Журнальный мир

* * *

Небо серой затянуто ватою —

Бог жилище свое утеплил.

Тишина. Только яблоки падают,

будто тукает сердце земли.

Сладко мне — между прошлым и будущим,

с привиденьями накоротке, —

шебуршиться в дому обезлюдевшем

позабытым жуком в коробке.

И в награду мне, дуре и бражнице,

не приемлющей осень в расчет,

солнце яблочным боком покажется —

словно что-то возможно еще.

* * *

Вечер пахнет свежескошенной травой.

На веранде басовитая оса

о стекло стучится глупой головой,

занимаясь этим кряду полчаса.

Полчаса безделья — лакомый кусок,

даже если сей покой не задарма —

на плече моем блаженно задремав,

просто слушай насекомый голосок.

И не думай про грехи да про долги,

отпусти вины осиную тоску —

просто чувствуй, как, расслабленно легки,

пятна солнца подбираются к виску,

и под веками, жива и горяча,

пробуждается изнанка бытия:

видишь, милый — это ты, а это я —

два нечаянно скрестившихся луча.

Юность

Тянутся мордами кверху жирафы кранов,

небо свежо и просторно, закат шафранов.

На пустыре, заросшем ромашкой горькой —

я и Борька.

Так мне и надо, все приключений мало:

мамины туфли надела — каблук сломала,

ногу расшибла о ржавую арматуру —

дура, дура!

Плачу от злости: мне больно, кричу: «Не трогай!»,

тщетно пытаюсь казаться не жалкой — строгой.

Борька на рану приклеивает осторожно

подорожник.

Я замираю на миг, в животе щекотка —

кадр из юности, ясный, до боли четкий:

стоп, моя память, радостью залитая

золотая.

* * *

В моей элегии лесной

гамак под розовой сосной,

палатки домик навесной

как на ладошке,

И снова наше время «че» —

стоим, котомки на плече,

и в дымном солнечном луче

танцуют мошки.

Очаг из треснувших камней,

скала замшелая, под ней —

камыш, где стаи окуней

и прочей рыбы,

Вуоксы блесткая слюда…

Я так опять хочу сюда —

чтоб здесь, и вместе, навсегда —

и я, и ты бы.

Любовный анапест

Анапест — греч. άνάπαιστος — отраженный назад

(Энциклопедический словарь)

1. Первое свидание

Одуряюще пахнет еще нерожденной травой,

март хрустит под ногами, и в лужице плещет луна.

Я бегу — нараспашку, с открытой ветрам головой,

и ветра выдувают остатки ума: влюблена!

Треснул лед — каблучки, что копытца. Иван-дурачок,

мой царевич, мой мальчик, о, как мы от марта пьяны!..

Я, царапая щеку о твой комсомольский значок,

посиневшие руки смыкаю в ложбинке спины:

как блаженно тепло — тут, под курткой на рыбьем меху,

под щекой твое сердце грохочет, готово взлететь…

И сверхновые звезды взрываются там, наверху,

где, мерцая над миром, колышется млечная сеть.

2. Крымское

Еле помню тебя — чудака, гордеца, иноверца,

обломавшего копья у стен моего равелина.

Но как сладко гудит ностальгия в зазубринах сердца,

наполняя вишневые соты печалью пчелиной.

Стрекотали часы под щекой — наш кузнечик несчастья.

Ты сорвал их тогда и ударил о крымские камни,

и с перрона отчаянно долго махала рука мне —

с беззащитно белевшей полоской на смуглом запястье.

Что камням до людской суеты. Время треснуло, встало.

В киммерийском разломе печалится гул ностальгии.

И по лунной дорожке, оставив ничейные скалы,

в ту же самую воду любовники входят нагие.

3. Ноябрь

Нет острее тоски, чем в такой беспросветный денек.

Три часа пополудни, а лампа уже зажжена.

Сколь себе ты ни ври, что устроен и не одинок,

Сиротливей тебя в этой комнате только жена.

Вот она так привычно поставила чашки на стол.

Ложку сахара — в синюю, в белую с вензелем — три.

Наливает варенье. На вазочке — крошечный скол,

И вишневая капля, повиснув, горит изнутри.

Ты не смотришь, но знаешь: она отвернулась в окно.

Греет руки о чашку, уставясь в осеннюю мглу.

Там, напротив, такое же точно окно зажжено,

И размытая тень сиротливо прижалась к стеклу.

4.

* * *

В. Макарову

Да спасет нас Господь, и осеннее прочное братство,

сети черных ветвей и горчащая правда листвы.

На промозглом ветру нам с тобой так тепло обниматься

и, обнявшись, смотреть на гусиную кожу Невы,

на больной Петербург, опускающий темные веки

в ожидании комы под грязной простынкой снегов…

Так не скоро весна. Обними меня крепко-прекрепко,

и никто не умрет. Да спасут нас Господь и любовь.

5. Отражения

Настоящее, прошлое. Времени юркая ртуть,

Вдруг, сливаясь на миг, отражает забытый сюжет.

Потемневшее фото стекает за край паспарту,

тьма немного бледнеет, и это похоже на свет

фонарей на Фонтанке, и жирно чернеет вода,

на осклизлых ступенях — газета, початый «малек».

Две фигурки, накрывшись плащом, обнялись навсегда —

словно крылья шалашиком держит ночной мотылек.