Журнальный мир

Мы любим муз чужих игрушки,

Чужих наречий погремушки,

А не читаем книг своих.

Да где ж они? – давайте их.

А.С. Пушкин

Перемены к лучшему происходят там, где граждане могут брать на себя ответственность. Лидерству можно научиться. Это – набор знаний, умений, способностей, которые полезны везде. И первый урок лидерства даёт… Александр Сергеевич Пушкин.

Вот на что я обратил внимание. Возьмите любую книгу по лидерству, а в каждом приличном книжном магазине вы найдёте россыпь переводных изданий. И вы не прочтёте там ничего о России. Цезарь, Наполеон, Черчилль, Стив Джобс, кого там только нет. Нет только россиян. Как будто у нас не было лидеров. Как будто Россия не была и не остаётся одной из великих держав, мировых лидеров.

Порой можно услышать, что принципы лидерства универсальны, что работает в одной стране, будет работать и везде. Не совсем так. Доказано: только после Второй мировой войны на путь модернизации вступило более полсотни государств. Но преуспели только Япония, Гонконг, Тайвань, Сингапур, Южная Корея, которые неуклонно работали с ценностным кодом, с национальной ментальностью и этикой, своей уникальной картиной мира. Менялись, учитывая и сохраняя традиции и своеобразие.

Кстати, Пушкин необходимость учета национальной специфики отлично понимал: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию… Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу».

И наша страна дала множество лидеров, определяющих лицо нашей планеты. Они давали примеры лидерства, предлагали его формулу. Пушкин являет собой блестящий образец интеллектуального лидерства.

Говорят, у русских изначально нет установки на лидерство: скромники. Неправда. У Пушкина установка на лидерство точно была. В 1820 году он написал «Про себя»:

Великим быть желаю,

Люблю России честь,

Я много обещаю –

Исполню ли? Бог весть!

Казалось бы, о Пушкине известно всё. Но это не так. И то, что мы знаем, крайне противоречиво. Современный пушкинист Владимир Новиков раскладывает по полочкам различные «мифы о Пушкине»: «наше всё», «умнейший человек России», «дурак» (по Писареву и Хармсу), «донжуан», «однолюб», «оптимист», «пессимист», «атеист», «религиозный поэт», «пророк и учитель», «эстет», «новатор», «традиционалист», «декабрист», «монархист», «космополит», «патриот», «жертва», «победитель» и т. п. Вроде бы ничего не упустил, существенно новых мифов в XXI веке не появилось».

Сейчас появятся. Только не мифы, а реальность. Пушкин был Мыслителем, Гражданином, Лидером. Именно под этим углом зрения я и предлагаю посмотреть на Гения.

Пушкин помнил и уважал своих предков. «Род мой один из самых старинных дворянских. Мы происходим от прусского выходца Радши, или Рачи, человека знатного (мужа честна, говорит летописец), приехавшего в Россию во время княжества святого Александра Ярославича Невского», – гордился Пушкин. Его прадедом был Ганибал – «Арап Петра Великого», истории которого Пушкин уделял большое внимание в своём творчестве.

Отец будущего поэта Сергей Львович при Павле I служил в лейб-гвардии егерском полку. В 1796 году он женился на прекрасной креолке Надежде Осиповне Ганнибал, вышел из полка и переселился в Москву. Служил по интендантской части в Москве и Варшаве, а в 1817-м вышел в отставку, поселился в Петербурге. Хозяйством заниматься ни он, ни его жена не умели и не любили, зато жили на широкую ногу. «Дом их всегда представлял какой-то хаос»¹.

Пушкин родился 26 мая по старому стилю, 6 июня по новому, 1799 года на Немецкой улице в Лефортово. Немецкая слобода – чистая и опрятная – в то время считалась весьма престижным местом жительства. Крестили Пушкина в церкви Богоявления в Елохово.

«До семилетнего возраста Пушкин не предвещал ничего особенного, напротив, своей неповоротливостью, своей тучностью, робостью и отвращением к движению он приводил мать в отчаяние»². В семействе побывал легион иностранных гувернёров и гувернанток. «Учился Пушкин небрежно и лениво; но зато рано пристрастился к чтению, любил читать Плутарховы биографии, Иллиаду и Одиссею в переводе Битобе, и забирался в библиотеку отца, которая состояла преимущественно из французских классиков, так что впоследствии он был настоящим знатоком французской словесности и истории, и усвоил себе тот прекрасный французский слог, которому в письмах его не могли надивиться природные французы», – рассказывала сестра поэта Ольга Сергеевна.

Знавшие семью свидетельствуют, что когда в 1811 году пришло время молодому Александру отправиться в Петербург для поступления в Лицей, «он покинул отеческий кров без малейшего сожаления, если исключим дружескую горесть о сестре, которую он всегда любил»³.

Царскосельский лицей был основан императором как закрытое учебное заведение для дворян, готовившее к гражданской государственной службе. Вероятно, ближайшим аналогом сегодня был бы факультет государственного управления МГУ.

22 сентября Александр I утвердил список из 30 поступивших лицеистов. Пушкин значился под номером 14 с припиской: «Ветрен и легкомыслен, искусен во французском языке и рисовании, в арифметике ленится и отстаёт».

Лицейские годы были для Пушкина счастливым временем взросления и познания мира, и он с удивительной теплотой вспоминал Царское Село.

Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,

О, ты, певцу дубрав давно знакомый гений,

Воспоминание, рисуй передо мной

Волшебные места, где я живу душой,

Леса, где я любил, где чувство развивалось,

Где с первой юностью младенчество сливалось

И где, взлелеянный природой и мечтой,

Я знал поэзию, весёлость и покой.

Кличка Пушкина в Лицее – Француз, из-за свободного знания языка и французской поэзии. Он не сразу стал лидером. В декабре 1811 года лицеисты составляют своеобразный рейтинг достижений, и тут его номер – четырнадцатый.

Принадлежность к старинному дворянскому роду, воспитание изначально делали Пушкина государственником, почитателем власти и священной особы Императора. А нападение Наполеона сплотило страну в единый патриотический лагерь. Дорога из Санкт-Петербурга на юг пересекала Царское Село. Лицеисты провожали проходившие мимо них гвардейские полки.

Вы помните: текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто умирать

Шел мимо нас… и племена сразились,

Русь обняла кичливого врага,

И заревом московским озарились

Его полкам готовые снега.

Это был час российского триумфа, европейского, а значит и мирового лидерства нашей страны. Многие собрания сочинений и сборники работ Пушкина открываются стихотворением, написанным в 1814 году, «Воспоминания в Царском Селе». Оно посвящено Михаилу Илларионовичу Кутузову.

