Мать

Мать

(повесть)

Жизнь не была ко мне добра, — с глубокой печалью произнесла женщина, от которой давно сбежал сон.

Сказала она это вслух, хотя в комнате, кроме нее, никого больше не было. Она давно жила одна и привыкла разговаривать сама с собой.

Женщина прислушалась, будто ожидала ответа. Может быть, тишина ободрила ее, поскольку она продолжила:

Надежда все еще не покинула меня. Но недостаточно надеяться. Надо еще и действовать. Кто, как не я, поможет ему?

Она сама удивлялась, что до сих пор верит в чудо, надеется на что-то. Но иначе просто нельзя.

Поеду на чужбину, посмотрю — что там за земля, что за люди. А вдруг я его найду?.. Да, обязательно найду! Сердце не может меня обмануть. Иначе незачем ему стучать в моей груди.

Женщина замолчала. Она каждый день и каждую ночь молилась, просила у Бога помощи для сына, но только сейчас задумалась: благодарила ли она Его когда-нибудь за подаренное счастье? Попыталась вспомнить, но не смогла. Обижалась, укоряла Бога в черные минуты — да, но никогда не благодарила.

А сейчас, кроме Божьей помощи, ей и надеяться не на что. Она верила в Его могущество, в то, что Он сжалится и поможет. Почему-то верила, хотя до сих пор Он был не так уж милостив к ней.

Путешествие свое начну, как только растворится на небе луна и засияет утренняя звезда. Отправлюсь в путь до рождения солнца, до того, как узкая алая полоска окрасит горизонт.

Она не хотела, чтобы ее видели соседи. Подумала, что так будет лучше для всех. Пусть никто ни о чем не спрашивает…

Женщина давно не разбирала свою постель. Просто валилась на нее, когда одолевала усталость. Вот и сейчас она упала и тотчас же заснула, даже одеялом не укрылась.

Проснулась ни свет ни заря. Села, ногами зацепила тапочки, поднялась. Поправила черное платье. Подошла к зеркалу. Давно она не смотрела на себя в зеркало, а сегодня подошла к нему. Стоя в полумраке, смотрела на свой серый силуэт. Распустила волосы, прошлась по ним деревянной расческой, вновь заплела короткую косичку и спрятала ее под темным платком.

Еще долго женщина стояла перед зеркалом, будто не узнавая себя. После похорон мужа она так и не сняла траур. И как его снять, если одна беда приходит за другой?

Все изменило во мне это платье: лицо, взгляд, походку, — сказала она, обвиняя одежду, а не судьбу.

Провела подушечками пальцев вокруг глаз. Ее брови прежде были ровными дугами, а теперь опустились и стали бесформенными, как подтаявший снег. Она погладила их, но в лице ничего не изменилось. Дело было не в бровях. Ее глаза давно потускнели, они словно возвещали миру о своем горе, в них застыли безмолвный крик, боль и обида, пустила корни глубокая тоска, которую невозможно спрятать от чужих взглядов.

А куда ей самой деться, как оторваться от этой тоски? У нее ведь нет крыльев, чтоб улететь…

Раньше ее глаза были совсем другие. Даже цвет был иной: что-то среднее между небесной синевой и травяной зеленью. Но главное — они излучали свет. Женщина улыбалась — и глаза улыбались, и мир вокруг становился лучше.

Как это было давно…

Она посмотрела на большую цветную фотографию, стоявшую в серванте. Фотография совершенно не гармонировала с холодом дома, с несчастьем, поселившемся в этой женщине. На горизонте, где вода соединялась с небом, садилось солнце. В окрашенном зарницей лиловом море плескались радостные дети. Женщина сидела на теплом песке. Рядом был муж, отец ее сыновей.

Она тогда не понимала, какое это счастье…

 

Ее муж Саша был мореходом. Высокий, статный, с открытым взглядом, чистыми помыслами и… мечтой. Никто бы не подумал, глядя на него, что Саша вырос в детском доме. Он попал в детский дом совсем маленьким, во время Великой Отечественной войны. Его отец погиб на фронте, мать — в дни блокады Ленинграда. Саша остался один как перст.

Как только они познакомились, Мария сразу поняла, что они уже никогда не расстанутся…

Когда Саша окончил военное училище, его направили на Северный флот. Мария решила уехать с ним. Родных и друзей это удивило: москвичка — и на Север?

«Как можно оставить Москву и отправиться на край света, где сплошные льдины? Это неумно с твоей стороны. И потом, Машенька, доучиться тебе нужно. Ты же без пяти минут хирург…»

В те годы все ее звали Машенькой, и только отец, морской офицер, называл Марией.

Можно было принять меры, воспользоваться связями и остаться в Москве, но Саша не захотел.

Они оказались в Архангельске. Там топили печку дровами, готовили на керогазе, добывали воду, проламывая лед. Но Мария ни разу не пожалела, что вышла за замуж за Сашу и последовала за ним на далекий Север.

Три раза стучало сердце младенца в ее чреве. Три раза она испытала радость материнства.

Когда родился первенец, Андрей, муж был далеко, у побережья Индии.

Когда родился Гриша, Саши опять не было рядом с ними. Он вернулся из плавания, когда малышу уже был месяц. Но Сашины друзья приготовили все необходимое для младенца и встретили Марию из роддома.

Мария вспоминает эти дни, и ее взгляд светлеет: сколько было тепла между людьми! Куда теперь это ушло? Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь из друзей не зашел, не помог морячке с двумя малышами. Больше всех о них заботился Володя. Мария вспомнила, как он расхаживал по дому, посадив на шею маленького Андрюшку. В их северном городке и радости, и печали были общими. А дорога к одиночеству была застлана снегом.

Володя еще со школы был другом Марии. Они жили в соседних домах. Потом Володя поступил в мореходное училище и там подружился с Сашей. Он-то и познакомил Марию с Сашей, и стал лучшим другом молодой семьи.

Взгляд женщины остановился на портрете мужа, висевшем на стене. Она долго смотрела на Сашино лицо. Ей показалось, что Саша хочет что-то сказать.

Что, Саша? — спросила Мария. — Тебе не нравится, что я собралась в такую опасную поездку?

Сашины умные, проницательные глаза задумчиво смотрели на Марию. Он не давал ей никакого знака, никакой подсказки. Будто оправдываясь, женщина проговорила:

Ты и сам знаешь, как я жила. Ты — в море. Я — дома. Жила ожиданием и надеждой — долго, нескончаемый век. И сейчас живу так же, только к ожиданию и надежде добавился еще и страх…

Ее уколола жалость к себе. Мария помолчала, потом продолжила:

Я ревновала тебя к морю. Ты ведь любил море больше меня. Конечно, я понимала, что так тебе было предназначено судьбой. Ждала и терпела… Потом наших старших сыновей, Андрея и Гришу, отправили на афганскую войну, и я вновь ждала и терпела… ой, как терпела…

Мария вспомнила сыновей и враз почернела, будто похоронки на них получила только сейчас…

Повисла тишина. Когда она стала невыносимой, женщина продолжила:

На чьей войне, за что погибли наши сыновья? Я не понимаю. А ты?

Бестелесный голос, оторвавшийся со стены, оживил тихую комнату:

Война всегда несправедлива. Кто ее начал? Кто окончил? Кому это было нужно? Почему на чужой земле погибли четырнадцать тысяч молодых ребят? Я тоже часто задаю себе этот вопрос и не нахожу на него ответа. Не все воины возвращаются из боя…

Я это знаю. Я бы поняла, если бы они погибли, защищая Родину, как твой отец, как их дед… Но за что погибли наши дети? Ты помнишь Витю, такого кудрявого рыжего мальчика, который жил в соседнем доме и учился с Андреем в одном классе? Он вернулся из Афганистана, поднялся на крышу строившегося дома и бросился вниз. Одни говорили — мол, потому что девушка не дождалась. Другие считали — его терзало увиденное на той войне, не отпускали черные воспоминания. Но правды никто не знает. Витина мать, Валентина, никому не верит, и тоже никогда не узнает правды…

На какое-то время тишина овладела комнатой. Мария ушла в свои думы. У воспоминаний долог путь, и никому не ведомо, где он прервется.

Взгляд женщины остановился на другой фотографии. Ее лицо посветлело. Там тоже было море, только Черное. Они тогда жили в Магадане, а отпуск проводили в Сочи. На фотографии они все стояли на берегу Черного моря: Саша, она и трое мальчишек, один меньше другого.

Почему море назвали «Черным»? Оно ведь было удивительного цвета: между голубым и лазурным. В море было много солнца, а ночью — луны. Серебристая дорожка раскачивалась на волнах. Почему «Черное»? — вопрошала Мария, и сама удивлялась, что именно сейчас вдруг задалась этим вопросом.

В отпуск летели на самолете. Дети всю дорогу не отрывались от иллюминатора, и младшенький, Женя, сильно испугался, когда самолет пролетал сквозь облака. Он летел на самолете впервые в жизни…

На море детям было интересно. Когда семья вернулась домой, сыновья еще долго рассказывали друзьям про другое, южное теплое море. А сколько раковин они привезли из поездки! Целый чемодан…

У Марии кольнуло в сердце, и она ненадолго присела на деревянный стул. Как только отпустило, вновь взглянула на портрет мужа. Его лицо на этот раз показалось ей встревоженным.

Это ничего, ты не бойся за меня, — успокоила его Мария. — Опять я вернулась в прошлое. Воспоминания — это все, что у меня осталось, — оправдывалась она.

