Кулак

Кулак

(Специальный приз жюри в номинации «Молодая проза России»)

Африканская чума пришла в край, и свиньи заполыхали по хуторам. Крик и вой поднялся по округе. Визжали свиноматки, среди бела дня оттаскиваемые от поросят и сытного пойла, тоскливо ревели хряки, предчувствуя скорую смерть. Бабы выли от непонимания и обиды.

— Жить­то нам на что теперь?! Жить на что, фашисты?! Куда без свиньи на дворе? — в отчаянии голосили хозяйки, кидаясь на приходящих ветеринаров. Но те лишь методично изымали свиней и бубнили: «Карантин есть карантин». А потом кололи животным яд, подцепляли туши экскаватором и свозили на край села — сжигать и закапывать. Дым застилал небо, вонь от хлорки и паленого мяса еще долго стояла над поселками.

Неслыханная, страшная болезнь, АЧС, появилась в крае два месяца назад, по весне. Занесли ее дикие кабаны откуда­то из­за границы — так сказали по телевизору. Заражение распространялось мгновенно. От заморской чумы свиньи переставали есть, покрывались фиолетовыми пятнами и подыхали в муках. Лечить их было бессмысленно — только блокада и полное уничтожение, причем под раздачу попадали и больные, и здоровые: все, что в радиусе 10–15 километров имело пятачок и хрюкало.

Не миновала эта чаша и Маньков хутор.

Тревожным холодком по дворам плеснуло уже с утра: к сельской администрации подкатили несколько машин, оттуда вышли люди в пиджаках и быстро скрылись за дверью. Кто­то углядел среди них главного районного ветеринара — человека сурового и способного к компромиссам только за крупные взятки. А в десять часов на площадке у Дома культуры объявили общий сход, и бледный глава поселения Рожков официально сообщил: в ЗАО «Советское», недалеко отсюда, произошел падеж свиней. Патологический материал отправлен на анализ, сомнений нет — африканская чума.

— И теперь, вы знаете… в целях безопасности, — запинаясь, говорил Рожков. За его спиной и впрямь стоял районный ветеринар, а еще участковый и начальник местного штаба ГО и ЧС. — В карантинных целях… все поголовье в угрожаемой зоне надо ликвидировать. Свиноводство под ударом… Важнейшая отрасль, сотни предприятий. Восьмая вспышка за последнее время. Сами понимаете…

Но народ не дал договорить.

— Ни хрена мы не понимаем! У нас все свиньи здоровые! Хай у себя палят, если им надо! — заорал с места какой­то мужик.

И дальше уже понеслось без разбора.

— Вам, живодерам, только и надо, чтоб нас в одну кучу сгарнуть! Вместе со свиньями!

— Не пущу на двор!

— Разорители!

— Понастроили мясокомплексов, а теперь мы конкуренты!

Глава поселения нервно оглянулся на стоявших сзади.

— Послушайте, не надо политизировать…

Ветеринар откашлялся, отодвинул главу и решительно вышел вперед. Хуторяне притихли.

— Значит, так, кто не понял — объясняю еще раз популярно, — начал он. — АЧС — это вирус контагиозный, то есть крайне заразный. Он не опасен для человека, но для свиньи смертелен.

— А если сам человек — свинья? — пробурчал кто­то в толпе.

Но говорившего тут же хлопнули по макушке.

— …Страна может остаться вообще без мяса! А потому — всякому, кто сокроет хоть одну свинью, грозит штраф или уголовная ответственность! Проверим все дворы! Это прямое указание из Москвы. Государственная задача. И мы ее выполним! Насчет убытков не беспокойтесь — за каждую тушу вам выплатят компенсацию.

— Знаем мы ваши компенсации! — крикнула в ответ одна баба. — На рынке я за килограмм свинины по двести пятьдесят рублей получу! А вы по сотне оцениваете, и потом еще ждать их три месяца!

Но ее слова потонули в общем гуле.

Сход продолжался еще с полчаса и завершился внезапно. Ветеринар махнул кому­то рукой, и из фургона за углом выскочили люди в белых халатах. Подъехал замызганный, в пятнах, экскаватор. Бабы зарыдали и бросились по домам. Мужики схватились за головы — началось изъятие.

— Уведите отсюда детей! — умолял глава Рожков.

