Журнальный мир

Двух вещей нельзя скрыть на сцене — злость и глупость. Я не злюсь — я гневаюсь. Злость — мелкое чувство, не сценическое.

Любовь Борисова,

заслуженная артистка РСФСР

Мы в профессии — это отражение наших педагогов: что в нас вложили в период обучения, то мы и несем всю жизнь…

…Знакомство с Любовью Борисовной Борисовой для меня состоялось заочно: много слышал о ней от актеров, с которыми работал на эстраде (О. Теплова, А. Каратаев и другие), и еще тогда понял, что Борисова — несомненный авторитет в театральном сообществе и актерской среде.

Говорили, что она была директором Новосибирского театрального училища, педагогом, что ее все боялись и уважали, что в прошлом она — блестящая актриса «Красного факела», что ей нет равных в работе с литературным материалом при подготовке чтецких программ и номеров — разобрать и подготовить текст для сцены так, как она, не может никто. А увидел я ее впервые, кажется, в 1994 г., когда мы с О. Тепловой играли эстрадный спектакль в Большом зале филармонии — после окончания к нам подошла элегантно одетая пожилая женщина с очень проницательным взглядом. Я понял, что с Тепловой они знакомы давно, и, честно сказать, удивился, услышав от подошедшей: «Молодой человек, вы мне понравились, но вам нужно учиться, я бы вас взяла…»

Потом я ушел в армию и однажды, будучи в увольнении, был приглашен сослуживцем в театр «Красный факел». Сослуживец этот, В. Кимаев (ныне — артист «Глобуса»), до призыва учившийся в Новосибирском государственном театральном училище и в актерской среде ориентировавшийся, сказал: «Сегодня бенефис Борисовой, пойдем посмотрим». Мы пошли.

То, что я увидел на сцене, я запомнил на всю жизнь — я увидел великую актрису, которая буквально повелевала залом и держала внимание каждого человека в течение всего спектакля! В тот вечер играли пьесу А. Моруа «Загадочный мир театра», поставленную режиссером А. Серовым, а партнерами Л. Борисовой по спектаклю были К. Орлова, Т. Классина, А. Черных, В. Лемешонок, Г. Шустер… Зал ликовал, взрывался овациями, а такого владения словом и подтекстом, такой точности попадания в партнера я не видел и не слышал до этого. Я был покорен, и, когда через несколько месяцев, демобилизовавшись, узнал, что в театральном училище Л. Б. Борисова набирает курс и хочет меня видеть, я, конечно, к ней пришел — сначала в ее небольшую квартиру, где началась работа и зародилась дружба, продолжавшаяся все четыре года моей учебы.

…Я прочитал свою программу (прозу, басню, стихотворение) — Борисова, выслушав «Шестое чувство» Н. Гумилева, сказала: «Вы открыли для меня это стихотворение, я его не знала, это прекрасно…» Я прочитал басню, и началась работа с текстом: я узнал много нового, например, что обращение, стоящее в конце фразы, не отделяется интонационно, что перед союзами «и» и «но» всегда нужен люфт, потому что это переход на новую мысль, узнал понятие «перспектива» — и могу сказать, что впоследствии такой кропотливой работы над текстом, авторскими обстоятельствами, логикой и техникой речи я не встречал никогда. Я поступил в театральное училище на курс Борисовой в 1995 г. — это был ее последний курс…

На первом занятии Любовь Борисовна поставила перед нами песочные часы и сказала: «Смотрите. Вы должны видеть, как уходит время». И действительно, ее отношение ко времени (к своему, к чужому) было трепетным и чутким — она не терпела опозданий на репетиции или занятия, работала четко, и заканчивали мы всегда вовремя. Она говорила: «От репетиций вас может освободить только собственная смерть». Но студенты есть студенты, они все равно прогуливали, находя самые фантастические оправдания, — а она им верила, особенно юношам. Она вообще была иногда очень наивным и доверчивым человеком. Это хорошее актерское качество — мгновенно поверить в обстоятельства и сделать их своими.

Одна студентка на репетиции сказала: «Я должна знать…» (что-то связанное с обстоятельствами), но Борисова закричала: «Знать?! Знать должны критики, актер на сцене должен чувствовать и действовать!»

* * *

Любовь Шмулевич (Борисова) родилась 24 февраля 1922 г., а в 1939 г., приехав к тетке в Москву, поступила в ГИТИС и успешно окончила его. Учеба в ГИТИСе — напряженная, а во время Великой Отечественной войны было и вовсе тяжко — мальчишки-однокурсники по ночам ходили разгружать вагоны, а у самой Любы было одно-единственное платье, поэтому она, чтобы разнообразить наряд, часто надевала недорогие — но обязательно разные! — бусы.

Педагогами курса были Л. М. Леонидов и И. М. Раевский — именно их творческий метод и эстетические взгляды на театр во многом определили творческое мировоззрение самой Л. Б. Борисовой, поэтому работала и преподавала она строго в рамках академической школы классического психологического русского театра.

Был ей близок театр, в котором главными инструментами актера являются интеллект, безупречная внешность, точный лаконичный жест, тесная взаимосвязь со сценическим партнером и, конечно же, слово. Яркий образец — спектакль «Милый лжец», поставленный ее учителем И. М. Раевским с актерами МХАТа А. Кторовым и А. Степановой по пьесе Дж. Килти, основанной на переписке Б. Шоу и актрисы Стеллы Патрик Кэмпбел.

Известный театральный критик В. Вульф называл этот спектакль одним из лучших в XX веке, а когда мы, студенты, смотрели его вместе с Любовью Борисовной по телевизору у нее дома, она говорила: «Вы должны обязательно увидеть, как Кторов играет сцену, в которой его персонаж рассказывает о похоронах матери…» И мы видели действительно пронзительную сцену и гениальное исполнение: поведать о трагедии своей жизни так глубоко и вместе с тем как бы легко — мастерство высшего класса.

