Журнальный мир

1.

Элиста

— Муся, что это? — Мужчина с прической коленки из рекламы средств для депиляции выковырял вилкой кусок колбасы из мисочки с бирюзовыми разводами в стиле фьюжен. — Значит, я тебя возил на «Поющую гору». Возил? Вози-и-ил. Как влюбленный мажор-одиннадцатиклассник, дарил сто одну розу на Восьмое марта. Дарил? Дари-и-ил. Пусть четыре года назад. Но дарил же! Устроил тебя на работу в свою фирму? Устро-о-оил. Ради тебя скрывался от Аюны. Менял замки в квартире, пока эта женщина-сайга торчала на своих любимых грядках в деревне. Ладно на грядках, так она еще и овец там пасла! Ты представляешь, каково это — скрываться от женщины-пастуха? Она же, если что, может волка отогнать от стада! А ты со мной так? Я понимаю, если бы так делала Аюна. На нее похоже. Она на это способна. С ней вообще нельзя разговаривать. А я разговаривал! Ради тебя. Муся, вот скажи, разве можно подавать любимому мужу жареную докторскую колбасу на завтрак? Ты помнишь, почему я развелся? Потому что моя калмычка скверно воспитывала детей, не следила за собой и ужасно готовила. Ты вот можешь себе представить, что мне, вегетарианцу, отказавшемуся от соли и сахара, каждый день подают жирнющую баранину с соленым чаем?! По Робертику буду скучать, он еще маленький. Если мы разведемся, я буду видеть его совсем редко. По выходным. И то не всегда. Раз в месяц, если получится. В другое время я допоздна работаю. Плюс у меня тоже есть дела, своя жизнь. Я, между прочим, многодетный отец. Только, ради всего святого, не делай из Роберта такого же мужлана, каких сотворила Аюна из своих сыновей! Они меня не уважают, а должны. Я же их отец… Муся, эта колбаса совершенно холодная! Ты вообще в курсе?

Тем лучше. Рано или поздно кто-то «добренький» шепнул бы что-то про нас с Асей. Ася приехала из другого города, ей было одиноко, я просто сводил ее в боулинг. Чтобы немного поддержать. Я не думал, что все так получится. Недавно забегал к ней, досидел допоздна. Муся постоянно названивала, просто каждые божии пятнадцать минут. Никакого доверия! Как вообще так можно жить? Ася, конечно, тоже хороша. У нас будет потомство. Она даже имя придумала. Стефания. Как вам это? Я что, должен разорваться?

— Муся, ты в своем уме? С моим холестерином жрать вареную колбасу — это самоубийство!

А если разведемся, Муся подаст в суд? Как она может? За что? Я и так должен содержать двух бугаев двенадцати и семнадцати лет, которых Аюна родила и теперь требует с меня по пять тысяч в месяц на каждого. Зачем им столько денег? Они все равно едят баранину, которую их мать тащит из деревни, морозит в морозилке и готовит каждый день, потому что в магазинах «продают яд, которым нельзя кормить детей». Теперь еще и Муся? Они загонят меня в могилу, ей-богу! Ну их к чертям. Перееду к Асе. Она готовит фалафель и вареники с тыквой. Жрать, правда, потом все равно охота. Но мы купим белую коляску Esspero Grand Tour и будем катать Стефанию по Шахматному городку^*. А по выходным с нами будет гулять Роберт.

Муся уже не та. По-моему, она меня разлюбила. Конечно, разлюбила. Она хочет меня отравить. Колбасой. Наш штатный юрист рассказывал, что его жена собиралась его отравить, чтобы заполучить внушительное наследство. Он развелся — и правильно сделал. К нему пришла молодая хорошенькая помощница. Я звал ее на чай. Конечно, не на калмыцкий. Есть одно местечко, где подают настоящий китайский молочный улун. Он так настраивает на общение… Она сказала, что подумает. А штатный юрист почему-то обиделся. Я что, должен и его поить чаем? С какой такой стати? Все на меня решили свалить. Я и так им каждый год придумываю выездные семинары на Кипре, а как границу закрыли, устроил костюмированный тимбилдинг.

2.

Москва

Когда шестиклассница Антонина проводила дождливые летние каникулы в деревне Высокиничи, со своими троюродными братьями откапывала лесной папоротник, отрывала от папоротниковых листьев корни-зубы, чтобы сделать аутентичные бусы и бегать в этих бусах по уши в грязи с огромными заостренными палками, «потому что мы индейцы», у нее сама собой родилась мечта: провести бабе Мане с конца деревни водопровод. Баба Маня с конца деревни об этой мечте знать не знала и по привычке вперевалочку ходила за водой с большущим железным ведром — прямо через индейский лагерь, мимо вигвама Зоркого Орла — к колодцу.

Как считала Антонина, для того чтобы с исполнением мечты не затягивать, нужно всего-то-навсего поступить в институт. Конечно, не в какой-нибудь там заборостроительный, а в самый-самый — в Московский государственный университет имени Ломоносова. Потому что другие вузы — это уже не то: кто-нибудь спросит, где Антонина училась, а Антонина училась в институтике, о котором никто знать не знает. Не престижно. Надо в МГУ идти. И больше никуда. Хотя бы на почвоведение. В соседней деревне тетя Зина мороженым торгует, а у нее двоюродная сестра есть. У двоюродной сестры — соседка, а у соседки дочка как раз на почвоведение поступила. Сама. Значит, туда точно можно конкурс пройти. Лучше бы на экономический, но баллы сложно набрать, так тетя Зина сказала, а ей — двоюродная сестра, а двоюродной сестре — соседка, она все от дочки знает. Почвоведение тоже сойдет. Главное, в МГУ попасть, а там уж Антонина разберется.

Помимо Высокиничей, Антонина на каникулах ездила с секцией плавания в спортивный лагерь. В этот же лагерь приезжали баскетболисты из юношеской команды ЦСКА. Сложившись в три погибели, баскетболисты сидели на раскладных стульчиках в местном ДК и посматривали, как танцуют девчонки из секции плавания под смесь «Рук вверх», «Арии» и «Гражданской обороны». Антонина тоже сидела и посматривала, танцевать она не умела.

— Ты чего боишься: трындырмындырничать или рожать? Вот я трындыра боюсь, а рожать вообще не страшно, — делилась с Антониной соседка по комнате Люба после отбоя.

Антонина понятия не имела, страшно ей будет «трындырмындырничать» или не очень, а то, что от родов умирают, она знала точно, потому что, когда в выходные родители отвозили Антонину к бабушке, бабушка смотрела бесконечные мексиканские сериалы, в которых кто-то рожал и умирал раз пятьдесят за серию.

И действительно, на удивление многим односельчанам и другим московским абитуриентам через пять лет «самый-самый» МГУ принял к себе Антонину как родную. На вступительных рядом с Антониной села девочка, которая поступала два года подряд на биологию и не набирала баллов: родители уговорили ее поступать на «почву». Девочка писала химию, а потом встала и вышла из аудитории. Сказала: мол, постесняется кому-нибудь говорить, что променяла биологию на почвоведение. Антонина знала, что она-то уж точно всем расскажет, если поступит, и подсмотрела у соседки пару химических формул. А что такого? Та все равно ушла с экзамена, ей уже ни к чему.

Антонине выдали «студак», расписание и разрешили в любое время посещать университетские туалеты. Двери этих туалетов, по какому-то странному стечению обстоятельств, были сборниками народной мудрости. У Антонины складывалось впечатление, что «мудрость» эту оставляют на дверях те, кто ни в институте, ни в школе не учился. Потому как все письмена на туалетных дверях были начертаны с ошибками, страшненьким почерком, да еще и затрагивали совсем уж неприличные темы.

К тому времени баба Маня уже умерла, водопровод проводить стало некому, но Антонина разбежалась с такой силой, что остановить ее, согласно законам физики, было невозможно. Зря, что ли, поступала на вечерний? Будет искать работу и добиваться. Чего добиваться, Антонина точно не знала, но хотелось всего и сразу.

На втором курсе Антонина познакомилась с Дарсеном. Дарсен учился на мехмате — высокий светловолосый парень из профессорской семьи. Его отец когда-то перебрался в один из московских университетов из Элисты и занялся разработкой систем навигации. Тогда эта тема была малоперспективной и почти никто ею не занимался. А потом отец возглавил кафедру, его стали приглашать на совещания по обмену опытом. Звали работать в Штаты, но он отказался. И что еще более странно, разрешил сыну поступать в совершенно другой институт.

— Дурень ты! Там бы тебе и учиться проще было, и ученую степень бы дали. А так отцу обидно, — не понимала Антонина.

— Да ну, перестань. Он только рад был. Сказал, что теперь-то я не смогу его обвинить в том, что он меня заставил сделать неправильный выбор.

Через пару месяцев Дарсен вместе с Антониной обедал в студенческой столовой и за распитием вишневого компота надел ей на палец простое кольцо.

