Журнальный мир

Лескова не любили.

Характерец был еще тот: неуживчив, упрям, сварлив…

Родился будущий автор «Леди Макбет Мценского уезда», «Очарованного странника», «Железной воли», «Левши» и других выдающихся сказов в селе Горохово Орловской губернии 16 (4) февраля 1831 года. Мать, Мария Петровна, происхождением была из дворянского рода Алферьевых. Отец, Семен Дмитриевич, являлся заседателем Орловской Палаты Уголовного суда.

Особых денег у родителей не водилось — пришлось отдать будущего писателя на воспитание родственникам жены. В их доме вместе с маленьким Колей прыгало и скакало еще шесть чертенят — двоюродные братья и сестры. Родственники не бедствовали — детям были наняты учителя: русский, немец и, как полагается в порядочных семьях, настоящая француженка-гувернантка.

Двоюродные братья-сестры не очень-то любили «подкидыша» — возможно, дело оказалось в характере последнего: то ли задавался, то ли, напротив, тушевался перед ними. Кончилось тем, что по убедительной просьбе самого Коленьки сердобольная бабушка написала его отцу: поскорее забирайте сынка.

Семен Дмитриевич увез горемыку в губернский город Орел, в дом, что на Третьей Дворянской улице. Впрочем, вскоре вся семья переехала в именьице Панино.

А Колю отдали в Орловскую губернскую гимназию. Через пять лет обучения произошел конфуз: гимназист отказался от переэкзаменовки (опять характер?) и вместо аттестата получил позорную справку.

Отец пристроил незадачливого ученика к себе в Палату одним из писцов — что-что, а писать Николай умел! И надо же — сделал карьеру: в семнадцать с половиной лет был определен помощником столоначальника.

Он не против был оставаться в Палате и дальше — но вмешались трагические обстоятельства: глава семейства Лесковых скончался. Финансовые дела семьи вовсе стали дышать на ладан: безутешная матушка отправляет сынка в Киев к дядюшке — известному профессору и практикующему терапевту С. П. Алферьеву. Тот не только принял ершистого юношу, но и помог ему устроиться помощником столоначальника рекрутского стола ревизского отделения Киевской казенной палаты.

В 1853 году Лесков произведен в коллежские регистраторы.

Затем назначен на должность столоначальника.

1857 год принес новую должность — Николай Семенович становится губернским секретарем.

И здесь оказавшийся в центре студенческо-профессорской жизни, начитавшийся либеральных книжек, Лесков выкидывает неожиданный трюк — объявляет потрясенной матери о своей помолвке.

Протесты родни в расчет не принимаются. Коленька женился на дочери местного дельца — и, как показали дальнейшие события, неудачно. После смерти первенца Мити отношения между супругами совершенно охладились.

Что касается его дальнейшей карьеры — следует еще один финт: в 1857 году перспективный чиновник Казенной палаты бросает казенную службу (о чем потом сам Лесков пожалеет неоднократно!) и ударяется в бизнес.

Его новая должность — торговый агент. И вот здесь-то будущий знаток русской жизни по глубинке-то и наездился! География поездок чрезвычайно широка — от Одессы до унылых «чухонских скал». Быть торговым агентом не слишком удачливой фирмы Лескову вскоре наскучило. Однако именно в те годы он нахватался бесценного опыта, который так потом помог ему в литературных трудах.

Еще только начиная работать на самонадеянных англичан, молодой коммивояжер всерьез занялся публицистическими опытами: печатался в «Современной медицине», в «Указателе экономическом, политическом и промышленном» и, что самое для него лестное, в «Санкт-Петербургских ведомостях». Поэтому не было ничего удивительного в том, что, после нескольких лет странствий, оставив должность, Лесков с головой окунается в журналистику и рассыпает по страницам газет свои многочисленные псевдонимы: Стебницкий, Горохов, Понукалов, Пересветов, Протозанов, Фрейшиц, священник Касторский, Псаломщик, Человек из толпы, Любитель часов.

Казалось бы, удача обратила внимание на поселившегося в столице энергичного провинциала: Лесков становится известен, если не сказать, знаменит — но именно тогда, на взлете литературной жизни, он сталкивается с чрезвычайно тяжелым испытанием. Сам того не желая, Николай Семенович своим страстным и язвительным пером спровоцировал грандиозный политический скандал. Напомним, страну в то время раздирали противоречия: злосчастная Крымская война показала, что несчастной матушке-России как воздух необходимы самые глубокие реформы, ибо речь идет уже о существовании государства. Разумеется, страна разделилась на два непримиримых лагеря. Нигилисты и прочие революционеры плодились, как грибы после дождя, бредили социалистическими миражами и были преисполнены ненависти к царизму. Представители знати (помещичье дворянство) и слышать не желали об отмене крепостного права и прочих «вольтерианских» изменениях. Русский котел стремительно нагревался.

События не заставили себя долго ждать. В 1862 году в Петербурге вспыхнули таинственные пожары. Общество переполошилось. Одни утверждали: поджоги — дело рук истосковавшихся по действиям революционеров. Другие все сваливали на власть, которая-де специально наняла поджигателей, чтобы обвинить затем в подобном преступлении ни в чем не повинных студентиков.

И вот здесь-то публицист Лесков показал себя в полном блеске. Статья была оглушительна: досталось и «правым», и «левым». Николай Семенович потребовал от правительства либо немедленных публичных подтверждений факта, что злосчастный Апраксин двор жгли именно нигилисты, либо покаянных опровержений.