Борисова говорила нам: «Трагедия играется тихо, как шум осенней листвы. Все чувства — внутри». Она вообще не любила, когда «хлопочут» лицом, машут руками: «Успокой руки, не тычь пальчиком — это жест учительницы, не размахивай руками — я сквозняков боюсь!», а когда студенты начинали «разыгрывать» текст и комиковать не по делу, она морщилась: «Оставьте что-нибудь для цирка…»

Очень долгим и кропотливым был процесс анализа материала — пьесы ли, отрывка… Пока мы не понимали, «про что это», мы не приступали к сценической работе, и вообще содержание для Л. Б. Борисовой было главным в театре — содержание, преломленное через яркую человеческую индивидуальность!

При наборе студентов Борисова обращала внимание на несколько, если так можно выразиться, параметров: внешность (мужчины — высокие, красивые, с хорошими зубами и желательно прямыми ногами, девушки — обязательно стройные, с длинными волосами, красивыми ногами и без макияжа, потому что предпочтение отдавалось природной, естественной красоте), характер (не терпела бунтарей — актер должен уметь подчиняться беспрекословно, быть покорным), темперамент (главный признак наличия таланта, есть темперамент — есть талант), музыкальность (очень важны были наличие слуха и владение инструментом; я думаю, для нее человек, чувствующий музыку, был более гармоничным, а кроме того, спектакль — это ансамбль, поэтому музыкальность в перспективе давала ощущение собственного звучания в сочетании со звучанием партнера, актерскую ансамблевость), пластичность (на сцене нужно двигаться красиво и естественно, без мышечных зажимов).

Но особенно важным, если не первостепенным, для Л. Б. Борисовой было наличие у студентов интеллекта. Она любила умных, читающих студентов, сама постоянно читала и не стеснялась признаваться в радостных открытиях — например, я ей предложил книгу воспоминаний Ж. Маре «О моей жизни» и Любовь Борисовна была восхищена стихами Ж. Кокто, посвященными Ж. Маре!

Вообще в любви для Борисовой не существовало запретных тем — она говорила: «Любовь не имеет ни пола, ни возраста, если это любовь» — и в отношении многих вещей была человеком, как принято говорить, «продвинутым», современным. Кстати, она была так впечатлена стихами Кокто, что в подражание написала свои и показала мне…

Однажды я сказал: «Любовь Борисовна, я прочел “Три сестры” Чехова!», на что она просто и искренне, без иронии, ответила: «Андрюшенька, как я вам завидую, вы счастливый человек!»

Вообще она любила студентов, любила находиться среди молодых и не чувствовала себя старой. «Бабушка — это степень родства!» — говорила она и всегда повторяла при этом: «Слушайте бабушку, я вам плохого не посоветую!» И мы слушали!

Например, когда она записала на радио цикл чтецких программ с журналистом В. Луцко (там были чеховская «Душечка», горьковская «Нунча», «Знак» Мопассана и «Нежность» Барбюса), мы эти передачи слушали на аудиокассетах во время занятий. Это было прекрасно, это была лучшая школа для нас — мы видели и слышали, что наш мастер не сухой теоретик театра, а живая и талантливая актриса!

Какой Любовь Борисова была на сцене? Страстной, яркой, неподражаемой — это отмечали все, кто видел ее в спектаклях.

После окончания ГИТИСа она работала во фронтовом театре, потом уехала в Тверь (тогда — Калинин), затем были Омск и Новосибирск («Красный факел») — о ролях, сыгранных Борисовой, старые театралы вспоминают до сих пор.

«Нынешний сезон был, по существу, периодом официального признания в качестве режиссера “Красного факела” А. Малышева. Его спектакль “В ночь лунного затмения” явился первым за последние годы обращением театра к драматургии братской республики. Пьеса Мустая Карима, по-настоящему талантливая, населенная яркими характерами, воссоздает дореволюционное прошлое башкирского народа. Материал и его режиссерское прочтение предоставили возможность для интересных актерских работ. Это, прежде всего, образ Танкабике, которую горячо, увлеченно сыграла Л. Борисова. Позже на ту же роль успешно ввелась по творческой заявке другая актриса — К. Орлова. Сам этот шаг заслуживает уважения хотя бы потому, что К. Орловой пришлось вступить в творческое соревнование с сильной “соперницей”, преодолеть и собственную неуверенность, и сложившееся представление о ее, Орловой, возможностях»¹.

«Прежде чем начать разговор об этих работах театра последнего десятилетия, хочется вспомнить один из старых его спектаклей — “На всякого мудреца довольно простоты” режиссера М. Владимирова (1963), ибо он был и остается заметной вехой в интерпретации Островского на краснофакельской сцене. Это был блистательный спектакль. Не только по составу исполнителей: Мамаева играл М. Бибер, Крутицкого — В. Харитонов, Мамаеву — Л. Борисова, Глумову — Л. Морозкина, — актеры, вообще много сделавшие для утверждения Островского на краснофакельской сцене. <…>

Чернядевская “Гроза” была, по общему мнению, едва ли не самой неудачной постановкой Островского последних лет: помнятся жалобы на трудность проката спектакля, на сложную реакцию педагогов-литераторов, возмущенных несовпадением происходящего на сцене с трактовкой, которую предусматривает школьная программа. И критика его не приняла — от маститого Е. Холодова, крайне резко среагировавшего на некоторые сокращения в тексте, до Л. Баландина, приговор которого был также категоричен: неудача.

Однако, когда читаешь все написанное по краснофакельской “Грозе”, получается в то же время, что целый ряд актерских работ критика приняла вполне сочувственно, например, Полякова — Тихона, Попенко — Варвару, Лемешонка — Дикого. <…> По выразительности и художественной силе на первый план, бесспорно, выдвигалась Кабаниха в исполнении Л. Борисовой — огромная мрачная бабища с замечательно трезвыми холодными глазами, сама тьма темного царства, его идолище, его палач, в чьих умелых руках обряд становился средством укрощения любой стихии. Как видно, все представители темного царства нашли в лице ведущих актеров театра ярких колоритных исполнителей»².