А ты смотри вперед! — направлял морской офицер со стены. — Не оглядывайся! Тяжелые воспоминания разрушают. Думай только о хорошем.

Напутствие придало ей силы. Мария встала и поставила на плиту чайник.

После завтрака она подошла к иконе, которую ей подарила мама, когда она — еще Машенька — покидала родительский дом. Это была Пресвятая Богородица. Каждый раз, когда кто-нибудь из мужчин отправлялся в долгий путь, Мария молилась и просила у Богородицы защиты.

Сегодня дом покидала она.

«О Пресвятая Дево, Мати Господа Вышних сил, Небесе и земли Царице, града и страны нашея всемощная Заступнице…»

Ей хотелось горько заплакать и спросить у Богородицы или у Господа, почему ей предназначена такая судьба — быть несчастной, безутешной матерью и вдовой? Почему она осталась одна, почему покинули ее самые дорогие люди, а теперь и Женя? Марии хотелось попросить у Бога милости. Может, Он увидел бы, как ей тяжело, и помог…

Но потом она думала о том, что Бог, видимо, знает о ее мучениях, раз посылает ей силы превозмочь беду.

Женя — журналист. Из Москвы он вылетел в Дагестан. Так он сказал матери. Но сердце подсказывало Марии, что сын в Чечне. Там и нужно искать его.

Женя жив. Может быть, в плену, в беде, но — жив. Материнское сердце и чутье не обмануть.

Мария открыла ящик комода и достала оттуда свой паспорт. Там же лежали письма Андрея и Гриши из Афганистана. Она взяла их в руки, подержала, потом положила обратно, подумав, что, если начнет их перечитывать, никуда не уедет. Она и так наизусть знает их содержание.

Положила в холщовую сумку хлеб, кусок сыра и две банки рыбных консервов. Взяла нож и — почему-то — ножницы. Потом подумала и взяла также свою любимую фотографию, где все они были вместе. Отец — в офицерском мундире, двое старших — в формах курсантов, а подросток Женя — в бескозырке, одолженной у кого-то. Они стояли у моря. Мария стояла рядом с Сашей в цветном крепдешиновом платье.

В тот день Саша вернулся с рейса. Женщине казалось, что с тех пор прошло сто… тысяча лет… Она, вздохнув, положила фотографию в книгу, чтобы не помялась по дороге. И еще взяла афганскую фотографию Андрея и Гриши.

Давно не смазанная калитка не стала скрипеть — видимо, из уважения к Марии и ее горю. Женщина с крохотной надеждой найти сына — единственного родного ей человека — шагнула в большой мир.

 

Короток был век счастья Марии. Первое горе пришло, когда в морской пучине пропала подводная лодка. Всю ночь снились Марии кошмары. Издалека к ней протягивал руки Саша, но налетали пенистые кучерявые волны и закрывали его. Потом они откатывались, и Мария четко видела Сашу, но никак не могла услышать, что он кричал ей.

Утром пришло известие о беде.

На берегу моря собрались родители, жены и дети пропавших подводников. Начальник военно-морского подразделения и чиновники, приехавшие из Москвы, старались поддержать их. Но Мария чувствовала, что Саша не в море. Он на небесах. Это оттуда он говорил с ней.

Саша был не один. Рядом с ним Мария увидела тень и сразу признала: это Володя.

Их друг так и не женился. Не смог создать семью. Но никогда, видит Бог, Володя не был одиноким — большой дружной семьей они жили.

С того черного дня Мария постоянно просила у Всевышнего здоровья для тех, кто в море. А всякий раз, подняв глаза к небу, она чувствовала взгляды своего мужа и верного друга Володи.

Мария знала: причина трагедии навсегда останется тайной, покрытой мраком. Море не оставляет ни свидетелей, ни следов.

Андрей и Гриша пытались самостоятельно расследовать причины гибели подводной лодки. Они, погодки, тогда были курсантами военного училища. Хотя сыновья не обсуждали это с ней, Мария знала, кого обвиняют ребята. Если бы помощь пришла вовремя, многих можно было спасти.

Может, поэтому ее сыновей и отправили в Афганистан — с начальственных глаз подальше.

Мария вспомнила, какие бодрые письма приходили от них из Кабула. А ведь там шла жесточайшая война! «Письма и фотографии были веселыми, а вести пришли черные», — подумала она.

Такси остановилось возле аэропорта в Магадане. Мария купила билет до Москвы и стала ждать регистрации. До вылета оставалось три часа.

Путь до Москвы был неблизкий, на самолете — пять часов. Сосед ее, молодой солдат, никак не мог уснуть. Какое-то время смотрел в иллюминатор, потом закрывал глаза, но тут же открывал. Мария его понимала: он волновался в ожидании встречи с родными.

Домой возвращаешься? — спросила она.

Да, демобилизовался.

Где служил?

Под N-ском.

Тяжело было?

Сказать, что легко, не могу. Сторожили преступников.

Значит, было тяжело.

Не то чтоб очень. Но однажды погнались за беглыми и заблудились. Шестеро нас было. Семнадцать дней по лесу бродили. Холодно, жрать нечего, мошкара везде. Слава богу, что нас нашли.

Парень был рад собеседнице. Конечно, он не знал, что эта милая, все еще красивая женщина была матерью таких же молодых солдат, и что она едет на войну, чтобы спасти сына.

Когда они прощались, Мария пожелала ему хорошей, плодотворной жизни и поблагодарила Бога за то, что тот живым вернул этого парня матери.

 

Оказавшись в Москве, Мария не узнала родной город. Он был похож на елку, которую украсили на Новый год и забыли убрать. Витрины блестели огнями фонарей. Яркие вывески зазывали в магазины, кафе и игровые клубы. Дороги обрели новый вид, стали похожи на европейские. Увиденное одновременно и обрадовало, и огорчило Марию. Она знала старую Москву и любила ее. А эта — другая, где можно заблудиться, где дороги заполнены людьми, спешащими куда-то. Лица встреченных людей казались ей похожими. «Как братья и сестры», — подумала Мария. Многие шли, не поднимая головы, глядя себе под ноги. Как же они живут, не видя звезд, не разговаривая с ними?

Ночевала она в родительском доме. Здесь все было прежним, родным, привычным: родительская кровать с серебристыми шариками по углам, старый шифоньер под ампир, ложки и вилки — тяжелые, настоящие, не то, что сейчас. На подоконнике — Женин стакан с недопитым чаем, на столе — бедлам: бумаги, книги, компьютер. Ноутбука не было. Наверное, взял с собой.

Мария не стала ничего убирать: пусть все будет так, как оставил Женя. Перед тем, как уснуть, она долго листала родительский альбом.

Проснулась рано. На такси приехала в редакцию газеты, носившей молодежное имя. Здание, где расположилась редакция, не было похоже на красивые новые офисы — это был старый двухэтажный особняк. Во дворе росли липы и каштаны. Здесь жила ее старая Москва. Это сразу ее успокоило.

Охранник, сидевший у входа в стеклянной будке, поинтересовался, к кому она пришла, попросил предъявить документы, позвонил куда-то и велел Марии подождать, кивнув на кожаный черный стул у стены.

Вскоре по лестнице спустилась миловидная молодая девушка. Она подошла к Марии.

Здравствуйте. Пойдемте, я провожу вас к главному редактору.

Мария пошла за ней.

Редактор сидел в дальнем конце длинного стола, протянувшегося через всю комнату. Он встал и быстрыми шагами направился к Марии.

Вы — Мария Светлова? Я — Семен Семенович, главный редактор, — произнес он, протягивая руку. — Как вы? Добрались благополучно?

По дороге она столько раз представляла себе эту встречу. Мария готовилась к разговору, но сейчас растерялась, и заготовленная речь вылетела из головы.

Да, я — Мария. Мама Евгения Светлова, журналиста, который отправился в Дагестан и там пропал.

Я вас сразу узнал. Сын очень похож на вас.

Нет, он похож на отца, — запротестовала Мария. — Мои сыновья, все трое, похожи на отца… То есть, были похожи, — поспешно добавила она.

Иначе и быть не может, — согласился редактор. — Мужчины должны быть похожи на отцов.

Оба помолчали.

В другое время и в другом месте редактор сделал бы комплимент этой женщине с неувядающей красотой, угостил бы ее чаем или кофе. Сейчас же он смотрел на нее и сам чувствовал растерянность. Нужные слова никак не находились. Как только он получил тревожное известие о том, что Евгений Светлов пропал в Чечне, сразу начал собирать информацию, но пока расследование недалеко продвинулось. Что он мог сказать матери пропавшего журналиста? Что вообще говорить человеку, оказавшемуся в такой беде? Редактор тщетно искал слова утешения. Они должны быть настоящими, идти от самого сердца, быть выстраданными, но он не мог даже представить себе того, что испытывала сейчас она.

Семен Семенович посмотрел в измученные глаза Марии и убедительно, как ему казалось, заговорил:

Ищем, ищем Евгения. Уже известно, что из Дагестана он отправился в Чечню. А оттуда сейчас трудно получить какую-либо информацию, ведь там идет война… Но мы его обязательно найдем.

Вряд ли он сам верил в то, что говорил.

Он в плену, — сказала женщина. — Я это знаю.

«Откуда?» — хотел спросить Семен Семенович, но промолчал. Оттуда же, откуда все становится известно материнскому сердцу.

Чеченцы требуют выкуп за своих пленников. За журналистов — в первую очередь. Но за Евгения Светлова пока никто выкупа не потребовал.

В кабинете редактора повисла тишина.

