Журнальный мир

Козлов В. В. Гончарный круг : стихи разных лет. ― Иркутск : [б.и.], 2021. ― 224 с.

«Что есть сегодня поэзия?» Невольно задумаешься над этим вопросом, когда сочинителей ныне едва ли не больше, чем читателей. Виртуальное пространство безгранично. Если, как говорили когда-то, «бумага все стерпит», то виртуальное пространство и подавно. Впрочем, книги тоже продолжают выходить в свет. При этом количество наименований растет, а тиражи сокращаются. Вот так все перевернулось в эпоху цифровизации. Но, как справедливо заметил автор предисловия к сборнику стихов Василия Козлова «Гончарный круг» Максим Орлов, при таком изобилии стихотворцев «немногие способны перенести на бумагу свою боль, страсти, чувства…»

К таким избранным критик (тоже поэт и сибиряк) относит Василия Козлова, приводя свои аргументы. Потому «Гончарный круг» может стать поводом для разговора о том, насколько содержательность поэзии может сочетаться с собственным, не заемным голосом современного поэта.

Редкая по нашим временам особенность этой книги в том, что она шла к читателю долго. Поэт, которого хорошо запомнили еще с 1970—80-х годов, как будто не замечал бегущего времени и нечасто одаривал любителей поэзии новыми стихами.

Одна из очевидных тому причин — Василий Козлов добрую четверть века возглавлял региональный толстый журнал (в прошлом альманах) «Сибирь». Занимался чужим творчеством, следуя традиции старейшего периодического издания публиковать наиболее достойное из того, что создавалось на земле Приангарья. И потому даже в переломное перестроечное время, когда все валилось и рушилось, а «Сибирь» оказалась без финансирования и едва не сошла на нет, смены главного редактора не случилось. Напомню ситуацию: журнал возродился благодаря мэру Иркутска, а затем губернатору Иркутской области. Борис Александрович Говорин откликнулся на просьбу руководителя Иркутской писательской организации Андрея Румянцева и многолетнего члена редакционного совета журнала Валентина Распутина и поддержал издание. Когда встал вопрос о главреде, то Румянцев, Распутин и другие писатели решили, что более подходящей кандидатуры, чем Василий Козлов, в организации нет. И он проработал еще столько же лет, сколько до этого. В общей сложности — двадцать шесть (с 1986 по 2012 год).

Другая причина кроется в самом поэте. Требовательность редактора к авторам при отборе рукописей была обращена и к себе.

* * *

Но пора перейти к книге с несколько странным, непоэтическим названием. В ней прочитываются ответы на многие вопросы. В том числе — об отношении автора к поэзии. В стихотворении «Гончарный круг» писание стихов сравнивается с «ручным» ремеслом:

Пусть в работе меняется форма,

Та, что в замысле ты намечал.

Поддается легко и покорно     

Переделке сырой матерьял.

Да и самое первое краткое обращение к читателю само говорит за себя:

Я не мучил бумагу от зари до зари.

Мой читатель нежданный, ты меня не кори…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А теперь покаянно пред тобою стою —

Безрассудную душу приими мою!

(«Читателю»)

Есть и более длинное, рассудительное:

Я рифмовать могу с утра до вечера

О чем угодно. Даже ни о чем.

Когда б мне в жизни делать было нечего,

Я стал бы знаменитым рифмачом.

В порыве неосознанно-лирическом —

Глухарь на поэтическом току, —

Как тот столяр рубанком электрическим,

Я гнал бы кучерявую строку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так с решетом я и ходил бы по воду.