Антонина с трудом верила в происходящее, но была очень довольна собой. Первой с курса выйти замуж! Да еще за красавца с мехмата! Дарсен всегда был рядом: терпел ее взрывной характер, таскался следом, помогал с рефератами. Если видели Антонину, знали — где-то поблизости Дарсен. Как какое-то бесплатное приложение.

— Одно непонятно, — сплетничали девчонки с почвоведения, — почему он ее все какой-то рыбой называет? То ли сайрой, то ли сарганом. Как такое может нравиться?

— Дура ты! Не сайрой, а сайгой! Это антилопа такая. Редкая.

Когда Антонина решила заняться «игрушечным» бизнесом, Дарсен втайне от родителей продал дачу — симпатичный домик в стародачном месте по М4. Тоне нужны были «подъемные» деньги.

В воскресенье мать заехала с недельным запасом еды, пожурила сноху за то, что в холодильнике пусто, а потом стала спрашивать Дарсена, заплатил ли он налог на землю. Дарсен юлить не стал, а сказал, что налог больше платить не надо, потому что дачу он продал.

— Дело твое, сын, ты теперь взрослый, — слишком спокойно произнес отец по телефону. — Значит, и семью сможешь сам тянуть. А мы с мамой уже старенькие. Раз ты такой самостоятельный, то от нас ничего не требуй и за квартиру, будь добр, сам плати. А если жена готовить не умеет, сам готовь, нечего мать гонять. Наготовит, а вам не нравится. Вы еще нос воротите.

Родители Антонины переехали в Прагу и давно придерживались прогрессивных европейских ценностей: если человек создал свою семью, пусть сам ее и обеспечивает.

Дарсен с Антониной вели таблицу расходов. А крохотные доходы от написанных рефератов и репетиторства откладывали «для дела». Таким «делом» новой ячейке общества виделся крохотный магазинчик игрушек-развивалок в каком-нибудь более-менее проходном месте.

И вот место найдено, годовой договор аренды заключен — можно пить шампанское. Но нельзя. Открытие магазина совпало с рождением Саввы. Ребенок родился слабеньким, с почечной недостаточностью. Необходимо было постоянное наблюдение врачей, требовалась операция. Антонина переживала, срывалась и с новыми силами уходила в работу. Сама ездила на все важные встречи, оставляя Дарсена дома с Саввушкой. Потому что с Дарсеном Савва хорошо ест и спит. А с Антониной — ни того, ни другого.

3.

Москва

— Работаю в наружной рекламе, — говорила Майя в институте.

Училась она на вечернем. Сокурсницы завидовали, а преподаватель по риторике подозревал, что студентка подрабатывает «сэндвичем»: ходит у метро с рекламными плакатами спереди и сзади и раздает листовки.

После сборки светильников в полуподвальном помещении, выдачи книг студентам и ношения чая-кофе директору малюсенькой строительной фирмочки работа секретарем-референтом в двухэтажном офисе российско-американской компании по производству и размещению средств наружной рекламы казалась Майе если не направлением на Пулитцеровскую премию, то хотя бы просто подарком судьбы и необыкновенной удачей. Необходимым условием работы в фирме являлось свободное владение английским языком и соблюдение дресс-кода.

— Вали отсюда, молодой человек! Понял?! — орал с утра охранник фирмы Паша Барсуков, выпихивая мужика в темно-синей куртке, и тряс огромным баулом с каким-то добром прямо перед Майиным носом. — Замотали эти коробейники, чтоб их диарея пробрала!

Мужик был продавцом разного рода «нужностей». Такие торговцы время от времени захаживали в красивый двухэтажный офис в надежде найти здесь покупателей книжек, духов, поясов из собачьей шерсти и прочего. У Паши на них был настоящий нюх, и дальше предбанника они не проникали, за редким исключением. Редкие исключения экспериментировали — притворялись клиентами и добирались до самого ресепшена. И уже там доставали из сумки свой «магазин на офисном стуле» и заводили песню про «только сегодня и только для вас». Через некоторое время их скручивал обманутый и оттого еще более злобный Паша.

Правда, случались недоразумения. Паша вышвырнул за дверь посетителя в фиолетовых лосинах и в куртке цвета алюминиевой фольги, приняв его за очередного фрика — продавца счастья. А это оказался очень важный клиент, которого ждал весь отдел продаж во главе с Папой. Клиент еще долго обижался на «хамское обращение», а Паша получил таких люлей от Папы, что временно стал терпимее к обладателям нестандартной внешности, и некоторым «коробейникам» все-таки удавалось проскочить.

— Папа приехал! — шепнул Майе охранник с видом разведчика на задании.

Папой сотрудники любовно называли президента фирмы — американца Джейми Чейза. Чейз привез технологии неоновых вывесок «как в Лас-Вегасе» и заправлял в этой фирме абсолютно всем. И сейчас он рылся в стопках бумаг на ресепшене под непрекращающиеся телефонные трели. Майя собралась блеснуть свободным владением английского и выяснить, что президенту нужно. Паша глядел из предбанника, ему тоже было интересно.

— Гуд морнинг, — выдавила из себя Майя.

— Гибмироуп, — недвусмысленно выразился американец.

— Роуп? — уточнила секретарша.

— Гибмироуп! — развеял сомнения американец.

Пока Майя раздумывала, зачем Чейзу «роуп», то есть «веревка», насколько вежливо предложить к веревке еще и кусочек земляничного мыла, которое она накануне заказала в отделе снабжения, и одновременно пыталась сообразить, как надо действовать, если американский подданный — президент фирмы, куда она только недавно устроилась и где мечтала работать всю жизнь, — хочет повеситься, из предбанника нарисовался Паша:

— Что замерла? Конверт дай! Папе конверт нужен.

Майя выдохнула, нашла конверт, одной рукой перевела звонок с телефонной станции в отдел, а другой сняла листы с факса. Оплата телефонов сотрудникам, реклама, жалоба на Елецкого от господина Иониди… Короче, текучка.

Чейз уехал на встречу. Майя загуглила «конверт» на английском. Поисковик выдал «envelope». Секретарша несколько раз попробовала произнести «энвелоп» таким образом, чтобы получилось «гибмироуп», с буквой «р» на американский манер, невзирая на транскрипцию. Не получалось. В конце концов решила, что проще выдавать Чейзу конверт, когда ей кажется, что он собрался вешаться.

— Прикинь, тут такое творится! Бабка одна наш вход с поликлиникой перепутала. Зашла к нам, положила мне листок на стол и сверху банку поставила. А в банке, как думаешь, что? Ага, оно самое! Точнее, она… моча. Е-мое! Я чуть с ума не сошел: тут Папа, а у меня на столе банка с бабкиными анализами. «Прими, — говорит, — сынок!» Нет, ну совсем уже!

Вывески существовали в России и до Чейза, производились они на заводе «Аркон». Завод этот обанкротился и канул в Лету. То ли из-за того, что не было там президента-американца, то ли потому, что руководству завода показалось более выгодным отремонтировать здание под офисное, назваться бизнес-центром, сдать комнатушки ООО «Ромашка» и ООО «Натюрель» и забыть про неоновые лампы с трансформаторами на веки вечные. В наследство от «Аркона» Чейз заполучил готовую бригаду профессиональных стеклодувов, оставшихся без работы, и толпы клиентов, жаждущих новых вывесок и яркой световой рекламы.

— Сегодня тити-мити дадут. Надеюсь, — свешивался с ресепшена Паша, наблюдая одновременно за тем, что у Майи на столе, на компьютере и на экране телефона.

Паша следил за всеми и сливал информацию Папе, в связи с чем являлся сотрудником уникальным и незаменимым. Ему одному позволялось разговаривать с Папой не на английском, а на русском.

Майе хотелось, чтобы скорее приехал кто-нибудь из водителей и хоть немного отвлек на себя внимание вездесущего Паши. Ей предстояло заполнять документы на растаможивание запчастей из Тайваня для одной вывески. Майя никогда в жизни еще не оформляла растаможку и боялась ошибиться.

— Вэариз май фазе? — перед стойкой возник Дэн.

— Ваше сиятельство, принц датский, разрешите доложить… Подожди, он занят!

— Вечно этот сынок из себя что-то строит. — Охранник наклонился к Майе. — Вот взяли на свою голову! Клюнул Папа на эту, прости господи, тити-мити… Ну ты, наверное, знаешь все. Сынок-то не его. Взял себе жену с прицепом, а все туда же — парле-е-е…

— Это же по-французски, — удивилась Майя.

— Что? — не понял охранник.

— Ну, «парле» — это французский. Почему тогда «принц датский»?

— А, какая разница! Выпендривается просто. Как будто у нас без него проблем нет. Еще и кобеля блохастого притащил с улицы. Глянь! Ну и денек сегодня. Ваше сиятельство, сюда с собаками нельзя! Вдруг у нее стригущий лишай или бешенство? — Паша вытянул шею и расстегнул верхнюю пуговицу на накрахмаленном вороте белоснежной рубашки.