Дайте мне справку, что Женя работает у вас, — прервала тишину Мария.

Конечно, конечно.

Редактор вызвал девушку-секретаря и поручил ей приготовить справку. Пока ждали, он предложил Марии чаю, но та отказалась.

Секретарь, милая девушка с пышными волосами, сделала все быстро. Мария несколько раз перечитала содержимое справки.

Спасибо. До свидания.

Подождите, — остановил ее Семен Семенович. — Вы ведь долго добирались? Может, отдохнете немного? Хотите, снимем вам номер в гостинице? Мой водитель отвезет вас туда.

Но Мария отказалась:

Спасибо. У меня в Москве есть родительская квартира — кстати, там и живет Женя. Но я очень спешу, поэтому отправляюсь прямо сейчас.

Тогда, как будете в Махачкале, обязательно встретьтесь с журналистом Ирой Мазлоевой, — сказал редактор. — Она помогает в поиске пропавших людей. Иру найти несложно: в Махачкале вам всякий объяснит, где находится издательство центральной республиканской газеты.

Мария поблагодарила и повторила про себя имя журналистки, чтобы лучше запомнить.

Она уже спускалась по лестнице, когда ее догнала та самая девушка-секретарь.

Возьмите меня с собой, — попросила она.

Куда? — удивилась Мария.

Искать Женю.

Милая, ты же еще ребенок. А там идет война, — тепло проговорила Мария, догадавшись, кто стоит перед ней.

Я — Настя… Женя обещал вернуться, а я… обещала его ждать.

Давай сделаем так, Настя: я поеду одна. А ты… жди нас двоих. Тот, кого некому ждать, не возвращается. Ты меня понимаешь? Сердце мне подсказывает, что Женя жив. Я верю. И ты верь.

Настины глаза увлажнились. Мария смотрела на девушку и думала: «Ребенок… Не знает еще, что конец дороги всегда невидим. Я это знаю, потому что иду уже очень долго, и все никак не могу догнать свою судьбу…»

Хорошо, — сказала девушка. — Вы только обязательно встретьтесь с Ирой Мазлоевой. Папа… то есть Семен Семенович… уже говорил с ней о Жене. Мы все переживаем.

Мария обняла ее. Они простояли так несколько секунд. Тепло девочки придало ей сил.

 

Мария купила билет в Махачкалу и уже прошла в зал аэропорта, но сердце ныло: она не навестила могилу родителей. А ведь всякий раз, оказавшись в Москве, она первым делом ехала на кладбище. Женя тоже часто навещал могилы стариков. Ее сыновья любили дедушку и бабушку, в детстве на каникулах гостили у них…

Она посмотрела на большие вокзальные часы, а потом резко повернулась, вышла из зала и направилась к стоянке такси. До вылета еще целых шесть часов. Она успеет.

На кладбище Мария без труда нашла могилы, где лежали ее родители.

Когда Андрей и Гриша пропали без вести, погасли ваши звезды, — сказала Мария тихо, зная, что они все равно ее услышат.

Она ожидала увидеть неухоженные могилы, но свежие цветы свидетельствовали о том, что кто-то недавно побывал здесь. Мария вспомнила, что у Андрея в Москве жила невеста Наташа. «Может, она? А кто еще? Женя давно отправился в командировку. Все друзья и знакомые родителей уже умерли. Кто еще помнит этих двух стариков?»

Я еду искать Женю, — сказала Мария вслух. — Он в Чечне. А меня обманул: сказал, что собирается в Дагестан…

Найдешь его живым, — уверила мама.

Обязательно! — добавил отец.

Голос матери был мягким, отца — решительным. Мария почувствовала, что кто-то погладил ее по голове. Она оглянулась, но поблизости никого не было.

Мария спросила:

Андрей и Гриша с вами?

Тишина.

Знаю, они с вами — и тот, и другой… Были бы живы, за столько лет о них что-нибудь стало бы известно. Значит, они с Сашей и с вами. Во снах вы приходите ко мне все вместе.

Да, да, — еле слышно отвечали родители, словно сожалея, что с их милой красивой девочкой судьба обошлась так жестоко.

Жаль, что у них нет могил, как у вас, — сказала Мария. — Пришла бы я к ним, поплакала да сердце успокоила.

Она лишилась не только сыновей, но и их могил. Обида на Бога вновь обожгла ее сердце.

Старики молчали. Что они могли сказать матери, которая больше никогда не увидит своих детей? Чем можно ее утешить?

Когда я хочу поговорить с Сашей, иду на берег моря. И все вдовы моряков — а таких немало — приходят к морю. Не от солнечных лучей, скудных на Севере, а от брошенных в воду цветов море лилово светится… Но как мне найти дорогу к моим старшим сыновьям? Далеко они остались… Не найду дорогу к их могилам, не могу поговорить с ними, — Мария заплакала.

Нет! — хором возразили родители. — Говори! Они тебя слышат. Здесь, в потустороннем мире, нет границ. Ты разве не знаешь этого? — поругали они дочь.

Марии не было обидно: «Пусть бы они меня каждый день так журили, лишь бы кто-то был со мной, лишь бы я не была так одинока…»

Не знаю, кто к вам ходит, но спасибо ему, — сказала Мария, расставляя цветы, купленные у ворот кладбища.

Она вспомнила, что мама любила белые цветы. А она принесла красные!

Мама, я тебе купила красные цветы. Сама не знаю, почему. Ведь там и белые были. Прости меня.

Интересная ты, — ответила мама. — Разве тот, у кого кровоточит сердце, увидев красное, вспомнит о белом?

Мария вернулась в аэропорт пораньше: боялась опоздать.

Когда она спустилась по трапу самолета, в Махачкале была полночь. В аэропорту было спокойно, но стояла какая-то гнетущая тишина. Тревожную ауру невозможно было не заметить. К ней подошел милиционер. Мария протянула ему свой паспорт. Он полистал его и спросил:

Почему вы здесь?

Я приехала к журналисту Ире Мазлоевой, — выдохнула Мария. — У меня к ней дело.

Милиционер ничего не сказал, но наверняка почувствовал: беда у нее. Эта седая женщина с мудрым лицом, с ласковым взглядом его первой учительницы не просто так оказалась здесь, далеко от дома, в такое время, когда совсем рядом идет самая настоящая война.

Она просидела в аэропорту до утра. Людей было много. Больше улетали, чем прилетали. Мария заметила, что все говорят тихо, даже дети — видимо, тоже чувствовали опасность, понимали, что родители не случайно увозят их подальше отсюда.

Когда Мария вышла на улицу, первым, что бросилось ей в глаза, было небо: голубое-голубое. И воздух здесь был… какой-то другой… Тоже морской, но с другими ароматами.

Она обратилась к вчерашнему милиционеру, который стоял у дверей:

Доброе утро. На чем можно добраться до города?

Ходит маршрутка. А куда вам нужно? Если я правильно вас понял, в редакцию?

Да… Но где это, не знаю. Я здесь впервые.

Подождите немного. Моя смена скоро закончится, и я вас отвезу.

Тревога тотчас сменилась спокойствием. «Как мало надо человеку», — подумала Мария. Вот посочувствовал посторонний человек, вызвался помочь — и ей уже полегчало…

Милиционер, который представился Вагитом, подогнал свою старенькую машину, и они поехали. Он ничего не спрашивал: понимал, что этого делать не стоит. Привез ее в город и высадил у большого дома с колоннами.

Ира Расуловна работает здесь. Скорее всего, не пришла еще, — мягко сказал Вагит. — Слишком рано.

Спасибо, Вагит. Пусть Бог дарует тебе счастье за твою доброту.

Она хотела заплатить, но Вагит отказался.

Было всего семь утра. Массивная дверь была заперта. Мария осмотрелась, немного постояла и решила пойти в сторону моря. Оттуда веяло чем-то знакомым. Море не имело четких границ, оно раскинулось между невысокими скалами, и волны его лениво взлетали, ударяясь о валуны на берегу. Оно не было похоже на Северное суровое море, у берегов которого она жила. Не было похоже и на Черное — мягкое и ласковое, у берегов которого она так давно отдыхала.

Почти час Мария смотрела на море из окон маленькой чайханы.

 

Ира Мазлоева, худощавая женщина в строгом костюме, встретила Марию тепло и участливо. Видимо, она давно уже привыкла, что женщины приходят к ней со своими бедами. Она усадила Марию, спросила, благополучно ли та добралась, и угостила чаем с какими-то тонкими лепешками.

Это — чуду, — пояснила она. — Наше национальное блюдо. Вы с чем хотите? Эти с зеленью, эти с мясом, эти с творогом. Сама испекла утром. Ешьте, ешьте.

Ира своим женским сердцем понимала, чего Мария ждет от нее. Суть обращений к ней всегда была одна и та же, только имена менялись. Сколько человек перешагнули порог этого кабинета с тех пор, как началась война! Она старалась смягчить их боль, найти слова, которые вернут надежду. Помогала, чем могла.

Значит… ваш сын… Он журналист?

Да. Евгений Светлов.

Ирина перелистала блокнот, похожий на книгу, и утвердительно кивнула.

Да, есть такой человек, — сказала она задумчиво. — Из Москвы звонили, просили помочь с его поисками. По нашим сведениям, ваш сын перешел границу. Он в Чечне. Сами знаете, идет война. Сложно тут что-нибудь сказать, но человек — не иголка. Не теряйте надежды. В нашей гостинице для вас найдется номер. Отдохните с дороги. Ночь на вокзале — не лучший друг. Вам нужны силы. Наша организация — «Совет солдатских матерей» — создана для того, чтобы оказывать помощь таким, как вы. Подождите пару дней, а мы пока разузнаем о вашем сыне.