Бессмертны вы вовек, о росски исполины,

В боях воспитаны средь бранных непогод!

О вас, сподвижники, друзья Екатерины,

Пройдёт молва из рода в род.

О, громкий век военных споров,

Свидетель славы россиян!

Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,

Потомки грозные славян,

Перуном Зевсовым победу похищали;

Их смелым подвигам страшась, дивился мир;

Державин и Петров героям песнь бряцали

Струнами громозвучных лир.

И ты промчался, незабвенный!

И вскоре новый век узрел

И брани новые, и ужасы военны;

Страдать – есть смертного удел.

Блеснул кровавый меч в неукротимой длани

Коварством, дерзостью венчанного царя;

Восстал вселенной бич – и вскоре новой брани

Зарделась грозная заря.

Страшись, о рать иноплеменных!

России двинулись сыны;

Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных,

Сердца их мщеньем зажжены.

Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!

Ты в каждом ратнике узришь богатыря,

Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья

За Русь, за святость алтаря.

О вы, которых трепетали

Европы сильны племена,

О галлы хищные! и вы в могилы пали.

О страх! о грозны времена!

Где ты, любимый сын и счастья и Белоны,

Презревший правды глас, и веру, и закон,

В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?

Исчез, как утром страшный сон!

В Париже росс! – где факел мщенья?

Поникни, Галлия, главой.

Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья

Грядёт с оливою златой.

Ещё военный гром грохочет в отдаленье,

Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,

А он – несёт врагу не гибель, но спасенье

И благотворный мир земле.

Стихотворение заметили сразу. Князь Петр Андреевич Вяземский, который в тот момент входил в признанную тройку ведущих поэтов страны, вместе с Василием Андреевичем Жуковским и Константином Николаевичем Батюшковым, сразу понял, что появился способнейший конкурент. «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? чудо и всё тут. Его Воспоминания вскружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твёрдая и мастерская кисть в картине. Дай Бог ему здоровия и учения, и в нём будет прок, и горе нам. Задавит каналья! Василий Львович, однако же, не поддаётся и после стихов своего племянника, которые он всегда прочтёт со слезами, не забывает никогда прочесть и свои, не чувствуя, что по стихам он племянником перед тем», – писал Вяземский Батюшкову в январе 1815 года.

Пушкин опишет свои ощущения от возвращения на Родину героев Отечественной войны: «Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове Отечество! Как сладки были слёзы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него какая была минута!».

К этому времени перо Пушкина уже получило высокую оценку. В начале декабря 1815 года, когда ждали возвращения императора Александра I из Парижа, директор департамента народного просвещения Иван Иванович Мартынов попросил Пушкина написать приветственную «пиесу». Но в Петербург император приехал ночью (2 декабря) и торжественная встреча в Царском Селе не состоялась.

Тебе, наш храбрый царь, благодаренье!

Когда полки врагов покрыли отдаленье,

Во броню ополчась, взложив пернатый шлем,

Колена преклонив пред вышним алтарём,

Ты браней меч извлёк и клятву дал святую

От ига оградить страну свою родную.

Мы вняли клятве сей: и гордые сердца

В восторге пламенном летели вслед отца

И местью роковой горели и дрожали;

И россы пред врагом твердыней грозной стали!..

И ныне ты к сынам, о царь наш, возвратился,

И край полуночи восторгом озарился!

Склони на свой народ смиренья полный взгляд –

Все лица радостью, любовию блестят.

Внемли – повсюду весть отрадная несётся,

Повсюду гордый клик веселья раздаётся;

По стогнам шум, везде сияет торжество,

И ты среди толпы, России божество!

Стихотворение будет напечатано через три года. Когда мнение Пушкина об Александре изменится кардинальным образом.

«Прослушав шестилетний курс наук, он выходит из лицея девятнадцатым учеником с весьма скромными баллами, но уже с первыми листками «Руслана и Людмилы»⁴.

Пушкин вступил в службу его «императорского величества из Царскосельского лицея с чином коллежского секретаря в 1817 году, июня 17 дня, в коллегии иностранных дел»⁵. Это – 10-й класс из 12-ти в табели о рангах.

Пушкин не стремился стать лидером через служебную карьеру. К чинам он не сильно стремился и высоких чинов не достиг. Но все дворяне должны были служить. «Чины в России необходимость хотя бы для одних станций, где без них не добьёшься лошадей», – немного цинично замечал поэт.

Молодой Пушкин учит нас ценностям. Прежде всего, ценностям свободы и законности. В оде «Вольность» в 1817 году Пушкин изложил свою программу, которая была построена на идеях, почерпнутых в лицейских лекциях молодого адъюнкта – профессора Александра Петровича Куницина, в разговорах с Николаем Тургеневым.

Хочу воспеть Свободу миру,

На тронах поразить порок.

В государстве должен главенствовать закон, обязательный и для власти, и для подданных.

Лишь там над царскою главой

Народов не легло страданье,

Где крепко с Вольностью святой

Законов мощных сочетанье…

Владыки! Вам венец и трон

Даёт Закон – а не природа;

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше вас Закон.

Пушкин иллюстрирует свою мысль двумя историческими фигурами. Первая – Наполеон.

Восходит к смерти Людовик

В виду безмолвного потомства,

Главой развенчанной приник

К кровавой плахе Вероломства.

Молчит Закон – народ молчит,

Падёт преступная секира…

И се – злодейская порфира

На галлах скованных лежит.

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Читают на твоём челе

Печать проклятия народы,

Ты ужас мира, стыд природы.

Упрёк ты Богу на земле.

А дальше в оде «Вольность» возникает тема, за которую Пушкин поплатится. Абсолютно в то время запретная тема убийства Павла I. Заметим, Пушкину противны фигуры как Павла, который в тогдашнем образованном обществе имел репутацию тирана, так и цареубийц.

Молчит, неверный часовой,

Опущен молча мост подъёмный,

Врата отверсты в тьме ночной

Рукой предательства наёмной…

О стыд! о ужас наших дней!

Как звери, вторглись янычары!..

Падут бесславные удары…

Погиб увенчанный злодей.

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надёжную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Свобода для Пушкина – священное и неотъемлемое право человека. Но она истинна только тогда, когда осуществляется в рамках закона. Идея перехода от самовластия к конституционным свободам легла в основу и послания Пушкина Петру Яковлевичу Чаадаеву в 1818 году.

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит ещё желанье,

Под гнётом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждём с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждёт любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Пушкин – революционер? Князь Вяземский, который станет его ближайшим другом, писал о Пушкине: «Он любил чистую свободу, как любить её должно, как не может не любить её каждое молодое сердце, каждая благорожденная душа. Но из этого не следует, чтобы каждый свободолюбивый человек был непременно и готовым революционером».

