Летнее солнцестояние
Летнее солнцестояние
1
Огромное солнце с одной стороны,
юная луна с другой –
как те груди, далеки в памяти,
а меж них провалом – звёздная ночь,
половодье жизни.
Лошади на току
мчатся, распластавшись в поту.
Здесь всё проходит:
и эта женщина,
на миг прекрасная в твоих глазах,
гнётся, ломится, падает на колени…
Жернова перемалывают всё:
в звёзды.
Канун самого длинного дня.
2
Каждому видятся виденья,
но никто не хочет признаться
и живёт, словно он один.
Большая роза
всегда была здесь рядом
с тобой во сне,
твоя, но неведомая, –
но только теперь, пригубив
крайние её лепестки,
ты почувствовал плотный вес танцовщика,
падающего в реку времени –
в страшную зыбь.
Не трать дыханья, которым
одарил тебя этот вдох.
3
Но и в этом сне
так легко виденье становится
страшным мороком.
Так рыба, блеснув в волне,
уходит в глубинный ил,
так меняют цвет хамелеоны.
Город стал блудилищем,
сводники и шлюхи
закликают затхлыми прелестями;
девушка, вышедшая из волн,
надевает коровью шкуру,
чтобы даться быку;
Поэт
смотрит на кровоточащие статуи,
а толпа швыряет в него дерьмом.
Уходи из этого сна,
как из кожи, иссечённой бичами.
4
В диком мотовстве ветра
вправо, влево, вверх, вниз
кружится мусор.
Смертный пар цепенит
людские тела.
Души
рвутся покинуть плоть,
они жаждут, но нет воды,
они тычутся, как в птичьем клею,
взад, вперёд, наугад,
бьются тщетно,
и уже им не поднять крыльев.
Край иссох –
глиняный кувшин.
5
Мир укутан в снотворные простыни.
Ему нечего предложить,
кроме этого конца.
Жаркой ночью
высохшая жрица Гекаты,
груди настежь, на крыше дома,
исторгает рукодельное полнолуние,
а две маленькие рабыни, зевая,
в медном размешивают котле
душные зелья:
завтра вволю насытятся любители.
Страсть её и белила –
как у трагической актрисы,
и уже осыпается гипс.
6
Под лаврами,
под белыми олеандрами,
под колючей скалой,
и стеклянное море у ног, –
вспомни, как хитон на глазах моих
раскрывался, соскальзывая с наготы,
и ложился вокруг лодыжек,
мёртвый, –
не так ли упал этот сон
между лаврами мёртвых?
7
Серебристый тополь в ограде –
его дыхание отмеряет часы твои
днём и ночью –
водяные часы, полные небом.
Его часы в свете луны
тянут чёрный след по белой стене.
За оградой несколько сосен,
Потом мраморы и огни,
и люди, изваянные, как люди.
Только чёрный дрозд
щебечет, прилетая пить,
и порою ты слышишь голос горлицы.
Вся ограда – десять шагов;
можно видеть, как падают лучи
на две красные гвоздики,
на оливу и на молодую жимолость.
Будь таким как есть,
а стихи
не отдай утонуть в густом платане:
вскорми их твоей скалой и почвой.
А лучше
закопай в нужном месте, чтоб найти.
8
Белый лист бумаги, суровое зеркало
отражает тебя таким, как был.
Белый лист, у него твой голос,
твой,
а не тот, который ты любишь.
Твоя музыка – это жизнь,
которую ты растратил.
Если хочешь, верни её,
коли сладишь с безразличным, которое
вновь и вновь
отбрасывает тебя к началу.
Ты странствовал,
видел много солнц, много месяцев,
прикасался к живым и мёртвым,
знал мужское горе,
женский стон,
детскую обиду, –
но всё познанное – лишь бесплотная груда,
если ты не доверишься этой пустоте.
может быть, ты найдёшь в ней свои утраты:
юный цвет и глуби праведной старости.
То, что отдал ты, – твоя жизнь;
То, что отдал ты, – это пустота:
белый лист бумаги.
9
Ты рассказывал им о том, чего они не видели,
а они смеялись
Всё равно – тебе плыть по тёмной реке
против течения,
идти по неведомой тропе
упрямо, вплотную,
и искать слова, пустившие корни,
как мозолистая олива, –
пусть смеются, –
и стремиться посеять мир иной
в это душное одиночество,
в руины времени, –
позабудь их.
Морской ветер, рассветная прохлада –
они есть, хоть их и не ищут.
10
В час, когда сбываются сны,
в первом сладком свете зари
я увидел, как раскрываются губы,
лепесток за лепестком.
Тонкий серп засветился в небе.
Я боялся, что он их срежет.
11
Это море называется тишь,
корабли и белые паруса,
тяжкий вздох бриза с сосен и Эгейской горы.
Твоя кожа скользит по коже моря
легко и тепло –
мысль неясная и тотчас забытая.
Но в расселинах
чёрным соком хлынул раненый спрут
в глубину –
где конец, как подумать, прекрасным
островам.
12
Набухает зной
в венах воспаленного неба.
Кровь взрывается –
она ищет обретения радости по ту сторону смерти.
Свет, как пульс,
реже и реже,
и вот-вот остановится совсем.
13
Солнце вот-вот замрёт.
Призраки зари
подули в сухие раковины.
Птица пела лишь трижды и трижды.
Ящерица на белом камне
неподвижная
смотрит в выжженную траву,
где вьётся уж,
чёрное крыло резким взрезом метит
синий высокий свод:
вглядись, и он распахнется.
Воскресение в родильных муках.
14
И вот,
в оплавленном свинце ворожбы –
блеск летнего моря,
обнажённость жизни,
путь, привал, уклон и подъём,
губы и лелеемая кожа –
всё хочет сгореть.
Как сосна в полдень,
взбухшая смолой,
рвётся родить пламя
и не терпит родильных мук, –
Созови детей собрать пепел
и высеять.
Что свершилось, то правильно свершилось.
А чего ещё не свершилось,
то должно сгореть
в этом полдне, где солнце пригвождено
в сердце столепестковой розы.