Сама же Борисова говорила: «Мою творческую жизнь обрамляют две роли — Катюша Маслова в “Воскресении” Л. Толстого, с которой я начала, и бабушка Лермонтова в спектакле “Заступница” по повести Ю. Нагибина, которую играла в театре “Старый дом”».

Режиссер И. Б. Борисов рассказывал мне в личной беседе: «Люба Борисова была послушной, как собака. Выполняла все, что я говорил, беспрекословно, понимала с полуслова. Для меня это было даже удивительно, потому что все знали о ее сложном характере. Но когда я однажды по прошествии времени взглянул на “свой” спектакль, я… (далее следовала ненормативная лексика) был потрясен! Она играла гениально, но совершенно по-своему. Я махнул рукой, сделать уже ничего было нельзя с этим!»

Кстати, о характере Л. Б. Борисовой — сложный он или простой — можете судить сами на примере одного ее интервью.

«— Весь мир — бардак, будем говорить открытым текстом. И потом — немыслимая, немыслимая страсть к подражанию. Я не скажу, что Шекспир плохой драматург, но для меня лучший драматург — Чехов. Мое любимое произведение — “Горе от ума”. Я в этом году впервые не набираю курс в театральном училище, к сожалению. Раньше я всегда первым делом говорила студентам: “К первому сентября выучить наизусть “Горе от ума””. — “Как выучить?” — “Вы же в артисты готовитесь! Те, кто не знает наизусть “Горе от ума”, никогда не поймут, о чем я говорю”.

— И выучивали?

— Да! И там есть фраза: “Хоть у китайцев бы нам несколько занять премудрого у них незнанья иноземцев”. Сейчас шла по телевидению старая лента — “Музыкальная история”. Я очень скептически отношусь к нашему старому кино. Но там были великие актеры. Ну неужели же я пропущу Лемешева, которого я столько раз слышала, с которым была хорошо знакома, и буду слушать… как его зовут? Буянов? Буйнов? Это же преступление — почему на телевидении исчезла классическая музыка? Чего же они хотят от молодежи, если с экрана несутся мерзкие, агрессивные, бездарные звуки. <…> Почему вообще это называется пением? Ну назвали бы как-то по-другому. Потом это вечное ломание, это дикое коверканье русского языка. Почему заставки на NTSC называются музыкальным антрактом? Где они берут эти мерзкие клипы? <…>

— Многие просто перестали смотреть телевизор.

— Нет, я не могу. Вот узнала, что было извержение вулкана.

— Боитесь конца света?

— Боюсь не смерти… У меня есть внук, есть правнучка. Но я считаю, как мы уже говорили, что конец света начался и идет. Сегодня 6 августа — годовщина дня, когда на Хиросиму сбросили бомбу. Может быть, тогда он начался? А может быть, в 1917-м?

— Но все же в этом начавшемся конце света есть какие-то жизненные радости?

— “Если есть минуты радости на безрадостной земле…” Не знаю… Мне очень трудно перестать работать. Идет мучительная перестройка: у меня очень плохое здоровье и, извините, очень хорошая голова. Голова профессора Доуэля… В этом августе как раз сорок лет, как я живу в Новосибирске. <…> Радуют ученики, многие из которых стали не только прекрасными артистами, но и преподавателями. Но больше огорчает. В особенности то, как сейчас говорят по-русски. Даже центральное телевидение. Вот начали говорить “Александр Сергеевич”, а не “Александр Сергеич”. Раньше как узнавали шпионов или иностранцев? Они выговаривали имя и отчество так, как пишется, а не так, как произносится по-русски. Стоило кому-то сказать “Лев Николаевич” — все, шпион!

— Значит, сегодня все шпионы!

— Мне не хочется наше телевидение обижать, но там очень мало профессиональных людей. Не могу понять, почему они не учатся. В училище я предлагала создать группу дикторов… Отсутствие профессионализма — это страшно. <…> Это падение культуры…

— И что, по-вашему, виной этому?

— Виновато разрушение семьи. Женщина не должна работать.

— Это вы говорите? Вы пятьдесят пять лет работали в театре… Были актрисой, директором училища, педагогом…

— Я творческий человек. А сидеть в конторе и писать бумажки женщина должна не больше четырех часов в день. Свое время она должна посвящать семье и детям — музыке их учить, сказки на ночь читать. Я внуку своему с трех лет читала “Руслана и Людмилу”. Потому и вырос высочайшего интеллекта парень. Он кинокритик, живет в Москве.

— Женщина-актриса часто жертвует своей личной, семейной жизнью ради театра. Вам удалось совместить служение театру и семью?

— У меня муж был певец, так что мы с ним друг друга понимали…»³

Со своим будущим мужем молодая актриса Любовь Борисова познакомилась в 1950-х годах, работая в Калининском драматическом театре, — Николай Платонов был замечательной личностью, поэтому о нем тоже нужно хоть немного, но рассказать.

* * *

«В далеком Новосибирске статью “Предвоенная Киевская опера” прочитала Галина Александровна Зайцева — ученица Николая Платонова, хорошо знавшая певца в последний период его жизни. <…> Благодаря воспоминаниям Галины Зайцевой и любезно предоставленным ею фотографиям из ее личного архива мы теперь можем в значительной степени вернуть из незаслуженного забвения имя Николая Платонова — человека, который в 1937 году первым записал на грампластинку столь любимый нами романс “Нiч яка мiсячна”. <…>

Детство и юность Николая Платонова прошли на Украине. Родился он 13 декабря 1902 года, младшим ребенком в семье православного священника Платона Слуцкого. Микола Слуцкий — вот как его звали на самом деле. Гражданскую войну он встретил 15-летним юношей. Трудно сказать, чем он занимался в те годы, куда его заносила судьба и где он выучился на ветеринара, как о том сообщает Галина Зайцева. Но со всей определенностью можно утверждать, что своим становлением как певца Микола Слуцкий обязан выдающемуся педагогу Елене Александровне Муравьевой, которая преподавала в Киевском музыкально-драматическом институте имени Н. В. Лысенко, а с 1920 года воспитывала солистов оперы в Киевской консерватории. Елена Муравьева “поставила на ноги” многих выдающихся наших певцов. <…> “Николай Платонович знал секреты старой итальянской вокальной школы, которую он унаследовал от Е. А. Муравьевой, и конкретно показывал, как ей владеть”, — пишет Галина Зайцева.