Имел доход на многие года…

Но помешал предшественник, издалека напомнивший о себе:

Был Гоголь прав, пусть по другому поводу,

Когда сказал:

— Как скучно, господа…

(«Я рифмовать могу с утра до вечера…»)

По мере накопления опыта у автора появляются другие строки о поэзии. Но смысл сводится к одному: жизнь, а не жажда творчества преобладает в судьбе. Подтверждение тому не заставляет себя долго ждать:

Ничего мне от жизни не надо,

Ничего, кроме жизни самой:

Кроме вечного с небом разлада,

Кроме вечного слада с землей…

(«Всё возьмите, оставьте надежду…»)

Если сравнить жизнь с дорогой, бегущей через подъемы, спуски и неожиданные повороты, то при неторопливом движении, застревании на промежутках бездорожья неизбежно накапливается запас пережитого. И тогда понимаешь: в эти 224 страницы мелко набранного текста уместилась, пожалуй, не одна, а несколько поэтических книжек. «Гончарный круг» охватывает много тем, каждая из которых могла быть основой для отдельного издания, предметом отдельного разговора. Но давайте попробуем сосредоточиться на характере лирического героя и через него взглянуть на сборник, в определенной мере итоговый.

* * *

Время Василия Козлова отсчитывается от первых послевоенных лет, конца сороковых — начала пятидесятых:

Мое нищее детство, смогу ли тебя упрекнуть

За обиды и слезы?

Это верный, по жизни единственный путь —

Через беды и грозы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этот жалкий, до боли родной уголок.

Темный дом у дороги.

Этот бедный, избитый ногами порог.

Мать стоит на пороге.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Было больно — мне мать говорила:

— Терпи!..

И терпеть я старался.

Пыльный вихрь вырастал в Забайкальской степи,

В ширину разрастался.

(«Мое нищее детство…»)

Суровость времени высветляется словами «верный», «единственный», «родной» и смягчается приятием уготовленного пути. Жизнь родного дома неотделима от общей жизни. В картине под названием «Послевоенный вокзал», где «буфетчица из-за стойки, как снежная баба, торчит», а «люди спят как попало, обняв узлы, чемоданы», в их числе инвалид войны «спит на полу цементном… собою загородив проход», просматривается судьба огромной страны, выстоявшей в небывалой битве:

О, память больших вокзалов

на главных железных трассах,

Ты больше вместила вечных

разлук, чем сердечных встреч.

Здесь — госпиталь и казарма

в канун рокового часа,

Здесь горя бывало столько,

что негде ни сесть, ни лечь.

Естественное состояние молодости — это время цветения, ощущения полноты сил, смелой мечты и надежд на ее исполнение, особенно если поэтическая среда тебя приняла и оценила. А оно так и было. Стоит вспомнить обсуждение сборника стихов «Есть у меня на свете брат» (Иркутск, 1979) в Доме литераторов им. П. П. Петрова, положительную рецензию на эту книгу известного иркутского критика Надежды Степановны Тендитник. Осталось впечатление, что первые встречи читателей с творчеством молодого поэта быстро утвердили Василия Козлова в статусе профессионального стихотворца.

Если говорить о лирическом герое, отчасти двойнике автора, то надо заметить — несмотря на первый успех и относительно ровное течение жизни в те годы, он был лишен благостности по отношению к миру. Это видно в стихотворении «Сомнение», где перечисление привычных проявлений жизни оканчивается словами:

И в этом невозможно усомниться.

Всё это так. А так ли это всё?..

«Разве зря нас сомнение гложет?» Эта тема продолжится в воспоминаниях о застолье с друзьями и чувстве общего беспокойства, об осознании незрелости, бездействия и ранней усталости души, присущих поколению конца восьмидесятых — начала девяностых годов минувшего века:

Революций рассеялся дым,

Нет единства в моем поколенье.

Неужели сомненьем одним

Мы близки? Неужели сомненьем?

(«За тяжелым широким столом…»)

Состояние лирического героя передает дух времени, все более тревожный. Даже главная для поэтов — тема любви несет в себе горчинку. В ней больше драмы, грусти, чувства вины. Минуты нежности к жене в стихотворении «Накануне рождения дочери» сменяются ощущением неизбежности расставания:

Уходит женщина. Со мной ей нелегко.

