Журнальный мир

Рассказ

– Хочешь, я о родине скажу? –

Просто так спросил, для куражу,

Но внезапно бешеная сила,

Словно петля, горло обхватила…

В полусвете зыбком, в полутьме

Он уже рассказывал не мне –

Сорока дорогам и порогам,

Разлюли-копеечным чертогам,

Воронью в угрюмых «воронках»,

Модным фифам в долгих каблуках,

Женщине, что за сто лет без мала

Башмаки железные стоптала…

– Мама, мама! – И душой продрог:

Не ответил скрипами порог,

Лишь метнулась памяти под ноги

Тень сманившей из дому дороги.

– Ах, змея! – И наступил на хвост.

Столько жизней прожил, сколько вёрст,

Сам себе неволя и подмога…

Но опять ужалила дорога…

Встреча

Я тогда не умела молиться,

Пребываючи в духе скупом, –

Научила прохожая жница

С тонкоблещущим льдяным серпом.

Встал отец ей навстречу сутуло

И качнулся за некий предел –

На отца она только взглянула,

А уж он-то глаза проглядел…

Ни отсрочки не ждал, ни прощенья,

Не рыдал, не молился у ног

Грозной гостьи: презлы прегрешенья,

Страшен сон, да всемилостив Бог.

Между тем убиралась дорога

В голубые снега Покровб,

А отец все стоял у порога,

Остывала его голова,

Пресекалась крепёжная жила

Между телом и вечной душой…

Я отца со свечой проводила –

Он и встретит меня со свечой.

* * *

Природы осенняя дея…

Последних цветов фимиам…

Сухие просвирки алтея

Желтеют на вате меж рам…

Покамест за некой чертою

Расплывчато ширится мгла,

Хранимо тепло золотое

Слезами домашнего скла.

Не так ли учительный предок

С усердьем, совсем не плотским,

Лелеял тепло напоследок –

Пред хладом, незнамо каким?..

Следо́чки

Невзглядный полынный просёлок,

Избушечья зябкая быль…

Оплакан здесь всякий позёмок

И даже дорожная пыль…

Она, наприщур неживая,

Чуть дышит средь лет, среди зим –

Покой её невыразим!

…Скудель или жаль вековая

Пристала к подошвам моим?

Примнилось вдруг: дева босая,

Шелкувой земли не стрясая

На древние пожни роди́м¹,

Сквозит по следочкам моим…

Из города

Шлях накатан – долог путь:

Села баба отдохнуть

При дороге, под кусток,

Развязала узелок:

«Дай-ка малость посижу,

На гостинцы погляжу.

Малолетке-дочке – бант,

Парню к дудке – барабан.

Деду – новые очки,

А свекрухе – рушнички.

Самому-то я на славу

Прикупила, вишь, отравы –

Заграничный табачок,

Золотистый мундштучок.

А себе-то ничего…

Ну так что же из того?

С сыном в дудку погужу,

Дочке бантик повяжу,

Посмеюсь со стариком,

Оботруся рушником,

Погоняю мужика:

Не кури, мол, табака…

Шумно станется в избе,

Вот и спраздную себе».

Возвращение

Любовь меня приблизила к земле,

О солнце мне теперь не уколоться:

Свет из окна, ликующий во мгле,

И ласковее, и слепее солнца.

Пускай того, кто весел и горяч,

Былая боль утешно успокоит!

А мой любимый, мой вселенский плач?

Да он и вздоха тайного не стоит

Собаки доброй, втиснувшей свой нос

В тепло между перчаткой и ладонью!

И входит в душу медленно, вразброс

Такое молодое-молодое…

Улетевший вертоград

…А меж тем картошка зацвела,

Брызнула чернильною сиренью,

Вдоль рядков кудрявых я плыла

Солнечною тоненькою тенью.

День ветрил янтарною пыльцой,

Заправлял пчелиной канителью

И моей наивною юнцой

С неразлучной жжёнкой-карамелью.

За картошкой царствовал укроп,

За укропом заново картошка,

К огурцам с морковью – топ да топ

Мимо помидоров и горошка!

А над всеми барин-виноград

Золотыми лозами вьюнился –

Так со мной, юницею, юнился

Улетевший в вечность вертоград…

Нету све́тле праздника

Дйвицей-косицей-босоножкой,

Ветерковой ленточкой виясь,

Колькольной звончатой дорожкой

Ты летела, светлому дивясь.

Всё светилось: камешки и мошки,

Палисадов алая цветва,

Вдоль канав – бутылочные брошки,

Вдоль дворов – лежалые дрова.

На холме светился храм столетний!

Матушка учила: «Про запас…»,

А вчера приснилась: «Нету свйтле

Праздника, чем Пасхочка, у вас…»

Веточка

Смеюсь ли, плачу: было, было!..

Прозябла веточка сквозь скло,

Листву подробностей размыло,

По белу свету размело.

Ах, почему я не хранила

Своих историй при себе?

Какая пристальная сила

В моей началила судьбе?

Но чайки волжские кричали

Так удивлённо, так светло,

Что для любви, не для печали,

Прозябла веточка сквозь скло!

Под сурдиночку

И зачем я в сад ходила?

То ли бабочек ловила,

То ли милого ждала…

Там теперь одна зола.

Да и ту очам не видно:

Век прошёл – и не моргнул,

Не вернулся, вот обидно!

Но остался в сердце гул…

По весне мне с ним яснее,

И гласнее, и краснее

На судьбинушку глядеть,

Под сурдиночку младеть!

Сусаль весны

Зима тянулась: оттепель, мороз,

Пороша, гололедица, распутье –

И вновь мороз, и снова снежный плёс,

И облаков пустынное лоскутье…

Но вот уж льдинка талая хрустит

Под ноженькой, проветрены качели,

Мне хочется схитрить: душа грустит…

Но не грустится светлости купели!

Сусаль весны, похожая на смех

Любви, звенит рассыпчато и нежно,

А синь небес подсвечивает снег!

…Зачем лицо моё белеет снежно?..

Старенькая новь

Ужель осталось только вспоминать?

О нет! Господней волею хранима,

Златб, как юность, старенькая нива,

И благосклонно взглядывает мать.

И тянется огнями стольный град

К деревне, где творит безвестный гений,

И жи́ву свету радуется сад –

О сколько их, мечтательных селений!

Хоть пчёлочку там жалко, хоть осу…

И я, наследной зоркостью владая,

На древнюю укромную красу

Гляжу, гляжу, как нбново младая…

* * *

Я книгу листала в саду

И вдруг услыхала: «Иду».

Иль ветром пронзило насквозь?

Но сердце ответило: «Гость».

Сто лет в терпеливом саду

Я книгу листаю и жду.

Оправдание

Вдруг помру в неудблом году,

Овеваема сном и забвением?

Я тогда поклонюся суду,

Оправдаюсь игольчатым брением:

Колкой совестью, мол, умывалася

Да прощением, мол, утиралася…

Послесловие

В покое тела и души,

В честно́м призоре –

Чего желать в своей тиши,

В своём соборе?

Ни высоты, ни красоты,

Но – благостыни.

О, Господи!

Твои – цветы,

Твои – полыни!

Твои и воды, и пески

В истоко-устьях,

Лады восторга и тоски

Во светогуслях.

Вся эта долгая юдоль

Души и тела,

Где жизнь приемлется как боль,

Где нету дела

Честнее смерти.