Журнальный мир

1

Это произошло на второй день моего пребывания в Минске. Самолет из Бен-Гуриона приземлился около пяти утра. Пока я добирался до своей квартиры, пока разместился, пока чуть поспал – был уже полдень. Поднявшись с постели, первым делом подошел к большому окну в гостиной, чтобы взглянуть, как это я делал каждый день и ранее, на стенку обращенного к моему дому ресторана. Я был убежден, что опять же, как обычно, увижу ставшее для моих глаз привычным крупное изображение гитлеровской свастики. В течение последнего десятилетия свастика на стене ресторана являлась непременным атрибутом затрапезного пейзажа этого места. Я был прав: все было как обычно. Из подземелья метрополитена вываливались десятки людей. Все они спешили по своим делам и не обращали внимания друг на друга. Многие из них пробегали мимо угла здания ресторана, не замечая сидящей на корточках и справляющей малую нужду пожилой женщины, как и не обращали внимания на широко раскинувшееся вверх по стене, за ее спиной, изображение заключенной в большой круг свастики. А еще чуть вдаль, по другую сторону проспекта, ввинчивалось в небо огромное шарообразное здание недавно возведенной националь-ной библиотеки.

Все действительно было как обычно. Как в те дни, когда я возвращался из какой-либо заграничной поездки. К тому времени, будучи в течение двух десятилетий одним из лидеров общественного еврейского движения Беларуси, я был делегатом многих международных конгрессов и конференций и, как я успел установить для себя, был определенным объектом интересов КГБ. Мне дали понять это еще в 1971 году, когда в Израиль репатриировались мои ближайшие друзья по минской команде КВН Эрнст Левин и Павел Берлин. Оба были серьезными фигурами в борьбе за право евреев на эмиграцию и выпущены были лишь после соответствующего письма тогдашнего советника по национальной безопасности США Генри Киссинджера. И очень скоро после их отъезда, однажды в 6 часов утра, мой телефон издал «дзинь». В 12 часов ночи того же дня прозвучал еще один «дзинь».

И так стало повторяться ежедневно, в течение нескольких лет. Стало ясно, что меня, что называется, «прослушивают».

Тогда меня это не очень взволновало. В течение более двадцати лет я работал рентгенологом в больницах в 25-35-ти километрах от Минска, общений внутри города имел немного.

Какого-либо общественного движения, например, диссидентского, которое могло бы меня заинтересовать, в республике не было, и я был убежден, что серьезного внимания к моей личности у силовых структур вряд ли могло возникнуть. Все изменилось в конце 1989 года, когда прошел первый съезд Ассоциации еврейских организаций и общин СССР (Ваад), и я стал членом его президиума, представляя интересы евреев Беларуси. Тогда все и началось. Что называется, по-настоящему.

Осенью 1990 года я в течение почти двух месяцев находился на учебе в Иерусалиме, в Институте Яд Бен-Цви, и потом еще оставался две недели на совместную конференцию президиума Ваада и Сионистского Форума. Вернувшись в Минск, я застал жену Анну на грани психического расстройства. Оказывается, кто-то сказал ей, что у меня в Иерусалиме появилась близкая мне женщина, а в результате я остаюсь в Израиле на постоянное жительство. В течение почти трех месяцев я не отходил от своей Анюты – и как самый близкий ей человек и как практикующий врач с 25-летним стажем. Мы вновь стали проводить много времени вместе – благо еврейское движение с каждым днем пополнялось новыми программами. Аня успокоилась, и мы с ней о многом успели поговорить. И все же главного она мне так и не сказала: от кого она получила эту заведомую ложь обо мне.

Я тогда много сидел за столом, и мои документальные очерки с удовольствием публиковала единственная тогда еврейская русскоязычная газета в СССР «Хашахар», которая издавалась в таллинском еврейском культурном центре. Но вот в марте 1992 года в Минске вышел первый номер еврейской газеты «Авив», я стал заместителем редактора, и у меня появились новые возможности. В те дни и возникла на Белорусском радио еженедельная программа «Мост», которую я вел. В общем, скучать не приходилось. Всю эту работу я выполнял практически бесплатно. А тут еще добавились еженедельные поездки в Москву в открывшееся израильское посольство.

Поезда из Минска приходили рано, и я по пятницам утром уже был у входа в посольство. Там я получал вызовы для евреев Белоруссии на репатриацию в Израиль. Одновременно исправлялись ошибки в выданных ранее вызовах – неправильное написание имен, неверные даты и т.д. Стоимость билетов мне оплачивалась. На какие бы то ни было командировочные, суточные и т.д. рассчитывать не приходилось. Надо всем висело предупреждение, полученное в первый же день работы от сотрудников посольства: если нам станет известно, что вы у кого-либо за доставку вызовов получите хоть копейку, вы лишитесь и этой работы, и нашего доверия.