Возможно, тяжелей, чем мне с самим собою.

Мы за одним столом пьем утром молоко.

И все-таки она — как за глухой стеною…

(«Уходит женщина… Она еще со мной…»)

В дальнейшем находится место и любви-страсти, что сродни охоте:

И тут пойму я, в чем твоя загадка,

Куда ведет измены темный путь.

Тогда пойму, как больно и как сладко

Стрела навылет прожигает грудь.

(«Диана»)

То, что написано в советскую эпоху, не устаревает и сегодня благодаря искренности восприятия мира как единого целого. Это любовь к природе, страдающей от жестокости человека (в стихотворении «Гнездо разорено, и мертвые птенцы…») и требующей защиты:

Сплошной стеной стоят просторные леса,

Во влажной глубине неспешно зреет лето.

И плачут, и зовут кого-то голоса…

Не совесть ли кричит и требует ответа?..

Это и чувство родины в стихах о Сибири и России:

На просторах Сибири,

От селений вдали

Меня вьюги знобили,

Меня ливни секли.

(«На просторах Сибири…»)

О Родине думай чаще,

Чтоб чище душа была,

Чтоб воля в крови звучащей

До смерти не умерла,

Чтоб силу твою питали

Святые соки земли,

Чтоб ноги в землю врастали,

Чтоб крылья в небо росли.

(«О Родине думай чаще…»)

А также чувство удаленности от земли:

Когда не на земле живешь, а в небе,

Пьешь молоко студеных облаков, —

Что нам заботы о насущном хлебе,

О той земле, что ниже облаков.

Это голос поэта, пребывающего в горнем мире.

Но стоит лишь на землю опуститься,

Понять: ты здесь хозяин, а не гость, —

Невольно скажешь:

— Хороша землица!

И на нее вовек не надивиться.

И не преминешь в пояс поклониться,

И наберешь пахучей, рыхлой в горсть.

(«Когда не на земле живешь, а в небе…»)

И сразу лирический герой попадает во власть матушки-земли, требующей любви и заботы!

* * *

Судьба назначила поэту жить на переломе эпох. С середины века двадцатого почти до начала двадцать первого — при социализме, в прочности которого никто не сомневался. А с 1990-х началось движение от перестройки, обещавшей обновление и преобразования в лучшую сторону, к распаду великой державы СССР и дикому капитализму со всеми вытекающими последствиями…

Новые рыночные времена больно ударили по культуре, вычеркнув ее из числа базовых опор государства. Идеология взамен советской не была выработана, а просто исключена из Конституции Российской Федерации в пользу расплывчатого многообразия. Наступила пора социально-экономических экспериментов, ни один из которых не получил трезвой оценки.

Патриотическая лира русской поэзии не молчала. Но кто ее слушал и слышал? Лишь те немногие, кто сохранил в себе присущую русской традиции способность отличать добро от зла, высокое от низкого?.. В якобы свободной России заработали другие «тренды»! А ведь сумели выразить время новой смуты Юрий Кузнецов, Валентин Сорокин, Мария Аввакумова, Василий Казанцев, Станислав Куняев, Николай Зиновьев и многие другие поэты. Только их книги стали выходить маленькими тиражами.

* * *

Нельзя сказать, что лирический герой Василия Козлова очень изменился в новое время. Он остался верен традициям русского реализма. Взгляд его так же пристален и выхватывает то, что видно не всем. Та же скупая выразительность языковых средств и стремление к афористичности. Помнится, на рубеже 1980—1990-х годов по меньшей мере три поэта-иркутянина были увлечены Юрием Кузнецовым, часто обращались к его имени на встречах с читателями. Но только одному из них — Василию Козлову — удалось что-то перенять от кузнецовской сжатости поэтического высказывания. Наверное, потому, что это свойство уже было заложено в нем самом.