Но Пушкин сочинял на Александра I эпиграммы и при всяком случае, по словам самого поэта, как мог «подсвистывал ему». «Властитель слабый и лукавый, / Плешивый щёголь, враг труда», «фрунтовой профессор», «кочующий деспот» – это всё о том же императоре Александре Павловиче. Откуда такая кардинальная перемена отношения к правителю, на счету которого либеральные реформы, основание Лицея, победа над Наполеоном и ни одной казни? От своих радикально настроенных друзей – Чаадаева, братьев Тургеневых – он узнал о кровавых подробностях вступления Александра на престол. «В глазах Пушкина никакие реформы не могли уравновесить убийства, приведшего Александра к власти»⁶.

В начале 1820 года над головой Пушкина начали сгущаться тучи. Его вызывающе разгульный образ жизни, вольнодумие, бесчисленные эпиграммы, порой даже не им сочиненные, но ему приписываемые, вызвали к нему стойко отрицательное отношение Императора. К тому же, на Пушкина пришёл донос.

Дело запахло Сибирью. Биографы говорят о друзьях поэта, якобы ходатайствовавших перед Царём о его участи. В действительности ходатайствовал один Карамзин, но и он обратился не в Царю, а к благоволившей ему Царице.

Пушкину повезло не попасть в Сибирь. Но гордость его была задета, тайный сыск, допрос у петербургского генерал-губернатора Милорадовича, высылка решением царя, да ещё в Бессарабию – по тогдашним понятиям на край света (где он занимался переводом молдавских законов с французского на русский). Пушкин сравнивал свою судьбу с участью Овидия, которого римский император Октавиан Август изгнал из Рима. Но Овидий неустанно молил цезаря о прощении, Пушкин, несмотря на советы друзей, извиняться перед Александром отказывался.

Южный период жизни Пушкина длился с мая 1820 года до июля 1824 года. За это время он успел побывать на Украине, в Молдавии, на Кавказе и в Крыму, послужить в Одессе.

На Юге Пушкин попал в круг будущих декабристов – Василия Львовича Давыдова, Михаила Фёдоровича Орлова, Владимира Федосеевича Раевского, настроенных куда более радикально, чем его петербургские друзья. Их радикализм упал на благоприятную почву: в душе впечатлительного поэта разгорелся благородный огонь. В писаниях Пушкина появляется новый образ:

Свободы тайный страж, карающий кинжал,

Последний судия Позора и Обиды.

Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,

Свершитель ты проклятий и надежд.

Поведение Пушкина становится вызывающим, что отмечали и многие люди, с ним не конфликтовавшие. После одного из обедов в доме у генерал-губернатора Ивана Никитича Инзова, у которого Пушкин жил в 1922 году, князь Павел Долгорукий написал в дневнике: «Он перестал писать стихи, но этого мало… Вместо того, чтобы прийти в себя и восчувствовать, сколь мало правила, им принятые, терпимы могут быть в обществе, он всегда готов у наместника, на улице, на площади всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России. Любимый разговор его основан на ругательствах и насмешках, и самая даже любезность стягивается в ироническую улыбку».

Весной 1821 года «Греция восстала и провозгласила свою свободу». Пушкин всей душой на стороне повстанцев во главе с князем Александром Ипсиланти. Кишинёв, Яссы становятся одним из центров мобилизации сил повстанцев. «Важный вопрос: что станет делать Россия; займём ли мы Молдавию и Валахию под видом миролюбивых посредников; перейдём ли мы за Дунай союзниками греков и врагами их врагов?» Но Александр I, верный своим охранительным идеям, отказывает грекам в помощи. Восстание подавлено, как и национальные движения в Италии, Испании. Пушкин разочарован: народы не могут постоять за свою свободу.

Он остываает к революционным мечтаниям. 1 декабря 1823 года Пушкин написал Александру Ивановичу Тургеневу о своих стихах на смерть Наполеона:

И миру вечную свободу

Из мрака ссылки завещал.

«Эта строфа ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года, впрочем, это мой последний либеральный бред, я закаялся и написал на днях подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа (Изыде сеятель сеяти семена своя):

Свободы деятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощённые бразды

Бросал живительное семя –

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!

Вас не пробудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Ариадна Тыркова-Вильямс, видная деятельница либеральной партии кадетов, и автор двухтомной биографии Пушкина не считала его «своим»: «Ощущение государства как живого организма окрепло у Пушкина на юге, среди вновь завоеванных просторных областей, где чуткий слух поэта с восторгом ловил державный шелест российских знамен. Впервые услышал он этот шелест отроком, в Царском Селе, когда русские полки один за другим уходили на запад, защищать русскую землю от вторгнувшихся в неё наполеоновских полчищ. Позже отвлечённые речи Чаадаева, Николая Тургенева и других членов «общества умных» заглушили песни знаменосцев. Но только на время. Стоило ему побывать на Кавказе, послушать Раевского-отца, всмотреться в русское дело в Бессарабии, и сразу в его стихах зазвучали державные ноты».

Пушкин писал брату из Кишинева: «Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не привесившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах – и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии. Видел я берега Кубани и сторожевые станицы – любовался вашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности!».

Его неприятности на Юге были связаны, не столько с радикализмом, сколько с другими обстоятельствами. Наместником Бессарабии и генерал-губернатором в Одессе вместо Инзова был назначен граф Михаил Семёнович Воронцов. Похоже, его супруга – Елизавета Ксаверьевна – первая серьёзная привязанность Пушкина. К этому добавились его колкие эпиграммы и остроты в адрес непосредственного начальника. Воронцов добился удаления Пушкина из Одессы – для его же пользы. Вдобавок на почте вскрыли письмо Пушкина и обнаружили в нем высказывание атеистического характера – серьёзное преступление по тем временам.

Из Одессы Пушкин был выслан в псковское село Михайловское, принадлежавшее его родителям, без права его покидать. Ссылка Пушкину претит, он жаждет добиться прощения императора и разрешения на выезд за рубеж, якобы, для лечения от аневризма, о котором позднее никогда и не вспомнит. Император не разрешит.

Внезапная смерть Александра I не сильно расстроила Пушкина. Но заминкой в престолонаследии решили воспользоваться революционеры-декабристы. Известный историк и издатель Михаил Петрович Погодин рассказывал со слов поэта: «Пушкину явно хотелось увидеться с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при таких важных обстоятельствах не обратят строгого внимания на его непослушание, он решился отправиться в Петербург». Но неблагоприятные приметы – заяц дважды перебежал дорогу, священник попался навстречу – заставили Пушкина повернуть назад. Может, и не очень хотел. Как бы то ни было, рок оставил Пушкина в Михайловском, и этим он вновь избежал Сибири, если ни чего-нибудь похуже.

