Край земли, где гуси говорят с ушедшими

Край земли, где гуси говорят с ушедшими

Третий день что-то неясное тяготило и беспокоило. Словно что-то неладное уже случилось, но еще не узнано.

А потом мне приснился дед-помор. Я наконец-то приехала к нему в гости, как давно собиралась, в деревню под Архангельском, в которой не была со смерти бабушки. Встреча наша полнилась радостью, но и печалью. Дед обнял меня, щекоча бородой, и я чувствовала привычный соленый запах моря и табака.

Мы были на его карбасе – большой парусно-гребной лодке. Палуба покачивалась под ногами. Долго плыли сквозь туман. У руля сидел хмурый немногословный старик. В вязаной рубахе, портах и бахилах с длинными голенищами, он выглядел выходцем из далекого прошлого.

Товарищ мой, вож корабельный, – представил его дед. – По-вашему – лоцман.

Я поздоровалась.

И ты путем-дорогой здрава будь, – ответил он.

Туманная дымка на море становилась гуще. Мелкие капли мороси оседали на одежде. Убаюкивающе плескалась вода. Где-то в вышине кричали гуси.

Не в Гусину ли Землю подалися? – вымолвил дед.

Не иначе, – кивнул вож.

Я знаю, – оживилась я. – На карте видела. Это полуостров где-то тут у вас, в Архангельской области!

Дед фыркнул.

Много ты понимаешь, дитя! Та Гусиная земля – это одна, тутошняя. А эта совсем другая – тамошняя.

Что за тамошняя земля?

А вот что! – дед помолчал и продолжил, как песню запел. – Поморам Студёно море испокон веку кормилец и поилец, начало и конец. Неогляден простор морской. И есть дальний северный край, что зовется Гусиной Землей – туда уходят души хоробрых и добрых людей. И туда прилетают гуси, чтобы говорить с ушедшими. И доставлять о них весточки живым.

То есть это поморский рай такой? А гуси – ангельская почта?

Дурёха ты! – беззлобно сказал дед.

Как думаешь, баба Нина там сейчас? – неожиданно для себя спросила я и тут же пожалела о сказанном.

Там, – уверенно и спокойно ответил дед. – Где еще ей быть родимой?

Мы все плыли и плыли. Сложно было представить, как старики ориентировались в таком тумане. Будто услышав мои мысли, дед проговорил: «Хмаря такая, точно Варлаам жену везет».

Что?

Присловье такое, дитя, когда густой туман сходит.

И куда Варлаам везет жену?

Попочую тебя былиной-стариной. То наш – и стал быть, и твой – поморский святой, покровитель мореходов. Вот послушай-ко, что раньше люди говорили…

Отец Варлаам родился в Керети, на Лопском берегу, был настоятелем в Коле. Жил там в мире и любви со своей хозяюшкой, был добрым пастырем прихожанам. Как-то изгнал беса с Абрам-мыса. Да бес тот, уходя, проклял его. И пришла беда. Сказывают, будто хозяйка Варлаама бесноваться стала, он пытался беса-то изгнать да и убил ее нечаянно.

Дед помолчал.

И так сокрушен был Варлаам своим деянием, что сам себя наказал непомерно: плавать по морю с гробом убиенной, доколе тело ее не истлеет, моля Бога об отпущении греха, – дед раскуривал трубку. – Быстро срядился Варлаам и отворил паруса. Путь его лежал от Керети до Колы и обратно. Так сокрушалось сердце его, что путь этот был всегда против обуревания, через непогоду. Посему присловье есть: «Пошел, как Варлаам, против ветра». Много лет он скитался, покуда не искупил свой грех и не вымолил у Бога прощения. А кой-кто сказывает: и доныне карбас его плавает. И будто подвластны ему ветра и туманы, – проговорил дед со значением. – Отсюда давношное поверье: коль сгущается туман, то Варламьева лодья подходит.

Он продолжил совсем тихо, после долгой паузы.

В моем детстве старики баяли: Варлаам пособляет дорогу найти и живым, и тем, кого море взяло. Одним – домой, другим – на тот свет, – где-то поблизости снова прокричали гуси. Старик кивнул в ту сторону. – Знамо, в Гусиную Землю. Деды так сказывали.

Ты в это веришь? – недоверчиво спросила я.

Нешто не верить! – обиделся он. – Наше море-то Студёное уж больно норовисто да переменчиво. И тут иначе не скажешь: кто в море не плавал, Богу не молился.

Мы плыли еще какое-то время, прежде чем туман стал постепенно рассеиваться. Сквозь его прорехи уже открывалось небо. Вож сказал:

Уже близко.

Дед вдруг заторопился.

На-ко, смотри-ко, дитя, что у меня тебе припасено.

И осторожно вынул из-за пазухи сверток.

Я развернула его и залюбовалась. Там была деревянная поморская птица. Та, которую подвешивают под потолком на счастье. Длинной шеей и изящно выточенным станом фигурка походила на звонкую да ладную летучую ладью с ажурными крыльями-парусами. Птица-ладья!

Для тебя сделал.

Как я любила этих птиц в детстве! Казалось, подбрось, и взлетят, трепеща крыльями. Но они были слишком хрупкими для моих пальцев. Так что мне позволялось лишь смотреть, как они кружились под потолком от легчайшего ветерка.

Спасибо, дед!

Здоровья тебе на всех ветрах!

Он обнял меня, снова уколов щеку бородой.

Ты что, прощаешься?

Дед не ответил. Туман продолжал расходиться. Неясно проявлялся берег.

Где это мы? – я огляделась.

На показавшемся берегу в ожидании стояла женская фигура.

Ой, неужто это…?

Негоже тебе туда смотреть! – неожиданно прикрикнул вож. По странной логике сна это не вызвало у меня возражений, я отвернулась.

Теперь пойду я, – вымолвил дед и, не дожидаясь, пока лодка подплывет ближе, прыгнул за борт. Вож разворачивал карбас прочь от берега…

 

Под утро меня разбудили непривычные для города звуки – крики пролетающих диких гусей. Они звучали как прощание.

Тревожное ожидание беды растворилось. Я лежала, нежась в остатках сна, как в теплых заботливых руках.

Лишь долгую минуту спустя до сознания дошло: у меня никогда не было деда-помора!

За окном начинало светлеть. В высоком небе плыли громады облачных птиц-кораблей. Они неслись к северу на всех парусах.