Так когда же, в какие годы проходили занятия Миколы Слуцкого с Муравьевой? В словаре “Отечественные певцы. 1750—1917”, в статье, посвященной Е. А. Муравьевой, читаем следующее: “Воспитала св. 400 певцов и педагогов, среди которых — …З. М. Гайдай (в 1923—27)… И. С. Козловский (в 1918—19)… О. А. Петрусенко (в 1924—25), Н. П. Платонов (в 1921—25)…

Судя по приведенным датам, Микола Слуцкий брал у Муравьевой уроки вокального пения несколько позже, чем Иван Козловский, — примерно с 1921 года. Не исключено также, что именно в тот период времени Микола Слуцкий познакомился со своими будущими коллегами по киевской опере: и с Оксаной Петрусенко, и с Зоей Гайдай, своей будущей женой, — обе они также прошли школу Елены Муравьевой. Между прочим, Галина Зайцева делает такое любопытное замечание: “Николай Платонович рассказывал, что Зоя Гайдай, пока была жива Муравьева, продолжала заниматься с ней голосом, а после ее смерти эти занятия продолжил Платонов, так как она совершенно не могла петь без постороннего “уха””. <…>

Известно и другое: в первой половине 1920-х годов, беря уроки вокала, Микола Слуцкий одновременно участвовал в концертах украинской хоровой капеллы “Думка”, созданной в 1920 году. Само название капеллы является сокращением: “Державна українська мандрiвна капелла” по-украински означает “Государственная украинская передвижная капелла”. Передвижная — само это слово предполагает очень частые гастроли. Уже за первые годы своего существования капелла “Думка” дала многие сотни концертов — и на Украине, и в Москве, и в Петрограде, и на Урале.

Примерно в 1925 году в жизни Миколы Слуцкого произошел крутой перелом: выступления молодого певца капеллы “Думка” были замечены Константином Сергеевичем Станиславским, который пригласил его в Москву, в свою Оперную студию. <…>

Оперная студия К. С. Станиславского возникла из естественного стремления великого театрального реформатора воспитывать на принципах своей “системы” не только актеров драматических, но также и “поющих актеров”. <…> Вероятно, сразу по приезде Микола Слуцкий был введен на роль Ленского в “Евгении Онегине”, а уже в 1926 году, когда под руководством Станиславского студийцы приступили к репетициям “Царской невесты”, он получил роль и в этом спектакле — правда, в третьем составе. В письме к своему брату (18 августа 1926 года) Станиславский пишет следующее: “…В третьем составе я буду путаться, и ты меня проверяй по протоколу. В нем, как кажется, назначены — Грязной: Савченко, Воронов, Коренев; Малюта: может ли петь его Виноградов, что больше всего желательно. Кроме того, что такое из себя представляет Шехов, не может ли он петь для третьего состава Малюту? Лыков: Платонов, Белугин; Бомелий: Якушенко, Знаменский…”

Платонов, а не Слуцкий? Да, именно так. <…> Галина Зайцева вспоминает: “Мне известен факт, как он получил псевдоним “Платонов”. Перед премьерой спектакля “Евгений Онегин”, где он пел партию Ленского, идя на последнюю репетицию, он увидел на афише театра, против фамилии Ленский, новое имя исполнителя — “Платонов”. Он был крайне удивлен и расстроен, что Станиславский взял на эту партию нового тенора. Встретив Станиславского в театре, услышал ответ: “Коля! В Киеве каждый второй сапожник — Слуцкий. Поэтому отныне ты будешь Платоновым””. <…>

Кстати сказать, в работе над партией Ленского Николаю Платонову помогал Леонид Витальевич Собинов, который даже подарил ему свое трико — то самое, в котором пел Ленского. Николай Платонов бережно хранил потом это трико, всю жизнь хранил, и показывал его своим ученикам. <…>

В том же 1926 году Оперная студия К. С. Станиславского официально стала студией-театром (в 1928 году — Оперным театром имени Станиславского) и получила свое здание на Большой Дмитровке. В принципе, это ведь очень недалеко от дома в Леонтьевском переулке: несколько минут пешком. Николай Платонов так и ходил из дома в театр — пешком. Ходил он так до тех пор, пока это не заметил Станиславский.

“Он подозвал его к себе и сказал, что артист должен подъезжать к театру на извозчике, а не ходить пешком. И несмотря на то, что дом, в котором жил Платонов, находился в двух шагах от театра, он вынужден был нанимать извозчика и, объезжая несколько раз вокруг театра, останавливаться у входа”, — пишет об этом случае Галина Зайцева. <…>

Платонов рассказывал Галине Зайцевой, насколько бедственным было его существование в Москве: зарплата, которую он получал в театре, была настолько мизерной, что ему приходилось порой занимать у Станиславского буквально копейки — на покупку свечей… <…>

Короче говоря, Николай Платонов принял решение оставить Оперный театр Станиславского и вернуться в Киев. Узнав об этом, раздосадованный Станиславский пишет Собинову (письмо от 1 сентября 1934 г.): “Знаю, что гениальный Платонов собирается уходить, чему я очень рад”. Это письмо было, между прочим, одним из последних, полученных Л. В. Собиновым: всего через полтора месяца великого певца не стало… <…>

В музыкальном фильме режиссера Ивана Кавалеридзе “Наталка Полтавка”, первом советском кинофильме, сделанном в жанре “фильм-опера” (1936), Николай Платонов спел основную теноровую партию, и его партнерами в том фильме были Мария Литвиненко-Вольгемут, Иван Паторжинский и Григорий Манько (Литвиненко-Вольгемут спела партию Наталки за кадром, а вот Платонова, Паторжинского и Манько мы в этом фильме не только слышим, но и видим). <…>