Через несколько часов забой кончился. Стены сараев и пол во дворах были обильно политы дезраствором. Полсотни свиных трупов сбросили в грузовик и накрыли брезентом. На некоторых яд действовал не сразу — валяясь в кузове, свиньи механически подергивали задними ногами и тихо взвизгивали.

В хуторе Маньков оставалось последнее место, куда еще не заехали дезинфекторы.

 

* * *

 

Фермерское подворье Василия Марухно находилось за хутором, среди полей. Причин тому было две. Во­первых, санитария: Марухно держал самое большое в Маньковом поголовье свиней. Пять десятков крепких, толстозадых маток и поросят толклись на огороженной площадке, в центре которой стоял грязный кирпичный свинарник. Чуть поодаль располагался дом, рядом с ним — туалет и обширный сарай. Под самодельным навесом прятался трактор.

Во­вторых, Марухно был, что называется, единоличник по роду и по характеру. Его прадед, Лаврентий Никифорович, до революции имел здесь небольшое хозяйство, держал коров и лошадей. В 1930 году он отказался вступать в колхоз, и его, конечно, раскулачили. Всю семью от мала до велика вывезли в телячьем вагоне за Урал, на строительство сталелитейного завода. В ссылке прадед, по семейным рассказам, страшно похудел, стал нелюдим, но тяжелую лопатную работу поначалу тянул — сказалась крестьянская привычка к надсаде. Всё надеялся, что простят и отпустят «до своей земельки». Хватило его на пять лет: в 1935 году прадед слег с чахоткой и уже не встал с постели. Перед смертью он завещал детям во что бы то ни стало вернуться домой, в край.

Получилось это только у отца Марухно, спустя тридцать с лишним лет. Во время «оттепели», отслужив в армии, он перевез родителей на дедовские места. Бабка к тому времени померла, а теток размотало по стране еще во время войны.

К колхозной работе Марухно­старший, понятно, склонности не имел и всю жизнь проработал в поселке завмагом. А потому после развала СССР ему не досталось земельных паев. И когда Василий, решив в начале 1990­х продолжить прерванную когда­то крестьянскую династию и стать фермером, начинать ему пришлось с нуля.

Дни его были тяжелы, а ночи полны дум и подсчетов.

Марухно сеял пшеницу и подсолнечник: но много ли насеешь на восьмидесяти гектарах, взятых в аренду! Начал разводить телят, но цена на молоко упала — заводы предпочитали дешевое импортное сырье. Стадо ушло под нож.

Василий не терял надежды и, как прадед, был уперт. Помощи ниоткуда не ждал, обещаниям не верил.

— Х… вам! — говорил он неизвестно кому в свои самые трудные моменты. И добавлял то ли в шутку, то ли всерьез: — Кулака не одолеешь!

Наконец у него получилось — выручили свиньи. Среднерусские белые, которых Василий Иванович собственноручно отобрал на племрепродукторе и нежнейше доставил до свинарника, давали хорошие привесы и вкусное мясо.

Свинина уходила на ура. Дела вроде пошли на лад — и тут на тебе…

Однако чрезвычайную комиссию, добравшуюся до подворья уже после обеда, Марухно встретил спокойно.

— Ну, здравствуй! — сказал, первым вылезая из «Нивы», районный ветеринар. — Слыхал уже, что тут происходит?

Марухно мрачно кивнул.

— И слыхал, и вдыхал… Кошмар. Людей жалко, и так на гроши живут.

— И мне жалко, ну а что я сделаю? Карантин есть карантин. Хотя бы ты не будешь истерику устраивать? А то народ с ума сходит — чуть не под машины бросаются…

Марухно махнул рукой в сторону фермы.

— Да у меня и свиней почти не осталось. Бог отвел — распродал три дня назад. Хлопцы приехали двумя фурами и забрали сорок голов. Вот, поросят немного да хряки… Знал бы, что так выйдет, и тех бы за полцены отдал.

— Ну, считай, отдашь, когда компенсация придет.

Марухно хмыкнул.

— Да уж, выгодная сделка.

Ветеринар немного подумал о чем­то, а потом повернулся к машинам и дал знак работникам: начинайте.