А на чем можно добраться до Чечни? — спросила Мария.

«Пара дней» — это так долго…

На чем угодно. Только… идет война. Не забывайте об этом. И в Ингушетии, и в самой Чечне день и ночь работают наши люди. Никто им не платит, им страшно, но они продолжают помогать. Считают себя ответственными перед Богом и людьми в таком испытании, как война. Работают, потому что они сами родители, матери и отцы, таких же детей, как ваш Евгений. Недавно двух солдат вывели из плена…

В гостинице Марии не спалось. Мысли приходили и уходили, потом снова возвращались, не желая оставлять ее в покое. Главная мысль была следующей: она не может ждать и двух дней. Если сын в беде, что вполне вероятно, то ей нужно незамедлительно отправляться к нему на помощь.

Новое утро Мария вновь начала с путешествия: села в автобус, который повез ее в Назрань.

 

Рядом с ней расположилась миловидная женщина.

К родственникам едете? — спросила она.

Да, — ответила Мария. — Один у меня родственник остался на всем белом свете. Еду к нему.

Один-единственный? Разве так бывает?

Бывает, милая.

Все в руках Аллаха. Пусть он сделает твою семью большой, — пожелала женщина, посмотрев на Марию с жалостью. — А почему вы так далеки друг от друга?

Мой сын в Чечне.

Он там воюет? — почему-то лицо женщины сразу изменилось, стало строгим и отчужденным.

Он журналист. Пропал без вести. Он не солдат. Хотел написать правду о том, что происходит там, поэтому и поехал туда.

Несчастный! Да чтобы мать твоя вперед тебя покинула этот мир!1 — с теплотой в голосе сказала женщина на непонятном Марии языке. — Я ингушка. Меня зовут Тамара.

А меня — Мария.

Попутчику, бывает, рассказываешь все как есть. Знакомым не можешь открыться, а тут подворачивается случай облегчить душу. Мария рассказала обо всех своих несчастьях, показала фотографии и, видимо, растопила сердце попутчицы.

Тамара, в свою очередь, рассказала, что едет из Москвы, где навещала своего старшего сына.

Он учится на доктора, — говорила Тамара. — Хочет стать хорошим врачом. Вот и поехал в Москву. А твой сын где учился?

Тоже в Москве. На журналиста. И работает там же, в газете. С очень приятными, хорошими людьми работает, — вспомнила она коллег сына. — Девушка его, Настя, тоже в газете. Евгений пропал между Дагестаном и Чечней. Наверное, попал в плен… Старшие, Андрей и Гриша, вот эти, — снова показала фотографию — были курсантами военного училища. Их отправили в Афганистан. Там они и погибли оба.

Тамара снова посмотрела на пожелтевшую фотографию, где стояли молодые солдаты, совсем еще дети, и глубоко вздохнула.

Государство сильнее всего. Подчиняет себе всех, особенно военных. Моя мама говорила: «Есть три вещи, которые человек не в силах превозмочь. Первое — это Бог: ничто не может изменить судьбу, предначертанную им. Второе — государство. Третье — дитя, любовь к нему. Эти три вещи всегда побеждают человека».

«Может, и так, но вряд ли мудрая мысль становится оправданием, когда начало жизни встречается с концом», — подумала Мария.

 

В это время сын Марии Евгений рубил лес в Чечне вместе с такими же, как он сам. Строили землянки с накатными крышами. Он неистово хотел рассказать правду об этой войне. Но откуда взять силы, чтобы рассказывать правду, если тебе холодно и голодно, если тебя мучает жажда, если ты так болен, что даже руку поднять не можешь?

Евгений увидел в Чечне бесстрашных ребят, которые не боялись ни пуль, ни огня. Но даже они не могли перенести то, что делают с людьми жестокость и произвол. Бывало, они выли как волки. Смотреть в глаза смерти страшно. Но погибнуть вот так, бесславно, в этом аду было еще страшнее.

«Странно, уничтожение одного человека называют убийством. А уничтожение тысяч называют победой. Так продолжается со времен Александра Македонского, Чингизхана, Тамерлана, — думал Евгений. — Боже, помоги мне! Дай мне сил!» — просил он.

Нет слов, чтобы описать то, что происходило сейчас в его душе. В этом испытании он стал старше на тысячу лет.

 

Вечером они, землекопы и лесорубы, соберутся ни живые, ни мертвые и сядут на свои деревянные топчаны, дрожа от холода и голода.

В Грозном шли тяжелые бои — за каждую улицу, за каждый двор. Воздушные налеты сжигали город, взрывы оставляли на земле воронки. Люди умирали или становились калеками. Вчерашние соседи направляли друг на друга автоматы. Природа видела все это, громом оповещала о беде и плакала горькими бесконечными дождями.

Именно в эти дни, когда еще не было понятно, кто свой, а кто чужой, Евгений Светлов и попал в плен.

Убили водителя машины, в которой ехали журналисты. Стреляли в упор. Евгений сидел сзади с краю. Он успел выскочить из салона и, сделав два шага, очутился позади машины. И тут же почувствовал, как в затылок ему уперлось что-то холодное и твердое. Это было дуло автомата.

Оружие! — приказал ему голос.

У меня нет оружия, — ответил Евгений. — Я — журналист из Москвы.

Иди туда! — скомандовал человек и ткнул дулом куда-то направо. — И не оглядывайся!

Через полчаса Евгений оказался в каком-то временном блиндаже.

Журналист, говоришь? Как только попадают сюда, все сразу становятся журналистами, — засмеялся белозубый черноусый молодой мужчина в военной форме. — Что у тебя в карманах?

Евгений вывернул карманы. Оттуда выпали ключи, телефон, диктофон. Чеченский солдат подобрал его вещи и сказал:

Под счастливой звездой ты родился, журналист! А то ведь могли и убить. Проверим, правду ли ты сказал.

Он долго всматривался в Евгения, как будто хотел прочитать там ответ на свой вопрос. Тот тоже смотрел на него, не моргая.

Если ты и вправду журналист, кто знает, может, и понадобишься нам.

В тот день, если Евгений правильно посчитал, пленили десять человек. Все были молодые и растерянные. Десять судеб стояли на кону. У кого-то из них жизнь будет исковеркана, а кто-то вообще покинет ее, не познает радостей любви и отцовства…

Еды мало, только сухие пайки. Воды не хватает, — сказал один из пленников. — Мы три дня не могли выбраться с железнодорожной станции. Боевики устроили облаву, помощи от своих нет. Головы не поднять, так летели пули. Двое молодых солдат не вытерпели, нацепили на дула автоматов носовые платки и пошли сдаваться. Майор сам застрелил их…

А ты не бойся, — сказал один из пленников, поворачиваясь к Евгению. — Тебя могут избить, но пока не убьют. Ты им нужен. За тебя они могут потребовать хороший куш, если ты и вправду из столичной газеты.

Здесь многие на пленниках делают целое состояние, — добавил другой.

Попросят немало. Говорят, за пленников заламывают такие цены… Я слышал, что за одну журналистку они потребовали два миллиона долларов. Солдаты стоят намного дешевле.

Никто Евгения не бил.

Ночь странно наступает в горах. Она исходит не с неба, а с земли. Поднимается все выше, останавливается между луной и землей и до утренней звезды висит в воздухе, а потом как-то незаметно растворяется.

До утра было еще долго. Обитателей землянки с земляной крышей мучила неизвестность. Она наложила свою горькую печать даже на деревянные лежанки и лампу, которая стеснялась своего мрачного света. Тяжело было разглядеть лица людей. Да и зачем? Общее настроение сделало их такими похожими, что на одного посмотришь, и можно говорить о всех. Даже голоса стали почти одинаковыми.

Лучше умереть, чем остаться инвалидом, без руки или ноги, — сказал молодой парень, которому на вид было чуть больше двадцати.

А как же мама?

Мама… По соседству с нами жил парень, который не мог ходить. Его и в шестнадцать лет катали на коляске и кормили с ложечки. Так, наверное, и продолжается до сих пор…

А у меня мамы нет, — то ли радостно, то ли печально проговорил второй пленный. — Я — сирота, вырос в детском доме. После учился в строительном училище. Уже окончил бы, если бы не призвали на службу.

Тяжело, когда воюешь, не зная кто враг, а кто друг, — искал подтверждения своим мыслям солдат с пышной шевелюрой, раненый в плечо.

Когда нас отправляли сюда, говорили, что народ надо защитить…

Мясорубка это. Разрушенные дома, тела погибших, даже детей…

Я не думал, что война такая, — говорил худенький светловолосый мальчик. — Я всегда мечтал о подвиге. Хотел такой поступок совершить, чтобы все мной гордились: страна, школа… Но… не могу я направить автомат на мирных людей…

Вот и сидишь теперь здесь. Не может он… Притворяются все.

Если это предательство… Я все равно не могу…

А я видел трупы наших солдат. Много трупов и невыносимый запах…

Жарко, тела разлагаются быстро.

Днем жарко, а ночью холодно.

Это же горы…

Евгений слушал их и думал о своем. Он понимал, что попал в беду. А ведь, если послушать, не он один осуждал действия политиков. Среди солдат таких было много.

Он вспоминал маму, и от этого становилось еще тяжелее. Ее одиночество черным камнем легло на его сердце. Если бы были живы братья или отец, тогда еще куда ни шло…

Грустные глаза Марии сопровождали его повсюду. Ему казалось, что глаза матери видели, как его захватывают в плен, как он идет под дулом автомата… Он должен вернуться живым! Не имеет он права причинять новую боль матери. Надо вернуться живым, чтобы ее глаза осветила радость.