Надо сказать, что в настоящее время сохранилось не так уж и много грамзаписей Платонова. <…> В распоряжении Галины Зайцевой есть грампластинка (судя по матричному номеру, выпущенная в 1939 году), на которой Платонов записал две украинские песни. А на оборотной стороне этой же пластинки записана песня “У гаю, гаю вітру немає” — также на слова Тараса Шевченко. Наконец, сохранилась грампластинка с украинской песней “Дiвка в сiнях стояла”. Эта запись примечательна тем, что в 1939 году они сделали ее вместе: Николай Платонов и Зоя Гайдай…

Они поженились, по-видимому, вскоре после возвращения Николая Платонова из Москвы в Киев. Московские бытовые неурядицы Платонова остались в прошлом. Теперь, в Киеве, он был востребован и любим, у него была известность, сравнимая разве что с известностью Сергея Лемешева в Москве, прекрасная жена — на зависть многим, материальный достаток и, казалось, безоблачное будущее. “У них была трехкомнатная квартира в центре города, белый рояль, огромная библиотека и его собственный автомобиль с личным шофером”, — пишет Галина Зайцева, вспоминая рассказы Платонова о том счастливом для него времени.

В заметке А. Москальца “Зоя Гайдай: сорок лет спустя”, опубликованной в 2005 г. в газете “Зеркало недели”, читаем: “Излюбленным пешеходным маршрутом Зои Михайловны был путь из театра домой. Чтобы преодолеть расстояние от первого артистического подъезда Киевской оперы до дома, достаточно было спуститься на два квартала по улице Ленина. Часто во время этих прогулок певицу сопровождал ее муж — тенор Платонов, также работавший в театре. Иногда он приезжал за ней на машине — рослый, красивый, в модном белом костюме, как всегда подтянутый и безупречный”. <…>

В 1941 году Зоя Гайдай (среди самых-самых первых) стала лауреатом Сталинской премии — вместе с Шостаковичем, Козловским, Лемешевым. Быстро проскочив обязательную ступень заслуженной артистки УССР, она получила звание народной артистки Украины, а в 1944 году стала и народной артисткой СССР.

А ее муж, Николай Платонов, получил звание заслуженного артиста Украины, да так в этом звании и остался… Интересные подробности упоминает в своем письме Галина Зайцева: “Из рассказов Николая Платоновича известно что Сталин очень любил Зою Гайдай как певицу, и у них дома был даже прямой телефон с его кабинетом. Известен такой факт, что театр подавал документы на присвоение звания народных артистов УССР как Гайдай, так и Платонову. Но Сталин сказал: “В одной семье двух народных много, хватит одного!” И дал звание Зое Гайдай”. <…>

Киев, как известно, немецкая авиация начала бомбить уже в первые часы войны. Очень быстро была организована эвакуация целого ряда ведущих артистов Киевской оперы в глубокий тыл. В далекую Уфу, столицу Башкирии, Николай Платонов и Зоя Гайдай отправились тоже вместе — отъезд состоялся 2 июля 1941 года.

В статье Юрия Узикова ““Гастроли” театра в военной Уфе”, опубликованной в интернет-газете “Башвест”, читаем такие любопытные подробности: “И вот театр в пути. В неприспособленных вагонах известные всей стране артисты Мария Литвиненко-Вольгемут, Зоя Гайдай, Иван Паторжинский, Константин Лаптев, Николай Платонов, Андрей Иванов. <…> 11 июля 1941 года киевляне прибыли в незнакомый город Уфу. <…> Тепло встретил украинских коллег и коллектив Башкирского театра оперы и балета (БГТОиБ). Он был открыт только в 1938 году. Поэтому творческая деятельность с мастерами Украины способствовала росту уфимских артистов. Началась дружная работа, театры помогали друг другу. <…> Осенью 1942 года… Киевский театр оперы и балета переехал в Иркутск. <…>

…В заключительный год войны Николай Платонов участвовал в съемках музыкального фильма-концерта “Украинские мелодии”, снятого на Киевской киностудии художественных фильмов. Премьера фильма состоялась в августе 1945 года, и в нем вместе с Николаем Платоновым снималась также и его на тот момент жена — Зоя Гайдай. <…> Их брак окончательно распался во второй половине 1940-х годов: между 1946 и 1950 годами. Почему они расстались — с уверенностью сказать теперь трудно. Известно, впрочем, что Зоя Гайдай так никогда больше и не вышла замуж, а Николай Платонов, хотя и женился вновь, но произошло это гораздо, гораздо позже…

Столь благополучно для Платонова начавшийся “киевский” период его жизни — закончился. Заслуженный артист Украины, он покидает Киевский театр и навсегда уезжает из Киева. <…> Есть свидетельства того, что в 1950 году Николай Платонов оказался в Куйбышеве (так в те годы называлась Самара), где стал выступать на сцене местного оперного театра. <…>

Платонов, очевидно, ничего не рассказывал Галине Зайцевой о том периоде своей жизни, но вот о том, что случилось с ним позже, она уже знает: “Я знаю о его жизни того момента, когда он находился в городе Калинине. Там он пел в филармонии, где и познакомился со своей будущей женой — артисткой драматического театра, заслуженной артисткой РСФСР Л. Борисовой — и ему уже было за 50…”

“За 50” Платонову было уже после 1952 года. Очевидно, что в Куйбышевском театре он проработал не так уж много времени и около середины 1950-х годов оказался в Калинине (так раньше называлась Тверь), где пел уже не в театре, а в филармонии.