Но с чем столкнулся лирический герой «Гончарного круга» при новоявленном капитализме? В лексике появляется слово «коммерсант»: писатели быстро почувствовали прагматизм рынка, о чем Василий Козлов спешит предупредить собратьев по перу в ответ на призыв чиновников обращаться к спонсорам на предмет издания своих книг. Благосклонность предпринимателя зависит от прибыли, и он не вдруг откликнется на просьбу. Но и тому, кто принимает помощь, тоже не позавидуешь!

Поэт, не дорожи любовию народной.

А. С. Пушкин

Поэт, не дорожи признаньем коммерсанта

И денег не проси, чтобы стихи издать.

Нет прибыли ему от твоего таланта —

Он может денег дать, а может и не дать.

Но если ты берешь для цели благородной,

Хотя бы сделай вид, что мрачен и угрюм, —

Иначе как пойдешь дорогою свободной

Туда, куда ведет тебя свободный ум.

(«Поэт, не дорожи признаньем коммерсанта…»)

На улицах города прибавилось людей, вид которых вызывает у лирического героя не презрение, а сочувствие, и в стихах появляется имя одного из главных перестройщиков, ставшее нарицательным.

От помойки к помойке

Он бредет не спеша.

Он — дитя перестройки.

За душой — ни шиша. 

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Его дом — теплотрасса,

В землю врылся, как крот,

И от папы Чубайса

Алиментов не ждет.

(«Бомж»)

Следующее — на эту же тему, хотя речь идет вроде бы о прошлом и о другой среде:

…Вы всё с собою взять смогли:

Боль, переполненную криком,

Персть окровавленной земли

И образок с печальным ликом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И кровь, и смерть уходит с вами…

Но много горше, горше нам,

Когда Россию — вместе с нами —

Относит к чуждым берегам

(«Эмигранты»)

Ряд безрадостных картин и впечатлений продолжен стихами «Отчего чувство родины в сердце моем…», «Мне русские люди дороже…», «Какой-то придурок свалился с Луны…», а также строчками, будто написанными сегодня:

Смотрю, опять из всех щелей

Ростки пускает это семя —

Цэ власть народа на парад

Под песни бравые шагает:

Наполеончики вещают,

А чингисханчики вопят.

Когда безмолвствует народ,

Острее всматривайся в лица…

Эпоха карликов пройдет.

Эпоха монстров воцарится.

(«Из-под руки смотрю с холма…»)

Ощущение беды, нависшей не только над Россией, передано в стихотворении о славянстве с эпиграфом из Ф. И. Тютчева: «Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши! — / Славянский мир, сомкнись тесней…» И это настоящий плач «над тенью славянства», духовное единение которого, по словам автора, всегда происходило через «железо и кровь», что и подтверждают современные военные события на территории Украины.

Такое глубокое сопереживание не случайность у поэта-сибиряка. Тема славянства стала особенно близкой иркутянам с наступлением 1990-х годов. Здесь прочитали в 1992 году в «Литературном Иркутске» новый очерк В. Г. Распутина «Что же дальше, братья-славяне?». В Сербию, ставшую жертвой военного вмешательства Запада, выезжал с выступлениями Иркутский театр народной драмы и принимал у себя гостей из Сербии, которые говорили о бомбежках НАТО как о начале похода против России. Здесь в 1995 году волновались, узнав о поездке в Сербскую Краину Белова, Распутина и Хайрюзова, попавших на одну из опасных военных дорог. Несколько раз в иркутских Днях русской духовности и культуры «Сияние России» участвовал славянский кинофорум «Золотой Витязь» под руководством Николая Бурляева.

Состояние лирического героя порой близко к отчаянью. Если открыть книгу на стихотворении, начинающемся строчками: «Великий и сильный народ, / Над миром паривший, как птица», то можно остановиться и отказаться читать дальше — настолько оно пессимистично. Видимо, чувство полной безнадежности в какой-то момент завладело пером поэта. Однако «Гончарный круг» не замкнут на мрачных страницах.