Но как раз именно в это время произошло событие, которое надолго подорвало материальное положение моей семьи.

К счастью, Аня восприняла все происшедшее вполне достойно.

Дело в том, что уже на первом съезде Ваада, будучи избранным в состав Совета, я стал руководителем программы мониторинга антисемитизма в СССР, и поэтому, когда где-то проходила на эту тему конференция, я почти автоматически становился ее делегатом.

Летал я туда, естественно, с докладом об обстановке с этой проблемой в СССР. Все эти конференции, конечно, становились предметом обсуждений на крупнейших радиостанциях мира. Вот почему так случалось, что я еще не доехал, возвращаясь с конференции, до Минска, а обо мне (а точнее, о моем докладе) уже шло обсуждение где-то в кабинетах КГБ. Не случайно через день-два у подъезда родного дома начинала красоваться жирная свастика.

Первой подобного рода конференцией об антисемитизме в мире в моем «ваадовском» прошлом была конференция в канадском городе Торонто осенью 1991 года. Делегатов в зале собралось около десяти человек. Длились дебаты всего один день, но зато до самого вечера, после чего нас расселили по домам других участников конференции – местных жителей. Меня увёз к себе в городок километров в 20-ти от Торонто Юрий Иосифович Лурьи – адвокат, защитник приговоренного к смерти в 1970 году участника ленинградского «самолетного процесса» Эдуарда Кузнецова. Несколько дней, в ожидании самолета, проведенных с Лурьи, были для меня невероятно интересны. А в заключение Юрий Иосифович устроил мне незабываемую экскурсию на падающий с 50-метровой высоты Ниагарский водопад.

Все неприятности, связанные с отъездами на несколько дней из Минска, начались летом 1992 года, когда я был членом делегации Ваада на Всемирном еврейском конгрессе в Брюсселе.

2

Мой доклад на брюссельском конгрессе ВЕК заранее не планировался, и поэтому, как гром с ясного неба, прозвучали слова Мики Членова вечером первого дня: «Яша, завтра в 11 часов у тебя доклад на пленарном заседании ВЕК. Тема – антисемитизм в СССР». К счастью, я, как специально, захватил с собой в поездку материалы, над которыми работал в это время, где были сведения за те два года, что я возглавлял этот раздел в программе Ваада. Главное, что в руках у меня были те статьи, которые я успел опубликовать в еврейской прессе. Вместо прогулки по вечернему Брюсселю – напряженный труд за столом, и я был готов к докладу.

Зал был полон. Получасовый доклад проходил при полной тишине. Ни одного вопроса от слушателей или от президиума. После окончания, в кулуарах – то же. Ни одного замечания от коллег. Тишина поистине траурная.

Я и сам с вопросами ни к кому не обращался. А назавтра мы уже уехали в Союз. От Брюсселя до Бреста – на роскошном мягком автобусе. От Бреста до Минска – поездом.

Придя назавтра после приезда на дежурство в свою Республиканскую клиническую больницу скорой помощи, я узнал главную новость: оказывается, что в то время, когда я еще ехал в поезде, в кабинете главного врача больницы уже беседовали «люди в штатском». После «беседы» с главврачом они проверили всю бюрократию у заведующего рентгеновского отделения, и возник один непростой вопрос: как врач Басин мог оказаться за границей и даже выступать с докладом на каком-то всемирном форуме, если в этот день он по графику должен был дежурить по больнице «скорой помощи»?

Объяснения главного врача больницы, что замены дежурствами, которые происходят по инициативе врачей в зависимости от обстоятельств их жизни, никак не влияют на служебную дисциплину в больнице и являются личным делом самих врачей, впечатления на «товарищей в штатском» не произвели. Вывод из обстоятельств был один и короткий: врачебный коллектив в больнице сам по себе, а врач Басин – сам по себе. Так с 10 июня 1992 года я стал единственным врачом из многих сотен врачей больницы «скорой помощи», кому категорически запрещалось обмениваться запланированными администрацией дежурствами.