Галина Зайцева продолжает: “В середине 1950-х годов жену Николая Платоновича пригласили работать в театр “Красный факел” г. Новосибирска, куда они вместе и переехали. Живя в Новосибирске, Николай Платонович начал преподавать сольное пение и являлся заведующим вокальным отделением музыкального училища. Но когда в начале 1960-х годов в Новосибирском театральном училище открыли отделение “Актер театра музыкальной комедии”, Николая Платоновича пригласили туда в качестве заведующего отделением и педагога по вокалу”. <…>

В феврале 2010 г. широко отмечалось 50-летие “новосибирской театральной школы”. В связи с этим проводились различные торжественные мероприятия, было написано много статей и сказано немало теплых слов. <…> В юбилейных статьях имя Л. Б. Борисовой упоминается довольно часто… Имени ее мужа, Николая Платонова, в тех статьях нет — но Платонова помнят его многочисленные благодарные ученики.

Помимо театрального училища, Николай Платонов преподавал еще и в Новосибирском театре музыкальной комедии. <…> Галина Александровна Зайцева, многому научившаяся когда-то у Платонова и сама уже воспитавшая немало певцов, с благодарностью вспоминает: “У Николая Платоновича был не только певческий дар, но и редкий педагогический талант. Во время наших уроков присутствовало очень много студентов и педагогов из ранних классов, потому что Николай Платонович знал секреты старой итальянской вокальной школы, которую он унаследовал от Е. А. Муравьевой, и конкретно показывал, как ей владеть. <…> Его студенты всегда показывали высокий вокальный и профессиональный уровень, но даже несмотря на все это и на то, что на Украине он был доцентом Киевской консерватории, в Новосибирскую консерваторию его не допускали”. <…>

Николай Платонович Платонов скоропостижно скончался от инсульта 8 октября 1968 года, совсем немного не дожив до 66 лет. Он был похоронен на городском кладбище Новосибирска.

P. S. <…> Мне бы хотелось сказать несколько слов о Галине Александровне Зайцевой — ученице Николая Платонова, прекрасном и скромном человеке и замечательной певице. Учитель словно бы растворяется в своих учениках, словно бы продолжает жить в них даже после своей физической смерти. Платонов-педагог, сам ведь ученик Елены Муравьевой, прекрасно понимал это. Рассказывают, что незадолго до своей кончины, слушая пение Галины Зайцевой, он вдруг заплакал и произнес: “Галонька, девонька, ты прославишь меня”»⁴.

* * *

Много лет Л. Б. Борисова была директором Новосибирского театрального училища, и студенты называли училище «Борисовкой»…

Поработав актером в театре, я ушел в педагогику и теперь, занимаясь со студентами, понимаю, какой величины мастером была Борисова! Ее ученики трудятся по всему миру, в том числе в театрах Москвы: О. Матушкина — в театре им. Ермоловой, О. Цинк — в Театре Наций, С. Петров — работал в театре им. Маяковского, теперь снимается в кино, Д. Малютин стал режиссером, А. Тиханова много снимается в кино и работает на эстраде в Москве, а в Новосибирске все знают заслуженных артисток России В. Широнину («Красный факел»), В. Сергееву («Старый дом»), актера «Первого театра» В. Казанцева…

Валентина Широнина, заслуженная артистка России, актриса театра «Красный факел» (выпуск 1964 г.), вспоминает: «Любовь Борисовна Борисова была из категории царственных актрис. <…> А преподавала она нам в театральном училище сценическую речь и мастерство художественного слова. Чтицей была блистательной! Мы часто пользовались этим: по ее требованию приносили как можно больше материала на занятия — Чехова, Куприна, Мопассана, и как-то изощрялись, чтобы не самим перед ней читать, а устроить, чтобы Любовь Борисовна почитала нам. Она брала отрывок и увлекалась… Большую часть материала — особенно классику — знала хорошо, но иногда встречался незнакомый текст, и она тут же — с листа! — выдавала чтецкий шедевр, фактически готовую программу. <…> Она сама по себе была нашей школой! И каждое занятие в этой “школе” было ярким — не знаешь, чем закончится. Могла то разразиться колоссальным гневом, то абсолютной влюбленностью в нас — каждый раз как по минному полю: но эта непредсказуемость была и пугающей, и интересной. И вот что важно — она владела необъяснимым магнетизмом! Энергией управления людьми. Могла войти в аудиторию, сесть за стол, опустить глаза и долго молчать… Мертвая была тишина! Все сидели — муха пролетит, услышишь. Так она владела залом и во время спектаклей, и когда читала.

Чтецкие программы Любови Борисовой постоянно записывались на радио — поэзия Лермонтова, проза Чехова, а рассказ Горького “Нунча” вспоминают просто как легенду. Она и сама, не тушуясь, говорила, что лучше всех в Новосибирске говорит по-русски. А потом так прикипела к преподаванию чтецкого искусства, что много лет занималась этим, уйдя после 1976 года из театра. Была директором театрального училища — маститым, авторитетным, повлиявшим на судьбы многих известных актеров. Затем стала преподавать мастерство актера»⁵.

Вера Сергеева, заслуженная артистка России, актриса театра «Старый дом» (выпуск 1980 г.): «Для Борисовой была важна внешность будущих актеров, для нее существовали амплуа при наборе — если у абитуриентки внешность героини, это определенная судьба в театре. Обращала внимание и на голосовые данные…

Любовь Борисовна прекрасно работала со стихами и очень любила их. Учила нас держать строку и держать паузу, не рвать мысль, а когда она читала сама — стихи оживали… Кстати, всем ее студентам нужно было знать наизусть “Горе от ума”!

В ее постановках всегда было несколько составов, и если кто-то не был занят в работе сегодня, то сидел в зале, смотрел, как работают другие, и учился на чужих ошибках. Например, у нас на курсе было много девочек и я не вошла в спектакль “Три сестры”, но однажды Борисова разрешила мне попробовать — меня назначили на роль, потому что я все это время сидела в зале и смотрела, была готова мгновенно войти в обстоятельства.

Этюды Борисова не любила и не понимала… Внутренний монолог, пауза — она буквально показывала нам их значение, мы не писали на бумаге внутренний монолог.