На рассвете пленным дали воды. По одному стакану из кумгана. Стакан переходил из рук в руки. Зашел караульный с автоматом, взглядом нашел Евгения.

Иди! — приказал он.

Неправду говорят те, кто утверждает, что не боится смерти. Это Евгений усвоил точно. Он никогда не был трусом, но сейчас ему казалось, будто сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Солнце уже взошло, осветив заснеженную вершину. Впрочем, недолго пришлось Евгению наслаждаться видами гор: ему завязали глаза черной тряпкой.

Его привели в другую землянку. Повязку сняли. Он увидел людей в военной форме. Один из них, вероятно, старший по званию, с чуть заметной сединой в черной аккуратно стриженной бородке, с красивым лицом, в котором все было гармонично, показал на деревянную скамью перед собой. Евгений сел.

Ты кто? — спросил старший.

Пленник назвал себя.

Журналист я. Из газеты. Из Дагестана ехал, по дороге попал в плен. Дальше вы знаете.

А что ты делал в Дагестане?

Хотел сюда перебраться и своими глазами увидеть, что здесь происходит. Чтобы написать правду. Чтобы читатели знали из первых рук.

Тот, кто задавал вопросы, всматривался в желтую клеенку стола, играл карандашом, молчал. Очередь задавать вопросы перешла к другому — высокому худощавому мужчине с острым орлиным взглядом.

Так что же ты увидел? Что думаешь о том, что происходит здесь? — спросил он.

Сожалею.

Сожалеешь о том, что попал сюда?

Сожалею о том, что здесь происходит, — твердо ответил Евгений, оторвав взгляд от пола. — Поверьте, я никогда не был и не буду на стороне неправды, — добавил он. — Я сын советского офицера.

Советского офицера? Такие офицеры, как твой отец, начали эту войну! Почему? Не сказал тебе отец об этом?

Мой отец, Александр Светлов, капитан погибшей атомной подводной лодки, был человеком чести. Он спасал экипаж, но сам не успел покинуть лодку. Он всегда был сторонником правды и справедливости.

В комнате воцарилась тишина. Ее прервал худощавый.

А что такое правда? Где она, эта справедливость? — он повысил голос. — Ты здесь все это видишь? Если да, то покажи и нам! — он растопырил пальцы левой руки.

Не вижу, — голос Евгения был спокоен, даже тих. — Любую войну начинают политики, а ведут солдаты. Но проигрывают все, — добавил он грустно.

Разве неправильно защищать свою землю? Заметь, журналист, не мы пошли с войной к вам. Это вы, русские, к нам пришли.

Евгений не ответил, он только пожал плечами и опустил глаза. Как им объяснить, что предшественниками войны всегда являются противоречия, которые ни одна из сторон не хочет разрешить переговорами и компромиссом? Разве они поймут его?

Смотрю, не так-то просто вам, журналистам, разобраться, где справедливость, а где ее нет. Тяжело выбрать, когда предстоит идти, а ты не знаешь, где праведный путь, где неправедный, — язвительно улыбаясь, подытожил старший.

Да, это тяжело, — сказал Евгений. — Очень тяжело.

Откуда ты?

Из Москвы.

Родители тоже москвичи?

Нет, мы жили в Магадане. Отец, как я уже сказал, морской офицер. Мама — доктор. Братья погибли в Афганистане.

Значит, они были в Афганистане… — голос бородача стал теплее. Или так только показалось? — А где они там воевали?

В ущелье Паншер. Они писали оттуда. Потом перестали.

Значит, Москва послала тебя сюда?

Сам попросился.

Попросился? На войну? Не пожалел?

Есть и такое, врать не буду, — поджал губы Евгений.

Он вспомнил тела у дорог: девочку с удивленными черными глазами; мальчишку с глазами цвета неба, устремленными ввысь, как будто две капельки синевы хотят вернуться в свою первозданность; стариков с нелепо раскрытыми натруженными руками; изуродованных солдат… и рассказать об этом. Но не мог.

По знаку бородача на столе появились баранина и хлеб. Евгений старался не смотреть на еду. Он был голоден, но держался с достоинством.

Журналист, может, присоединишься к нам? — предложил старший.

Евгений покачал головой. Разве мог он есть, зная, что там, в землянке, пленные солдаты, вчерашние школьники, голодают? Он был сыном русского офицера, а это почти диагноз.

Бородач улыбнулся, что-то сказал на своем языке. Караульный снова завязал глаза Евгению, рывком поднял его и подтолкнул к дверям. Евгений не видел, что караульному вручили холщовый мешок, а из чужой речи ничего не понял.

Как только его привели в землянку к другим пленным, караульный сунул ему в руки мешок и закрыл дверь. Там были две буханки хлеба. И Евгений, подобно Христу, накормил голодных.

Дни в плену текли однообразно. О больных никто особо не заботился. Раз в день приносили одно ведро воды на шестьдесят пленников. Каждому доставалось всего несколько глотков. Кормили не лучше: полусырым варевом с кукурузой или фасолью. Если на ночлег приляжешь посередине — считай, повезло, а достанется место с краю — околеешь от холода.

Молодой журналист хотел понять, что происходит. Он сам, без принуждения, попросился в это пекло, чтобы увидеть своими глазами все, что творится здесь. А видит только попавших в плен мальчишек и боевиков, издевающихся над ними. Кто в силах прекратить этот беспредел?

В плену он часто думал о своих братьях, погибших в далеком Афганистане. Что с ними стало, никто не знал. Участи, которая ждет его, Евгения, тоже никто не позавидует…

 

Как только приехали в Назрань, Мария сразу начала искать транспорт до Чечни.

Поедем к нам, — настаивала Тамара. — Ты же не знаешь, куда идти. Сначала к нам, а там посмотрим.

Тамара сама была матерью, воспитывала сыновей. Воспитывала не для войны, а для мира. Чтобы каждый из них построил дом, посадил сад, чтобы красивые невестки растили достойных внуков. Она знала, что происходит в Чечне. Знала, но не понимала. С одной стороны — чеченцы, которые уже один раз теряли Родину, были депортированы и изведали жизни на чужбине. Тоску по родине и щемящую любовь к ней чеченцы передавали по крови от одного поколения к другому. С другой стороны — Россия, такая близкая и еще вчера родная. А тут — все смешались: солдаты, боевики, безусые мальчишки, которые, пройдя через пекло, уже никогда не будут прежними.

Все это было так неправильно…

 

В Чечне шла война. Повсюду свистели пули. Проверялось не только мужество — проверялась честь. Потом об этой войне будут писать книги, снимать фильмы, рассказывать, что было и чего не было. Но что от этого Марии? Она должна найти своего сына и вывести его отсюда.

Бог послал Марии Тамару. Если бы не Тамара, как бы она нашла плененного сына?

Их встретил Бийсолтан, муж Тамары. Он был рад возвращению жены домой в столь неспокойное время.

В Москву уехала одна красавица, а вернулись — две, — пошутил он, помогая им с сумками.

Во время ужина хозяин много говорил, но так ничего и не спросил ни у жены, ни у гостьи.

Место, где стояла кровать Марии, находилось рядом с окном, и она могла смотреть на звезды.

«Они, наверное, светят и моему сыну», — думала она.

Ей было неведомо, что ее Женя лежит на нарах в самом настоящем подземелье.

Звезды были так близко — протяни руку и достанешь. Мария вспомнила, что давно уже не смотрела на звезды. В ней проснулась такая тоска, что смотрела бы и смотрела на них, не отрываясь.

Луна была почему-то желтая…

В соседней комнате до утра о чем-то спорили. Голоса то становились громче, то переходили на шепот. Мария не слышала, о чем говорят хозяева, но понимала, что принесла в этот светлый дом тревогу. Она решила уйти утром, пока все спят, но потом передумала. Если бы речь шла только о ней, так бы и поступила. Если бы не Евгений, она бы и часа не пробыла в этом чужом доме, в чужой стороне, слушая, как из-за стены доносятся мягкий, просящий женский голос и непоколебимый, сердитый мужской.

Утром Мария встала, как всегда, рано, и вышла во двор. Утро было светлое, небо ясное. Из-за гор выглядывало солнце.

«Вдруг сейчас оно скатится оттуда и сожжет все на своем пути,» — подумала Мария. Но напрасно она беспокоилась: солнце лишь осветило лучами росу и озолотило небольшую горную речку.

Село просыпалось. Замычала корова, в соседнем дворе послышался звон ведра. «Кто-то идет доить корову», — подумала Мария.

Она спустилась к речке. Смотрела на горы, окружавшие село, и подумала о сыне: «За какой горой ты находишься, сын мой? Что ты сейчас делаешь?»

Оглядевшись вокруг и никого не увидев, она села на холодный камень и горько заплакала. Смотрела на небо и, всхлипывая, просила Бога помочь ей.

Когда Мария возвращалась назад, в гостеприимный дом Тамары, ей встретился Бийсолтан. Он заговорил с нею:

Вот так мы и живем, Мария. Я здесь родился. Купался малышом в этой речке, в ледяной воде. Зимой катался на санках с той горы…

Домой они вернулись вместе.

Тамара и Фарида, сестра Бийсолтана, вовсю готовили. Когда глаза Марии встретились с ясным взглядом Тамары, надежда вновь вернулась к ней. Ночные тревоги сменились радостью. Она подошла к женщинам, взяла из корзины золотистую луковицу и стала ее чистить.

