить и британскими фунтами, — ответил Иван Францевич. — Могу также взять французскими франками или североамериканскими долларами. Но николаевскими серебряными рублями все же было бы предпочтительнее.

— Ну что же с вами поделаешь? — вздохнул господин. — Быть по сему!

Они ударили по рукам, и «барин» тут же рассчитался с Иваном Францевичем в одной из предложенных иностранных валют, а редкая марка в нарядном подарочном конверте перекочевала во внутренний карман приезжего господина.

— Вам, верно, любопытно знать, кому вы продали свой «Брансвик»? — спросил он, когда операция была завершена. — Позвольте представиться: депутат Учредительного Собрания от партии конституционных демократов, действительный статский советник Николай Феодосьевич Творецкий, собственной персоной.

Иван Францевич почтительно высказался в том духе, что ему чрезвычайно лестно, что такой человек, как Николай Феодосьевич, осчастливил своим посещением его скромное заведение и город Арск в целом, и осмелился предложить тому выпить чашечку настоящего китайского «улуна», благо что тот, готовый к употреблению, уже стоял в задней комнате. Господин Творецкий благосклонно принял это предложение.

— Какими судьбами в наши палестины? — спросил Иван Францевич, наливая гостю первую порцию чая.

— Увы! — отвечал тот со вздохом. — Правительство Комитета Учредительного Собрания, как вам должно быть известно, распущено, а его члены эвакуированы из Самары на восток. Собственно, и я, как теперь уже бывший товарищ министра иностранных дел Правительства Комуча, вместе с группой таких же эвакуантов, прибыл сегодня ночью в Арск. Надолго ли — не ведаю. Политическая ситуация в государстве развивается стремительно, и строить какие-либо прогнозы — дело крайне неблагодарное.

Господин Творецкий сделал глоток чаю и вдохновенно продолжил свой спич, как будто проводил встречу с корреспондентами зарубежных телеграфных агентств в своем рабочем кабинете:

— Однако я уверен, что мы, как истинные российские патриоты, еще скажем свое веское слово. Слава Богу, орда красной сволочи остановлена и надежно удерживается на линии Бузулук-Белебей-Сарапул. Арск, Уфа и Оренбург находятся под защитой наших доблестных чехословацких союзников, сибирские и уральские казачества спешат сюда во весь опор с подмогой, а на юге, западе и севере империи растет сопротивление большевикам. Таким образом, обстановка остается тревожной, но обнадеживающей. Днями в Арске, между прочим, именно здесь, в этой гостинице, открывается конференция депутатов Учредительного Собрания для обсуждения дальнейшей программы действий. Его превосходительство генерал Роман Трендель, командующий чехословацкими войсками — почетный гость конференции. Да-с, милостивый государь, судьба нашей многострадальной Родины, России-матушки, по-прежнему в наших руках. Но что поделать, надобно выполнить свой долг до конца!

Последнюю фразу Николай Феодосьевич сказал легко, видно, как и думал, сказал так, как если бы речь шла об уходе за престарелой сумасшедшей тетушкой: и противно, конечно, судно с мочой за ней выносить, да что поделать, придется потерпеть, пока карга старая не окочурится окончательно.

— Хотя, скажу вам по секрету, перспективы создания нового российского правительства в изгнании крайне сомнительны. По крайней мере, мне эта идея кажется глубоко ошибочной и даже вредной. Нужны другие предложения. Но все решит конференция. Собрание — это раньше так называлось, теперь надобно говорить — конференция, — доверительно пояснил Ивану Францевичу господин Творецкий в заключение своей политической речи и допил порцию «улуна» до дна.

Иван Францевич немедленно налил Творецкому новую чашку чая. После политики разговор вновь вернулся к маркам.

— А ведь я даже не познакомился со всей вашей коллекцией, любезнейший Иван Францевич! — со смехом заметил бывший товарищ министра. — Вот насколько меня заворожил этот самый «Брансвик»! А то вдруг в вашем альбомчике где-нибудь и «Синий Маврикий» завалялся, а?

Иван Францевич на это только усмехнулся.

— Нет, конечно, «Синего Маврикия» у меня нет, — ответил он. — Но что-нибудь еще выбрать можно будет вполне. После чая милости прошу продолжить изучение коллекции.

