Журнальный мир

* * *

И кашлянуло радио в углу,

И выдало: «В эфире книжный клуб…»,

А дальше зашипело что есть силы.

Какая старомодная нужда —

Прочитанные книги обсуждать,

Почти всегда — с несообразным пылом.

«О горе мне!» — цитаты предстоят,

«О злы мои страданья!». Это я

Предупреждаю сразу, что как только

Такое слышу, — подступает гнев:

Кому потребна, непонятно мне,

Чужая субъективная трактовка?

Наверно, кто-то, кто давно один,

Под радиоприёмником сидит,

Отсутствием масштабных смыслов сломлен.

Но всё, что приключается с людьми,

Вписать возможно в подходящий миф,

Своим не упиваясь многословьем.

Я выбрала спокойствие хранить.

Избави бог от этой болтовни,

От этих псевдоумствований гнусных.

И кто решит смолчать — тот будет прав.

Меня никто с собою не забрал.

Ко мне никто в итоге не вернулся.

О чём велась в той передаче речь:

О мести уязвлённых дочерей?

О женщине, оставленной в Коринфе?

Я никого на свете не люблю.

Вот разве только — радио в углу,

Которое с тех пор не говорило.

* * *

Верно, такой период — не в силах себя заставить

взгляд оторвать от капель, что мерно из крана падают,

голову вскинуть резко и встретиться с отражением

собственным, прямо здесь двойника рассмотреть детально.

Какая наружность странная.

Какие глаза безумные.

Кому это может нравиться —

всё время глядеть на копию.

Чем хуже с собой обходишься,

тем явственней боль телесная,

сейчас беспокоит точечно —

в затылке стучит особенно.

Кран этот пыточный капает без конца.

Вот бы отремонтировать.

Честно признаться, это чудовищно изнуряет —

долгие годы, как наваждение, видеть в зеркале

псевдосебя, подделку, «не то» существо, гомункула

(пусть до сих пор исправного, было же не придраться):

набор из костей и органов;

искусственное вместилище

инстинктов, реакций, выпадов,

чужих заурядных замыслов;

тюрьму для себя, забытого,

заведомо невиновного,

не вытечь кому, не выбраться

на свет без сторонней помощи;

и ничего не попробовать предпринять,

чтобы несчастного вызволить.

* * *

Ты и впрямь никчёмен, сколько ни

Делай вид, что — значим.

Те, другие, — почему они

Здравствуют иначе?

Чувствуешь предательский озноб.

(Сетовать негоже.)

Да, осуществиться ты не смог,

И уже — не сможешь.

Ты, кто не скрывался, не робел,

Вдруг даёшься диву:

Ты — лакуна, человек-пробел,

Горе-невидимка.

Ты здороваешься (ждёшь ответ,

Льстя себе, что узнан),

А с тобою отчего-то — нет.

Пусто место, пусто.

* * *

Сколько бы ни было их — дружелюбных, гневных,

Тех, кто вокруг да около, —

Все уйдут.

Бог, как рыбак, временами бросает невод

В реку свою глубокую,

В суету,

В юркий поток неразумных, которым вечно

Кажется, что в их общности —

Высший смысл.

И до последнего веришь в такие вещи

(Истовей верить хочется):

«Есть лишь “мы”».

“Мы” трепыхаются, ртами хватают воздух,

Думают — вот очутятся,

Где светло,

Да и останутся так же — друг друга возле,

Каждого каждый — чувствовать.

Но улов

Будет в итоге совсем не таким богатым

(Правда, что — всем предвиденьям

Вопреки).

И остаётся лишь пара секунд, пока ты

Помнишь — чужие выдохи,

Плеск реки…

И, наконец, выбираешься из постели,

Долгим кошмаром скомканной, —

Морок, стыд.

Ни одного человека на самом деле

В солнечной этой комнате —

Только ты.

* * *

Не ожидаешь — а подарок прибыл.

Довольно щедр сегодняшний залив.

Затеешь суп из большеротой рыбы,

Которую соседи принесли.

Ей вспорешь брюхо (да какой там трепет! —

Не ты её убил, в конце концов)

И обнаружишь — прямо в рыбьем чреве —

Серебряное узкое кольцо.

Возможно, обручальное. Возможно,

Здесь — душераздирающий сюжет.

Стоишь, в руке сжимая верный ножик,

И есть совсем не хочется уже.

Скажи себе: мол, не надейся шибко;

С тобой в сравненьи — чудо тот налим.

Тебя неоднократно потрошили —

Ан никаких сокровищ не нашли.

КОГДА УЗНАЁШЬ ПРАВДУ

Vesti la giubba e la faccia infarina…

“Pagliacci”

Это не горе, ведь горе — процесс;

Это же — точка, внезапно и в цель;

Внешне — не страшно, поскольку ты цел,

Но… как и откуда?

Думаешь сразу о самом плохом:

Молниеносный горячий прокол,

Где ты ни есть — настигает легко,

Да хоть и на кухне.

Трудно становится пальцы разжать,

Красная жидкость стекает с ножа —

Так колоритно, что вышел бы шарж,

И стоящий даже.

И не работает самоукор,

И не взмахнуть деревянной рукой.

Вдруг зарыдаешь над чашкой с мукой.

Стоишь — и рыдаешь.

* * *

Устанешь, как пить дать: неблизкий путь,

И ты — путешественник плохонький.

Имеет ли смысл, хоть какой-нибудь,

Решение, чуждое логике?

Когда экономия сил важна,

Когда промедленье не радует,

Зачем обязательно усложнять

(Меж тем как доступно обратное)?

Да здравствует мысленный непокой,

Выносливость тела да здравствует,

Поскольку ты выбрал идти пешком —

При многообразии транспорта.