Полученный запрет исходил от сотрудников такого серьезного учреждения, что ни один из врачей не соглашался его нарушить, и я попал в сложное положение: под угрозой оказались все мои возможные выезды на конгрессы и конференции, и не только заграничные, хотя именно это было обиднее всего. Но тут уже взыграло мое национальное самосознание. Занимал я тогда не самое низкое положение в общественном еврейском движении, поэтому невозможность участия в каких-то важных мероприятиях, особенно всесоюзного или даже всемирного масштаба, болезненно отражалась не только лично на мне. И я стал «торговать» дежурствами. Когда нужно было очередной раз покидать Минск, я просил кого-то из врачей «купить» у меня дежурство – одно, или, если приходилось, два. В ведомости дежурства числились за мной, а я с тем, кто меня подменял, рассчитывался наличными. Аня на своем заводе уже не работала, шли «голодные девяностые», так что ситуация, в которой мы оказались, была сложной. Но именно в эти дни я узнал от Ани тайну её контактов с сотрудником КГБ.

Так случилось, что однажды её «куратор» выехал с ней за город, и они беседовали, не вылезая из автомобиля, где-то на аллее пригородного лесного массива. Но тут внезапно началась настоящая буря, пошел дождь, налетел ураганный ветер. В машине вдруг стало темно. Аню все это очень напугало, и у нее началась истерика. Успокоить её «куратору» не удалось, и он скоренько доставил женщину домой. Через день, в результате пережитого стресса, Аня мне рассказала многое из того, о чем не решалась (или просто боялась) рассказать ранее.

Оказывается, её почти восемь лет «курирует» сотрудник КГБ. С ним она периодически встречается – в парке Челюскинцев, в Ботаническом саду, а то и разъезжая по городу в автомобиле. Они подолгу разговаривают, и он, используя совершенно примитивный, на мой взгляд, шантаж, получает информацию о том, чем занимаются лидеры еврейского общественного движения. Естественно, узнавались подробности и обо мне в первую очередь. С ней он также «делился» той информацией, которой располагало в тот момент его ведомство о моих делах. Скорее всего, сотрудник знал о той патологической ревности, которой страдала моя супруга и которая так отравляла нам семейную жизнь. От своего «куратора» она и узнала трагическую «новость» о том, что я хочу бросить ее и завести новую семью в Израиле. В конечном итоге, спустя четыре года, а точнее, в 2001 году, вся эта напряженная ситуация привела меня к инфаркту, Аню – к койке в психиатрической лечебнице, а наше 38-летнее супружество – к распаду.

Я знал, что меня «пасут». «Пасут» достаточно открыто. Мне просто не раз давали это понять. Телефон мой постоянно прослушивался. Вычислить это было несложно – по различным дополнительным шумам в трубке, а иногда мне просто откровенно это демонстрировали. Дошло даже до такого явно курьезного случая. Однажды вечером я позвонил в Чикаго, чтобы поговорить с исполнительным директором правозащитной организации Union of Councils (Объединение комитетов помощи евреям бывшего СССР), бывшим советским правозащитником профессором Леонидом Стоновым. Трубку подняла его мать. Леонид уже ушел к себе в офис. Мы пообщались с ней, и я в заключение разговора пожелал ей доброй ночи. И вдруг услышал в трубке приятный баритон: «Яша! Это у нас вечер! У них еще утро!».

Объяснение с женой на тему отношений с КГБ для меня не представляло большого интереса. Я знал, а чаще, конечно, подозревал, что какие-то мои друзья, коллеги по профессии или по литературным контактам, а также по участию в еврейском общественном движении были под контролем КГБ. Достаточно открыто писали о таких фактах и в СМИ. Наиболее показательным в этом отношении был для меня пример с биографией великого Соломона Михоэлса, один из самых близких соратников которого и по работе в театре, и по деятельности в Еврейском антифашистском комитете, и даже по поездке в США в 1943 году, поэт Ицик Фефер был осведомителем НКВД.

Удивляться не имело смысла: это была одна из обыденных форм советского быта. Я не очень переживал из-за этого, поскольку фактически единственным проявлением активности в деятельности еврейского общественного движения были только культурология и противостояние антисемитам, разжигавшим своими публикациями ненависть к евреям и провоцировавшим межнациональную вражду. В большую политику евреи не лезли и поэтому жертвами борьбы за власть, как правило, не становились.

Жили мы в целом с Аней спокойно. Сын успел со своей подружкой открыть в Минске воскресную еврейскую школу, но, как я позднее узнал, из-за похожих на Анины домогательств лиц, желающих быть их «кураторами», оба они воспользовались месяцем учебы в институте еврейского образования в Лондоне и затем без особых проблем оказались в Израиле. Дочка Лизочка, получив диплом в техникуме, уже через неделю тоже была в Израиле, у брата.