К Майиному глубокому удивлению, Паша не стал останавливать ни Дэна, ни его хвостатого спутника зубасто-гавкающей наружности. Оба свободно прошли на второй этаж, на кухню.

— Видала, как заговорил? «Фазе», «фазе»! Тьфу. Надо от собаки избавиться до Папиного приезда, иначе никаких тити-мити. Папа вообще собак побаивается. Его одна укусила, с тех пор он собак терпеть не может.

Майя слышала о том, что президент женился на девушке Яне, которая раньше работала в фирме менеджером. Знала и о том, что у Яны был сын от первого брака. И теперь видела, как мальчик старается быть похожим на своего нового папу и тоже разговаривает со всеми на английском. Майе стало жалко и Дэна, и этого уличного пса. Вряд ли дело закончится чем-то хорошим.

О строгости и работоспособности президента ходили легенды. Вставал он в пять утра, на работу мог прибыть к семи часам. А потом наблюдать, кто опоздал, и с диким криком: «Кам инту май офис!» — вызывать провинившихся на ковер. Если Чейз замечал, что чьи-то отношения внутри коллектива из разряда рабочих перерастали в нечто большее — дружбу или, не дай боже, роман, — то без малейших промедлений увольнял обоих или кого-то одного. Сотрудники жили по принципу «стучи на ближнего своего — и будет тебе счастье». Боялись Папу как огня. Когда в кабинете у Папы перегорела лампочка, он вызвал электрика с производства. Пришло шесть человек. От страха. Шесть электриков. Менять одну-единственную лампочку. Чейз орал как бешеный. Обещал сократить штат бездельников и поражался широте русской души в нецензурных американских выражениях. Ведущий менеджер Данила делал упражнения из йоги, снимающие стресс; Инна на всякий случай спрятала в стол лак для ногтей; и только корпоративный юрист Илья сказал, что стрессоустойчивости не бывает: если человек ощущает стресс, то он уже неустойчив. Илья — единственный человек в фирме, который не чувствовал давления Папы, отфутболивал стрессы и с увлечением читал литературу о «слиянии и поглощении».

На кухне Катю из отдела по продаже комплектующих вывернуло от неожиданного запаха мокрой грязной псины, а Мурзия Абдуловна из бухгалтерии самоотверженно отдала весь своей обед «собачуленьке». Собачуленька пребывала в некотором шоке от повышенного внимания и количества людей рядом, смотрела исподлобья и ела, ела, ела…

— Похожа на Лелину собаку. Она австралийскую овчарку купила. За бешеные деньги. Говорила потом, что собака неуправляемая, даже кинологи подход найти не могут. Убежала у нее собачка. Лелька рыдала прямо на работе и пила успокоительные капли, а Игорь Васильевич из конструкторского бюро видел похожую шавку на помойке. Она там в мусоре жратву искала.

— Ага, Игорь Леле сказал, а та: не моя, и все тут! И дальше капли пить. Говорят, из питомника звонили даже. Собаку искали. Похожа.

— От такой можно всего ожидать, — заключила зашедшая на кухню кладовщица Люба. — Тяпнет только так!

— Живодерню вызвать, и пусть забирают, — предложила Мурзия Абдуловна, набирая воду из крана в пульверизатор для опрыскивания в бухгалтерии тропических пальм и изумрудных фикусов. — Я не собираюсь потом сорок уколов в живот делать. А у шефа вообще аллергия на собак.

Дэн постелил на пол кухни свою куртку, собака улеглась на нее, как будто так и надо. Пришла улыбчивая офис-менеджер Леля и стала уговаривать Дэна отвести собачку обратно, потому что там у нее своя жизнь и друзья.

— Папа тебе породистую собачку купит, хорошую, красивую, — щебетала Леля.

Паше прислали телефон живодерни и по местному телефону настоятельно порекомендовали действовать незамедлительно, пока не вернулся господин Чейз. Паша собрался звонить, но в дверях появилась клиентка — ухоженная женщина в строгом синем костюме и светло-сером манто, представилась Антониной.

Антонина, пока ждала менеджера, вручила свою визитку Майе со словами:

— Надоест мыть чашки за всем офисом и нужна будет нормальная работа — позвони.

— А что вы конкретно предлагаете? — Майя пробежала глазами по карточке: «Мергелова Антонина Георгиевна. Генеральный директор Razvivashka.ru»

— Я ищу личную помощницу. С перспективой роста. Все подробности при встрече. Ну, пока!

За Антониной вышел менеджер, и она отправилась в переговорную.

— Вам что здесь надо? — Паша уже пытал на входе молодого парня.

— Мнэ-э-э… как его… заказик оставить. — Парень улыбнулся и покрутил мобильным телефоном перед Пашиным лицом. Для солидности.

По Пашиному поведению можно было догадаться, что он видит в парне очередного торговца. Вездесущий вылез из-за стола и стал оглядывать посетителя, ища большую сумку. Сумки не было.

— Кто ваш менеджер? С кем договаривались? — Еще одна ошибка после промаха с тем, в куртке цвета фольги, могла отразиться на Пашиной зарплате.

— Ни с кем. Просто зашел. Заказик оставить.

— Проходите, — сказал Паша.

Начинающий дизайнер Роберт, который неоправданно увлекался градиентами в эскизах, простым карандашом нарисовал Дэна сидящим на кухне рядом с патлатым псом. Собаку между собой уже прозвали Бобом Марли.

Чейз приехал взвинченный: конкуренты собирались перехватить у него крупного сетевого клиента, занижали ценник, АТИ^* отказывала в регистрации рекламного места. Тем временем его сотрудники выкупали у «клиента», которого впустил Паша, билеты в театр по сходной цене. Чейз вызвал в переговорку ведущего менеджера, руководителя проекта и начальника отдела продаж. Орал так, что Паша съеживался в своем предбаннике, набирая номер живодерни, а «клиент» самостоятельно поспешил на выход.

— Дэн! — донеслось из переговорки, после того как ведущий менеджер, руководитель проекта и начальник отдела продаж вышли оттуда трясущиеся, с красными лицами. — Ви ар ливинг!!!

Дэн стоял внизу, уже одетый в куртку, поднятую с пола, и застегнутый на все пуговицы. На спине виднелись грязные потеки от лап Боба Марли. Сам Боб сидел тут же, рядом.

Майя замерла на ресепшене, зажмурившись. Паша уже сообщил, что на улице ждет отлов.

Вышел Чейз.

— Дэд, кэн ай тэйк хим хоум? — донеслось до Майиных ушей.

Повисла пауза. Майе казалось, что пауза никогда не закончится. Она вскочила со стула с твердым намерением увезти лохматое чудище после работы на Докукина, отмыть и оставить у себя, невзирая на протесты родителей и смешки остальных сотрудников фирмы.

— Йес. Офкорс ю кэн.

Майя не верила своим ушам. Из отделов вывалил народ и наблюдал за сценой. Чейз отправил Пашу мыть собаку, потому что в таком виде ее просто нельзя было сажать в «ленд-крузер».

Паша вылил на пса тонну жидкого мыла, обматерил Боба Марли, Чейза и в его лице вообще всех американцев, сообщил унитазам, что его жена — секретарь-референт в крупной фирме, а не хухры-мухры. Выгонит Пашу из дома, потому что новые брюки и рубашка изгвазданы грязью московских улиц и провоняли псиной вперемешку с запахом мыла «Суматранский апельсин». «Это не входит в обязанности охранника. Может быть, тебе устроиться собачьим парикмахером в груминг-салон, если ты так полюбил животных?» — вот что скажет Пашина жена. И что он сможет на это возразить?! В ответ на Пашины воображаемые разговоры с супругой Марли ворчал — то ли поддакивал, то ли выражал недовольство попавшей в нос и глаза пеной от «Суматранского апельсина».

Мокрую собаку завернули в плед — корпоративный подарок от «Кока-колы» — и повезли в новую жизнь.

Продавец театральных билетов пил дома растворимый кофе «три в одном» и считал прибыль. Ведь сегодня был день зарплаты, а значит, карманы сотрудникам жгли тити-мити и их нужно было куда-то пристроить — например, купить билеты в театр.

Паша отпросился с работы пораньше, чтобы до прихода жены выстирать брюки с рубашкой и придумать оправдание мытью собак охранниками в совместных американо-российских фирмах. Юрист Илья получил секретное сообщение от руководства о том, что отдел по продаже рекламных мест в составе йога Данилы, офис-менеджера Лели и Инны с налаченными ногтями выставлен на продажу и совсем скоро пригодятся знания Ильи о «слиянии и поглощении».

Майя ехала в институт на лекции по введению в языкознание и основам диалектологии, думала о мокром Марли в пледе и Дэне и понятия не имела, что скоро ей предложат место помощника менеджера в отделе по производству рекламных вывесок, она найдет первых клиентов, поработает с дизайнерами и научится рассчитывать стоимость рекламы, а ее, Майин, бойфренд сойдется с ее же лучшей подругой Женькой — и не останется ни подруги, ни бойфренда.