На завтрак к ним заглянул брат Бийсолтана, Ахмет. За столом мужчины о чем-то переговаривались. Женщины молчали. После завтрака братья продолжили беседу под навесом во дворе. Все знали, о чем они говорят. Тамара мыла посуду и успокаивала Марию.

Не бойся, — говорила она. — Бийсолтан и Ахмет тебе помогут. Они только с виду кажутся суровыми, а на самом деле добрые. У них много знакомых в Чечне.

После, когда мужчины, пообещав узнать о ее сыне, вышли из дома, Мария сердцем почувствовала: они сделают для нее все, что смогут.

 

Сначала надо было узнать, где держат пленных. Бийсолтан попрощался с братом и направился в районный центр.

В здании женсовета было полно женщин. Многие были в черных платках и темных платьях: эти несчастные потеряли своих детей и искали их следы. Когда зашел Бийсолтан, они из уважения к мужчине встали с деревянной скамьи. Поздоровавшись со всеми кивком головы, Бийсолтан остановился на пороге.

Заходите, заходите! — пригласила его немолодая миловидная женщина. — Присаживайтесь, — она указала на обшитый черной кожей стул.

Бийсолтан пожалел, что пришел сюда один, без жены. На его лбу выступила испарина, и Бийсолтан, вынув платок, смахнул капли пота. Наконец, он заговорил, глядя в глаза женщине:

Я по делу. Знаю, у вас много других забот, но… У нас остановилась гостья из Магадана, которая ищет сына. Возможно, он в плену.

Кто ее сын? Почему он здесь? — привычно спросила женщина.

Журналист из Москвы. Хотел написать правду о чеченской войне.

Женщина молчала. Она не сводила глаз с кипы бумаг на столе.

Он приехал не воевать! — начал Бийсолтан горячо, словно боялся, что его перебьют. — Он недавно окончил институт. Два его брата погибли в Афганистане, а отец — на подводной лодке. Наша гостья осталась совсем одна.

Имя, фамилия известны?

Да, ее зовут Мария Светлова.

А парня как зовут?

Евгений Светлов.

 

Поиски дали свои результаты: Женя нашелся на лесоповале недалеко оттуда.

Когда Бийсолтан вечером принес эту весть, Мария встала перед ним на колени. Мужчина застеснялся, а его жена заплакала и обняла Марию. Они стояли так еще какое-то время, пока Бийсолтан в смущении не прикрикнул на обеих.

Мария готова была пешком пойти к сыну. Что могло остановить мать, которая уже оплакала двоих своих сыновей и их отца, поседев в один год?

Чтобы вытащить Женю из плена, нужны были деньги. До Марии это дошло только теперь. Надо было продать дом и родительскую квартиру в Москве — как она раньше не подумала об этом? Впрочем, хватило бы этого или нет? Она ведь не знает, в какую сумму боевики оценят жизнь ее мальчика…

Мария вытащила спрятанные в грудном кармане драгоценности, которые ей дарили родители и Саша, и протянула их Тамаре. Конечно, этого наверняка мало, но все же…

 

Когда Ахмет вошел во двор, Алийсолтан был занят омовением перед намазом. Внук наливал ему воду из кумгана. Вода с приятным журчанием стекала в аккуратный медный тазик, который стоял перед стариком.

Ахмет остановился у калитки. Алийсолтан там же, под навесом, встал на намазлык2, который разложил внук, и начал читать намаз.

После Алийсолтан пожал руку Ахмету:

Салам алейкум, джигит!

Алейкум салам, эфенди! — ответил Ахмет.

Заходи в дом, — предложил старик. — Посидим, поговорим.

Нет, — отказался Ахмет. — У меня большое дело к тебе. Без свидетелей хочу поговорить.

Девочка поставила на маленький столик хлеб и холодный айран. Разговор начали с отвлеченной темы.

В этом году фруктов народилось много, — сказал Ахмет, бросив взгляд на яблоню, ветки которой поддерживали специальные опоры.

Земля плодоносит в это тревожное время, — кивнул эфенди.

Не помню, чтобы жили без напастей, — продолжил Ахмет. — Двадцатый век богат ими. Войны, репрессии, депортации принесли нам много горя…

Вздохнув, решительно продолжил:

Надо вывезти из республики одного русского журналиста. За ним приехала мать. Она гостья моего брата. Помоги.

Алийсолтан молчал. Ахмет понимал его: трудно в эти дни найти человека, который пошел бы навстречу чужаку.

Одна она. Два ее сына погибли в Афганистане. Мужа она тоже потеряла. Она очень несчастна.

Два часа шла беседа. Вернулся Ахмет просветленным.

 

Алийсолтан пообещал помочь и сдержал свое слово. Эфенди позвал к себе Марию. Она не скрывала своей радости.

Чтобы не отпускать гостью одну, решили отправить с ней Зуру, сестру Тамары. Язык она знает: замужем за чеченцем. К старику женщин должен отвезти его человек, который будет ждать их вечером за селом.

Высокий мужчина в папахе встретил Марию и Зуру, усадил их в машину и повез. Куда — никто не знал. К кому — знали все. К тому, в чьих руках была жизнь сына Марии.

По дороге их несколько раз останавливали. Зура храбрилась, но было видно, что ей страшно. Мария же чувствовала, что расстояние между нею и сыном сокращается. Она радовалась, и, будь ее воля, поторопила бы время. Но время никому не подчиняется.

В полночь их привезли в горное село. Машина остановилась у добротного дома. Мужчина, который привез их, молча зашел в дом и вскоре вернулся. Подъехала другая машина, и женщинам предложили пересесть туда.

Как только они вышли из машины, над головами засвистели пули. Мария даже не поняла, что произошло, а Зура отреагировала мгновенно: пригнулась.

Держи голову ниже. Вокруг могут быть снайперы, — прошептала она.

Позже Мария часто вспоминала ее и удивлялась: как эта женщина, рискуя собственной жизнью, отважилась быть ее попутчицей?

Они ехали долго. Сквозь тонированное стекло Мария видела горящие танки, разрушенные дома. Улицы были пусты. Время от времени их останавливали. То там, то здесь вспыхивали маленькие огоньки, грозившие кому-то смертью.

 

Когда они приехали, водитель вышел из машины и растворился в темноте. Вскоре он вернулся и сделал женщинам знак идти за ним.

Комната, в которую их привели, хоть и находилась под землей, была прилично обустроена. Здесь было все, что нужно человеку: умывальник, шкаф с книгами, ковры на полу и на стенах, даже пианино. Занавеска, разделявшая комнату, зашевелилась, и с другой, невидимой им половины, вышел высокий, белобородый мужчина в шапке, которую могли носить только те, кто побывал на хадже, с четками в руках. Зура шепотом сказала Марии, что этого человека зовут Махмут-Хаджи.

Он поздоровался с женщинами на своем языке и жестом пригласил их присесть. Выслушав Зуру, Махмут-Хаджи некоторое время смотрел на четки и молчал. Потом повернулся к Марии и на чистейшем русском промолвил:

Я понял, что привело вас ко мне, но не знаю, смогу ли вам помочь. Трудно сделать такое, не обременяя своей совести и веры.

Мария молчала. Что она, просящая, жаждущая милости, могла сказать ему? Она не знала, что на уме у этого человека, но и не видела злобы в лице старика, в его умном взгляде. Это утешало.

Наконец, он спросил:

Скажите честно: ваш сын воюет против нас?

Он не воюет, — ответила Мария. — Он журналист. Мой сын хочет рассказать миру о том, что происходит здесь. Он честный человек. Я уверяю вас, он напишет правду.

Какую же правду он напишет? Ту, которая угодна военным, политикам и чиновникам вашей страны — или ту, за которую воюет мой народ?

 — Одно я знаю точно: он будет честен, — сказала Мария.

Этого качества не всегда хватает людям. Чтобы быть честным сегодня, в первую очередь, надо быть мужественным. Впрочем, так было всегда.

Дальше говорила Зура, на чеченском. Говорила она довольно долго. Потом по просьбе Зуры Мария показала Махмуту-Хаджи фотографии семьи. Лицо его стало задумчивым, даже грустным. Он не поднимал глаз, но Мария чувствовала, что ему отчего-то больно.

Махмут-Хаджи оторвал взгляд от фотографии и, не поднимая головы, всем телом повернулся к Марии:

Возможно, ваши сыновья воевали рядом с моими сыновьями в Афганистане, — сказал он. — Мои тоже были молоды и красивы. Я часто думаю: за что они погибли? Вы можете ответить мне на этот вопрос?

Нет, — сказала Мария. — Этот вопрос я давно задаю себе, но так и не нашла на него ответа.

Их погубили такие же бездарные политики, которые сегодня уже других детей, другое поколение, посылают на смерть… Ахмат! — позвал Махмут-Хаджи.

Вошел молодой человек. Пока Махмут-Хаджи что-то писал, Ахмат стоял у двери. Взяв поданный ему лист бумаги, он глазами показал женщинам, что им нужно уходить.

Женщины встали и направились к выходу. Оглянувшись, Мария заметила высокую фигуру старика, в задумчивости стоявшего посреди комнаты.

Женщины сели в ту же машину. Ахмат, сопровождавший их, сел рядом с водителем. Их часто останавливали, Ахмат что-то говорил автоматчикам, и их пропускали дальше. К утру они прибыли туда, где держали пленников. Ахмат показал караульным бумагу от Махмута-Хаджи, и их впустили в землянку. Все было как во сне.