Так что мы с женой отвечали только за себя, оставались вдвоем, и единственной проблемой для меня были Анины многочисленные сцены ревности, а по именам женщин, которые при этом возникали, я догадывался, какие именно мои разговоры телефонные службы КГБ подслушивали, после чего кураторы использовали их для того, чтобы держать Аню в напряжении.

Аня действительно страдала бредом ревности. Она устраивала сцены и не выпускала меня иногда из дому даже на репетиции институтского драматического коллектива.

К примеру, я не смог попасть на многие репетиции, во время которых готовилась к поездке в Москву наша минская команда КВН, из за чего мне как автору сценария всей передачи в целом отказали в получении предназначенного мне большого гонорара: руководство телевидения разделило его на трех человек.

Хуже всего было во время моей работы в районной больнице в 35-ти километрах от Минска.

Я в течение одиннадцати лет ежедневно ездил туда на попутных машинах с тремя пересадками. И это в любую погоду, даже в сильные морозы. Оставаться в райцентре ночевать мне не дозволялось женой.

По той же причине.

Но однажды случилось то, что сломало всю эту налаженную систему. Сломало самым драматическим образом.

3

Конец января 2000 года был отмечен для меня участием в конгрессе ВЕК, который состоялся в Стокгольме и был посвящен геноциду евреев Европы в годы Второй мировой войны.

Моим попутчиком был народный художник Беларуси, заведующий кафедрой живописи Белорусской академии художеств Май Данциг, с которым мы вместе в течение двадцати лет возглавляли Минское объединение еврейской культуры, вплоть до его ликвидации.

По ходу конгресса, закрепив на пиджак удостоверение члена Международной федерации журналистов, я свободно фотографировал многих известных деятелей культуры и героев еврейского сопротивления в период Холокоста, в том числе Эли Визеля.

Вскоре по возвращении домой я был предупрежден о том, что в июне того же года в Вильнюсе должен состояться Второй международный суд по преступлениям коммунистических режимов: «Нюрнберг–2». Предполагался суд над коммунистической партией СССР, на котором можно было в форме доклада высказаться о трагической истории еврейского народа в годы сталинизма. И я засел над докладом «Преступления советской власти против еврейского населения Беларуси». Предполагалось, что на конгресс выедет солидная делегация из Минска, в том числе член общества «Мемориал» (как и я, кстати), кандидат исторических наук Игорь Кузнецов. Доклад, на мой взгляд, получился удачным, но зачитать мне его на конгрессе не пришлось. Как и вообще побывать в зале заседаний. Могло так случиться, что я вообще мог не попасть на конгресс. Думаю, что акцию против меня пытались осуществить те, кто стоял за «куратором» моей Анюты и кто не хотел, чтобы гласными стали очередные разоблачения преступлений сталинизма.

Конгресс проходил с 11 по 16 июня 2000 года. Делегация наша должна была выехать 10 июня в пять часов вечера. Я уже стоял дома, одетый в «парадный» костюм, с чемоданом, наполненным вещами и своими газетными публикациями, посвященными сталинским репрессиям, как вдруг понял, что я заперт. То есть выходная дверь была на замке, а ключа на привычном месте в коридоре не было. Поиски не привели к успеху, и я понял, что если не появится Аня, я из дому не выйду. Я понял, что так было задумано, и всё сложится так, как мои противники предполагают. Неожиданно откликнулся телефон одного из приятелей, который все сразу понял и примчался ко мне. Моя квартира была на первом этаже. В 1990 году после моего выступления 9 мая на «Яме» это помогло поджигателям в ту же ночь вбросить в открытое из-за жары окно зажигательную смесь и устроить в квартире пожар. Теперь это помогло моим друзьям вытащить меня на улицу, и я успел к отправлению поезда. Но, если уж неприятности начались, они так просто не кончаются.

Вечером, уже в Вильнюсе, в гостинице, мы с Игорем Кузнецовым в моем номере поужинали, Игорь ушел к себе, а я улегся спать. Ночью, в два часа, я проснулся от сильной боли в груди. Боль не проходила. Я спустился в лобби. Вызвали скорую помощь, и меня отвезли в больницу. Мое предположение подтвердилось – инфаркт. Стресс, возникший в запертой моей женушкой по чьему-то приказу минской квартире, логически спустя шесть часов завершился сердечной катастрофой. Члены минской делегации на следующий же день навестили меня. Среди них был и живший тогда в Литве бывший председатель Верховного Совета Беларуси Семен Георгиевич Шарецкий.