В связи со следствием по делу декабристов душа Пушкина была неспокойна, и не напрасно. Он сжигает свои записки. 10 июля 1826 года Пушкин писал Вяземскому: «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные ходят под именем Баркова. Если б я был потребован комиссией, то я бы, конечно, оправдался, но меня оставили в покое, и, кажется, это не к добру. Впрочем, чёрт знает».

Лидеры декабристов были повешены в Петропавловской крепости 13 июля. И вновь Вяземскому 14 августа: «Еще таки я всё надеюсь на коронацию: повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна. Из моих записок сохранил я только несколько листов и перешлю их тебе, только для тебя». Амнистии не будет. Пушкин напишет сосланным друзьям:

Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье

Разбудит бодрость и веселье,

Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

Дата под стихотворением у Пушкина далеко не всегда означает день его написания. Нередко дата относится к какому-то событию, в тот день произошедшему. Одно очень известное стихотворение Пушкина датировано 8 сентября 1826 года. Посмотрим, что произошло в этот день, а затем попробуем угадать, что это за произведение?

В конце августа 1826 года Пушкин, седьмой год пребывавший в положении изгнанника, наслаждался последними летними днями в Михайловском. Он скандально известен в стране, популярен в общественных кругах, но в ссылке. А в Москве шли торжества, сопровождавшие вступление на престол императора Николая Павловича.

Так вот, каким был первым приказ Николая I после коронации? В свой первый рабочий день 28 августа император отдал начальнику Главного штаба генералу Дибичу распоряжение: «Пушкина призвать сюда». В ночь с 3 на 4 сентября в Михайловском появляется офицер с предписанием Пушкину срочно прибыть в Псков, чтобы сразу же оттуда отправляться в Москву. В Михайловском паника: всем известна судьба декабристов. Несколько часов на сборы. Арина Родионовна рыдает. Пушкин спешно сжег свою «Михайловскую тетрадь» с записями и стихами, черновик «Бориса Годунова» (с прозрачными намёками на покойного Александра Павловича).

В пятом часу утра с тяжёлым сердцем поэт трогается в путь, и в первой половине дня 8 сентября добирается до Первопрестольной. К 4 часам пополудни его доставляют в Чудов, или Николаевский дворец, который занимало тогда августейшее семейство и сам Государь Император, которому «Пушкин и был тотчас же представлен, в дорожном костюме, как и был, не совсем обогревшийся, усталый и, кажется, даже не совсем здоровый»⁷. Последовала двухчасовая беседа.

Барон Модест Андреевич Корф свидетельствовал: «Однажды за небольшим обедом у Государя, при котором я и находился, было говорено о Пушкине. «Я, – говорил Государь, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного… Что сделали бы Вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил я его, между прочим. – Стал бы в ряды мятежников, – отвечал он. На вопрос мой переменился ли его образ мыслей и даёт ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на волю, он наговорил мне пропасть комплиментов насчёт 14 декабря, но очень долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул руку, с обещанием – сделаться другим». В тот же день на балу у маршала Мормона, герцога Рагузского, посла Франции, император подозвал к себе статс-секретаря Дмитрия Николаевича Блудова и сказал ему: «Знаешь, что я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России?» На вопросительное недоумение Блудова Николай Павлович назвал Пушкина»⁸.

Пушкин оставил только одно известное письменное свидетельство об аудиенции императора – в письме соседке по имению Прасковье Александровне Осиповой от 16 сентября: «Государь принял меня самым любезным образом. Москва шумна и занята празднествами до такой степени, что я уже устал от них и начинаю вздыхать по Михайловскому, то есть по Тригорскому; я рассчитываю выехать отсюда самое позднее через две недели».

Гораздо больше скажет стихотворение, датированное 8 сентября. Оно представляло собой поэтическое переложение книг пророчеств – Исайи, Иеремии, Иезекиля – из Библии. И в ней вся судьба Пушкина – прошлая, настоящая и будущая.

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами лёгкими, как сон,

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полёт,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассёк мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнём,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

Пушкин обрел Миссию. Она исключительно важна для лидера.

С сентября 1826 года исчезают эпиграммы, затрагивающие императора и его приближённых, прекращаются неуважительные высказывания о религии. Проникнутые революционным романтизмом стихотворения закончились еще раньше.

У покровительства императора положительный для Пушкина момент. «Царь освободил меня от цензуры. Он сам мой цензор. Выгода, конечно, необъятная». Слова царя не расходились с делом. Практически все произведения, представленные Пушкиным в первый год, быстро получили одобрение. Более того, царём было пропущено и то, что ранее отвергала обычная цензура.

Появление Пушкина в Москве произвело фурор. «Когда Пушкин, только что возвратившийся из изгнания, вошёл в партер Большого театра, мгновенно пронёсся по всему театру говор, повторявший его имя: все взоры, всё внимание обратилось на него. У разъезда толпились около него и издали указывали его по бывшей на нём светлой пуховой шляпе. Он стоял тогда на высшей ступени своей популярности», – записал Николай Васильевич Путята.

Но столицы с их бурной светской жизнью поэту претят. В течение четырех с лишним лет – между окончанием ссылки и женитьбой – Пушкин вёл кочевую жизнь: переезжал из Москвы в Петербург и обратно, ездил в Болдино, в Михайловское, побывал на Кавказском театре турецкой войны, о чём позже написал «Путешествие в Арзрум».

В связи с женитьбой Пушкин вновь попросился на службу. Николай I, заметив его в парке, остановил коляску, подозвал поэта к себе для беседы. Встреча имела последствия, о которых 22 июля 1831 года Пушкин сообщал своему другу Петру Александровичу Плетнёву: «Кстати скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня в службу – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: Puisqu’il est marié et qu’il n’est pas riche, il faire aller sa marmite⁹. Ей-богу, он очень со мною мил».

Глава МИДа Нессельроде поинтересовался у императора, каким чином определить «известного нашего поэта»? Николай счёл, что отставной коллежский асессор (им Пушкин стал ещё по окончании Лицея) может быть принят на службу тем же чином, но с годовым окладом в пять тысяч рублей. А 6 декабря 1831 года высочайшим указом, подписанным в честь тезоименитства императора, Пушкин был произведён в титулярные советники – девятый класс по табели о рангах – и зачислен в Коллегию иностранных дел.