* * *

Следование жизни, как уже замечено, свойственное Козлову, предполагает интерес к человеку. Читатель наверняка обратит внимание на обилие стихов с посвящениями. Их больше тридцати, они адресованы в основном близким людям: родственникам — брату, сестре, детям; друзьям-писателям, как живущим, так и памяти ушедших. Общее в них одно: они оказались рядом с лирическим героем. Известных имен немного: К. Ф. Седых, С. А. Есенин, В. Р. — Валентин Распутин, что угадывается по героиням его повестей; Станислав Куняев.

Посвящения конкретны, в стихах узнаются живые люди. Их судьбы переплетены с судьбой лирического героя, который сочувствует, сопереживает тому, что происходит с его спутниками. Поэтому диалог с ними продолжается, даже если их уже нет на этом свете. Таким образом, «Гончарный круг» оказывается населенным довольно плотно.

Среди всех особо выделяется имя Геннадия Гайды. Другу юности и другу-поэту посвящено семь стихотворений разных лет. Вот начало одного, из молодости: «Я оставил на том берегу / Свои лучшие годы…» Здесь ощутимо стремление поддержать друга в сложный момент его жизни, а в завершение звучат ободряющие обоих строчки: «Тот, кто в сердце воскресшего Бога несет, — / Никого, ничего не боится». Другое так и называется — «Геннадию Гайде» и датировано 2005 годом. В нем словно предчувствуется предстоящая разлука, уже навсегда, в 2008-м:

Уходя, задержись на пороге,

Оглянись на оставленный кров,

В неоглядной и дальней дороге

Осознаешь значение слов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уходя, задержись на пороге,

Оглянись на последние дни

И спасительной мыслью о Боге

Неисполненный путь осени.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лишь в пути открываются дали…

Одно из недавних стихотворений, 2018 года, звучит как свидетельство верности, скрепленное поэзией:

Идем с тобой, как десять лет назад,

Мой искренний, мой строгий младший брат,

Ты говоришь о Пушкине любимом.

Как прежде, тверд и влажен голос твой,

И тот же резкий жест, и тот же цепкий взгляд,

И верен ты поэзии святой —

Как десять невозвратных лет назад…

…Но на земле не оставляешь тени.

(«Как низок свет закатный над землей…»)

* * *

Последнее, на чем бы хотелось остановиться, на самом деле должно быть первым. Так случилось, что религия пришла ко многим из нас уже в зрелом возрасте, в конце восьмидесятых годов минувшего века, когда в Россию стало возвращаться Православие. В стране, делавшей крутой исторический поворот, этот процесс не был однозначным. Одни, недавно верившие, что Бога нет, поверили, что Бог есть, и устремились в храмы. Другие пытались понять, готовы ли они вместить в себя религиозные истины, даже если раньше относились к ним с уважением.

К их числу принадлежит и лирический герой «Гончарного круга». В пасхальный день он ощущает в церкви незримое присутствие Фомы Неверующего с его сомнениями («Воскресение»). А в следующем стихотворении («Преображение») честно признается в робости, с которой переступает порог храма, чтобы «в переполненном притворе» внимать «чуть слышным песнопеньям»:

…Я дальше в храм пройти не смею,

Я не готов к духовной битве.

Но тихий голос иерея

Зовет, зовет меня к молитве.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я вспоминаю, как их много,

Ушедших и живущих рядом,

Кого обидел ненароком,

Кого отринул грубым взглядом.

И что мне опыт мой и знанье —

Плоды угрюмые гордыни?

Слезой единой покаянья

Я дорожить готов отныне.

Я верю, что от сна сомненья

Душа неверная очнется,

И дивный свет преображенья,

Быть может, и меня коснется.

Хотелось бы надеяться, что путь утверждения в вере и укрепления на родной почве продолжится для поэта Василия Козлова и его читателей, несмотря на потрясения, ввергнувшие Россию в новые испытания.