Впрочем, почитателей Чернышевского он тоже не жаловал, допустив, что будущие Нечаевы и Желябовы вполне могут быть причастны к событиям.

В итоге разозлились и те, и другие.

Сам того не желая, «господин Стебницкий» явился детонатором неизбежной разборки между двумя лагерями. Выяснение отношений немедленно началось — причем виновного в «провокации» долго не искали. С тех пор не поносил Лескова разве что самый ленивый!

Травля шла грандиозная. Незадачливый публицист даже вынужден бежать от всеобщего хора проклятий за границу, где по горячим следам и создает свой первый роман, прозорливо названный им «Некуда», в котором с сарказмом обрисовал деятельность поборников будущего социалистического общества. Вскоре, впрочем, он возвращается на родину.

В столице «провокатора» по-прежнему не жалуют. Ознакомившись с «Некуда», Базаровы были в совершеннейшей ярости, объявив автора политическим агентом знаменитого Третьего отделения. Газеты призывали не подавать Лескову руки. При появлении опального «борзописца» в издательствах некоторые робеспьеры демонстративно брали шляпу и уходили.

В подобных обстоятельствах обычно стреляются, однако не таков был наш орловский русак: вместо ответа начинивший порохом новый заряд — роман «На ножах». Крах революционной мечты — вот главная тема очередной «провокации». В пылу преследования (ату его!) озверевшие и левые, и правые критики скопом проскочили мимо оказавшейся на обочине возбужденной полемики, никем тогда не замеченной повести «Леди Макбет Мценского уезда».

Где-нибудь во Франции подобная жемчужина мгновенно вывела бы писателя на литературный Олимп. Увы — мы не французы! Еще долгое время Лесков вынужден был барахтаться в болоте всеобщего презрения.

Но, как известно, нет худа без добра. После зубодробительной критической травли, потеряв интерес к злободневным памфлетам, он окончательно переходит к незаметному, казалось бы, на фоне «Что делать?» и «Отцов и детей» бытописательству русской провинциальной жизни, которое его впоследствии и прославило.

Несомненное художественное достоинство хроники «Соборяне» первыми заметили «правые». В 1874 году ее автор становится членом учебного комитета Министерства народного просвещения (главная задача подобной организации — «рассмотрение книг, издаваемых для народа») — проще сказать, цензором. А после того, как сама императрица Мария Александровна с восторгом прочла повествование, министр Государственных имуществ граф П. А. Валуев назначает бытописателя еще и членом учебного отдела своего министерства.

Даже «левые» после появления хроники как-то притихли.

Обруганный же и оплеванный ими Лесков продолжает упорно работать. За «Соборянами» наконец-то предстали перед читающей публикой истинные шедевры — «Запечатленный ангел» и «Очарованный странник». Рукой подать было уже и до «Левши» — легенды о том, как безызвестный тульский умелец (ни дать ни взять Ванька-дурак) подковал микроскопическую иностранную тварь, — истории, с которой имя Лескова в глазах нынешнего поколения прежде всего и ассоциируется. Ибо именно Николай Семенович и озвучил главную на Руси истину: дураки здесь бессмертны.

Он по-прежнему одинок, упрям, несговорчив. И непредсказуем: после череды христианских сказов и сказок (повесть «О богоугодном дровоколе», «Легендарные характеры» и пр.) внезапно порывает со столь обстоятельно и любовно описанным им (еще бы: внук священника!) православным укладом, интересуется протестантизмом и в итоге начинает восхвалять внеконфессиональное христианство. Не случайно самый знаменитый в то время еретик — граф Лев Николаевич Толстой — воодушевленный подобной поддержкой, назначает Лескова «писателем будущего».

Орловец «гнет свою линию». Для того, чтобы окончательно обрести внутреннюю свободу, в 1880 году Лесков прощается с Министерством государственных имуществ, а в 1883 году избавляется от должности цензора.

Он продолжает творить: «Тупейный художник», «Человек на часах»,«Час воли Божьей» и многие, многие другие рассказы и повести. Особняком стоит знаменитая впоследствии «Железная воля» — сага о несгибаемом немце, приехавшим покорять Россию и неизбежно в ней сгинувшем. Пожалуй, ни в каком другом произведении с такой беспощадной ясностью не описана столь невероятная разница между нашей удивительной страной и всей остальной Европой; даже черная ирония Салтыкова-Щедрина меркнет перед этой душераздирающей драмой. Трагедия Гуго Пекторалиса с его непреклонной «железной волей» («что русскому здорово, то немцу карачун»), которая доводит своего носителя до вполне ожидаемого конца — одновременно и трагедия страны, приютившей несчастного, нравы которой персонаж повести так трогательно (и безутешно) пытался исправить. Осмелимся высказаться: что касается гротеска, здесь создатель «Воли» не только не уступает автору «Истории одного города», но в чем-то даже и превосходит последнего.

Жизнь продолжается. Николай Семенович стареет.

Петербург не слишком уютен для обитания пожилого болезненного писателя: почти постоянный холод, туман и моросящий дождь — известные провокаторы легочных заболеваний. В последние годы Лесков страдает от астмы. Кислородная подушка становится его постоянным спутником.

Дышать ему все труднее, он почти не выходит из дома. Однако накануне кончины взял и прокатился по ветерку, нараспашку — словно нарочно!

Рядом с кроватью угасающего мастера до последнего дня был его сын Андрей, оставивший впоследствии о своем отце интереснейшие воспоминания.

5 марта (21 февраля) пришла смерть и забрала Лескова с собой.