Сначала она чисто технически объясняла необходимость паузы, а со временем мы сами чувствовали и понимали ее значение. Поначалу, если студент “не тянул”, то хотя бы технически, через паузу, Борисова на сцене создавала иллюзию его глубокой внутренней жизни и наличия интеллекта, таким образом “прикрывая” студента. Понимание приходило позже, но не ко всем… Если она любила кого-то, то на 100 % — она тебя растила, как дитя! Правда, если не любила, то тоже на 100 %…

Не забывала своих учеников, тянула их всю жизнь. Например, когда я была в декретном отпуске, то выпала из репертуарной работы в театре, и Борисова притащила меня в свой бенефис в “Красном факеле” (1995 г.), заняла в студенческом спектакле училища на своем курсе. Она заботилась, чтобы я не потеряла форму.

Она говорила, что театр должен быть глубоко эмоциональным. Но говорила и читала она легко, не педалируя — и требовала той же легкости и разговорности от нас».

Ольга Матушкина, заслуженная артистка России, актриса Московского драматического театра имени М. Н. Ермоловой (выпуск 1984 г.): «Любовь Борисовна Борисова, приверженец системы Станиславского, не терпела фальши на сцене, требовала полной отдачи. Из-за своей преданности театру была немного авторитарна, но справедлива. Благодаря своей колоссальной интуиции чувствовала талант, притягивала к себе талантливых людей и многое им прощала, даже предательство.

Она была невероятно яркой личностью, щедро одаривающей всех, находившихся рядом с ней, своим талантом. Ее реакции были всегда непредсказуемы, неожиданны, а главное, заразительны — все девочки на нашем курсе подражали ей. Она была мастером придумывания афоризмов, незабываемой рассказчицей и обладала блестящей памятью. А как она показывала! Повторить за ней было невозможно.

Ну и, конечно же, у нее было редкое чувство юмора — каждое занятие вспоминала какой-нибудь анекдот, очень подходивший к ситуации, тем самым создавая свободную творческую атмосферу, которая нам, студентам, помогала раскрепоститься и быть уверенными в себе. Мы всегда чувствовали ее настроение — по тому, как она входила в аудиторию, как раскладывала на столе свои очки, тетради… Иногда мы замирали, ибо гнев ее был страшен, но стоило кому-нибудь проявиться на площадке талантливо, как Любино (Люба — так мы ее называли всегда) настроение мгновенно менялось на милость. Мне посчастливилось быть вхожей в ее дом, могу сказать, что в быту она была очень неприхотлива, ей важны были книги, творчество…

Важный принцип ее преподавания — любовь к тому, чем она занималась, и к людям, которые ее окружали. За “своих” могла порвать любого! Она была максималисткой во всем, что касалось работы, и от нас, своих учеников, требовала того же. В ней сочеталось несочетаемое — принципиальность, точность, аккуратность в профессии и какая-то безалаберность и непритязательность в быту…

Она меня дочерью своей считала и говорила: “Ну надо же! По одной колодке мы с тобой, Ольга, скроены”. Но до нее мне не дотянуться».

Денис Малютин, актер, режиссер (выпуск 1999 г.): «На мой взгляд, Люба дала мне четкий ориентир в эстетике и понимании драматургического материала. У меня нет лучшего примера в работе над словом, чем она. Такой мощный и подробный разбор стихотворного текста и вообще любовь к стихотворной драматургии (Пушкин, Ростан, Лопе де Вега) мне привила именно она. Требовала — всегда! — глубочайшего погружения в предлагаемые обстоятельства. Работая сейчас с артистами как режиссер, я пытаюсь добиться этого от них. Ну и главное, что она сделала и дала мне как артисту — умение на сцене не врать себе и другим! “Истина страстей и правдоподобие чувств” в предлагаемых обстоятельствах. Я горжусь тем, что я был пусть и непутевым, но ее учеником!»

Виталия Александровская, актриса, педагог, работала в мастерской Л. Б. Борисовой педагогом по сценической речи: «Помните, как в песне группы “Кармен”: “Эй, посмотри на меня, делай как я, делай как я!”? Это, конечно, юмор, но многие Любу в этом обвиняли, это было всегда — мол, слишком она яркая, потому и называли ее студентов “маленькими Борисовыми”. А если серьезно, то все по Станиславскому, прямо открывай и списывай смело! “Жизнь человеческого духа”, принцип сценической правды… Ненавидела на сцене ложь, фальшь на сцене и пустое ремесленничество — хотя ремесло уважала. Заставляла проживать, а не изображать, воспитывала художественный вкус, передавала студентам свой огромный, бесценный опыт — все, что составляет суть метода Станиславского: действенный анализ, словесное и физическое действие, сквозное действие, сверхзадача… Но, конечно, слову она придавала едва ли не важнейшее значение, слово — как форма действия. Видение внутреннего зрения, восприятие и оценка, воздействие словом — короче, она была прямым, а не косвенным, последователем Станиславского, потому что одним из ее педагогов был И. Раевский, ученик Второй студии МХТ…»

Сергей Александровский, актер, режиссер, педагог: «Л. Б. Борисова была представителем психологического театра, ей была присуща яркая театральность. Она различала бытовую и сценическую правду!»

Ирина Серебровская, заслуженная артистка России, режиссер, педагог (работала в мастерской Борисовой в 1995—1999 гг.): «“Уж если я кого полюбила, — говорила Любовь Борисова, — живым от меня не уйдет!” Она никогда не делила рабочее время на всех студентов поровну. Всегда были любимцы, с которыми она занималась до полного изнеможения, до последней капли, оттачивая все нюансы. “Талантам надо помогать!” — повторяла она, часами репетируя с теми, с кого и спрос был потом больше…

В последние годы она часто говорила: “Жизнь изменилась, изменился театр, возможно, я уже чем-то не владею… Чего-то не умею…” Она признавала это спокойно и предложила мне, молодой, начинающей: “Ирочка, я хотела бы, чтобы вы позанимались на моем курсе с ребятами пластикой, я не владею, а у вас хорошо получается, и им это сейчас в современном театре так нужно…”

При работе над дипломными спектаклями всегда повторяла: “Запомните, главное — это “виходка” (выход на сцену, первое появление) и “сюжет””, требовала от всех подробного понимания материала и работы над образом. Борисова была ярким представителем “старой школы”, учила яркой подаче образа: осанка, манеры, голос, речь — все было важно!