— А я однажды имел удовольствие лицезреть в лавке «Синего Маврикия», — признался Николай Феодосьевич. — Цена была — оля-ля! Такую марку может позволить себе только особа королевской крови, американский миллионер или же господин Феррари.

— Я, кстати, будучи в Ницце, ознакомился с выставкой из коллекции господина Феррари, — заметил Иван Францевич.

— Браво! — отозвался Творецкий. — Я слышал, что он скупает и негашеные марки. Это правда?

— Истинная правда! — подтвердил хозяин лавки. — Феррари утверждает, что спрос на негашеные знаки в следующие годы сильно подымется.

— Хм! Звучит сомнительно, не находите? A propos, а знаете ли вы, что

Седанг оказался фальшивкой? Нет? Так знайте!

— Могу ли я спросить вас, Николай Феодосьевич? — осведомился немного погодя Иван Францевич.

Творецкий в этот миг отхлебывал чай и лишь поощрительно махнул рукой.

— Правительство Комуча успело ли выпустить марки?

— Н-нет, насколько я знаю, — ответствовал «барин». — Не успело! А что?

— Да я бы приобрел. Марки эти нынче пошли бы в цену. А года через два, глядишь, и совсем взлетели бы.

— Это почему же?

— Ну как же, — ответствовал Иван Францевич. — Правительства этого, как вы изволите сообщать, больше нет, верно? А это означает, что его почтовые знаки стали бы сейчас раритетом.

— Боже мой, как вы правы! — воскликнул Творецкий. — И какая это блестящая идея!

— Вспомните тот же Нью-Брансвик: пока он был независимой колонией, он выпускал свои марки, — продолжил свою мысль Иван Францевич. — А едва он вошел в состав канадского доминиона, самостоятельный выпуск марок в колонии был прекращен.

— Да-да! — в раздумье пробормотал Николай Феодосьевич. — Но как же это не приходило мне в голову самому? Ведь у нас в составе под охраной бронепоезда стоят новехонькое оборудование и все материалы для работы государственного монетного двора.

— Еще чайку? — предложил гостю Иван Францевич. Но Николай Феодосьевич что-то заторопился и новую чашку чая решительно отверг.

— Любезнейший Иван Францевич, от всей души благодарю вас за гостеприимство, — сказал он, поднимаясь со своего места. — Однако дела государственной важности требуют моего личного присутствия. Я вынужден прервать ставший столь приятным для меня визит в ваше заведение. Да-с! Дела, дела!

— А как же коллекция марок?

— В другой раз, в другой раз!

И Николай Феодосьевич Творецкий, бывший товарищ министра иностранных дел Правительства Комуча, действительный статский советник, откланялся.

Следующие несколько дней прошли для Ивана Францевича без особых событий. Хотя в гостинице и в городе в целом царило оживление. По своему характеру Арск был городом почти всегда спящим, а в эти дни он словно бы проснулся. На улицах появилось много авто, и грузовых, и пассажирских, зазвучала английская и французская речь. Что касается гостиницы, то такого наплыва постояльцев Уральско-Сибирская не знала уже давно, может быть, даже и никогда. Приезжие заняли все нумера, ежедневное число посетителей лавки под лестницей выросло многократно, и торговля шла очень бойко.

Жить бы так и радоваться. Однако визит любителя редких марок что-то изменил в настроении Ивана Францевича. Что именно изменилось, он и сам не смог бы определить. Да только в одно прекрасное утро, во время очередной прогулки до гостиницы, Иван Францевич твердо решил свою торговлю в ближайшее время прекратить. Решившись, он тут же составил и снес в редакцию «Паровоза», что сидела неподалеку, на Инвалидной, объявление о распродаже своих редкостей. Объявление обещали напечатать в газете назавтра же.

Продать Иван Францевич надумал только самые крупные и громоздкие раритеты, которые сложно было бы держать на квартире. Всю же мелочь он в тот же день начал перетаскивать домой. Первым покинул лавку памятный сафьяновый альбом с марками, занявший место в домашнем стенном металлическом шкафу.

Утром следующего дня Иван Францевич купил у мальчишки возле почтамта свежую газету и поспешил в лавку, чтобы там уже спокойно просмотреть свое объявление.