Через час тринадцать свиных туш погрузили в грузовик. Все это время Марухно стоял возле забора фермы, сжав кулаки, но в процесс не вмешивался. Рожков заполнял протокол изъятия.

— Ты прямо так спокоен. Удивительно, — сказал ветеринар, приближаясь и предлагая Марухно сигарету.

Фермер вытащил из кармана зажигалку. Пожал плечами.

— А что остается? Так и так заберете. Карантин.

Ветеринар покивал, глядя куда­то вдаль, в сторону дома.

Вдруг он бросил недокуренный бычок на землю и попросил:

— Василий Иваныч, а разреши­ка туалетом попользоваться. За весь день, клянусь, поссать ни разу не сходил.

Марухно настороженно посмотрел на ветеринара.

— Ну, иди, какие вопросы.

И двинулся вслед за ним.

Но ветеринар пошел не в туалет. Резко ускорившись, он подбежал к сараю на заднем дворе и прислонил ухо к стене. А потом замахал руками.

— Давай мне ключ!

Собака на цепи зашлась в бешеном лае.

Не выдержав, из дома выбежала жена Марухно. Больше на подворье никого не было — дети учились в городе.

— Что вы делаете! — закричала она. — Отойдите, это чужая собственность!

— Я сейчас покажу собственность! Участковый, скорее сюда! Будем оформлять протокол.

Марухно медленно подошел к сараю и трясущимися руками достал ключи. Тяжело и шумно вздохнул.

— Антон Олегович, ты знаешь, у меня кредит на свинарник. — Впервые за вечер он назвал ветеринара по имени. — И за трактор еще. Не хватит никакой компенсации… Разоришь.

Ветеринар только выпучил глаза.

— Вася, ты озверел совсем? У меня инструкция! Это тебе не понос какой­нибудь. Тут под суд можно загреметь!

После чего он выхватил ключи и открыл дверь. В ноги ему бросились розовато­серые, как упавшее в пыль мыло, поросята. Одуревшие за день от тесноты, они выбегали из сарая и тыкались пятачками во все, что попадалось на пути. За ними медленно вываливались толстые хряки и свиноматки.

Жена Марухно со стоном опустилась на колени.

— Не отдам! Я ведь сама их с ложки кормила!

— Валя, встань, прошу тебя, — глухо проговорил Марухно. — Не унижайся, оставь. Видишь, как оно все…

 

* * *

 

Комиссия уехала от Марухно уже заполночь. За попытку скрыть поголовье фермеру выписали штраф. Не глядя Василию в глаза, глава поселения отдал ему две бумажки и убежал с крыльца. Участковый сочувственно хлопал по плечу.

Всех найденных животных забили и увезли сжигать.

— Господи, за что же нам это! — причитала Валентина, когда дом наконец опустел. — Мы ведь честно работали! Ну, за что?

— За морду, ***, кулацкую, — ядовито отвечал Марухно.

В третьем часу ночи жена наплакалась и заснула на диване. Василий заботливо укрыл ее одеялом, а потом полез в подпол. Он достал оттуда бутыль самогона, соленые огурцы и веревку. Заперся в кухне и долго, мучительно, со слезами пил.

Затем взял со стола веревку и вышел наружу.

На дворе было темно и тихо. Собака, поскуливая, спала около будки. С полей несся сухой, горьковатый запах земли. Сто гектаров ее здесь уже принадлежали Марухно: выкупил, выгадал, выкрутил у старых колхозных бабок и их разлетевшихся по городам внуков. Остальное разобрали крупные хозяйства.

Огромная латунная луна сияла наверху, словно гонг.

Василий покачал нетрезвой головой. Отец когда­то рассказывал, что его раскулаченного прадеда каждый день звали долбить уральскую глину вот таким гонгом. И он долбил ее, всё мечтая вернуться сюда. Может быть, на эту самую ферму.

Да уж…

Лаврентий Никифорович, враг народа. Увидеть бы тебя, какой ты был. Ни фотографии, ни портрета — одни рассказы остались.

Дорогой ты мой человек.

Марухно отвел глаза от луны и недоуменно посмотрел на веревку.

Потом пьяно усмехнулся и отбросил ее в сторону.

Погрозил кому­то вдалеке и медленно, чеканя слова, произнес:

— А вот х… вам всем. Х… вам. Настоящего кулака — не одолеешь!