Журнальный мир

* * *

Топографический дурдом заводов, тюрем, стадионов.

Мы задыхаемся, но пьем флуоресцентный сок неона.

Мы все растаем без следа. Мы расстаемся на Восточной,

взорвав мосты и поезда: «Скучать не будешь?» – «По вас – точно».

Мы остаемся. Днища дней не так уж ясны, когда вместе.

И так ужасно нюхать клей воспоминаний об аресте.

Мы влипли, словно кур во щи. Мышь не попала бы так плево.

В котле – не только овощи, еще полпалубы живого:

трубопроводов вен и жил, чей пульс – неровный, рваный зуммер.

Я тоже здесь когда-то жил, пока не вышел в DOS и умер.

* * *

В снежном форте

на главной городской площади

разогретый человек

неопределенного возраста

сражается с ледяной воронкой

для катания малышей.

Снова и снова

отбивая колени,

впечатывая ладони

в липкий лед,

он пытается

выкарабкаться.

Вот уже достиг края,

почти вылез,

но опять срывается вниз.

– Протяни руку, – кричат ему.

Но человек отвергает помощь.

– Я сам, – еле слышно шевелит он

обветренными губами.

– Дайте мне сделать.

Хотя бы это.

Выпускной

Девочки в черных юбочках,

мальчики в белых рубашках.

Взгляды ясны, рассудочны,

искренни и бесстрашны.

Даже ни капли порчи на

лицах, а что за жесты.

Брови упрямо сморщены

в знак расставанья с детством.

Мысли потонут в гуле

и растворятся в бале.

Как же их всех надули,

предали и так далее.

* * *

Ты можешь сказать что хочешь:

«Привет», «Как дела?», «А помнишь?» –

любому, кого не стало.

Хоть бабушке, хоть отцу.

Никто тебя не осудит.

Надень только гарнитуру.

И паузы, больше пауз.

И штекер сожми в руке.

* * *

Спотыкаясь и падая,

ковыляют вдвоем

утомившийся Павел,

изможденный Антон.

Через зимнюю реку,

чертыхаясь, бредут

по блестящему снегу

и черному льду.

Лишь луна светит бешено,

озаряя их путь

и печаль, что прошедшего

ничего не вернуть.

Ни наивности сердца,

ни надежд филигрань.

Потому – косорезы,

баламуты и пьянь,

чтоб в коротком покое

упасть, замереть.

Все смотреть в ледяное.

Лежать и смотреть.

* * *

Не вспоминается, хоть убей,

кто прошептал: «Сумасшедший мальчик».

Будто проехался шлифовальщик

тщательно по мозговой резьбе.

Ни географии, ни числа.

Лишь интонация – сумасшедший –

и ощущение под одеждой

бережно спрятанного тепла.

* * *

Мужчина хмурится, не глядя

на отражение в стекло.

Он вспоминает все, что за день

сегодня с ним произошло.

И вдруг бормочет хрипловато,

срезая мысли по прямой,

что все закончится когда-то,

и ты отправишься домой.

И улыбается устало

проклюнувшемуся словцу,

невидимое покрывало

растягивая по лицу.

* * *

Алкоголиков и наркоманов

просьба не беспокоить,

заступается за слабых мира сего

порядочная женщина

из Подмосковья.

Кому, как не ей, знать,

что отсутствие вредных привычек

еще ничего не значит.

Вот у нее их нет,

и все равно она одинока.

Ни детей, ни животных.

Пытается снять комнату

в чужом и холодном городе.

Пусть на недлительный срок,

за своевременную оплату,

через стенку,

но ощутить

живое дыхание и тепло.

Четверг

Я буду видеть чертовски дурные сны.

Что-то по Фрейду и Юнгу, а может, даже,

впрочем, неважно. Последняя ночь весны.

Мы с другом в том же городе, где все та же

главная улица нас направляет в клуб.

Стрелки часов показывают двенадцать.

Друг бледноват, почему-то похож на труп

и вообще, если честно, не любит танцы.

Я с напряжением думаю про дресс-код,

свой внешний вид и последствия злой отравы,

что добавляет пикантности в наш поход

вместе с опасностью кончить его за ржавым

длинным забором в сырой полутьме аллей.

И в результате, еще поразмыслив малость,

в нескольких метрах от толстых стальных дверей

я замираю, предательски просыпаясь.

* * *

Как после Гуантанамо, живой,

но с пережженным внутренним динамо,

заблудший сын ведет свой путь домой,

сводя с ума все GPS-программы.

Задраенная дверь в его подъезд

не проявляет жалости ни грамма

к утратившему ключ, зато есть мама,

которая не выдаст и не съест.

Зачем и почему он удирал

отсюда, как от злобных печенегов,

ступнями синтезируя крахмал

из жалящего сквозь подошвы снега?

В чем убеждал кусты, забор и дым

кирпичных труб, когда и так понятно:

любить – не значит принимать любым,

но значит – отпускать и ждать обратно.