4.

Москва

Когда Савве в два с половиной месяца делали операцию под общим наркозом, Дарсен сидел в палате и ждал, выживет его ребенок или нет.

Сын воспринимался им как подарок судьбы. Они с первых дней проводили все время вместе, пока Антонина выстраивала бизнес. Дарсен сам научился делать лечебный массаж, каждый день таскался с коляской на физиотерапию, потом на ЛФК. Знал, какие детские пюре лучше и где памперсы дешевле. Разрешал малышу рисовать на обоях, читал ему книги, какие только мог раздобыть, и, как только Савва научился ходить, выдал ему шахматные фигуры и каждый день напоминал их названия.

Савва рос довольно замкнутым — не любил шумных мест и незнакомых людей, собирал пазлы, конструктор и обожал книгу «Чудеса техники», потому что в ней имелось много окошек-сюрпризов, которые можно было открывать и что-то находить.

В их дружную компанию изредка врывалась Антонина, обычно с какими-нибудь скандалами и недовольством. Сын Марины Джановны из бухгалтерии в четыре года играет на фортепиано «В траве сидел кузнечик», дочь Залии Масумовны выиграла международный конкурс рисунка, а внуки уборщицы тети Амиры каждую неделю зарабатывают медали и кубки на шахматных турнирах! Антонине похвастаться было нечем: Савва рисовать не любил, к музыке интереса не проявлял, а в шахматных турнирах участвовать ему еще ни разу не приходилось. Играл с отцом на кухне. А где, спрашивается, медали?

Дарсен сначала загорелся этими турнирами, стал наводить справки. И понял, что никакие турниры пока им не светят: народу там полно, играют ребята по несколько часов. Савве такое не под силу. Разубедить Антонину было трудно, поэтому в ее присутствии Дарсен убирал шахматы подальше и уверял, что у сына пропал интерес.

Антонина не сдавалась и стала искать хорошую школу. Чтобы попасть в хорошую школу, нужно было пройти собеседование и тестирование. Антонина притаскивала домой развивающие книги для детей дошкольного возраста, прописи и тренажеры для чтения. Савва не хотел писать прописи, игнорировал тренажеры, зато любил комиксы «О жизни микробов» и стишок про шлифовальную машину. Антонина грозилась выкинуть «эту ерунду», требовала ровненьких буковок на линеечках и красивых циферок в клеточках, а сама собирала документы в лучшую гимназию района.

Собеседование Савва провалил с треском: он смотрел на незнакомую тетю в очках, которая просила назвать одним словом диван, кресло и торшер, и молчал. За все собеседование Савва не смог произнести ни слова.

— У ребенка явная задержка развития. О гимназии не может быть и речи! Попробуйте в общеобразовательную… а лучше — в специализированную. Где такие, как он.

Антонина сгорала от стыда, улыбалась «очкастой» и кивала в ответ.

Дарсен отреагировал бурно:

— Ни за что не отдам ребенка в эту дебильную школу! Пошли они в баню!

— Образование в нашей стране везде на достойном уровне. Можно учиться в обычной школе, как мой сын, и получать все возможности для развития, — отвечала потом Антонина, когда ее спрашивали, почему ее сын не поступает в матшколу.

Сама же считала, что во всем виноват муж. Расслабил ребенка: водит на каток, вместо того чтобы уроки делать!

Савва Антонину как будто побаивался.

Антонина анонсировала линейку развивающих игрушек для детей с отклонениями в развитии и записала Савву в студию актерского мастерства, чтобы не трусил и умел выступать на людях. Театральная студия была очень продвинутой, туда принимали всех. Приняли и Савву. Сразу же выдали ему роль стула — весь спектакль стоять на сцене. Савва старался, а потом просто упал, потому что ему стало душно, а сказать об этом он стеснялся. Больше студию они не посещали.

Антонина как будто наконец успокоилась и снова окунулась в работу. Приходила она поздно, обычно с каких-нибудь встреч и мероприятий, на которых женщины одевались стильно и дорого, а мужчины были вершителями чьих-то судеб и сильными мира сего. К приходу матери Савва уже давно спал, а Дарсен из последних сил ждал с ужином, сидя на кухне в трениках, щелкал телевизионные новости или писал бюджеты для масштабирования «игрушечного бизнеса» и планы развития.

В один из таких вечеров Антонина молча уплетала зразы с яйцом, а Дарсен решил больше не откладывать разговор. Иначе «игрушечная» работа отнимет у него жену, а у Саввы — мать. Дарсен объяснил, что Савва стал неплохо справляться в школе. Поэтому Антонина могла бы поручить ему, Дарсену, что-то помимо крохотного производства в Элисте и бюджетирования. Что-нибудь провальное. Он бы попробовал наладить.

Антонина молчала. Потом отставила от себя тарелку со зразами, глотнула минеральной воды с лимоном и заявила, что им пора разойтись. И будто бы Дарсену это тоже известно. Причем давно. Ему же ничего не надо. Мало бесконечных походов в поликлинику с Саввой, так он еще хотел подобрать какую-то псину, когда подвозил Антонину на встречу по вывескам для сети магазинов. Он где-то в облаках витает, а надо бы спуститься на землю. Про работу вспомнил впервые за восемь лет. Неужели он не понимает, что Антонина все тянет одна? Нужно развестись по-человечески. Если он хочет видеться с Саввой, пусть подпишет все бумаги и не думает подавать на раздел имущества. В противном случае Антонина затаскает его по судам. И запретит видеться с сыном. Ведь она ему свои лучшие годы отдала, а он только и может, что котлет нажарить. А если собрался работать — производства в Элисте ему будет достаточно. Даже удобно, у него же там сестра. И пусть крутится. Чтоб с голоду ноги не протянул. А то скажут потом: жена по миру пустила.

5.

Москва

Рассеянность Льву Васильевичу ой как мешала.

— Да шут бы с ней! — сетовал Лев Васильевич. — Давно на пенсию пора.

Пенсия Льву Васильевичу, наладчику на предприятии, грезилась счастливой и безоблачной: дача в Подмоклове, курятник на пятнадцать кур в перспективе, круглогодичная рыбалка — и никаких забот. Он бы, может, давно плюнул на все и уехал. Но жена, что ты будешь делать, то на три дня в Стамбул на экскурсию, то на четыре дня в Тбилиси… А потом и говорит: «Если ты не хочешь, то я в Баку вообще одна поеду. С подругой». В глубине души Лев Васильевич даже порадовался, когда границу закрыли. Думал, жизнь спокойная начнется. Куда там…

Жена путевку на Байкал забронировала, тур по монастырям оплатила и еще билеты взяла на декабрьские вечера в Пушкинский музей. Другой бы обиделся, вспылил, а Лев Васильевич на жену обижаться не рискует. Пообижаешься — останешься без ужина или на рыбалку не пустят. А может, любит ее. Столько лет вместе. Как говорится, стерпится — слюбится.

На работе тоже хороши: «Лев Васильевич, дельных наладчиков сейчас днем с огнем не сыщешь. Не уходите от нас!» И всё ведут ему молодежь на обучение. Вот, мол, замену себе воспитаете, тогда можете с чистой совестью в курятник. Молодежь эта… Разве можно на нее положиться? Она ж такая… Разнообразная, одним словом. Зарплаты хотят большие и ничего не делать. Всех пенсионеров выгнать с предприятия и места их занять, потому что там зарплата больше. А то, что на месте разработчиков надо разрабатывать, а на месте наладчика — настраивать и перенастраивать, это им до лампочки. По утрам фильмы ужасов обсуждают, а в октябре надумали Хеллоуин отмечать. Тыкву притащили, свечи.

Лев Васильевич после такого на работу стал бутылку святой воды носить — станки протирать, а то мало ли отчего они не работают. Ходят тут всякие… с тыквами…

И трудился бы себе дальше, налаживал-настраивал. А тут эта рассеянность. Никак от нее не избавиться. Другие прибегают на работу к восьми утра, некоторые даже к семи тридцати. Быстро раз-раз — что-то сделали, раз-раз — к Ивану Петровичу сходили, Виктора Николаевича оговорили, с Эммой Эдуардовной поругались — и в шестнадцать часов по домам.
А Лев Васильевич собирается утром тщательно, чтобы из-за своей рассеянности ничего не забыть. Себе завтрак, жене завтрак. С собакой погулять три круга вокруг бульвара. Новости утром тоже надо посмотреть? Надо. Пришел на работу — уже обед. Дел полно. Приходится засиживаться. Один раз Лев Васильевич до того засиделся, что уже свет выключили.

— Во дают! Экономные.

Взял фонарик и пошел в уборную. А уборная тоже закрыта.

— Ну это совсем уж никуда не годится! Что ж, если все разошлись, то и сортиры закрывать теперь? А мне лопнуть или до дома терпеть? — Лев Васильевич даже щеки надул, как какой-нибудь дядька сердитый, хотя он таким, конечно, не был. Сердиться было не в его духе. Послал всех куда подальше — и опять в хорошем настроении своими делами занимайся. Вот как надо.