У входа в гостиницу он застал следующую сцену. На краю мостовой стояли чехословацкий офицер и двое солдат-легионеров в шинелях со щитками цвета хаки на левом рукаве и в фуражках с белокрасной ленточкой по диагонали, натянутой на околыш. Перед патрульными на земле сидел мужик с окровавленным лицом и отплевывался. Возле стоял другой мужик. Лицо его тоже было помято, но все же сохранилось лучше, чем у его сидевшего на земле визави.

— …А неча тута пастись! — громко говорил офицеру стоявший мужик. — Тута мы гужуемся, это наше место! А они, — мужик ткнул пальцем в сидевшего на земле соперника, — на железке стоят, их место там!

Офицер, очевидно, изо всех сил пытался понять обращенную к нему речь. Его лицо было напряжено, он беззвучно шевелил губами, видимо, повторяя то, что ему говорили. Лица патрульных солдат были безразличны. Один из легионеров жевал стебелек тимофеевки.

— Что это тут, Талгат? — спросил Иван Францевич у дворника.

— Извощики между собой дрался, — пояснил Талгат. — С вокзала сюда ездил, чужое место занимал.

«Это что же значит? Морган с Флинтом Вест-Индское море не поделили?» — подумал Иван Францевич и усмехнулся.

Офицер, похоже, допрос закончил и теперь знаками показывал сидевшему, чтобы тот поднялся с земли. Патрульные солдаты между тем сняли с плеч винтовки с примкнутыми к ним штыками и взяли победителя драки под конвой. Тот, впрочем, не сопротивлялся и лишь ворча заложил руки за спину.

— И куда его? — спросил Иван Францевич. — Полиции же нет теперь?

— Комендатуру! — Талгат махнул рукой за дома, в сторону бывшей гарнизонной гауптвахты. — Нощь холудную посидит, потум домой отпускают!

Побитый мужик, шатаясь, забрался в свой экипаж и поспешил убраться восвояси. Пара извозчиков — товарищи задержанного, сидевшие в пролетках неподалеку — проводили его улюлюканьем. Тем временем патруль тоже двинулся в путь, уводя с собой нарушителя уличного спокойствия.

— Ты же это, Тимка, свези экипаж мой, слышь? — крикнул арестованный напоследок.

— Слышу, слышу! — отвечали ему. — Не глухой!

Пройдя в лавку, Иван Францевич включил свет, снял пальто со шляпой и сел в кресло просмотреть газету, предполагая проверить и свою заметку в разделе объявлений. Но взгляд Ивана Францевича остановился на первой же странице. Его внимание привлек набранный крупными буквами заголовок: «Свершилось!» — и помещенная под ним статья. В передовице сообщалось, что накануне в Уральско-Сибирской гостинице прошла всероссийская государственная Конференция, главным решением которой стало учреждение нового национального правительства. «По примеру французской революции, — говорилось в статье, — когда людоедскую диктатуру якобинцев заменила Директория, вдохновляемая гуманистическими идеалами Руссо и Вольтера, было постановлено так же назвать новое правительство страны, призванное изгнать большевиков».

Далее в статье описывались основные события Конференции, тезисно излагались выступления ораторов и состоявшихся меж ними прений. Речи первых выступавших были проникнуты духом неверия и пессимизма, отмечал автор статьи, и сводились к аргументации того, что создание нового правительства сейчас, в отсутствие у него реальной вооруженной силы, является делом совершенно безнадежным, безумным и фантасмагорическим. Однако все удивительным образом переменилось после выступления г-на Творецкого. Пламенная речь упомянутого оратора оказала на присутствующих воистину магическое воздействие. В ней он также останавливался на тяжести текущего политического момента, но подчеркнул необходимость взять на себя ответственность за будущее страны и все же создать новое национальное правительство, невзирая на недостаток необходимых для этого ресурсов. Далее г-н Творецкий представил программу действий новой власти, в которой, как это ни странно, одно из главных мест, наряду с изгнанием большевиков и продолжением войны с германской коалицией, заняло развитие почтового сообщения на территории России.

Речь выступавшего завершилась бурной овацией и перешла в дискуссию о составе нового правительства. Ниже были представлены коллективная фотография и поименный список членов правительства Директории, в котором Творецкий Н. Ф. получил портфель директора (министра) финансов и почты. В газету оказалась вложенной листовка с воззванием Арской Директории к гражданам России. Читать ее Иван Францевич не стал. Он вообще ничего больше не стал читать, а отложил печатные материалы в сторону и погрузился в размышления.