Тот идиллический для Пушкина 1831 год был богат событиями, среди которых главным было Польское восстание, привлекшее его самое пристальное внимание. «Но все-таки их надобно задушить, и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить её по впечатлениям европейским… Конечно, выгода почти всех правительств держаться в сем случае правила non-intervention¹⁰, то есть избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают. Того и гляди, навяжется на нас Европа».

Пушкин пишет «Клеветникам России».

О чём шумите вы, народные витии?

Зачем анафемой грозите вы России?

Что возмутило вас? волнения Литвы?

Оставьте: это спор славян между собою,

Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою

Враждуют эти племена;

Не раз клонилась под грозою

То их, то наша сторона.

Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях, иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали

Сии кровавые скрижали;

Вам непонятна, вам чужда

Сия семейная вражда;

Для вас безмолвны Кремль и Прага;

Бессмысленно прельщает вас

Борьбы отчаянной отвага –

И ненавидите вы нас…

За что ж? ответствуйте: за то ли,

Что на развалинах пылающей Москвы

Мы не признали наглой воли

Того, под кем дрожали вы?

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах – попробуйте на деле!

Иль старый богатырь, покойный на постеле,

Не в силах завинтить свой измаильский штык?

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? Иль от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?..

Так высылайте ж к нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях России,

Среди нечуждых им гробов.

В конце августа 1831 года Варшава пала, но на Западе активно обсуждались планы военной интервенции против России. Пушкин пишет стихотворение «Бородинская годовщина».

Великий день Бородина

Мы братской тризной поминая,

вердили: «Шли же племена,

Бедой России угрожая;

Не вся ль Европа тут была?

А чья звезда её вела!..

Но стали ж мы пятою твёрдой

И грудью приняли напор

Племён, послушных воле гордой,

И равен был неравный спор.

И что ж? свой бедственный побег,

Кичась, они забыли ныне;

Забыли русский штык и снег,

Погребший славу их в пустыне.

Знакомый пир их манит вновь –

Хмельна для них славянов кровь;

Но тяжко будет им похмелье;

Но долог будет сон гостей

На тесном, хладном новоселье,

Под злаком северных полей!

Ступайте ж к нам: вас Русь зовёт!

Но знайте, прошеные гости!

Уж Польша вас не поведёт;

Через её шагнёте кости!..

Но вы, мутители палат,

Легкоязычные витии,

Вы, черни бедственный набат,

Клеветники, враги России!

Что взяли вы?.. Ещё ли росс

Больной, расслабленный колосс?

Ещё ли северная слава

Пустая притча, лживый сон?

Скажите: скоро ль нам Варшава

Предпишет гордый свой закон?

Куда отдвинем строй твердынь?

За Буг, до Ворсклы, до Лимана?

За кем останется Волынь?

За кем наследие Богдана?

Признав мятежные права,

От нас отторгнется ль Литва?

Наш Киев дряхлый, златоглавый,

Сей пращур русских городов,

Сроднит ли с буйною Варшавой

Святыню всех своих гробов?

Ваш бурный шум и хриплый крик

Смутили ль русского владыку?

Скажите, кто главой поник?

Кому венец: мечу иль крику?

Сильна ли Русь? Война, и мор,

И бунт, и внешних бурь напор

Её, беснуясь, потрясали –

Смотрите ж: всё стоит она!

А вкруг её волненья пали –

И Польши участь решена…

Победа! Сердцу сладкий час!

Россия! Встань и возвышайся!..»

К этому времени Пушкин располагал уже и большим жизненным опытом, и сложившейся системой взглядов, весьма полезных для будущих и настоящих лидеров. Он, безусловно, был сторонником постепенного и продуманного реформирования общества.

Пушкин писал: «Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений».

Пушкин – на примере Петра I – доказывал безусловную предпочтительность продуманных и спланированных реформ импровизациям, вызванным минутой. «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости; вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего; вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика».

Видел Пушкин большую пользу и в том, чтобы внимательно изучать опыт предшествовавших реформ. «Государыня (Екатерина II) говаривала: «Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, – и почти всегда открывается, что предполагаемое дело было уже им обдумано».

В основе государственности беспрекословное исполнение законов. «Где обязанность, там и закон… Закон ограждается страхом наказания. Законы нравственные, коих исполнение оставляется на произвол каждого, а нарушение не почитается гражданским преступлением, не суть законы гражданские»¹¹.

Анджело в одноименной поэме говорит:

Закон не должен быть пужало из тряпицы,

На коем, наконец, уже садятся птицы.

Антиреволюционный пафос в наибольшей степени проявится в «Истории пугачёвского бунта» и в «Капитанской дочке». Читаем: «Состояние сего обширного края было ужасно. Дворянство обречено было погибели. Во всех селениях на воротах барских дворов висели помещики или их управители. Мятежники и отряды, их преследующие, отымали у крестьян лошадей, запасы и последнее имущество. Правление было повсюду пресечено».

«Помещики укрывались по лесам. Шайки разбойников злодействовали повсюду. Начальники отдельных отрядов, посланных в погоню за Пугачевым, тогда уже бегущим к Астрахани, самовластно наказывали виноватых и безвинных… Состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно. Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».

И, конечно, Пушкин дал множество ценных советов лидерства.

Не забывайте непреложного для пушкинской эпохи, да и для любой другой эпохи: честь превыше всего. Правило «служить верно» входило в кодекс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравственного закона. Помните, в «Капитанской дочке»: «Батюшка сказал мне: Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнёшь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службы не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

Пушкин считал важнейшим человеческим качеством смелость, мужество. Он и сам не боялся смотреть в лицо смерти. Но при этом не путал смелость и безрассудство. «Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков».

Обостренное чувство чести, и несомненное мужество приводило Пушкина к многочисленным дуэлям. Всего биографы насчитали 29 дуэлей Пушкина. В этом «безумии», безусловно, был свой «блеск»: готовность рисковать жизнью для того, чтобы не оказаться обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также предельной честности и перед другими, и перед самим собой. Человек должен был привыкать отвечать за свои слова; «оскорблять и не драться» (по словам Пушкина) считалось пределом низости.

«В минуту опасности, когда он становился лицом к лицу со смертью, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью… Когда дело дошло до барьера, к нему он явился холодным, как лёд». Столь лестная характеристика Пушкину дана Иваном Липранди, знаменитым дуэлянтом и, как полагают, одним из прототипов Сильвио из повести «Выстрел».

