Крестом осенив

Крестом осенив

Знаменатель

 

Игрива, шаловлива и шумна вторгалась жизнь и капала на темя,

И было только горе от ума, такое на дворе стояло время.

Еще не назревала смена вер и смена вех не шла еще насмарку.

И я гулял, примерный пионер, с мороженым по городскому парку.

Незримую вынашивая связь природа потрудилась в самом деле –

Деревья образовывали вязь, в пластмассовых кустах

шмели гудели.

Среди скульптурных гипсовых химер, пенсионеров,

домино и шашек,

Коней педальных или, например, аттракционов,

простотою страшных.

День хроникальный длился как изгой, на дежавю

мучительно похожий,

В нем янки все еще бомбят Ханой и Чингачгук воюет краснокожий.

Жизнь отрастила праздник, как кисту под скальпель

вездесущего мгновенья,

Мне все казалось: медленно расту, а это изменялся угол зренья.

В том знаменатель. Ищет двойника душа и лета зреет середина.

Как сахарная вата облака, в них запах овощного магазина.

Иду я, имя прежнее назвав, и жизни смысл сверяю с небесами,

Меня хранил кто, навсегда отстав, сухими улыбаются глазами.

За мною деревянный самокат на маленьких подшипниках

катился.

Не помню то, чему был страшно рад, не ведаю,

с чем навсегда простился.

 

Запретный город

 

Когда зима поднимет ворот,

Из индевеющих вершин,

Встает с утра запретный город,

Являясь, множеством личин.

В бетонных трубах предо мною,

Где зарево стоит в дымах,

Не за китайскою стенною,

А по соседству и впотьмах.

 

Его я плохо понимаю,

Но будет так, на все века –

Река во льду глухонемая,

С фигуркой дальней рыбака.

 

Так почему, чредой полосной,

Цехов искристые венцы,

Похожи, в смыслах переносных,

На поднебесные дворцы?

 

Рабочий день толпу не нежит,

Трамвай устало дребезжит,

И наледь, как лиловый стержень,

Узорно стекла освежит.

 

Дол

 

Швыряет полдень на весы небес: где гром, а где прохладу.

Пастух, бегущий от грозы, застывшее у речки стадо.

Огонь и хлябь – благая весть, покуда в напряженье полном

Поток готов в запруду сесть перед раздвоенностью молний.

Они родят лиловый дым, по полю он ползет украдкой.

Куря и смешиваясь с ним, пастух дрожит под плащ-палаткой.

Осмысливая страх и вздор, пугливость вымокших животных,

Достал он красный помидор, лоб утерев ладонью потной.

И дух отчаянно хмельной, среди пернатых и растений,

Качают головой больной кусты в стеклянном оперенье.

И дол, в затишье на испуг явился, первозданно скроен,

Как будто делом наших рук освоен и благоустроен.

 

Видения

 

От ночных, непрочитанных бдений,

Бьет в ладоши большая луна,

Разругались фрагменты видений,

Не на ночь, а на все времена.

 

Друг на друга, столпившись, орали,

Призрак призрака драл за власы,

Просто сытую жизнь выбирали,

Все как мы, и сопели носы.

 

И над всем – ощущенье озноба,

Как одели в сырое белье,

И летали на крышке от гроба,

На весы бросив сердце мое.

 

Будет долго оно колотиться,

К равновесию чаши сведя,

Память выше – летает как птица,

Голоса уходящих будя.

 

Вот она, правда жизни тупая,

Бытия указующий перст.

Откупаюсь от них, отступаю,

И целую серебряный крест.

 

Прошлое

 

Однажды на блошином рынке

Купил я старые ботинки

И вытертый фотоальбом –

Страницы у него горбом.

Чужое прошлое тревожить,

Скажу: конечно, мы не можем!

К тому же и ботинки жмут –

У прошлого характер крут.

Но все же я открыл страницы

И увидал в разводах лица

Чужих, исчезнувших людей,

Во время полное идей.

Они так жили не тужили,

Росли, женились и дружили.

Учились. При холодных лбах,

Лежали смирненько в гробах.

Чреда веселых детских рожиц,

Вот куплен первый «Запорожец».

И на его горбатый зад

Семейный нависает сад.

Курсант у моря чинит шлюпку,

Цыган на снимке курит трубку,

Легкоатлет назло врагам,

Глядит на стартовый наган.

А здесь на фото ели-пили,

Плясали, смешивая стили.

Потом уснули без прикрас,

Упав на старенький матрас.

Семейное чужое фото,

Увы, теперь листает кто-то,

Достав его из забытья.

И этот кто-то – это я!

Зачем? Понять, что время зыбко,

Что жизнь – досадная ошибка,

И в проявлении любом

Вмещается в один альбом…

 

Крестом осенив

 

Открой деревянные ставни,

Прохладу под вечер ищи.

Земля перемешана с камнем.

Крапива у дома на щи.

 

Здесь твердые помнят ладони

Нехитрый и бережный труд

И легкую лодку в затоне,

Где птицы на ветках замрут.

 

Над дверью прибита подкова,

Но счастье здесь было вчера.

И новая жизнь бестолково

Томится в прихожей с утра.

 

И дымка, в ней вера и горечь,

И отрок мужской говорок

В словесном попробует соре,

И взрослым уйдет за порог.

 

А следом и мне – удалиться,

Июня покой обрести,

В него мне осталось влюбиться

И лето осталось спасти.

 

И дождь неожиданный выждать,

В котором дорога суха.

Крестом осенив себя трижды

Под каверзный крик петуха.

 

Каллиграфия

 

Непостоянство кружит голову,

Дождем с утра укрыв края.

Вода мерцает в лужах оловом,

Вернувшись на круги своя.

 

Как в черно-белой фотографии

Контраст необходимо чист.

И мокрой шиной каллиграфию

Оставил велосипедист.