Конец бабьего лета и начало периода затяжных дождей совпали с приездом в Арск столичной оперной труппы и внезапным уходом чехословаков. Летом те въехали в город, что называется, на белом коне, в ореоле долгожданных спасителей, с развернутыми знаменами и барабанной дробью, а исчезли вот так — нежданно-негаданно, как гномы из сказок Ганса Христиана Андерсена. С чехами как-то незаметно пропали и англичане, и французы. Другим замеченным Иваном Францевичем событием стал уход со службы швейцара Тихона, убывшего в деревню, предварительно взявши у управляющего полный расчет.

Про новое российское правительство никто ничего толком не знал и не слышал. Заседало оно якобы время от времени в здании городской думы и периодически даже выпускало какие-то декреты и установления. Но Иван Францевич деятельностью новой власти не интересовался и господина Творецкого он тоже ни разу не увидел.

Вскоре хозяину лавки не стало дела ни до чего вообще. В Арск пришел обещанный еще с весны испанский грипп, и Иван Францевич поддался ему одним из первых.

В тот день, когда Иван Францевич почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выйти на улицу, с утра лило как из ведра. Из-за этого он отложил свой обычный перед болезнью моцион сначала на после обеда, а потом и на вечер. К сумеркам дождь прекратился, и Иван Францевич решил-таки прогуляться до гостиницы.

Первым, что он увидел, выйдя на воздух, была двигавшаяся по Успенской пешая армейская колонна. «Красные?» — мелькнуло было в голове Ивана Францевича.

— Так громче, музыка, — глухими голосами пели проходившие мимо солдаты, — играй победу! Мы победили, и враг бежит-бежит-бежит! За Колчака, за Родину, за веру мы грянем громкое ура-ура-ура!

Аккомпанементом песни служило ритмичное чавканье, производимое солдатскими башмаками в уличной грязи.

Кто такой Колчак, Иван Францевич покуда не знал, но что-то подсказало ему, что перед ним шествует белое воинство.

У здания городской думы стояли два броневика и мотоциклет. Рядом топтались несколько военных в кожаных тужурках и крагах. А едва хозяин лавки пересек Инвалидную, по ней с гиканьем и свистом промчалась конная кавалькада. Стук множества копыт по булыжникам прозвучал так резко и неприятно, что Иван Францевич машинально закрыл уши руками.

По земле возле входа в гостиницу были разбросаны листовки с давешним воззванием Директории, а дворник Талгат собирал их в большой холщовый мешок. Увидев Ивана Францевича, он прервал свое занятие и приветствовал хозяина магазина:

— А-а-а, Франсовищ! Как здоровья?

— Спасибо, спасибо, — ответствовал тот. — А что, у нас опять власть поменялась?

Дворник махнул рукой:

— Сегодня поменяла. Казаки пришли, всех директур арестовали.

— Арестовали? — переспросил Иван Францевич.

Талгат закивал, мол, да-да, не оговорился.

— Быстро-быстро всех в автомобиль сажали и на железку увозили. Ай, щуть не забыл! — дворник сунул руку за пазуху и вытащил оттуда квадрат бумаги. — Тибе давать велено, Франсовищ! — С этими словами Талгат протянул квадрат Ивану Францевичу.

Тот его сразу узнал. Это был тот самый конверт, в который он вкладывал при продаже пятицентовую марку колонии Нью-Брансвик.

— Утром давали, — пояснил дворник. — А казак днем приходили.

Иван Францевич принял конверт и задумчиво повертел его в руках.

— На словах передать ничего не велели? — спросил он.

Талгат отрицательно покачал головой.

В лавке Иван Францевич сразу же сел за стол и вскрыл конверт. Внутри него он обнаружил десять совершенно незнакомых ему новых почтовых знаков. Марок было два вида — по пять экземпляров каждого. На одной был запечатлен коллективный портрет членов нового правительства — Арской Директории (тот самый, из газеты), а на другой помещалось изображение Уральско-Сибирской гостиницы, вид со стороны угла Успенской и Александровской улиц. На той и на другой внизу имелась надпись: «Россiя, Арская Директорiя, 1918 годъ, 0 коп.». Обе марки были ярко-красного цвета, и обе были погашены черными четкими штампами. К маркам прилагалась записка. «Любезнейший Иван Францевич, — было написано в ней, — только что ко мне в нумер доставили весь первый тираж марок Арской Директории. Они лежат на моем столе, а я сижу и любуюсь ими. За сим занятием я вспомнил о вас и прошу принять этот скромный презент в благодарность за идею, которую вы сами мне и подсказали». Далее следовала изящная размашистая подпись, в которой можно было различить заглавные буквы «Т», «Н» и «Ф».