В больнице врачи предупредили меня, что срок госпитализации «инфарктника» от семи до десяти дней, и что один день пребывания в стационаре иностранного гражданина стоит 100 долларов.

Я позвонил в Минск, и мы договорились с Аней, что она приедет и привезет нужную сумму. Аня действительно приехала, но денег не привезла, но зато была, что называется, «на колесах»: она ехала со знакомым мне корреспондентом Радио Свобода.

С этим журналистом мы не раз общались. Мне он сказал, что просто ему нужно было в Вильнюсе решить какие-то дела в банке. Аня не знала этого человека – в этом я был уверен, и я после долгих размышлений решил все же, что машину ей помог получить для поездки в Вильнюс ее куратор. В больнице я провел только три дня, боли меня не беспокоили, и я все же решил уехать на машине, хоть это и было достаточно рискованно. Первая же ночь подтвердила это. Под утро Аня склонила меня к сексу. Возникли боли, и уже через час я лежал в Первой клинике с диагнозом: инфаркт миокарда. Это был второй инфаркт. Второй за одну неделю.

В клинике я провел три недели. Аня ежедневно приносила привычную мне еду. Потом меня повезли в санаторий «Криница». Это рядом с Минском. Я в свое время работал там рентгенологом. Аня ко мне в санаторий не приезжала, и дозвониться до нее в Минск мне не удалось. Никто из друзей ее тоже не видел. Все разрешилось, когда я вернулся домой. От соседей я узнал, что она находится в психбольнице. Оттуда ее перевели в онкодиспансер и буквально на третий день прооперировали по поводу рака груди. После выписки ее из больницы мы еще провели с ней в одной квартире около полугода. Я терпел ее скандалы, возил на сеансы облучения, подкармливал после каждого сеанса, по назначению врачей, бутербродами с черной икрой и руководил работой нанятой служанки.

Но со временем скандалы стали причинять мне сильную боль в груди, и я понял, что третьего инфаркта я не выдержу. И я ушел на съемную квартиру. Через два года живущая в США сестра и сын сбросились деньгами, и я приобрел двухкомнатную квартиру. Ту самую, которую так красочно украшала почти тут же появившаяся на стене напротив моих окон почти не исчезающая никогда свастика. Аня спустя три года уехала в Израиль, жила рядом с дочкой в Тель-Авиве. 10 декабря 2006 года она ушла из жизни.

Что касается моего не прозвучавшего на конгрессе в Вильнюсе доклада, то судьба его сложилась благополучно. Он был опубликован в сборнике докладов, которые зачитали на конгрессе делегаты из Беларуси. Все тексты были переведены на белорусский язык, в том числе и мой. Сборник вышел в 2000 году в Вильнюсе под названием «Факты абвiнавачваюць» («Факты обвиняют»). Среди авторов можно обнаружить имена популярнейших в Беларуси политиков, действовавших на рубеже веков: Семена Шарецкого, Зенона Позняка, Анатолия Грицкевича, Родиона Горецкого, Игоря Кузнецова. Завершало сборник Обвинительное заключение за подписью Генерального прокурора Республики Беларусь Григория Прокоповича.

4

Начало ХХI века было отмечено резко возросшм радикализмом молодежного движения в странах бывшего СССР. Особенной активностью отмечались скинхеды (скины) – представители молодежной субкультуры (от англ. skinheads: skin — кожа и head — голова). Если верить материалам прессы, к осени 2003 года численность скинхедов резко возросла, и в печать просочилась информация о раскрытии числящихся за скинхедами особо тяжких преступлений. Еврейской молодежи движение скинхедов практически не коснулось, но в интернете появился целый ряд откровенно провокационных материалов, так или иначе призывающих еврейских ребят к активности. Один из сайтов так и назывался – «Josh» («Еврейский скинхед»). Коснулись эти публикации и меня, и кое-какие могли даже заставить меня задуматься о своей безопасности. Вот один из текстов, который я сейчас приведу. Что это – ирония или издевательство?

«Ведущими еврейскими организациями Белоруссии было принято историческое решение о создании Еврейского антифашистского комитета на основе Еврейских скинхедов. В утверждении организационной структуры, целей и задач комитета приняли участие следующие еврейские организации: Объединение комитетов в защиту бывших евреев Советского Союза Union of Councils (Яков Басин), Комитет в защиту Якова Басина, Комитет в защиту комитетов в защиту евреев бывшего Советского Союза, Белорусская группа поддержки Антидиффамационной Лиги, Белорусский совет владельцев и совладельцев синагог (Юрий Дорн), Движение еврейских архитекторов «Память Холокоста» (Леонид Левин), Комитет «Белорусские евреи мира за мир во всем мире» (Яков Гутман), движение «Еврейские домохозяйки за сильную и процветающую Беларусь в составе ЕС» и другие организации. Почетным председателем (пожизненно) избран Яков Басин (Яков Бейзин)».