Мария и Зура спустились в мрачное подземелье. Зура осталась у дверей, а Мария прошла вдоль деревянных лежанок. Лица пленных были похожи — бледные и исхудавшие, только бороды разные: черные, рыжие, светлые, седые… Она, мать, готова была каждого прижать к себе. Но не могла… ее торопили.

Туман застилал ей глаза. Мария плакала, не скрывая слез. Как она узнает своего сына сквозь слезы? Сердце прыгало в груди. Она шла, спотыкаясь, и звала его по имени.

Не она, но сын узнал ее в этом полумраке, узнал и произнес сухими, потрескавшимися губами:

Мама!

Кто мог услышать такой слабый голос? Мария услышала — не слухом, но сердцем. Она бросилась к сыну. Тот, пряча свое бескровное лицо, прижался головой к ее груди.

Как хорошо, что на ней был жакет с большими карманами — иначе куда бы совали бумажки с адресами своих родителей и любимых эти изможденные люди? Свернутых вчетверо листков бумаги, похожих на раненых птиц, было много. Мария шла со своим сыном вдоль лежанок, а пленные солдаты, чьи-то сыновья, наполняли ее карманы своими надеждами.

Когда они вышли из землянки, только начинало светать. Солнце спешило навстречу — озаряло им путь. И они тоже поспешили уйти подальше от этого ужаса.

 

Не успели они далеко отъехать, как вдруг на склоне горы показался небольшой отряд людей, одетых в форму цвета хаки.

Быстро налево! — направил водителя Ахмат.

Машина повернула и погнала прочь по кочкам да ухабам. В них стреляли. Пассажиры прятали головы, Ахмат отстреливался…

Когда машина с разбитыми стеклами приехала в село, и водитель стал осматривать машину, он заметил, что в спинке его сиденья застряла пуля. Мария испугалась задним числом, остальные же были в эйфории от того, что остались живы.

Под счастливой звездой ты родился, Ахмат! Считай, заново родился на свет!

Бог на твоей стороне. Слава ему.

До самого вечера они прятались в доме Махмута-Хаджи. Евгений вымылся и привел себя в порядок, его переодели в чистое. Хаджи долго говорил с ним. Евгений много знал про Кавказ, чем и подкупил старика.

Но чем больше Евгений слушал Махмута-Хаджи, тем больше удивлялся: откуда столько мудрости у человека, живущего в горах, не окончившего университет и даже не читавшего книг?

Махмут-Хаджи думал, как примирить воевавшие стороны. На долю его народа выпала непростая судьба: он прошел круги ада на земле, добрая половина его заполнила погосты Средней Азии. От голода, холода, нищеты и болезней умирали чеченцы на чужой земле. И сегодня умирают…

К сожалению, война никого не щадит. Погибают и те, кто в ней не участвует, даже дети. А ведь из них могли получиться хорошие инженеры, прекрасные архитекторы, артисты, писатели… Народ нельзя делить. Он силен, когда все смотрят в одну сторону.

Это правда. Но война беспощадна. Пуля не разбирает, хороший ты или плохой, талантливый или нет. Она губит, кого захочет.

Махмут-Хаджи чертил на земле своей тростью какие-то круги.

Разве бывает так, чтобы прогнившие корни дали хорошие отростки? Вряд ли, — сказал он. — А мы верили. Сможешь об этом написать?

Буду стараться. Пока сердце стучит в груди.

 

Ахмат высадил их в Грозном, показал им на полуразрушенный дом и уехал. Зура тихо постучала и что-то проговорила на чеченском. Железная дверь открылась. Они сошли по ступенькам и оказались в подвале. Там горела керосиновая лампа. В ее тусклом свете тени казались такими большими, что могли напугать. Здесь были только женщины и дети.

Никто не обрадовался их приходу. Марии показалось, что людей рассердило их появление. Ей стало страшно, не столько за себя, сколько за сына.

Но люди, выслушав Зуру, поставили перед пришедшими на стол холодную картошку. Больше в доме ничего не было.

Когда хозяева узнали, что парень — не солдат, а журналист, они снова заволновались. Каждый хотел рассказать свою историю войны.

Моего мужа убили, а дом разграбили и сожгли. О сыновьях я ничего не знаю. Где они? Только бы вернулись живыми… Но пусть не спешат, а то погибнут, как их отец…

Сын нашего Зейита оказался не робкого десятка, — говорила другая пожилая женщина. — Я хочу, чтобы ты знал, журналист, как в его дом пришли боевики. Они требовали денег. Говорили, что им нужно купить за границей много оружия. Забрали все, что было в доме, а бедного Зейита и его брата Сагида убили прямо на пороге. Всех перебили. Один четырнадцатилетний Мансур остался в живых. Он спрятался в сарае и отстреливался от этих безбожников. Свои же, а оказались врагами. Такое вот время. Мансур убил почти всех, но в сарай бросили гранату. Бедный Мансур…

Мальчик, который поначалу отчужденно сидел в углу, подошел к Евгению.

Напиши о моем отце, — сказал он. — Он тоже был смелым. Защищал маму, меня, двух моих младших братьев и сестренку. Но он погиб. И вся наша семья погибла. Когда закончится война, я им поставлю памятники из мрамора с полумесяцем и звездой…

Хоть одно имя носит война, у каждого она своя. Свои враги и друзья, своя борьба и свои воспоминания. Как утешить людей?

Там лежит моя сестра, — показала одна из женщин на кровать в темном углу. — Ее муж убит, а она ранена в ногу. Их детей мы отправили к дальним родственникам еще в первый день войны. Умрет сестра — что я скажу ее детям?

У Евгения не было ответа на этот вопрос.

Мария подошла к раненой.

Когда это случилось?

Прошло несколько дней, может, неделя, — кто считал? — отозвалась молодая женщина слабым голосом.

Не бойся, я доктор, — Мария откинула одеяло, чтобы осмотреть рану.

Посмотрела и подумала: «Да… Это пострашнее, чем рана от пули».

У Радимы, так звали раненую, нога распухла и почернела. Она пылала.

Лекарства у вас есть? — спросила Мария.

Есть, — сестра больной принесла из глубины комнаты пластмассовую аптечку с большим красным крестом.

Мария осмотрела содержимое и кивнула.

Нужен большой стол или что-то твердое, — сказала она. — И теплая вода.

Из выстроганных досок, которые лежали в подвале, соорудили подобие стола и перенесли туда больную. Мария успокоила ее и сделала укол. Она обработала рану спиртом и сделала надрез на пятке. Оттуда пошел гной. Мария поглаживала ногу молодой женщины, надавливая на воспаленное место, до тех пор, пока не пошла кровь. После перевязала рану. Всю ночь она находилась возле больной, давала таблетки, делала уколы.

Все будет хорошо, не бойся, — шептала она женщине, которую, казалось, оставили силы и желание жить.

К утру раненой стало лучше. Никто не спал: все понимали, что идет борьба за жизнь. Женщины и дети читали молитвы из священного Корана. Слова, обращенные к Богу, наполнили подвал, он будто бы стал шире и светлее.

Я не смогу сегодня уехать, — сказала Мария.

Никто не возразил.

 

Проснувшись, Радима увидела Марию. Она дремала на стуле возле нее, положив голову на край постели. Радима, побоявшись разбудить свою спасительницу, даже не застонала. Терпела боль и смотрела на спящую. Надо же, лицо у нее молодое, миловидное, а голова уже седая…

Наконец, Мария открыла глаза и, встретившись взглядом с Радимой, вскочила:

Как себя чувствуете?

Гораздо лучше. Спасибо вам.

Мальчишки поймали где-то курицу. Бульон больной был очень кстати. Мария следила за раной. Чернота, до этого покрывавшая всю ногу от колена до стопы, начала проходить. Хороший знак! Мария была рада, целый день она не отходила от больной.

Теперь надо было вывезти Марию и ее сына из Грозного. Часть дороги сторожили русские, другую — чеченцы. Как их всех уверить, что Евгений — не солдат, что он не пришел к ним с войной, никому не причинил зла? Как уверить их, что он не враг, когда никто никому не верит?

Оденем его как сельского жителя, тогда никто не обратит на него внимания, — предложила одна из женщин. — К вечеру вам принесут новые паспорта. С ними пройдете наш пост. А там… На все воля Божья…

Собрали Евгению кое-какую одежку, на голову надели войлочный колпак, как у местного. Видя, как он изменился, не только дети, но и взрослые заулыбались.

Паспорта были готовы. Принесший передал их через окно и исчез в темноте. В паспорте вместо Евгения был записан Рахмет, а Мария стала Мариям.

Утром их проводили в дорогу.

 

По разбитой дороге шли две женщины, похожие друг на друга, хоть одна из них и была русской, а другая — ингушкой. С ними был худой, высокий парень. Путники не знали, что ждет их впереди. Солнце то показывалось, то пряталось за облаками, тенью прикрывая раненую землю.

Когда их останавливали, Зура говорила с патрульными на чеченском или ингушском.

Кто вы?

Ингуши. Эта моя сестра, Мариям. А это племянник, Рахмет.

Куда идете?

Проведывали своих стариков.

Чем занимается парень?

Он глухонемой. В селе, как и все, за скотиной смотрит, пашет. А что еще он может?

Так Зура отвечала на вопросы, пока Чечня не осталась позади.