Пушкин обладал всеми качествами опытного и беспроигрышного дуэлянта. Упорными тренировками он достиг небывалого мастерства: попадал в карточного туза на расстоянии десяти шагов. Великолепный стрелок, легко подставлял себя под пули, но за всю бесконечную череду дуэльных стычек никого не убил и даже не ранил. Если не считать контуженного им Дантеса в последней роковой дуэли.

Но в 1837 году, когда была затронута честь его жены, Пушкин, не ранивший за свою жизнь ни одного из многочисленных и порой смехотворных противников, готов был драться только насмерть.

Лидер должен, безусловно владеть собой. «Учитесь властвовать собой», – наставлял Онегин юную Татьяну. Исключительно важны умение концентрироваться, планировать свою жизнь.

В 1821 году Пушкин написал Чаадаеву:

В уединении мой своенравный гений

Познал и тихий труд, и жажду размышлений.

Владею днём моим; с порядком дружен ум;

Учусь удерживать вниманье долгих дум…

Пушкин учил, что время – самый драгоценный ресурс, который важно тратить с большой осторожностью, чтобы затем не жалеть о бесцельно прожитых днях:

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты…

Опомнимся – но поздно! и уныло

Глядим назад, следов не видя там.

Подлинный лидер ставит перед собой большие цели, уходящие за горизонт. Если этого не делать, никогда не дойдёшь до горизонта. В «Путешествии Онегина» читаем:

Блажен, кто понял голос строгий

Необходимости земной,

Кто в жизни шёл большой дорогой,

Большой дорогой столбовой,

Кто цель имел и к ней стремился,

Кто знал, зачем он в свет явился

И богу душу передал,

Как откупщик иль генерал.

«Мы рождены, – сказал Сенека, –

Для пользы ближних и своей» –

(Нельзя быть проще и ясней),

Но тяжело, прожив полвека,

В минувшем видеть только след

Утраченных бесплодных лет…

Пушкин предостерегал от эгоизма, самовлюблённости и бахвальства. «Чем более мы холодны, расчётливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такою нежностию, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своём благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности».

Полагаю, мало кому из лидеров сильно помешало хорошее воспитание. Воспитанность – важная часть искусства нравиться людям, что во все времена являлось важным моментом в воспитании подрастающего поколения российской элиты. Пользоваться расположением окружающих исключительно важно для лидера. Кстати, самому Пушкину это не всегда удавалось. Человек, в совершенстве владеющий правилами хорошего тона, не только не тяготится ими, но обретает благодаря им свободу в отношениях с людьми, не чувствует себя стеснённым в любых обстоятельствах. У всех на памяти полуироническая характеристика Евгения Онегина:

Он по-французски совершенно

Мог изъясняться и писал;

Легко мазурку танцевал

И кланялся непринужденно;

Чего ж вам больше? Свет решил,

Что он умён и очень мил.

Пушкин учил заботиться о своём внешнем виде:

Быть можно дельным человеком

И думать о красе ногтей.

Но, конечно, предупреждал Пушкин, всё должно быть в меру.

Смешон и ветреный старик,

Смешон и юноша степенный.

Храбрость и выносливость, которые требуются от лидера, невозможны без соответствующей физической силы и ловкости. В Царскосельском лицее каждый день выделялось время для «гимнастических упражнений»; лицеисты обучались верховой езде, фехтованию, плаванью и гребле. Ежедневный подъем в 7 утра, прогулки в любую погоду и простая пища.

Пушкин во время своих продолжительных пеших прогулок носил трость, полость которой была залита свинцом, и при этом периодически подкидывал и ловил её в воздухе. Так он тренировал правую руку, чтобы в ней не дрогнул пистолет. Серьезной физической подготовки требовали и такие общепринятые развлечения, как охота и верховая езда. Вместе с тем в демонстрации физической выносливости был и особый шик. Молодые женщины тоже гордились своим умением хорошо ездить верхом; сёстры Натальи Николаевны Пушкиной, великолепно владевшие этим искусством, не без оснований рассчитывали произвести тем самым впечатление на столичных кавалеров.

Пушкин видел прямой смысл в закаливании – и для молодых людей, и для девушек. Русскому морозы не страшны.

  И дева в сумерки выходит на крыльцо:

  Открыты шея, грудь, и вьюга ей в лицо!

  Но бури севера не вредны русской розе.

  Как жарко поцелуй пылает на морозе!

  Как дева русская свежа в пыли снегов!

Пушкин не был трезвенником, отнюдь. Но он предупреждал об умеренности в потреблении напитков.

     Часто двигаю стакан,

     Часто пью – но, слава Богу,

     Редко, редко лягу пьян.

Лидерство – не сольное выступление, а командная игра. Чувство дружбы было для Пушкина святым, он доказывал это всей своей жизнью. Особенно ценил лицеистскую дружбу:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен –

Неколебим, свободен и беспечен

Срастался он под сенью дружных муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Все те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

И я слыхал, что Божий свет

Единой дружбою прекрасен,

Что без неё отрады нет,

Что жизни б путь нам был ужасен,

Когда б не тихой дружбы свет.

Даже состоявшийся лидер не может сделать всё сам. Пушкин подтверждал справедливость пословицы:

                     Одна свеча избу лишь слабо освещала;

                     Зажгли другую, – что ж? изба светлее стала.

                     Правдивы древнего речения слова:

                     Ум хорошо, а лучше два.

Пушкин отлично понимал, что образованные, самостоятельные и мыслящие люди – один из основных ресурсов страны. Сам Пушкин был высокообразованным человеком. И призывал других стать такими же, предупреждая при этом, что даже наука не может всего предвидеть, и роль случая очень велика:

          О сколько нам открытий чудных

          Готовит просвещенья дух

          И опыт, сын ошибок трудных,

          И гений, парадоксов друг,

          И случай, Бог изобретатель.

В уста Бориса Годунов он вкладывает слова:

                    Как хорошо! вот сладкий плод ученья!

                    Как с облаков ты можешь обозреть

                    Всё царство вдруг: границы, грады, реки.

                    Учись, мой сын: наука сокращает

                    Нам опыты быстротекущей жизни –

                    Когда-нибудь, и скоро, может быть,

                    Все области, которые ты ныне

                    Изобразил так хитро на бумаге,

                    Все под руку достанутся твою.

                    Учись, мой сын, и легче и яснее

                    Державный труд ты будешь постигать.

Из Кишинёва Пушкин наставлял брата и сестру: «Чтение – вот лучшее учение – знаю, что теперь не то у тебя на уме, но всё к лучшему».

Лидер должен первоклассно владеть пером и словом. И у кого здесь поучиться, как ни у Пушкина – первого пера России. У Пушкина достигнута полная гармония между содержанием и формой. «Он не поступался ни смыслом ради звуков, ни звуками ради смысла. То и другое было таким, каким он хотел, чтобы оно было», – замечал Валерий Яковлевич Брюсов.