Авторы сайта явно рассчитывали на молодёжь, ведь именно она больше всего пользуется интернетом. Причем расчет здесь был на конфликтную часть молодёжи, которая должна начать действовать после ознакомления с «Мини-учебником активиста JOSH». Вот к чему призывал, например, этот учебник:

«Организуйте акты вандализма на еврейских кладбищах и других мемориальных местах. Оставляйте надписи, недвусмысленно указывающие на неофашистские группировки, действующие в вашем регионе, и/или знаки «свастика», «кельтский крест», антисемитские угрозы. Выполнив эти мероприятия, сообщите о них в органы внутренних дел, международные и местные правозащитные организации, международные СМИ, еврейские организации, посольства США, Израиля, Великобритании и Германии в Минске…

…Совершайте организованные поджоги синагог и зданий еврейских организаций. Предварительно договоритесь с руководством этих учреждений и охраной, объясните свои цели и заручитесь поддержкой.

…Через подставных лиц (гоев) организуйте покупку еврейского кладбища, сровняйте его с землей и постройте на его месте рынок, станцию технического обслуживания или другой объект».

Цель подобных призывов? Скомпрометировать власти стран бывшего СССР самим фактом наличия в этих странах неонацистских молодежных организаций и очевидный их, властей, отказ бороться с ними. И пишется об этом прямо, призывая «устраивать акты насилия против евреев и еврейских памятников, оставляя на них неонацистские знаки, а потом сообщать об этом вандализме в международные организации».

Все материалы сайта были, без малейшего сомнения, грамотными журналистскими текстами. Они были выдержаны в одном стиле, а авторы при этом прекрасно владели информацией. Их осведомленность была несомненна. На сайте было размещено много одиозной информации, рассчитанной на то, чтобы задеть национальные чувства белорусов. Например, в тексте о культурной экспансии евреев на территории Беларуси говорится, что князья Радзивиллы и Сапеги были евреями, равно как и многие культурные деятели – от Франциска Скорины до народных поэтов Беларуси Янки Купалы и Якуба Коласа. А ведь кто-то, не очень знакомый с еврейской историей, может и в самом деле поверить такому, например, «еврейскому закону», изложенному сайтом: «Еврей, убивший гоя с праведной целью, не должен преследоваться судом, но поскольку гоя нельзя считать человеком, Еврея не должно привлекать к суду даже за неправедное убийство гоя». Вот так: гоя (нееврея) оказывается, по еврейским законам «нельзя считать человеком».

А вот и прямая угроза в мою сторону:

«Мы вынуждены готовить еврейскую общественность к осознанию вероятности трагического исхода титанической борьбы, которую ведет Титан еврейского правозащитного движения г-н Басин против нарастающей угрозы неонацизма, за мир и демократию в Белоруссии и всем мире. Мы скорбим о возможном трагическом уходе г-на Басина с ответственного поста директора белорусского представительства Объединения комитетов в защиту евреев в бывшем Советском Союзе и скоропостижной и безвременной кончине его деятельности в должности вице-президента Союза белорусских еврейских организаций. Светлая память о Якове Басине навсегда сохранится в сердцах благодарных евреев Белоруссии».

5

Первое десятилетие нового века в вопросах межнациональных и межконфессиональных отношений было достаточно напряженным. Но в личном плане я не ощущал каких-либо тревог. Правда, со мной несколько раз «проводились беседы», из которых я понял, что мои статьи в еврейской газете и на личном сайте в интернете с разоблачениями антиеврейских мифов, излагаемых пропагандистами антисемитского лагеря, вызывают у властей явное недовольство. Но ситуация только ухудшалась. Стала в большом количестве поступать в книжные магазины продукция московских издательств. Еврейская община выступала с протестами, подавала в суд.

Из-за этого неприятности были у издательства «Православная инициатива», которое в конце концов прекратило существование.