 

Бийсолтан и Тамара сидели в тревоге. Свет они не включали, хотя уже наступила ночь. Женщина читала молитву:

Ар-Рахман, Ар-Рахим, Аль-Барр, Аль-Керим, Аль-Аафу, Аль-Гафур, Ат-Тауаб, во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного, хвала Аллаху — Господу миров, Всемилостив и Милосерден Он один, дня судного один Он Властелин, мы предаемся лишь Тебе, и лишь к Тебе о помощи взываем…

Бийсолтан перебирал четки. Он вспоминал умерших в Казахстане родных и просил за них у Бога милости. Совсем мальчишкой попал он туда. Там осталась лежать его мама… Потом был детский дом. Он, старший, сделал все, что смог, чтобы не растерять малышей, всех их вернул домой. А теперь вспоминал украденное детство и вновь переживал. Просил Бога уже за Марию, за ее сына, за Зуру, которая откликнулась на горе незнакомой женщины.

Наконец, он обратился к жене:

Государство из разных людей состоит. Мы, и хорошие, и плохие, вместе его строим, чтобы оставить грядущим поколениям. Человек не может изменить свою судьбу и не пройти через все, что ему уготовано. Часто вспоминаю Казахстан. Его холод никогда не забудется, не уйдет от меня. Помню, как я проснулся утром и позвал маму. Хотел спросить, когда мы вернемся домой. Но она не ответила. Я встал и подошел к ней. Она лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Я тоже посмотрел туда, а там — плетень, покрытый соломой… Мамины волосы примерзли к стене. А сестренка сосала ее мертвую грудь… Она тоже умерла в тот день. Некому было хоронить. Сжалился сосед-казах. Бабушка ему платок свой шерстяной подарила. Никто не плакал.

Сил, наверное, не было у людей, — Тамара посмотрела в окно, как будто оттуда могла увидеть далекий Казахстан, о котором говорил Бийсолтан. — Зура была еще грудным ребенком, когда мама побежала на остановке поезда за горячей водой и не вернулась. Но, если суждено, выживаешь. Не захотела соседка наша Нурсифат отдать нас киргизам, которые были бездетны и очень просили. Говорили ей: «Отдай, а то умрут дети с голода». А она не отдала. Я уже забыла лицо матери, а ее лицо Нурсифат до сих пор помню.

Пусть Аллах одарит ее раем, — сказал Бийсолтан, вспоминая Нурсифат. — Многие завидовали мне. Говорили: «Какая у тебя теща!» Так она и прожила. Жених ее не вернулся с войны, а она ждала. Так и не устроила свою жизнь.

Никто не знал, почему она одна. Все говорили, что мы с Зурой похожи на нее. Думали, дочери родные мы ей.

Когда люди долго вместе, становятся похожими.

Да, когда вернулись на родину, так и жили вместе. Долго ждала я отца. Здесь особенно. Там думала: заблудился он, не знает, где нас искать. Придумывала разные причины. Потом узнала, что он, защищая Украину, попал в плен и умер в концлагере. Лежит в братской могиле в городе Белая Церковь.

Не помещается горе людское в один век. Как его нести? — не переставал удивляться много повидавший и испытавший на себе Бийсолтан.

 

А три путника шли. Их оберегали Хызыр и Ильяс3. Они присматривали за ними с небес. Женщины это чувствовали, иначе и шагу не смогли бы сделать по этой выжженной земле.

Аллах с нами, — сказала Зура. — Вы же видите, как он нам помогает. И дальше будет помогать. Пусть он оберегает тебя, — сказала она на своем языке, повернувшись к Евгению.

Ни Мария, ни сын не поняли, что она сказала, но почувствовали, что Зура у своего Бога просила за них.

Спасибо, — сказал Евгений тихо.

Спасибо, сестра моя, — Мария в эти слова вложила всю душу. — Пока будет стучать сердце, благодарность к тебе не покинет меня. Я всегда буду в долгу перед тобой за сына, за себя…

В это холодное утро, когда солнце еще не успело согреть землю, им было тепло вместе. Тепло и хорошо.

Их остановили русские.

Кто вы? Почему здесь?

Сына приехала выручать.

Откуда?

Из плена.

Услышав Марию, из блиндажа вышел офицер — подтянутый строгий мужчина.

Здесь ходить опасно, — предупредил он.

А я с ангелом, — сказала Мария, показывая на Зуру. — Она ингушка. Помогла нам. А это Женя, мой сын, — добавила она, встав перед ним. — Я его не оставлю здесь.

Значит, каждого солдата, воюющего здесь, может приехать и забрать мама? Вы серьезно? — офицер переменился в лице. — Ну, рассказывай. Где и как попал в плен? Как они тебя задержали?

К ним подходили совсем еще молоденькие солдаты-срочники. Марии было жаль их: они прямо из детства шагнули в войну. Но сейчас кроилась судьба ее сына. Какими нитками она будет шиться? Белыми или черными?

Мой сын не солдат. Он — журналист, — сказала она. — Работает в московской газете. Мой муж, отец моего сына, был таким же офицером, как и вы. Погиб на подводной лодке. Два его старших брата навсегда остались в Афганистане. Не задерживайте нас. У вас тоже есть мать. Дай Бог, чтобы вы вернулись в ее объятия живым и невредимым.

Офицер не мог выдержать взгляда Марии. Он вспомнил свою маму. Только теперь он понял, почему выбежал, услышав голос этой женщины: ее голос похож на мамин…

Он посмотрел в голубые глаза Марии, потом быстрыми шагами вошел в блиндаж, так же быстро вернулся, вручил Марии охранительную бумагу и приказал солдатам:

Проводите до следующего поста.

 

Мария рвалась домой, но кунаки не спешили их отпускать. Варили, парили, жарили, — собирали в дорогу ставших им родными гостей. Мария удивлялась, как ей помогали посторонние люди. Не люди — ангелы.

Когда они прощались, Тамара сунула ей в сумку сверточек и сказала:

Смотри, не теряй. В них тепло тех людей, кто тебе дорог.

Мария тогда не поняла, о чем она. Лишь потом, уже в самолете, она вспомнила и развернула сверток. В нем были ее драгоценности.

В самолете Мария перебирала записки пленных. Она аккуратно переписала их имена и по прибытии отнесла список в военкомат. Не сразу поверили там, что Мария, мать, самостоятельно отправилась в Чечню, нашла сына и вызволила его из плена и что ей при этом помогали ингуши и чеченцы. Ее приглашали в разные кабинеты, просили повторить рассказ…

Евгения положили в больницу на реабилитацию. Две недели Мария была неразлучна с ним. Они очень сблизились с Настей, которая приходила к Евгению каждый день.

Перед отъездом она решила съездить на кладбище, попрощаться с родителями. Поехали туда все вместе.

Я привела вам Женю и Настю, — сказала Мария, обращаясь к родным могилкам. — Сын вернулся. Теперь возвращаюсь домой. Порадуйтесь вместе с нами.

Евгений стоял рядом с матерью и думал о тех ребятах, которые сидят под дулами автоматов далеко от Москвы. Более шестидесяти ребят в землянке в семь-восемь метров длиной и метра три шириной…

По аллее шла молодая женщина, держа за руку вихрастого мальчишку. В руках у нее были белые цветы. Подойдя ближе, женщина остановилась. Мальчик оторвался от матери и подбежал к ним. Мария увидела на его лице глаза своего Андрея.

Наташа, — окликнула она женщину.

Удивленная женщина подошла к ней.

Я тебя узнала, — сказала Мария, обнимая ее. — И тебя, по рассказам Андрея, и внука. Сердце подсказало… — Она повернулась к мальчику. — Внучек, как тебя зовут?

Андрей Андреевич Светлов, — сказал мальчик серьезно.

О Наташе Андрей рассказывал матери в письмах… Как только вернется домой, она снова перечитает письма своих детей. А потом придет в час заката на берег северного моря и расскажет своим сыновьям и их отцу, что у нее есть внук, так похожий на них — мужчин ее семьи. Она расскажет им о Жене и Насте…

Наташа, Андрей, Настя и Семен Семенович проводили ее в Магадан. Семен Семенович, солидный человек, главный редактор столичной газеты, встал перед Марией на колени и поцеловал ей, матери, руку. Мария смутилась и растрогалась…

Если недавно Марию клонило к земле, спина ее горбилась от горя. Теперь же она выпрямилась: у нее есть внук Андрей, жив ее сын Евгений, и его любит прекрасная девушка Настя. Слава Богу, ради них еще стоит пожить.

Каждую пятницу ходит Мария в церковь и ставит друг за другом свечки сначала живым, а потом ушедшим. Называет своих дорогих по именам: Евгений, Андрей, Наташа, Настя… Вспоминает хороших людей, которые встречались ей на жизненном пути: Тамара, Зура, Бийсолтан, Ахмет, Махмут-Хаджи… Просит за них у Бога. Просит также за солдат-мальчишек.

Ей все равно, кто начал войну, кто ее ведет, кто победит, а кто проиграет. Она стара. Проживет, сколько велено судьбой. Просто не хочет, чтобы умирали такие же молодые парни, как ее сыновья. Не хочет, чтобы горели дома, чтобы старики и дети оставались без крова, еды и тепла. Поэтому и просит Бога, чтобы он не допускал войны нигде и никогда.

Она — Мария, Мариям. Раньше она даже не думала, чье имя носит, а теперь была благодарна родителям за то, что назвали ее именем матери Иисуса, пророка Иссы. Может быть, поэтому вокруг нее столько ангелов.

1 Пожелание у горцев. Философский смысл: «Чтобы дети хоронили родителей, а не наоборот».

2 Коврик для намаза.

3 Пророки, помогающие путникам.