Пушкин знал силу слова. «Что значит аристокрация породы и богатства в сравнении с аристокрацией пишущих талантов? Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда… Мысль! великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом…».

Говорить и писать можно и нужно научиться. Мнение, будто Пушкин писал легко и быстро, ошибочно. Письма своим друзьям он переписывал по пять-шесть раз, над одним стихотворением он мог сидеть и неделю, и месяц. Лев Толстой скажет: «Чем ярче вдохновение, тем больше должно быть кропотливой работы для его исполнения. Мы читаем у Пушкина стихи такие гладкие, такие простые, и нам кажется, что у него так и вылилось это в такую форму. А нам не видно, сколько он употребил труда для того, чтобы вышло так просто и гладко…»

Пушкин учит ответственности за каждое свое слово.

Тогда блажен, кто крепко словом правит

И держит мысль на привязи свою,

Кто в сердце усыпляет или давит

Мгновенно прошипевшую змию;

Но кто болтлив, того молва прославит

Вмиг извергом…

Для лидера необходимо безупречное владение родным языком. Именно Пушкин, по сути, создал современный русский язык, отстоял его в те времена, когда российская элита предпочитала изъясняться по-французски. Он знал, что благодаря усилиям Кирилла и Мефодия, создавших старославянский язык, Русь была одной из немногих стран, постигших и слово Божье и сокровища мировой культуры из наиболее развитой страны тогдашнего мира – Византии на родном языке (языком образованной Европы была народная латынь).

«Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей»¹².

Настоящий лидер должен уметь держать удар. Неприятности, взлёты и падения будут обязательно. А в политику вообще лучше не идти, если у вас кожа тоньше, чем у слона. У Пушкина было множество взлётов и падений, и он всегда переносил их с удивительным достоинством.

Валерий Яковлевич Брюсов писал: «К началу 30-х годов окончательно обозначился разрыв между Пушкиным и современным ему кругом читателей. Уже «Борис Годунов» был встречен полным непониманием. Ряд других величайших созданий Пушкина нашёл самый холодный прием со стороны критики и общества. Все, даже молодой Белинский, говорили «об упадке пушкинского таланта» именно тогда, когда гений поэта вполне раскрылся. Пушкин понял, что должен оставить все попытки подойти к своему читателю, т. е. снизойти до него». Чувствуя свою правоту, не отступай от избранного пути:

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечёт тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Надо не обижаться, а делать выводы. «Никогда не забывай умышленной обиды, – будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление», – учил Пушкин.

Вот стихотворение «Совет», которое в 1825 году было адресовано Вяземскому:

     Поверь: когда слепней и комаров

     Вокруг тебя летает рой журнальный,

     Не рассуждай, не трать учтивых слов,

     Не возражай на писк и шум нахальный:

     Ни логикой, ни вкусом, милый друг,

     Никак нельзя смирить их род упрямый.

     Сердиться грех – но замахнись и вдруг

     Прихлопни их проворной эпиграммой.

И, конечно, на любую критику и небылицы нужно реагировать с юмором, как Пушкин в письме супруге из Болдино: «Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: Как Пушкин стихи пишет – перед ним стоит штоф славнейшей настойки – он хлоп стакан, другой, третий – и уж начнет писать! – Это слава».

Так что, когда услышите о себе множество небылиц – это слава.

Настоящий лидер – всегда патриот своей страны.

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу –

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва,

Как … пустыня

И как алтарь без божества.

Пушкин иронизировал: «Некоторые люди не заботятся ни о славе, ни о бедствиях отечества, его историю знают только со времени Кн. Потёмкина, имеют некоторое понятие о статистике только той губернии, в которой находятся их поместия, со всем тем почитают себя патриотами, потому что любят ботвинью, и что дети их бегают в красной рубашке».

Пушкин учил, не закрывая глаза на недостатки своей страны (где их нет?), уважать своё Отечество и его историю.

В 1836 году в журнале «Телескоп» были опубликованы «Философические письма» Чаадаева: «Мы явились в мир, как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего… Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того, чтобы со временем преподать какой-нибудь великий урок миру». Пройдут годы, и Чаадаев совершит головокружительный вираж – к признанию права России следовать собственным путем. Но зарожденное им интеллектуальное направление, которое назовут западничеством, европейством, космополитизмом, будет только набирать силу.

Чаадаеву возражали многие, образнее других – Пушкин. «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться, – писал он Чаадаеву. – Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели всё это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Пётр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблён, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

Лидер хорошо понимает, в какой стране он живёт, знает её, чтит её традиции.

«Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим», – замечал Пушкин.

Лидер чтит своих предков, знает свою родословную. «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие. «Государственное правило», – говорит Карамзин, – ставит уважение к предкам в достоинство гражданину образованному».

Уважение традиции предполагает уважение национальных символов, среди важнейших из них – столицы.

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой её гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла.

Да и первопрестольная Москва, в которой прошло всё детство, пусть и не так любимая, как Санкт-Петербург:

Москва! как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!..

Как сильно в нём отозвалось!

В изгнанье, в горести, в разлуке,

Москва! как я любил тебя,

Святая родина моя!

Россия – страна множества верований, где живут люди разных национальностей. Пушкин, который оказался в ссылке за безбожье, на самом деле был верующим человеком.

«Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни одного выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием – и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удручённые унынием, случайно откроем её, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению и погружаемся духом в её божественное красноречие».

Но уважал Пушкин и другие религии. В «Альбоме Онегина» читаем:

В Коране мыслей много здравых,

Вот, например: пред каждым сном

Молись, беги путей лукавых,

Чти Бога и не спорь с глупцом.

При описании других народов в трудах Пушкина нет высокомерия, он ими скорее любуется. Вот отрывок из «Кавказского пленника»:

Но европейца всё вниманье

Народ сей чудный привлекал.

Меж горцев пленник наблюдал

Их веру, нравы, воспитанье,

Любил их жизни простоту,

Гостеприимство, жажду брани,

Движений вольных быстроту,

И лёгкость ног, и силу длани;

Смотрел по целым он часам,

Как иногда черкес проворный,

Широкой степью, по горам,

В косматой шапке, в бурке чёрной,

К луке склонясь, на стремена

Ногою стройной опираясь,

Летал по воле скакуна,

К войне заране приучаясь.

Он любовался красотой

Одежды бранной и простой.

Черкес оружием обвешан;

Он им гордится, им утешен;

На нём броня, пищаль, колчан,

Кубанский лук, кинжал, аркан

И шашка, вечная подруга

Его трудов, его досуга.