Наша реакция на выход откровенно лживых с исторической точки зрения книг и статей о евреях явно раздражала тех, кто занимался этим в издательствах и редакциях. А когда со мной «проводились беседы» (а я был едва ли не единственным автором большинства писем в прокуратуру, правительство и КГБ), основным вопросом был такой: почему вы вообще пишете эти письма? Мой ответ, что я защищаю национальное достоинство своего народа, моих собеседников не убеждал. А однажды, на одной из подобных бесед с коллективом экспертного бюро Комитета по делам религий и национальностей, мне просто задали вопрос: «На кого вы работаете?». Беседы чаще всего проходили один на один и длились иногда по три часа. Одна из бесед с кем-то из заместителей генерального прокурора и вовсе закончилась комически. В конце беседы мой собеседник, опустив глаза, грустно признался, что у него и самого жена – еврейка. Никто мне не угрожал, но однажды угроза прозвучала, и притом весьма однозначно. Это был эпизод, с которого я начал эссе. К его завершению я как раз сейчас приступаю.

Однажды, в начале декабря 2010 года, вернувшись из Москвы, я утром после приезда вышел из квартиры и остановился просто ошарашенный: на стене у входа квартиры, что располагалась напротив моей, была нарисована свастика, а на входной двери в лифт сверху вниз, по вертикали, было написано слово «Чerep». Именно так: русское слово «череп» с использованием кириллицы и латиницы одновременно. На второй двери лифта были написаны цифры «14» и отдельно «88». Я оглянулся. Эти же цифры были написаны на маленьком окне выше площадки лестничного пролета, только здесь между ними латинскими буквами был выведен известный всему миру знак эсэсовских войск нацистской Германии: SS. Было от чего прийти в смятение.

Некоторое время я молча стоял на лестничной площадке, вспоминая, откуда мне знакомы эти цифры, и вспомнил. Вернувшись в свою квартиру, я проверил свои догадки по публикациям в литературе. Все точно.

Это был шифр. Первые две цифры (14) – это было закодированное количество слов в известном слогане американского расиста Дэвида Лейна «We must secure the existence of our people and a future for White children», что в переводе означало: «Мы должны обеспечить существование наших людей и будущее для белых детей».

Вторые две цифры (88) – это было закодированное нацистское приветствие «Heil Hitler» (буква «H» – восьмая по счету в латинском алфавите).

Под цифру «88» Лейн подогнал также число своих так называемых заповедей.

Эти цифры и символы мне были знакомы. Они не раз появлялись на обелисках, воздвигнутых на местах массовых расстрелов еврейского населения, а однажды я их видел на иконе Божьей Матери Куропатской, установленной в урочище Куропаты, на окраине Минска, в том месте, где до войны совершались массовые сталинские расстрелы. Но если учесть, что, как сказал Юлиан Тувим, антисемитизм – международный язык фашистов, то будет справедливо назвать их также и угрозами в адрес еврейского населения. Еще некоторые мои размышления привели меня к выводу, что эта угроза предназначена именно мне.

Почему я так решил? Эти надписи появились именно возле моей квартиры. Ни этажом выше, ни этажом ниже их не было. Но дело даже не в этом. Я много лет занимался правозащитной деятельностью, не раз выступал против авторов неонацистских публикаций в прессе, участвовал в судебных процессах против издателей соответствующей литературы и уже не раз испытывал на себе воздействие «хлопцев» из неонацистских группировок. Правда, никто не совершал надо мной физических насилий, но упоминаний моего имени в антисемитских статьях было достаточно. Меня там уже даже хоронили. Свастиками изрисовывали не только стены дома напротив моих окон, но и вход в арку, ведущую ко мне во двор. А однажды изображение свастики появилось на дверях квартиры, расположенной на третьем этаже, как у меня, но в соседнем подъезде. Ошиблись бедолаги подъездом.

Я тут же, буквально спустя десять минут, вызвал милицию. Через день пришли два офицера, составили протоколы и ушли. Один, правда, с ехидцей заметил мне, что кроме меня, в двухмиллионном Минске в лучшем случае еще человек десять знает, что означают эти цифры. Я смог только ответить, что очень жаль, что этого не знают офицеры милиции. Уходя, они обещали, что надписи вскоре уберут, но в последующие десять дней, вплоть до моего отъезда, этого не случилось.

Обратился я с соответствующим письмом и в КГБ республики. За неделю, что пробежала до моего возвращения в Израиль, мне никто даже не позвонил. Но я знал, что именно будет в письме, которое мне придет: опыт уже был. За год до этого свастики были нанесены в разных местах Минска. В одном месте они сочетались с символикой фанклуба футбольной команды «Динамо» (Минск). Там была даже надпись, что все они, эти фанаты, – стопроцентные наци. Так и было написано: «100% наци».

В другом месте – на разрушенной бывшей даче Лаврентия Цанавы, возглавлявшего в конце сороковых МГБ Белоруссии, свастика сочеталась с надписью «Смерть Михоэлсу». Грамотные ребята писали: даже знали, что по некоторым данным, именно здесь в январе 1948 года был убит великий еврейский актер.