* * *

«Забудь! Забудь!» — позвякивает ложечка.

Как ты — «дзинь-дзинь» — размешиваешь сахар

Меня всегда ужасно раздражало.

Да сколько мы уже не вместе, Боже мой,

А глупость, мелочь вспомнится внезапно —

И так себя невыносимо жалко.

«Звони. Звони». Вдруг что-нибудь изменится.

Как в сказке, птиценогая избушка

Ждала — и гость явился к ней в итоге.

Но нужно обладать завидной смелостью,

Жалеть себя как можно меньше нужно,

Чтоб не прощать того, чего не стоит.

Вон два окна на северную сторону.

Там пили чай с тобой, смеялись много,

И не было теплее в мире места.

А я и есть наш домик, у которого

Как будто чудом появились ноги,

И он уйти решился наконец-то.

Иду-бреду, домишко ветхий, кривенький;

И снег, как сахар, сыпется, и ветер

(Меж тем, никто не гнал меня отсюда).

Иду-бреду, а в комнате внутри меня

В рассохшемся незапертом буфете

Всё дребезжит и дребезжит посуда.

* * *

Залива серая простынь

Чернильной сделалась к вечеру.

Не так-то это и просто —

Проститься по-человечески.

Выходит вечно абсурдно —

Потоки форменной ереси.

А мы, однако, по сути,

Давно с тобой — по отдельности.

И поиск нужного слова

Выводит в общее прошлое:

Немало было дурного,

Немало было хорошего.

Проститься надо спокойно,

Но текст мой — с кляксами, путаный.

Какое слово подходит?

Да никакое, как будто бы.

* * *

Ничего, ничего.

Как запретное в скважине ключевой

Удаётся увидеть во всех подробностях, чётко

(Вот она, правда!), —

Так и смерть, так и смерть,

Как бы ни был ты юн, как бы ни был смел,

Появляется вдруг, вопреки разумным расчётам, —

Что тут исправишь.

И тогда-то как раз

Из разодранных туч выпадает грязь

И на город летит, и на веки, лбы налипает.

Ну и погода!

И смигнёшь: как же им,

Недолюбленным здесь мертвецам моим,

Быть приходится — там? Неужели впрямь — не любая

Буря проходит?

Посмотри же наверх.

Ничему, кроме собственных глаз, не верь:

Там у них на небесных полях — осеннее действо —

Сбор урожая.

И какие плоды

Из земли, сохраняющей все следы,

Вынимают работники, ход событий чудесный

Не нарушая?

Шепотки да смешки.

И случается, рвутся у них мешки,

И бывает, трофей отряхнув от комьев приставших,

Кинут — кто дальше.

Буколический спор.

Чуть поодаль рыжеет сосновый бор.

Кто ушёл молодым — тот с тех пор не сделался старше.

Боязно даже.

Удивительно то,

Что из всех трудолюбцев моих никто

Так не жил, как поля убирает: споро, с азартом,

Сам себе равный.

Переход-перепад:

Будешь рыть-разрывать да трясти-трепать,

То есть, собственно, станешь причиной странных осадков.

Вот она, правда.

И мои мертвецы

Выпрямляются, ловкие молодцы

(И сейчас же в игольчатой кроне ближней из сосен

Слышится шорох);

Так они и стоят —

Утомлённые, между взрыхлённых гряд,

Улыбаются, щурятся на подножное солнце.

И хорошо им.

* * *

Ночью в небе жемчуг мелкий.

Никогда не будешь к смерти

Окончательно готов.

Что тревожиться о том!

Если разберёшься в теме,

То воспримешь эту темень —

Как подарок. Раз, два, три.

Уши только навостри.

Как тебе, чудно́му типу,

Напоследок подфартило:

Ведь барочную игру

Не услышишь поутру!

Вышел месяц из тумана,

Вынул ноты Телемана.

В жизни суетной конце

Будет и тебе концерт.

ТАЙНЫЙ САД

1

Вечно искать образец: на кого похож? кому подобен якобы?

Клёкот колючий в кроне куста: «Как кто? Как кто?»

Я ли по принципу сходства задуман кем-то, сложной формой я ли был

(Той, за которой суть исчезает)? Мнимый толк…

Всё потому, что мне нравится слово… предположим, слово «ягоды»

Больше, чем сам крыжовник, как есть, — на вид, на вкус.

И утверждение «я — как ты» (прежде гордо так звучало), «я — как ты»

Стало теперь неправдой. И стих трепливый куст.

2

Никому не расскажешь о том, как жил.

Рассказать, тем не менее, есть о чём.

Вот и делаешь вид, что особый шик —

В нарочитом молчании. Весь расчёт,

Что поверят: ты сам предпочёл — таить,

Ты не любишь досужего карканья.

И загадочны прошлые дни твои,

И в звучании лиственном, камерном

Испугаешься — кем бы ты вправду стал,

Если б смел изъясняться с ошибками.

Копошатся вороны в густых кустах —

Вдруг ожившая жуткая жимолость.

3

Посегодня неясно:

как это речью выразить можно,

как эти звуки трудными стали,

как, неужели ты, сокрушённый, —

а вышел, выходишь, выйдешь из тайного сада.

Даже неба боялся.

В сад проскользнул ребёнком тревожным,

(день завершился, взрослые спали),

вверх не смотрел, смотрел на крыжовник,

ужасно хотелось ягод — тугих, полосатых.

И не верится даже:

ты не один, конечно, страдалец,

косноязычный, дышишь в потёмках, —

пу́гало одаль, платье в заплатках, —

а будто один, ничью не принявший опеку.

Что действительно важно —

мстительный куст, проколотый палец,

сизое небо в кровоподтёках,

хочешь заплакать — да не заплакать —

о том не расскажешь ни одному человеку.