Журнальный мир

Несчётно цитируемые строки «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь» принадлежит перу Николая Николаевича Ушакова (1899–1973). Классик русской советской поэзии родился и был крещён в Ростове Великом, но смалу и до самой кончины проживал в Киеве. Случилось так, что в год своего ухода Николай Ушаков по-державински благословил молодую киевлянку Ладу Одинцову, выпускницу Литературного института, написав предисловие к её первой книге «Обруч», что вышла в Москве.

Лада Васильевна писала не только стихи, но и работала в других жанрах, особый интерес представляют её мемуарно-литературоведческие записки. Вот соответствующее нынешнему дню цитирование.

«…Подумалось о Киеве, взлелеявшем меня когда-то. Этот город, раскинувшийся на горах, до сих пор хранит следы тысячелетнего величия славян. Утопающий в зелени и в ласковой неге украинской речи, Киев, однако, хранит ещё какую-то неразгаданную печаль, которую предпочтительнее всего разгадывать в одиночестве, глядя с удобной лавочки крутого Днепровского берега вниз на Сла­вутич…

Я последовала своему киевскому обычаю уединяться на высоком правом берегу реки уже здесь, в Москве златоглавой… Творческое уединение позволяло мне наслаждаться запахом весенних берёз на берегу Москвы-реки, сиянием белых ночей на Неве, наслаждаться созерцанием на морском валуне в болгарской Варне спортивных парусников, резвым свистом дельфинов в Алупке, соловьиными хорами украинских ночей, которые я проводила в гамаке у бабушки в её саду под Киевом…»

Увы, Лады Васильевны Одинцовой, уже нет с нами. Она была близким автором журнала «Дон». В память о ней – стихи из книги «Обруч», что включил Н. Н. Ушаков, отбирая «ясное и цельное».

Виктор Петров

ПЫЛИТ САМОСВАЛ

Пылит самосвал по летней дороге на стройку.
Тяжёл его ход. Шофёр молодой и усатый.
И всё это было недавно, а может, когда-то.
Увидено сколько и обуви сношено сколько!

Пылит самосвал. Пронзительно солнце, как возглас.
Тайга и дорога. И строится город воспетый.
И мне скоро двадцать! Какой упоительный возраст!
Пылит самосвал. Тайга и дорога. И лето.

Цемент в Усть-Илим мы везём. Ангара к перекрытью
Нас ждёт. Шофёр ведёт машину на ощупь.
Нам радует сердце такое большое событье.
Нас будут встречать комсомольцы и Саша-бетонщик.

Чернявый удмурт, он знает, когда я приеду,
Он встретит меня и поведёт к котловану.
Мы будем вести совсем простую беседу
О стройке, и я мешать ему в этом не стану.

Не стану мешать, когда он скажет, робея:
«Как здесь хорошо!.. И ты бы осталась со мною…»
Прохладный, и юный, и резкий ветер повеет,
Запахнет тайгою, июлем и Ангарою.

Пылит самосвал. Клубится большая дорога.
И шутит шофёр. Дымится его сигарета.
Проехать до цели осталось совсем нам немного:
Тайга, и дорога, и молодость, счастье, и лето.

* * *

Люблю!
Люблю!
Люблю!
Но пусть
Закроет туман
Твоё имя.
Листья с неба
Падут,
Уйдут
Вслед за дождём.
Все перекрёстки
Сошлись в один -
Дороги будут ясны.

Ах, не теряться бы только,
Смелей уходить!
Побелкою свежей
Пахнет весна.
Свеченье апрельских луж.

И зонтики разные,
Как сны,
Проносит
Торжественный мир.
Щербатые тысячи пацанов
Свистят своим голубям.
И где-то в биении дождя:
Люблю!
Люблю!
Люблю!

ЛЕТЯЩАЯ ЛЮБОВЬ

Жестока любовь, и преходяща, и тленна.
А жизнь моя бурно течёт, обдавая прохладой.
Тиранит любовь, и спрятаться некуда – пленна,
И слышится зов далёкий из древнего сада.
Осмелюсь признаться тебе, повелитель мой гордый,
Когда бы не я, то жилось бы тебе одиноко.
В пещере своей, в этом ультратрагическом городе
Не знал бы ты даже, что солнце восходит с востока.
Средь иллюминаций, реклам и машинных раскатов,
Среди заглушающих жизнь ядерных взрывов,
Возлюбленный мой, ты только слыхал о закате,
Живя по-столичному: суетно и торопливо.
Но – тлен твоя жизнь; когда на ходу ты голубил
Каких-то случайных, каких-то рассеянных женщин,
Когда от тоски они говорили, что любят,
Желая гореть, разучившись светиться и жечься.
Гудит радиола за хрупкой стеной у соседа,
И в исповеди надрывается с плёнки Высоцкий.
Приёмник своё: «Война… перемирье… победа…» –
Так дышит Европа в хмелю своём невесёлом…
Но как никогда в неистовом атомном веке
Пчёлы гудят, пшеница в полях колосится…
Так что ж не обнимемся мы, не сольёмся, как реки,
Не сложим в одно в пространстве летящие лица?!