— Туалет, что ли, заперли или дверь заклинило? — обратился Лев Васильевич к охраннику.

Охранник пожал плечами, запер входные двери и пошел со Львом Васильевичем в туалет. В коридоре темно. Только дверь туалетную видно, потому что на нее свет от фонарика направили. Налегли вдвоем, а дверь-то на совесть сделана, еще при Союзе. Так легко не поддается. Сбегал охранник за ломом. Налегли второй раз — сначала одна петля хрустнула, а потом и вся дверь накренилась и рухнула на пол.

А за дверью Витька-контролер «совещание проводит». Лица на нем нет. На работе задержался, пошел в туалет. Сначала свет отключили, а потом еще и вломились.

«Конфуз», — решил Лев Васильевич.

Хорошо, на следующий день была пятница. Лев Васильевич с вечера еду и себе, и жене приготовил, чтобы пораньше с работы уйти — и на дачу. На выходные. Так спешил, что даже не к обеду на службу пришел, а на полчаса раньше. Успел на склад за проволокой съездить. Как пообедал, время вообще быстро пролетело, скоро уже на электричку пора выходить. Оставил Лев Васильевич Витьке-контролеру и Вальке-стажерке свои ценные указания, цветы полил на подоконнике и понес остатки проволоки на склад. Потому что проволока подотчетная. А склад располагался на верхнем этаже. И сделан был, как и туалетная дверь, еще при Союзе. Лифт туда шел, а оттуда не вызывался. Это чтобы материал с предприятия не воровали. Не было тогда еще складских программ. Утащат что-то — ищи потом виноватых.

Поднялся Лев Васильевич на склад, из лифта вышел, а перед ним сетка-решетка: кладовщица Любка раньше него на дачу свинтила. Во дает! Развернулся Лев Васильевич обратно, а двери-то у лифта р-р-раз — и закрылись.

— Рассеянность, — проговорил наладчик, а потом поправился: — Скорее конфуз.

Стоит Лев Васильевич между решеткой и лифтом, и непонятно, что дальше делать. Лифт обратно не вызовешь. Решетка заперта. Этаж самый последний: кричи — никто не услышит. Пятница. Народ теперь только к понедельнику очухается. А у Льва Васильевича с собой всего-навсего моток проволоки и эта его рассеянность. Жена в Баку. Будет думать, он в дороге, на дачу едет. А он-то на заводе! С голодухи помирает, пока она там плов жрет не пойми с кем. И зачем женился вообще? Если б не жена, давно бы на пенсию вышел, на дачу съехал, кур кормил — и никаких тебе лифтов с решетками!

Стоял Лев Васильевич, стоял, как Мальчиш-Кибальчиш. А потом не выдержал и на решетку полез с тоски.

А двери лифта возьми да откройся, а там эта самая молодежь. Целуются. Витька-контролер с Валькой.

— Чу! Стойте, к едрене вашей фене! — вежливо попросил Лев Васильевич.

Только Валька эта — дуреха. Ей не то что ужасы смотреть нельзя, она в темную комнату одна войти боится. А туда же — Хеллоуин праздновать… В общем, Валька, как увидала сверху на решетке чье-то тулово, завизжала, заголосила, как первое сопрано в хоре, стукнула кулаком по кнопке в лифте и вместе с Витькой вниз поехала. А этот дурень еще и креститься вздумал.

Лев Васильевич так и остался на решетке висеть. Одинокий.

Спустился. Сейчас наверняка подмогу вызовут, а он тут как тут — нырь в кабину и домой. Пакет с продуктами на дачу на столе своем оставил. Не забыть бы. Сейчас бы оттуда сосисочку, да не просто, а с нарезным…

Лифт не ехал. Лев Васильевич больше не мог стоять на ногах, поэтому лег на пол.

Правда, прилечь в полном смысле этого слова не получалось, потому что длина пространства для лежания равнялась ширине лифта, а расстояние до решетки было примерно полметра. Лев Васильевич полусидел-полулежал и мечтал о раскладушке, стопке и домашнем борще с пером зеленого лука вприкуску. А лифт не ехал. Лев Васильевич задремал. Ему снилась жена с пловом в центре Азербайджана. И чего он с ней не поехал? Не захотел за свой счет дни брать. Далась ему эта дача! Курятник какой-то… Кому он нужен-то?

— Лева! Левушка! Ты меня слышишь? Очнись, Лева…

Лев Васильевич открыл глаза и поглядел в потолок. С потолка на него смотрела жена. Неужели уже прошло четыре дня и она вернулась? Он что, тут четыре дня пролежал? Тогда он умер. А жена? Нельзя было ее отпускать одну в этот Азербайджан!

— Лева, какой Азербайджан? Границы на замке. Я тебе звоню — ты не отвечаешь. На работе говорят, ты ушел… Лева, я чуть с ума не сошла! Поднимаюсь — ты лежишь. Я думала, у тебя инсульт.

В подъезде Лев Васильевич напрочь отказался подниматься в своем родном домашнем лифте, решив, что лифты всего города могли сговориться по своей невидимой связи и устроить ему «день сурка». Забрался пешком на седьмой этаж и даже ни капельки не устал. Дома открыл кран, выдавил в ванну пены с ароматом розового пиона и стал смотреть, как набирается вода.

— Лева. — Жена Галя принесла чистое полотенце с Крымским полуостровом, которое они покупали летом на отдыхе в Кастрополе, аккуратно накинула петельку на крючок, но все не уходила. — Лева, а как же Майечка? Ведь у нее ничего в жизни не сложится, ей тоже придется развестись, если мы… если ты… У тебя кто-то есть, Лева?

— Галя, ты что, с валерьянкой переборщила? Это ж спиртовой настой! Мне шестьдесят семь лет, Галя! Ты хотя бы это принимаешь в расчет? Это ты, между прочим, одна в Азербайджан собиралась ехать, а теперь меня в чем-то несусветном обвиняешь. А Майе, чтобы развестись, надо сначала хотя бы замуж выйти.

— Лева, когда мы вместе едем на дачу, ты покупаешь сосиски, батон и горошек. А когда едешь один — «Хеннесси», ананасы и сыр французский с плесенью!

Лев Васильевич вытянул шею, словно страус, засунул голову в пакет-майку и стал искать глазами продуктовый набор из «Пятерочки». И тут его осенило:

— Любка к директору сегодня ходила! За сына благодарила, что его в институт взяли. Так она ему что — сосиски мои подарила? С горошком? И батон!

— Да уж. Конфуз.

— Нет, Галя. Это рассеянность. Любкина. Открывай коньячок. А у Майи все будет как надо. И нечего всякую чушь выдумывать!

6.

Москва

— Хоть бы бензин, что ли, кончился. Больше не могу!

Майя ползла на «пятерке» по Садовому. Вечер, час пик, и вот эту вывеску она видит уже во второй раз. Майя понятия не имела, что это Садовое, как отсюда выбраться и в каком направлении нужный ей дом. И позвонить-то некому…

Очутилась Майя здесь из-за Антонины Георгиевны. Отдел по размещению рекламы продали конкуренту-монополисту, поэтому дела в рекламно-производственном отделе споткнулись о слухи о продаже компании. Кому захочется нести крупные суммы кровных заработанных в компанию, которую продали, или продадут, или, может быть, закроют? Любка-кладовщица обмолвилась, что народ на производстве совсем сник, все сходятся на том, что, наверное, закроют.

Майя продолжала искать заказы и, несмотря ни на что, приводила клиентов. Производство реагировало вяло: материалы везли долго, вставшие станки не спешили налаживать, а вместо алюминия в световых коробах стали использовать выкрашенную жесть, которая смотрелась дешево и утяжеляла вывеску.

Майя каждое утро приходила взбадривать сонное производство. Комиссионные за выполненные заказы она не получала второй месяц. В бухгалтерии отвечали, что пока денег нет.

— Здравствуйте! С кем я могу поговорить по поводу заказа наружной рекламы? — в сотый раз повторяла Майя, обзванивая клиентскую базу.

— Сейчас это не интересно, рекламный бюджет уже распределен на год вперед. Позвоните позже.

Майя звонила снова, открывала базу с середины, начинала с конца. Вбивала в поиске рестораны, кафе, салоны связи, отправляла заявки на тендеры, ездила на встречи, производила замеры, обсуждала с дизайнерами «визуал» и готовила коммерческие предложения.

Майя искала заказы и таки находила: армянский ресторан на Цветном подписал договор на огромную неоновую вывеску во весь фасад. Не заказ, а конфетка: все стекло есть на складе. Но прежний начальник производства устал ждать зарплату и уволился. Вместо него поставили Коваля. Коваль моложе, по образованию инженер, хорошо шарит в «Автокаде» и, ко всему прочему, адепт какой-то секты. И не только он, а с ним еще семь человек подчиненных. Майе до вероисповедания начальника производства не было никакого дела, пока она не узнала, что уклад жизни, проповедуемый сектой, запрещает любую работу в послеобеденное время. И запрет этот сектанты нарушать отказывались, а новый начальник производства их покрывал.