Ничто его не тяготит,

Ничто не брякнет; пеший, конный

Всё тот же он; всё тот же вид

Непобедимый, непреклонный.

Уважение своего прошлого предполагает уважение к великим историческим фигурам. К таким он, без сомнения, относил Петра I.

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра.

Суровый был в науке славы

Ей дан учитель: не один

Урок нежданный и кровавый

Задал ей шведский паладин.

Но в искушеньях долгой кары,

Перетерпев судьбы удары,

Окрепла Русь. Так тяжкий млат,

Дробя стекло, куёт булат.

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал её предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Можно точно определить тот момент, когда Россия стала великой европейской державой. Под Полтавой.

И грянул бой, Полтавский бой!

В огне, под градом раскалённым,

Стеной живою отражённым,

Над падшим строем свежий строй

Штыки смыкает. Тяжкой тучей

Отряды конницы летучей,

Браздами, саблями звуча,

Сшибаясь, рубятся с плеча.

Бросая груды тел на груду,

Шары чугунные повсюду

Меж ними прыгают, разят,

Прах роют и в крови шипят.

Швед, русский – колет, рубит, режет.

Бой барабанный, клики, скрежет,

Гром пушек, топот, ржанье, стон,

И смерть и ад со всех сторон…

Но близок, близок миг победы.

Ура! мы ломим; гнутся шведы.

О славный час! о славный вид!

Еще напор – и враг бежит.

И следом конница пустилась,

Убийством тупятся мечи,

И падшими вся степь покрылась,

Как роем чёрной саранчи.

Пирует Пётр. И горд, и ясен,

И славы полон взор его.

И царский пир его прекрасен.

При кликах войска своего,

В шатре своём он угощает

Своих вождей, вождей чужих,

И славных пленников ласкает,

И за учителей своих

Заздравный кубок подымает.

Очень высоко, хотя и неоднозначно, Пушкин оценивал Михаила Васильевича Ломоносова. «Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом. Но в сем университете профессор поэзии и элоквенции не что иное, как исправный чиновник, а не поэт, вдохновенный свыше, не оратор, мощно увлекающий. Однообразные и стеснительные формы, в кои отливал он свои мысли, дают его прозе ход утомительный и тяжёлый».

Пушкин едва ли не боготворил Михаила Илларионовича Кутузова. «Слава Кутузова неразрывно соединена со славою России, с памятью о величайшем событии новейшей истории. Его титло: спаситель России; его памятник: скала святой Елены! Имя его не только священно для нас, но не должны ли мы ещё радоваться, мы, русские, что оно звучит русским звуком?».

Лидер, прекрасно видя все недостатки, уважает настоящее своей страны, свой народ, избегает самоуничижения. Основоположником российского либерализма, а одновременно и типом первого русского интеллигента был Александр Николаевич Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву». Его слова – «душа моя страданиями человеческими уязвлена стала» – вылились в матрицу сознания русской интеллигенции. Екатерина II сочла книги Радищев богомерзкими, заклеймила его «бунтовщиком, что хуже Пугачева» и осудила на смертную казнь, заменённую ссылкой.

Пушкин не случайно совершает обратное путешествие с томиком Радищева в руках и пишет в 1836 году «Путешествие из Москвы в Петербург», где категорически расходится с предшественником. «В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но всё в нескладном, искажённом виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить?».

«Очевидно, что Радищев начертал карикатуру», – считал Пушкин. Он рассказывал о простых людях России, с которыми ежедневно сталкивался, общался, когда бывал в своих имениях. «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлёности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaud¹³; никогда не заметите в нём ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день… Конечно: должны ещё произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества».

Пушкину немало доставалось, особенно в 1830-е годы за «низкопоклонство перед властью». Это не было «низкопоклонство». Это было уважение к руководству собственного государства, что было несвойственно русской интеллигенции. Пушкин хорошо понимал:

       Власть верховная не терпит слабых рук…

В одном из немногих стихотворений, которые Николай I не позволил печатать, читаем:

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю;

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:

Он бодро, честно правит нами;

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нём кипит,

Но не жесток в нём дух державный:

Тому, кого карает явно,

Он втайне милости творит….

Беда стране, где раб и льстец

Одни приближены к престолу,

А небом избранный певец

Молчит, потупя очи долу.

Личный цензор Пушкина опасался обвинений в подхалимаже.

Впрочем, постепенно отношения Пушкина и Николая I стали не такими тёплыми как ранее. Высочайший указ придворной конторе от 31 декабря 1833 года гласил: «Служащего в министерстве ин. дел тит. сов. Александра Пушкина всемилостивейше пожаловали мы звание камер-юнкера двора нашего». Натали была в восторге, это открывало ей доступ ко двору. Но не Пушкин. Вяземский напишет Великому князю Михаилу Павловичу 14 февраля 1937 года: «Ключ камергера был бы отличием, которое бы он оценил, но ему казалось неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали камер-юнкером наподобие юношей и людей, только что вступающих в общество». Впрочем, сам Пушкин понимал: «Конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моём чине, а не о моих летах – и верно не думал уж меня кольнуть». Пушкин был прав. «Царь не мог нарушить закон. Имея на гражданской службе чин титулярного советника, хотя давно «никакой службы не исполнял», Пушкин не мог иметь при дворе чин выше камер-юнкера (в тот период камер-юнкеров насчитывалось около ста человек)»¹⁴.

Но самолюбие Пушкина было уязвлено: «Государю неугодно было, что о своём камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным даже рабом, – но холопом и шутом не буду и у царя небесного». Кроме того, поэт подозревал, что император приблизил его к себе, чтобы иметь возможность танцевать на балах с Натальей Пушкиной.

В 1936 году Пушкин с полным основанием написал строки, которые может себе позволить только настоящий лидер:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастёт народная тропа.

Вознёсся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживёт и тленья убежит –

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,

И назовёт меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

В ноябре 1836 года Пушкин получил анонимный пасквиль, где его возводили в ранг заместителя великого магистра рогоносцев. К тому времени за женой поэта уже год ухаживал барон Жорж Дантес, приёмный сын нидерландского посланника в Москве.

Противники стрелялись 27 января на Чёрной речке по правилам французских дуэлей. Николай I писал в день его смерти 29 января 1837 года графу Киселеву: «Он погиб, Арендт (доктор) пишет, что Пушкин проживёт ещё лишь несколько часов. Я теряю в нём самого замечательного человека в России». Дантес доживёт до глубокой старости.

Гоголь справедливо утверждал: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

г. Москва