Всегда на всех педсоветах и аттестационных комиссиях отстаивала своих! Прибегала к актерским уловкам в стремлении не дать своих в обиду, иногда даже переигрывала, что ей всегда прощалось! Она была настоящим мастером курса — красивая, мощная, строгая, с великолепным чувством юмора, умела держать дистанцию (со всеми), от нее исходила надежность и строгость. Ее похвала всегда дорогого стоила!»

Екатерина Тихомирова, телеведущая, актриса (выпуск 1999 г.): «Лет двадцать назад репетировали мы в театральном пушкинскую “Русалку”. Я — в главной роли. Кофточка на мне — вышитая, белая, сарафан — голубой, красивый, косы — русые, всё честь по чести и как у автора. И Пушкина-то я не коверкала, и глаза на партнера-однокурсника в нужный момент распахивала, и слезу пускала вовремя… а не шла сцена, и всё. Но мастером курса была педагог, что называется, с фантазией.

И вот решила она: причина неудачи в том, что я на себе слишком зациклена и о миловидности своей думаю, а не о работе. И принесла мне сапоги. Красные. На три размера больше, обшарпанные и с носами сбитыми. И заставила каждый день в них репетировать. На дворе — май, но, чтобы сапоги эти с меня не свалились, я два шерстяных носка надевала, да что-то еще внутрь каждого сапога подкладывала. Ревела за кулисами, мучилась, но терпела. Однокурсники хохотали, конечно, — ну смешно же, вся такая “русалка Катя” в сапогах-скороходах!

И так мне было жарко в них, неудобно и обидно, что в один прекрасный момент я устала по этому поводу расстраиваться. Просто перестала думать о том, как я со стороны нелепо выгляжу, и стала думать о том, что я на сцене делаю. Это уже потом, время спустя, до меня дошло, что именно тогда сделала со мной Любовь Борисовна. Как она этим “толстым” педагогическим приемом выбила из меня “дурь девчачью” и работать научила. И урок этот запомнила я на всю жизнь. Уже перед самым экзаменом сжалилась надо мной мастер курса и принесла мне из театра “Старый дом” еще одну пару обуви. И играла я в маленьких аккуратных сапожках, как из сказки.

Зачем истинным красавицам (да еще и королевам магнетизма) излишняя сложность? Царствуй и наслаждайся! Но и это правило было не для Любови Борисовой: правил и ограничений она не терпела. “Знаете, когда бог создавал женщину — это он Любу создавал! — говорит Валентина Ивановна Широнина. — Он вложил и намешал в нее все, что только может быть: она была умна, иронична, при этом коварна (очень!) и столь же сентиментальна. И мудра, и прямолинейна. Она умела любить — но если уж кто-то становился жертвой ее любви, то это была деспотическая любовь, которой не пожелаешь. И от ненависти ее избави боже — ненавидела она страшно и тоже до конца. В ней были все взаимоисключающие качества. Этим она была сильна и слаба, уязвима и недостижима. Очень противоречивая. Независимая. Непосредственная. Не восхищаться ею было нельзя”»⁶.

* * *

« — Вы человек, который борется со своими слабостями?

— Почему я должна расценивать это как слабость, если это доставляет мне удовольствие? Впрочем, может быть, все, что доставляет удовольствие, — слабость? Мы всю жизнь что-то преодолеваем. Пытаюсь бросить курить и заставить себя заниматься утром гимнастикой. Не выходит. Как ни странно, мне всегда приходилось преодолевать нежелание идти в театр: я чувствовала страх перед каждым спектаклем, пока не садилась за гримировочный стол.

— Что вам мешало в жизни?

— Наверное, прямолинейность. Я Рыба, приспосабливаться не умею.

— До меня дошли слухи, что вы решили уехать из Новосибирска, из страны? Не страшно начинать все сначала?

— Пока еще ничего не решила. Но когда мальчик на улице кричит “Хайль!”, мне страшно. Вопрос не только в антисемитизме, хотя это меня задевает лично. Я человек русской культуры, и никто в Новосибирске лучше меня не говорит по-русски»⁷.

Любовь Борисовна Борисова в сентябре 1999 г. уехала из Новосибирска в г. Цфат (Израиль), где и скончалась 21 апреля 2006 года.

…А завершить историю о гениальной актрисе хотелось бы воспоминанием И. М. Раевского о педагоге Л. М. Леонидове: «А как он умел ценить всякое достижение, малейший успех своих учеников, когда видел, что они идут по верной дороге и проявляют настоящее артистическое дарование! Вот хотя бы один из примеров.

В пьесе Чехова “Иванов” студентка Борисова играла Сарру. Шла работа над первым актом. Леонидов, приходя на занятия, любил проверять сцену Сарры и Львова из финала этого акта. И потом, в перерыве, радовался как ребенок, делясь со мной впечатлениями от просмотренного, от того содержания, которое Борисова вкладывала в свою роль. “Вы недооцениваете, как она произносит эту фразу: “Вон кучера и кухарки задают себе бал, а я… я как брошенная”. Обратите внимание, как она произносит эту фразу. Ведь за этой фразой целая жизнь. Бережно относитесь к ней, несите ей все, что можно. Мы можем воспитать из нее очень хорошую актрису, потому что у нее есть настоящий темперамент, а самое главное — есть содержание. Она идет не легким путем, а путем более сложным, путем глубокой работы”»⁸.

Источники иллюстраций: Тверской академический театр драмы. 250-летию драматического театрального искусства Твери посвящается / Автор-составитель Н. В. Плавинская. — Тверь, Издатель Алексей Ушаков, 2003; Антонов В. Николай Платонов. Первая грамзапись «Ночи». http://www.vilavi.ru/sud/210511/210511.shtml; личный архив Г. А. Зайцевой; личный архив А. В. Бутрина.