Крестом осенив
Крестом осенив
Знаменатель
Игрива, шаловлива и шумна вторгалась жизнь и капала на темя,
И было только горе от ума, такое на дворе стояло время.
Еще не назревала смена вер и смена вех не шла еще насмарку.
И я гулял, примерный пионер, с мороженым по городскому парку.
Незримую вынашивая связь природа потрудилась в самом деле –
Деревья образовывали вязь, в пластмассовых кустах
шмели гудели.
Среди скульптурных гипсовых химер, пенсионеров,
домино и шашек,
Коней педальных или, например, аттракционов,
простотою страшных.
День хроникальный длился как изгой, на дежавю
мучительно похожий,
В нем янки все еще бомбят Ханой и Чингачгук воюет краснокожий.
Жизнь отрастила праздник, как кисту под скальпель
вездесущего мгновенья,
Мне все казалось: медленно расту, а это изменялся угол зренья.
В том знаменатель. Ищет двойника душа и лета зреет середина.
Как сахарная вата облака, в них запах овощного магазина.
Иду я, имя прежнее назвав, и жизни смысл сверяю с небесами,
Меня хранил кто, навсегда отстав, сухими улыбаются глазами.
За мною деревянный самокат на маленьких подшипниках
катился.
Не помню то, чему был страшно рад, не ведаю,
с чем навсегда простился.
Запретный город
Когда зима поднимет ворот,
Из индевеющих вершин,
Встает с утра запретный город,
Являясь, множеством личин.
В бетонных трубах предо мною,
Где зарево стоит в дымах,
Не за китайскою стенною,
А по соседству и впотьмах.
Его я плохо понимаю,
Но будет так, на все века –
Река во льду глухонемая,
С фигуркой дальней рыбака.
Так почему, чредой полосной,
Цехов искристые венцы,
Похожи, в смыслах переносных,
На поднебесные дворцы?
…Рабочий день толпу не нежит,
Трамвай устало дребезжит,
И наледь, как лиловый стержень,
Узорно стекла освежит.
Дол
Швыряет полдень на весы небес: где гром, а где прохладу.
Пастух, бегущий от грозы, застывшее у речки стадо.
Огонь и хлябь – благая весть, покуда в напряженье полном
Поток готов в запруду сесть перед раздвоенностью молний.
Они родят лиловый дым, по полю он ползет украдкой.
Куря и смешиваясь с ним, пастух дрожит под плащ-палаткой.
Осмысливая страх и вздор, пугливость вымокших животных,
Достал он красный помидор, лоб утерев ладонью потной.
И дух отчаянно хмельной, среди пернатых и растений,
Качают головой больной кусты в стеклянном оперенье.
И дол, в затишье на испуг явился, первозданно скроен,
Как будто делом наших рук освоен и благоустроен.
Видения
От ночных, непрочитанных бдений,
Бьет в ладоши большая луна,
Разругались фрагменты видений,
Не на ночь, а на все времена.
Друг на друга, столпившись, орали,
Призрак призрака драл за власы,
Просто сытую жизнь выбирали,
Все как мы, и сопели носы.
И над всем – ощущенье озноба,
Как одели в сырое белье,
И летали на крышке от гроба,
На весы бросив сердце мое.
Будет долго оно колотиться,
К равновесию чаши сведя,
Память выше – летает как птица,
Голоса уходящих будя.
Вот она, правда жизни тупая,
Бытия указующий перст.
Откупаюсь от них, отступаю,
И целую серебряный крест.
Прошлое
Однажды на блошином рынке
Купил я старые ботинки
И вытертый фотоальбом –
Страницы у него горбом.
Чужое прошлое тревожить,
Скажу: конечно, мы не можем!
К тому же и ботинки жмут –
У прошлого характер крут.
Но все же я открыл страницы
И увидал в разводах лица
Чужих, исчезнувших людей,
Во время полное идей.
Они так жили не тужили,
Росли, женились и дружили.
Учились. При холодных лбах,
Лежали смирненько в гробах.
Чреда веселых детских рожиц,
Вот куплен первый «Запорожец».
И на его горбатый зад
Семейный нависает сад.
Курсант у моря чинит шлюпку,
Цыган на снимке курит трубку,
Легкоатлет назло врагам,
Глядит на стартовый наган.
А здесь на фото ели-пили,
Плясали, смешивая стили.
Потом уснули без прикрас,
Упав на старенький матрас.
Семейное чужое фото,
Увы, теперь листает кто-то,
Достав его из забытья.
И этот кто-то – это я!
Зачем? Понять, что время зыбко,
Что жизнь – досадная ошибка,
И в проявлении любом
Вмещается в один альбом…
Крестом осенив
Открой деревянные ставни,
Прохладу под вечер ищи.
Земля перемешана с камнем.
Крапива у дома на щи.
Здесь твердые помнят ладони
Нехитрый и бережный труд
И легкую лодку в затоне,
Где птицы на ветках замрут.
Над дверью прибита подкова,
Но счастье здесь было вчера.
И новая жизнь бестолково
Томится в прихожей с утра.
И дымка, в ней вера и горечь,
И отрок мужской говорок
В словесном попробует соре,
И взрослым уйдет за порог.
А следом и мне – удалиться,
Июня покой обрести,
В него мне осталось влюбиться
И лето осталось спасти.
И дождь неожиданный выждать,
В котором дорога суха.
Крестом осенив себя трижды
Под каверзный крик петуха.
Каллиграфия
Непостоянство кружит голову,
Дождем с утра укрыв края.
Вода мерцает в лужах оловом,
Вернувшись на круги своя.
Как в черно-белой фотографии
Контраст необходимо чист.
И мокрой шиной каллиграфию
Оставил велосипедист.