Майя ругалась, но всерьез ее никто не воспринимал: «Умная слишком, сама делай!» Изготовление задерживалось, недовольному заказчику приходилось тормозить открытие ресторана. А когда вывеску смонтировали, начались проблемы с окончательным расчетом: клиент насчитал пени за просрочку выполнения работ по договору. Майе срезали комиссию.

«Лучше меньше, да лучше», — думала Майя. Но срезанную комиссию также не выплачивали, потому что на производстве сменилось начальство. Фирму объединили с рекламно-творческой мастерской. Мастерская представляла собой крохотную компанию из пятнадцати человек. Такие компании называли «наколенными»: у них не было ни гибочных станков, ни мало-мальски профессионального оборудования. Так — кучка умельцев из ближнего зарубежья. Во главе компании стоял очень амбициозный директор Марк, который «взял метлу и начал везде совать свой директорский нос в поисках сора». Таким сором Марку представлялось почти все в этой фирме. Но больше всего его раздражала Майя.

— Каким образом человек с гуманитарным образованием может производить расчет стоимости вывески? Все ее неверные расчеты превратятся в убытки, это сразу понятно, — сетовал директор наколенной компании.

Майю уволили. По статье. Не заплатив. Пришлось судиться. Денег на адвокатов не было. Рекрутинговое агентство, которое сосватало Майю в рекламную фирму, на этот раз помочь с устройством на работу отказалось:

— Что мы можем сделать, если последняя запись в вашей трудовой — увольнение по статье за прогулы?

На забытую визитку Антонины Майя наткнулась случайно. Взяла и позвонила.

Антонина согласилась Майю принять и предложила работу. Майя прыгала до потолка.

Первой Майиной командировкой на новом месте стала поездка в Салехард. Из Салехарда Майя вернулась с эксклюзивным договором на ежемесячный заказ основных позиций детских игрушек-развивалок. Антонина в срочном порядке выделила своей личной помощнице пять тысяч долларов на покупку машины. На серьезные встречи ездят уж точно не на метро.

Майя в тот же вечер выкупила старенькую вишневую «пятерку» у соседки тети Томы. Тетя Тома была счастлива, а Майя два часа провозилась с зажиганием и сцеплением. Местные мужики-алконавты, стоя у торца дома, где их не видели жены, поглядывали на дуреху. Дуреха пыталась вернуть к жизни груду железа, стоявшую и в жару, и в холод вот уже лет пять — с того момента, как не стало тети-Томиного мужа. «Пятерка» давным-давно забыла, что может кому-то зачем-то понадобиться. Хотя бы вот этой Майе. Когда машина наконец завелась, Майя, вместо того чтобы радоваться удивленным взглядам и одобрительному хмыканью мужиков-алконавтов, закрыла глаза и попробовала плавно отпустить сцепление, нажимая на газ.

Права у Майи были с восемнадцати лет. На одной своей работе она раздавала листовки под протяжное: «Автошкола на Таганке! Двухмесячные курсы!» Тогда же и получила права. Положила их в ящик и забыла. А что с ними делать-то без машины? Вспомнила о них только из-за Антонины.

— Эдик, — обратилась Майя к водителю Антонины Георгиевны. — Ты Георгиевну повезешь — не гони. Помедленнее. Я за вами пристроюсь. Мне до Пролетарки надо как-то доползти.

— М-м-м… — промычал Эдик, размешал в чашке растворимый кофе «три в одном», откусил бутерброд со шпротиной. — Еще одна звезда на дороге!

Эдик не подвел. Ехал медленно. Поворотники включал заранее. В общем, Майя даже успела приоткрыть слегка окно, чтобы окружающие видели, что не зря она тогда, сто лет назад, сдавала на права. Вот — едет за рулем. На Пролетарку. Сама.

Магнитола не работала. А приборная панель периодически гасла прямо во время движения.

На встрече Майя с увлечением рассказывала о пользе развивающих игрушек для детей, о том, как важно заинтересовать каждого ребенка, об отдельной линейке для детей с отклонениями в развитии, которую лично разработала Антонина Георгиевна. Плавно переключилась на то, что их давний контрагент — мини-производство в Элисте не тянет такое количество заказов. А крупный производитель из того же города — почти банкрот. Если выкупить их с площадями и оборудованием по сходной цене, это будут неплохие мощности. А мини-производство просто закроется, не выживет. Антонина кивала и поглядывала на потенциального
инвестора.

— Надо ехать в Элисту. К Юрию Викторовичу. Объяснять им нашу позицию и забирать производство. Все равно они не жильцы.

В Элисту самолет летает дважды в неделю. Билет был заказан на следующий день.

Осталось только выбраться с Садового. Майя засмотрелась на поток, который мигал поворотниками на съезд.

«Может, и мне за ними повернуть?» — прикинула Майя и тут же въехала в притормозивший в ее ряду «ниссан-патрол». Из «патрола» вылез мужик и направился к одуревшей от происходящего девушке.

— Сигналку включи, поворотник выключи. Знак аварийный есть у тебя?

Майя видела, что мужик что-то говорит, но не понимала что. В голове стучало: на завтра билет в Элисту.

— Я не могу ждать, — неожиданно для самой себя выдала Майя. — Мне надо домой. Мне утром в аэропорт, понимаете? Иначе уволят. Не подскажете, как до Алексеевской доехать? А то я первый раз за рулем…

Хозяин «патрола» выругался, плюнул под ноги, осмотрел «ниссановский» зад, подсвечивая телефонным фонариком, а потом вернулся к Майе и сказал:

— Поехали за мной.

Майя ехала. Впереди себя видела «ниссан» и вмятину со следами красной краски на кузове цвета «кофе с молоком», как вишню на торте «Пралине». Минут через пятнадцать Майя стала узнавать свой район, уже близилась родная улица Докукина, где мама обязательно скажет: «Неужели некому, кроме тебя, поехать?» Интересно, сколько мужик запросит за ремонт «ниссана»? Неважно, она отдаст с зарплаты. Но ведь еще костюм придется покупать: Антонина просила перестать ходить «как бомжиха», выкинуть все кофточки из серии «прощай, молодость» и купить «нормальный деловой костюм». Чем нормальный костюм отличается от ненормального, Майя представляла с трудом.

— Вы знаете, у меня с собой не так много денег… Вы скажите, сколько я вам буду за ремонт должна, и я с зарплаты все отдам.

— Да подумаешь, царапина! Ерунда это все. Подвезу тебя завтра до аэропорта, и, считай, мы квиты. Идет?

Майя согласилась: экономия на такси. Потом пожалела: вдруг маньяк? Денег не взял. Повезет неизвестно куда. Если маме сказать, она точно не отпустит. И не стала говорить.

Прочла договор, сложила пасту с зубной щеткой в сумку, которую папа покупал еще на Черкизоне, чтобы возить на дачу разные разности.

Незакрытым оставался только один вопрос: как везти выданный на работе ноутбук. Своего компьютера у Майи не было, а рабочий ноут представлялся вещью запредельно дорогой. В дамскую сумку — которая у Майи была в единственном экземпляре и сочеталась абсолютно со всеми вещами в гардеробе, потому что у нее просто не было выбора, — ноут не влезал.

— Возьми тогда авоську, — крикнул с кухни папа, дожевывая бутерброд.

Само слово «авоська» вызывало у Майи смешанные чувства, но, выбирая между авоськой и полиэтиленовым пакетом, она выбрала первую — надежнее. Хоть ручки не порвутся. А если порвутся, можно пришить.

Утром Майя вышла из дома заранее. Возле подъезда уже стоял «патрол».

— Это за тобой с работы? — Папа смотрел на свое отражение в тонированном стекле слишком чистого для московской погоды «ниссана».

— Это? Да так… Знакомый. Ты не волнуйся, пап, я в него врезалась на машине вчера. А он ничего так… Только ты маме не говори.

— Дарсен, — представился хозяин «ниссана» и протянул руку Майиному отцу.

Отец пожал руку, чмокнул Майю и в последний момент предложил не ехать:

— Может, не поедешь никуда? Сейчас пойдем домой, выпьем чаю с апельсином. Можно и Дарсена пригласить.

Вместо ответа Майя села в машину.

Ехать предстояло во Внуково. Времени с запасом. Болтали о какой-то ерунде. Когда речь зашла про Элисту, выяснилось, что у Дарсена там бизнес. А здесь он по делам: основной клиент занижает цену, не платит авансов, а товар требует вовремя. Навигатор Дарсен не включал. Что там ехать до Внукова…

А Киевское перекрыли.

Майя начала волноваться, когда, судя по времени, уже открылись стойки регистрации.

— Сейчас, сейчас… пустят, — успокаивал Дарсен.