ОБРУЧ

День праздника,
День новый неизбежен;
Несётся по земле,
Как будто обруч.
Открыли бочку старого вина,
Встречая счастье, -
И сорвался обруч.

Он полетел
Меж виноградных листьев.
Он песен жаворонков
Вился выше.
Потом на землю возвратился
Ржавый обруч
И зазвенел железными боками.

В той бочке издавна
Вино хранилось.
Заржавел обруч в подземелье.
А ржавел он
От ожиданья света,
Пока меня не выплеснуло море.

Крючком я покатила по земле
Тот обруч свой,
Какому нет предела.
Куда тот обруч я ни поверну,
Везде моя земля,
Как свет,
Непостижима.

ПОСЛЕВОЕННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Ребенок. Девочка. Косички. Мне семь лет.
Портфель, и в нём – всё пахнущее ново.
И незнакомое ещё мне слово «школа».
Большая улица. Иду. Зелёный свет.

Большой трамвай. Звенящий. Очень красный.
Округлый день и пыльная трава.
И мир большой, прекрасный и опасный,
Живут в нём вещи, дышат. Я жива.

Напротив дом, разрушенный войною.
А что это – война? Зачем она?
Война – учитель мой с оторванной ногою,
Вон тот калека, тот слепой – война.

Война – это затопленная шахта.
Война – воронка, где кузнечиков ловлю,
Где Ильке говорю, что дует в гильзу: – Ах ты!
Дай посвистеть, не то тебя я разлюблю.

Но в мире я живу.
Мне незнаком ни голод,
Ни смерть.
И фронтовик-отец
Случайно уцелел.
И потому, что он
Живым вернулся с фронта,
На свет явиться мне,
Как радости, велел.

Рассказывала бабка, крестами вышивая,
О том, как похоронку на сына принесли,
Что похоронку ту, слезами размывая,
Так до конца прочесть никак и не смогли.

Но всё ж
Отец вернулся.
И я пришла на свет.
Вот в школу я иду. Впервые. Илька рядом.
Напротив – дом-война, разрушенный снарядом.
Иду.
Ребёнок. Девочка. Косички.
Мне семь лет.

МОЮТ ОКНА

Моют окна.
В клейком, как новый листик, воздухе
Завяз лукавый смех стёкол.

Лукавый смех девушек и деревьев.
В зелёных и рыжих их волосах
Прыгают солнечные зайчики.
Только одно деревце
Грустит в тени,
Опустив руки.

Сыплется растёртый мел.
Льётся вода.
Газетные мячи
Усердно пляшут на стекле:
От щекотной возни
На всю улицу визжат стёкла.

Вот два прозрачных окна.
Они переливаются синими кругами,
И их тоненькая хозяйка
Прозрачна, как стекло,
У неё под глазами – тоже
Синие круги.

Моют окна.
Все по-своему ждут весны
И моют окна.

* * *

То зажигается
Во тьме лицо,
То погасает.

Хочу, чтобы скорей
Меня забыли.
Сегодня, этой ночью,
Сквозь меня
Свой синий фитилёк
Пустила незабудка.

То зажигается
Во тьме лицо,
То погасает.

В темнице двух
Таинственных ладоней
Сокровище:
Надежды светлячок,
Над ним лицо склонила.

Боюсь своих ресниц -
Они приносят ветер.
Не потушили бы!
Не погасили б! Тише.

И зажигается во тьме
И погасает…

МАРТ

Что будем делать, Одинцова,
Что делать будем?
Наверно, будем палочки чертить.
А утренние окна все черны.
А нам – чертить,
Пока нас не рассудят.

И кто придёт к нам,
Кто отважится поверить
В то, как не страшно
Покидать себя.
А на воде, нахохлившись, сидят
Чужие лодки -
Сны бы им поведать.

Что будем делать,
И кому присниться,
Чтоб, не тревожа, вспомнили тебя?
Чтоб не любя, а может быть, любя
Сказали, на какой щеке ресница.

Сейчас подымешься,
Сейчас зальёт волной
Оранжевый рисунок: дом и солнце.
Твой человек никак в нём не проснётся.
Такой далёкий и такой родной.

ПЕРВОЕ АПРЕЛЯ

Первоапрельский снег обманчив -
След чёрной полнится водой.
Моя улыбка и моё дыханье
Пригрелись на твоём плече.

Нас ждут напрасно наши беды
В дворы распятого белья,
Где галка каждая печально
Свой бедный хвост кладёт на снег.

Мы не вернёмся, не поверим.
Апрель. Мы будем – только мы.
Пусть, как орехи, будут наши
Крепки и круглы поцелуи.

* * *

Что же будет без меня?
Полотну остаться чистым.
Ваши кисти без меня -
Разве это будут кисти?

Будь что будет, боже мой!
Сколько тайн постигнуть надо.
За тяжёлою стеной
Зреют кисти винограда.

Мне почудился рассвет.
Ах, ваятель, до свиданья!
Я бегу, и много лет
Мне до сна и увяданья.

Публикация В. М. Васильева