На мое заявление об опасности пропаганды фашистской символики из КГБ был тогда такой ответ: «Мы разделяем ваше беспокойство…», а далее все – по нисходящей. Вплоть до полного игнорирования темы.

Писали это, конечно же, образованные ребята. Но писали не подростки из молодежных банд. Скорее всего, это делали не они, а те специалисты, которые за ними стоят. Вот, к примеру, в апреле 2009 года, во время матча минского «Динамо», болельщики выбросили баннер, прославляющий Рудольфа Гесса – не самую известную фигуру в гитлеровском руководстве. На плакате было написано: «Твоя жизнь для нас – верности пример», и даты жизни соратника фюрера, родившегося как раз в апреле 1894 года. Оказывается, матч проходил в день рождения Гесса. Кто-то же нашёлся и подсказал, какой текст нужно писать именно в этот день!

Я написал еще заявление на имя генерального прокурора республики о необходимости возбуждения уголовного дела за вандализм и пропаганду нацизма. Но и тут я знал, что мне ответят, потому что на аналогичные письма мне уже отвечали: «Преступники не обнаружены и дело закрыто за их неимением».

И дело не в том, что все эти уличные безобразия могли быть делом рук футбольных, музыкальных или еще каких-нибудь фанатов. Просто всюду, где проявляются агрессивность, экстремизм, активный радикализм, где культивируется сила, где требуется лидер, вождь, способный возглавить толпу и для того, чтобы завоевать популярность, готовый отправиться на некоторое время на нары, используется нацистская символика и прославляется Гитлер как сильная личность. Просто за этой «сильной личностью» чувствуешь себя более уверенно и безопасно. У «нациков» на территории бывшего СССР просто пока еще нет собственной символики и собственных лидеров, способных занять место, подобное гитлеровскому. Это можно проследить и на примере рок-фанатов, в среде которых происходят аналогичные процессы.

Думаю, что все «нацики» больны одной болезнью: крайней неуверенностью в себе, в своих силах и в своих способностях. А главное, в своих возможностях достичь успеха в жизни. Психологически это все очень закомплексованные люди. Им нужен лидер, который бы сделал все за них. А избиения всех, кто не похож на них, – инородцев и иноверцев, это просто попытка самоутверждения. За годы участия в еврейском общественном движении приходилось бывать на конгрессах ОБСЕ, посвященных соблюдению прав человека.

На одном и том же заседании можно было прослушать доклады одновременно и об антисемитизме, и об антихристианстве, и об антиисламизме. В разных регионах все эти процессы протекают по-разному. На эту тему существует большая литература.

Я бы вообще крайне осторожно относился к терминам, дефиниции которых часто еще используются как синонимы: к примеру, большевизм и сталинизм, фашизм и нацизм. Очень опасными могут быть ситуации, когда антиисламизм используется в значении антиарабизм. И радикальный исламизм тоже ведь был не всегда. Вспомним Кордовский халифат в средневековой Испании, где дружно соседствовали все три авраамические религии, а арабы были носителями самых передовых тенденций в науках той эпохи. Что касается демонизации евреев, то это многовековая традиция, и происходящие события часто подпитывают ее. Достаточно сказать, что мощный толчок этой демонизации евреев дала протекающая ныне пандемия. Интернет наполнен теориями и псевдонаучными измышлениями о том, что в заражении вирусом COVID-19 виноваты как раз именно евреи.

P.S. Кстати, мои предположения по поводу вариантов ответов на мои письма в вышестоящие органы власти тогда полностью подтвердились. Ответ из Генеральной прокуратуры Республики Беларусь на моё «обращение по вопросу возможных противо-правных действий неустановленных лиц» было переправлено в органы МВД «для рассмотрения». О результатах начальник отдела по надзору за соблюдением прав и свобод граждан М.В.Попова попросила «уведомить автора и проинформировать Генеральную прокуратуру». Остальных ответов до моего отъезда в Израиль не последовало.

Остается только задуматься над тем, как прокуратура деликатна с неонацистами, когда пишет: «…возможных противоправных действий». Неужели действительно возможно такое, что вандализм и пропаганда нацизма могут оказаться вовсе не противоправными действиями? Любопытно и другое: расследование еще не начиналось, но уже известно, что «лица не установлены». И еще. Предполагаются определенные действия органов МВД: «расследо-вать», а затем «уведомить» и «проинформировать».

А что, мер к неонацистам никаких принимать не надо?.