Но поток стоял без движения еще полтора часа, и свернуть было некуда. Когда шоссе открыли и машины хлынули в область, Майю уже слегка потрясывало. Дарсен домчал до Внукова. Майя влетела в аэропорт — и обнаружила стойки регистрации закрытыми.

Одна регистраторша сжалилась и согласилась проводить, но без каких-либо гарантий на вылет. Они бежали по аэропорту, через стойки и турникеты. Майя тащила сумку и авоську с ноутбуком в одной руке, а распахнутый паспорт — в другой. Уникальная дамская сумка, подходящая под все единицы гардероба, была перекинута наискось через грудь, как у знакомой Ленки из соцзащиты.

Майя с проводницей выскочили на улицу и увидели отъезжающий трап. Самолет в Элисту еще не улетел. Но Майю на него не пустят. Надо звонить Антонине и что-то говорить. Что?

— Антонина Георгиевна… — В трубке повисла пауза. — Я опоздала на самолет…

— Ты идиотка! Делай что хочешь, но завтра ты должна быть в Элисте.

Майя рванула в кассу:

— Можно ли поменять билет? Я опоздала на самолет.

— Сейчас посмотрим. Элиста? В Элисту ближайший вылет только через два дня.

«Ну все. Конец карьере», — решила Майя и набрала Эдика.

— М-м-м… — ответил Эдик. Было ощущение, что он все так же пьет свой кофе «три в одном» и закусывает бутербродом. — Езжай до Волгограда, там возьмешь машину до Элисты. Что-нибудь придумаешь.

Рейс на Волгоград был вечерний. Майя решила никуда из аэропорта не уезжать. А то мало ли. Опять этот, на «патроле». И снова опоздают.

К моменту посадки в самолет Майя уже порядком измучилась. Ей хотелось плюхнуться в кровать и выспаться по-человечески, но предстояло еще добираться из Волгограда в Элисту. А это километров четыреста. Как их преодолеть, Майя представляла с трудом. Прошла контроль, по узенькому проходу добрела до места 22С. Через проход, на месте 22D, сидел Дарсен.

7.

Элиста

«Интересно, а какой же костюм выберет Алешенька? — думала Муся, примеряя костюм Женщины-кошки. — С его способностью договариваться с любой офисной техникой, чинить умершие ноутбуки и охранять весь офис от компьютерных вирусов, он точно Супермен. Хотя внешне немного похож на Флэша, только лучше… Вроде бы он увлекается альпинизмом, рассказывали, что он на гору бегом забегает. Ну точно, Флэш! А скромный, прямо как Человек-паук в первой части».

Муся тоже времени даром не теряла: после трудового дня генерального директора ООО «Плюс-плюс-плюс» бежала на фитнес, придерживалась правильного питания, выглядела на все сто. Но на личном было глухо, как в танке. Муж — неисправимый бабник, свихнувшийся на старости лет. Недавно съел из кошачьей миски вареную колбасу, которую Муся приготовила коту и поставила на стол остужать.

«А может, выбрать костюм Суперженщины? — размышляла Муся перед зеркалом. — Здесь юбка покороче. Руслан из снабжения, конечно, проходу не даст. А он и так не дает! Но не лежит к нему душа, уж слишком навязчивый, анекдоты у него все ниже пояса… да и не Алешенька он совсем, этот Руслан».

Муся любовалась на свои длиннющие ноги в примерочной, когда услышала рядом знакомые голоса.

— Слышь, Лех, какие костюмы-то брать будем?

— Да никакие. Забугорная чушь.

— Но шеф-то обидится. Вдруг уволит даже? Сейчас работу с такой зарплатой, как у нас, найти не так-то просто.

— Уволят, не уволят — без разницы. Закроют скоро — это да. Я случайно почту глянул, там на его супругу письма из налоговой. Дело шьют. А герои-то разные бывают. Мальчиш-Кибальчиш тоже, между прочим, супергерой. А Василий Иванович с Петькой? Чем тебе не супермены?

— А что, так можно?

— Нужно!

— Тогда пошли отсюда. Чего ерундой заниматься? У меня где-то дома буденовка была. Еще бы ремень со звездой…

Муся подождала в примерке, пока мужчины уйдут. Собрала аккуратно вешалки и вернула на место. Нечего деньги тратить — костюм Анки-пулеметчицы у нее всегда при себе.

А что это за письма из налоговой? Юрий Викторович о них ни слова не говорил. Он что, ее посадить собрался?

8.

Элиста

Аюна происходила из рода калмычек-бузавок^*. С детства обладала яркой внешностью: азиатские черты лица уживались с длиннющими светлыми волосами и глазами цвета воды в Большом Яшалтинском озере. Стройностью Аюна, как многие калмычки, была обязана кочевому прошлому своего народа — на женщин обычно ложилась тяжелая физическая работа. Женщины в Калмыкии умели не только собирать и разбирать кибитку, но наравне с мужчинами занимались военным делом и верховой ездой.

С Юрой девушка познакомилась в Институте экономики и статистики. Аюна поступала на экономический, а Юра учился на заочном. Пришел закрывать долги — и не смог пройти мимо девушки с такой необычной внешностью. Стал ухаживать: приглашал на концерты в консерваторию, дарил цветы охапками. Все это абсолютно ничего не значило для Аюны. Девушка поначалу не проявляла к Юре никакого интереса, но он смог подобрать ключик. Пропал на две недели, а потом явился с необычным букетом цветов. Ромашки, колокольчики и аквилегии Юра собрал с местной клумбы, некоторые были с корнями и комьями земли.

Аюне этот букет показался самым трогательным, она и подумать не могла, что скупердяйство — Юрина отличительная черта. Пробивной Юра и хрупкая Аюна стали самой красивой парой в институте. Сыграли свадьбу. Юрины родители подарили молодым квартиру. Но воспользоваться ею не удалось: Юра через своего отца получил должность гендира в фирме по производству детских игрушек в Элисте.

«Это знак», — решила тогда Аюна.

Гулять муж начал сразу после свадьбы. Просто не приходил ночью, отговаривался работой. Запросто мог уехать на целую неделю, а потом вернуться. Сначала Аюна переживала, требовала каких-то объяснений. Потом родился Богдан. Вся забота о сыне легла на Аюну. Юра приходил с работы, разговаривать не хотел, садился за компьютер и полночи играл в стрелялки.

Он был вечно всем недоволен: едой, беспорядком в доме, плачущим ребенком.

Аюна попыталась поговорить, а в ответ услышала, что запустила себя и набрала лишние кэгэ.

— Ты не жена, ты мясная калмыцкая корова, — говорил Юра.

Сначала вроде как в шутку. А потом отказался давать деньги на новую одежду, пока Аюна не похудеет.

Аюна не понимала, как оказалась здесь и как отсюда выбраться. Муж говорил, что едет в командировку, а сам возвращался загоревшим и отдохнувшим. Он даже не пытался что-то скрывать и «забывал» отцепить от сумки бирку с надписью «Cyprus».

Аюна захотела вывезти на море детей, на что Юра ответил:

— Сейчас на такие поездки денег у меня нет. Может быть, на следующий год.

На следующий год все повторилось.

Аюна увозила детей к бабушке в деревню, разводила огород, делала заготовки. Летом муж приезжал очень редко, и Аюне это скорее нравилось. Одной с детьми было спокойнее: никаких скандалов, криков и выяснения отношений.

Однажды, когда Аюна решила наведаться из деревни домой, она, к своему удивлению, обнаружила, что замки поменяны и теперь здесь живет другая женщина. Молодая, стройная. И зовут ее Муся.

А Аюна вместе с детьми может идти на все четыре стороны. Некуда? Так это никого не интересует.

Свои безденежные мытарства Аюна вспоминала потом как страшный сон. Пришлось принять тот факт, что муж просто вычеркнул ее из своей жизни, забыл, что у них есть дети, в обмен на ласки очередной девицы. Аюна была уверена: как только Богдан достигнет совершеннолетия, этот подаст в суд, чтобы старший сын выплачивал «отцу» пенсию.

Но она уж точно что-нибудь придумает. Потому что она тогда и она сейчас — это две совершенно разные Аюны. Та прошлая Аюна — тихая домохозяйка без средств к существованию, а эта сегодняшняя — Аюна Геннадьевна, заведующая налоговой службой в Элисте. Прошу любить и жаловать.

Аюна прилетела с работы в обеденный перерыв, чтобы накормить и отвести на танцы младшего сына Сеньку. Она уже подъехала к ЖК, оставалось припарковать машину и лететь вперед и с песней навстречу супу и хип-хопу. Но не тут-то было. Между ее «инфинити» и въездом на паркинг встала «газель». Обычная такая газелька, доверху груженная мрамором. Кто-то в подъезде затеял ремонт.

«Невезуха! Сейчас пообедать нормально не успеем!»