Марки Ивану Францевичу понравились чрезвычайно. Понравились настолько, что он почти физически ощутил исходящий от них эстетический аромат, какой-то особый магнетизм, который, он был уверен, отныне и навсегда, во веки веков, абсолютно уравнивал в правах его родной город Арск с любой другой географической точкой на лике планеты Земля, будь то Вест-Индия, Маврикий, Лапландия, Нью-Йорк, Москва, Харбин, Сандвичевы острова, село Темное Вятской губернии и все что хотите.

Иван Францевич почувствовал небывалое душевное возбуждение. Ладони его стали влажными. Глаза туманились. Он понял, что если сейчас же не успокоится, то выбежит на улицу и начнет орать что-нибудь, не важно, что. Надо было немедленно уняться. Иван Францевич извлек из-под прилавка пыльную бутылочку горькой настойки, изготовленной, как сообщала потемневшая этикетка, в городе Одессе по рецепту австрийского доктора Биттнера. Отвернув крышку бутылки, он налил настойку себе в рюмочку-наперсток из старинного ликерного набора и тут же ее опорожнил. Стало чуть-чуть полегче, но сердце в груди продолжало бешено колотиться. «Сейчас-сейчас, — сказал сердцу Иван Францевич, — сейчас тебя отпустит, погоди!»

Чуть позже, успокоившись, он вернулся к маркам. Измерив их линейкой и изучив при помощи увеличительного стекла, Иван Францевич записал полученные сведения в блокнот. «Я назову вас Красными Директориями, — сказал маркам Иван Францевич. — Ты будешь "Красная Директория — один", — обратился он к групповым портретам членов правительства, — а ты, — продолжил хозяин лавки, обращаясь уже к изображениям гостиницы, — "Красная Директория — два"».

Покончив с этим, он вновь убрал марки в конверт, поместил его во внутренний карман сюртука и позвал дворника.

— Ты хорошо запомнил этого постояльца? — спросил у него Иван Францевич. — Ну, того, что конверт тебе отдал?

— Хорошо, — отвечал Талгат.

— Он в каком нумере жил?

Дворник задумался.

— Творецкий его фамилия, — подсказал Иван Францевич.

Талгат ничего не вспомнил и цыкнул, покачав головой.

— Узнать можно, — предложил он затем.

— А на этаже что, караул? — спросил Иван Францевич.

— Нет, двери закрыт, опещатан, и все.

«И у этих неразбериха! — подумал Иван Францевич. — Но мне это на руку».

Однако времени терять было нельзя.

— Послушай, Талгат! — обратился хозяин лавки к дворнику. — В нумер его попасть сумеешь?

— Пощему нет? — отозвался дворник.

Тогда Иван Францевич стал объяснять ему, что именно тот должен найти в апартаментах Творецкого.

Два часа спустя Иван Францевич оглядывал свою опустевшую лавку в поисках подходящего предмета. В конце концов он остановился на объемной мраморной чаше, назначение которой и сам до конца не понимал, — то была большая пепельница, аптечная емкость или же часть какой-то художественной композиции. Чаша вместила в себя весь тираж «Красной Директории», добытый в нумере Творецкого. Марки долго не хотели заниматься. Иван Францевич использовал три или четыре спички, пока не достиг нужного результата. Но зато сгорела вся «Красная Директория» очень быстро, буквально в течение пары минут.

Завершив сожжение, он оделся, погасил свет, еще раз проверил наличие драгоценного конверта на груди, поднял емкость с пеплом и пошел из лавки прочь. Пепел следовало вытряхнуть, а саму чашу отнести домой. Не выбрасывать же.

На Успенской было тихо, только где-то во дворах брехала собака. В небе плыла Венера, яркая, прекрасная и одинокая. С юга, со стороны Серой реки, в город задувал ветерок. Людей на улице не было, и хозяина лавки при Уральско-Сибирской гостинице сейчас никто не видел.

«А ведь это вынос урны с прахом Арской Директории», — понял Иван Францевич и, нежданно для себя самого, расплакался.