Проезд на паркинг вел аккурат вокруг дома. Если кто-нибудь совершал погрузку-выгрузку, приходилось ждать. По правилам ЖК — не более пятнадцати минут. Дальше виновнику задержки надлежало немедленно пропустить очередь машин на паркинг, если таковая имелась, а потом уже грузить снова до следующей очереди. Аюна пятнадцать минут наблюдала за тем, как пятеро грузчиков носят плитку к подъезду.

— Мам, я тебе сто раз говорил, давай буду обедать в школе!

— Что там, в школе? Кормят неизвестно чем. Все по тендеру. Сосиски по сто двадцать девять рублей за кило. Пока я жива, ты у меня такими питаться не будешь, понял?

Аюна открыла дверь беленькой «инфинити» и выскользнула на улицу.

— Скажите, а вы скоро закончите? Мне проехать нужно, — обратилась Аюна к работягам.

— Ты чё взъелась-то? Ты давай садись в свое корыто, разворачивай руль и дуй отсюда! Ты ваще знаешь, сколько эта плитка стоит? Я столько не зарабатываю, вот сколько! Мы работаем, а не по шопингам разъезжаем. Проехать ей надо. Видали?

Аюна не поняла, куда сбежала та сегодняшняя, та — заведующая налоговой Аюна Геннадьевна, крутая тетка на «инфинити». Она стояла у подъезда собственного дома, и слезы лились в три ручья. Сенька успокаивал, но это было бесполезно. Почему всегда найдется мудак, который сам ничего собой не представляет, но от которого невозможно защититься? Никак. Никогда.

9.

Деревня Подмоклово

Лев Васильевич поехал на зимнюю рыбалку в самый канун Нового года. Погода была отличная. Галя осталась дома готовить и сидеть с внуками — Саввушкой и Лизой. Дети на работе. А он раз-два — и на рыбалочку!

Жалко, Боба с собой не взял, Галя не разрешила. Да и холодно для него. Когда по улицам шатался, здоровье свое угробил. Он же не уличный. Ветеринар сказал, что чистопородный. Аусси. Австралийская овчарка. Его Лев Васильевич еле живого с улицы притащил. Отмыли, накормили, назвали Бобом. Майка хотела Марлей назвать. Лев Васильевич был против:

— Ну что за кличка? Будете на прогулке звать: «Марля, Марля, ко мне!» Черт-те что. А Боб — это кличка хорошая. Звучная и запоминается легко.

Приедет он с рыбалки, поужинает и будет спать под «Голубой огонек». А Гальке спать некогда — ей рыбу чистить. Все при деле. «Вот стервец, притащил рыбы! Ему развлечение, а мне возись…» Но это она так. Мужа на кухню ни за что не пустит, это у нее вроде личного кабинета. Раз так, пусть сама и чистит.

Почти у самой реки Лев Васильевич встретил старенькую «тойоту». За рулем сидел мужик. Абсолютно голый. Лев Васильевич знал, что весь мир в последнее время слетел с катушек и нечему удивляться. Хорошо, что хотя бы этот конкретный псих уже точно уезжает…

Лев Васильевич высадился на берегу. Плюхнул рыболовный ящик на снег и стал осматривать свежие лунки.

— Еж твою двадцать! Ну тя нафиг….

Лев Васильевич смачно плюнул в снег и двинул в машину за буром. Не будет он ловить на месте того шизика. У шизика что «тойота» праворульная, что лунки чудные.

Лев Васильевич разгреб снег и принялся бурить. Лед недавно стал — самый клев: рыба отъедается перед зимовкой. Настоящий жор. Надо успеть до того, как у рыбы подо льдом начнется кислородное голодание. Тогда брать не будет.

Лев Васильевич щедро сыпанул в лунку прикорм и разобрал «балалайку».

«Должна клевать. Погода самое то. Надо бы багор притащить из машины. Вдруг какой крупняк? Возьмет, а потом поминай как звали…»

До машины он не дошел. Лед треснул внезапно, он и глазом не успел моргнуть, как оказался в серой ледяной воде.

«Каюк», — только и успел подумать Лев Васильевич.

Плавать он не умел никогда, хоть и вырос на берегу реки. Кругом ни души…

Очнулся в собственной машине, абсолютно голый. Рядом какой-то мужик. Тоже, что называется, «без всего».

Лев Васильевич схватил первое, что попало под руку, — термос с чаем и стал колошматить мужика. Мужик отобрал термос и назвался Юркой. Оказывается, этот Юрка тоже приехал на зимнюю рыбалку, а тут Василич тонет. Пришлось спасать. Багор утопил. Полез сам. Еле вытащил.

Отпивались чаем и решали, как ехать домой. На рынок нос казать в таком виде — потом до конца века припоминать будут. В магазинах сейчас народу — не протолкнуться. А они не только без штанов, но и без шляпы.

— Тут в Липицах вроде магазин карнавальный есть. По работе раньше с ними общался. Я им позвоню, нас встретят, что-нибудь подберем. Там чего только нет! Оденемся в Дедов Морозов, дома и не поймут. Сюрприз будет.

— В Липицах? Так это ж моей дочки с зятем! Их это магазин. Майка по работе поехала в Элисту фирму одну закрывать, а фирма эта была как раз теперешнего зятя моего, Сеньки. Придурок один руководил этой фирмой, бабу свою подставил, ей уголовка светила. Но у зятя моего там сестра в налоговой, дело уладили. Думали, фирма не жилец. Тот придурок налоги не платил, деньги обналичивал, а директором жену свою сделал. Она не понимала ничего, все подписывала. Когда заваруха началась, он-то не при делах, а ее чуть не посадили. Сжалились, потому что у нее ребенок.

— А как звать?

— Кого?

— Ну сестру эту. Которая в налоговой.

— Сестру? Аюной. Знакомая твоя? Она женщина очень хорошая, а столько несчастий пережила! Тот придурок-то — это ее муж бывший. Бросил ее с детьми и без денег совсем. А она поднялась. Сама. А потом и замуж вышла. За соседа. Он ремонт затеял, его работяги на проезде мешали. Аюна пожаловалась на них, сосед пришел извиняться — вот так и познакомились. Это раньше люди в библиотеках встречались или на концертах, на танцах. Мы вот с Галей — на работе. А сейчас — и не поймешь как… А ты их, Юр, откуда знаешь?

— Я-то? А я тот придурок и есть, который Аюну бросил. Сбежал я оттуда. Замотали все. Еле ноги унес. Живу себе спокойно в Высокиничах. Антонина меня подобрала. На рынок хожу, на рыбалку. Одного понять не могу. Везет же этому проходимцу Дарсену! Он же вообще никто. А у него теперь и бизнес мой, и сын толковый. Я слышал, сын-то его чемпионом Москвы по шахматам стал. На международные соревнования ездит. Это мне Антонина похвасталась. Она сама как спонсор на этих соревнованиях была. В команде другого шахматиста. Там-то сынка своего и встретила. Он с ней разговаривать не стал. А она теперь всем рассказывает, что ее сын — чемпион Москвы по шахматам, чтоб игрушки ее развивающие покупали. А я четыре раза был женат, у меня семь детей, может быть, и внуки есть, но ко мне никто не ездит. Я всеми забыт. Дети друг друга ненавидят. Боюсь представить, что станет с моим домом, когда я умру. Вот дележка-то начнется! Если бы ты, Василич, тонуть не начал, я бы этот Новый год в одиночестве отмечал. Антонина на корпоративах, ей некогда. Да и я у нее вроде собачки — если надо сходить куда, так чтоб не одной. А недавно взяла и бабке какой-то из деревни водопровод провела. Прикинь? Фирму, говорит, водопроводную открыть хочу. Вот неугомонная!.. Может, мне еще раз попробовать? В продуктовом на углу работает миловидная Соня, она всегда мне улыбается и желает доброго дня…

После такого не мешало бы по пятьдесят, а лучше по сто. Но оба за рулем.

Загрузились в машины и поехали. В чем мать родила.

В карнавальном магазине разобрали всех Дедов Морозов, остались одни Снегурочки. Лев Васильевич с Юрием Викторовичем пытались переодеться в эльфа, в зайчика, в волка… Бесполезно. Даже Карлсон не налезал. Потому что был рассчитан на стройную девушку-аниматора.

— Одевайтесь в Снегурку. Там шуба — трапеция. Свободно сядет, — объяснял продавец-консультант. — Ко мне сегодня до вас еще один такой пупс заезжал, я ему тоже Снегурку продал. А в прошлом году в Элисту костюм Анки-пулеметчицы отправлял. По почте.

Майе нравилось жить на два города: лететь в сумасшедшем московском ритме — и наполнять себя изнутри, наблюдая майское цветение диких тюльпанов на острове Маныч-Гудило вместе с Дарсеном, умненьким Саввой и крохотной Лизой.

— Хэллоу, ду ю хир ми? Антонина? Минья зовут Джейми Чейз. Я собираюсь привезти в Россию новый детский игрушки. Много игрушек. Не нужно производство, только канал сбыта. Я смогу сделать рекламу на TV. Я хотел бы обсудить это с вами…