Мезальянс

Мезальянс

Повесть

Мезальянс1

 

Но не бывает без вины виноватых и несправедливо обиженных,

потому что никто не в силах испортить человеку жизнь

в большей степени, нежели он сделает это сам.

 

Танечка тебе всё расскажет. Она знает… Она поможет.

Танечка… Танечка…

Это имя было, что называется, на устах у каждого сотрудника книжного издательства, порог которого я переступила после окончания университета в 1990 году.

И начальник, и машинистка, и бухгалтер – стоило о чём-то их спросить, обязательно упоминали отсутствующего второго редактора именно так: «Танечка».

В ласковом суффиксе слышалось что-то натянутое, но открытой неприязни не выказывалось. Никто не хочет иметь репутацию сплетника. Извечную слабость посудачить прячут хотя бы на первых порах, особенно перед новым лицом.

Только однажды машинистка Марина – женщина средних лет крепкая, весёлая, высказалась более определенно:

Откроет зимой окна и сидит. Вся синяя от холода, и говорит, что не может без свежего воздуха!

Как бы там ни было, до прихода второго редактора оставалось ещё несколько месяцев. Замерзнуть от свежего воздуха мне не грозило, поскольку на дворе стояло нестерпимо знойное ростовское лето. Уже в июне жара достигала 40, а то и 50 градусов.

Наконец, прошла томительная летняя жара, прошла и осень – «унылая пора» – для кого «очей очарованье», а для многих – пора недомоганий, непогоды и грязи на обуви. Дождались Нового года, и быстро-быстро покатились денечки навстречу весне.

А Татьяна Гавроненко всё отсутствовала. И были на то свои причины.

Нина, технический редактор, от волнения округляя узкие восточные глаза, поведала мне печальную историю. Вроде бы что плохо? Молодая женщина из интеллигентной семьи вышла замуж за парня из разнорабочих, разведенного, с ребёнком в первом браке.

Ты же понимаешь, как это бывает… Ей уже за 30, как и мне, – откровенничала Нина, – ну, Танечка молодец, всё-таки семью создала. Мы её тут все поддерживали, домой отпускали, когда она забеременела. Только я всё переживаю, что проведала её незадолго до родов и ещё обратила внимание, что живот у неё какой-то… маленький, неестественно для такого срока… Очень неприятное чувство осталось. Я ушла, а потом это случилось…

А случилось то, что родила Татьяна преждевременно и неудачно. Мертворожденному ребёнку – девочке – дали имя и похоронили со всевозможными ритуальными обрядами.

Приезжали сёстры Гавроненко, младшая из Москвы, старшая из Волгограда. Собирались друзья – давняя тесная компания университетчиков, когда-то незамужних и неженатых, а позже составивших семейные пары, среди которых только у Татьяны сложился мезальянс с пришлым, никому неизвестным человеком.

Все утешали, уговаривали, просили не отчаиваться. Разговоры были душевные, потому что в своей компании Татьяну искренне любили. Женской половине она конкуренцию не составляла, старалась всем угодить и если чем-то раздражала, то вызывала скорее жалость, чем неприязнь.

Несмотря на чуткое отношение родственников и друзей, у Татьяны несколько раз случались нервические припадки. Об этом многословно и подробно рассказывала сотрудница, которую коллектив редакции отрядил «на поддержку».

Впрочем, истерики иногда случались и раньше, но к выходкам Татьяны на службе относились с пониманием:

Тонкая натура наш редактор, зато как рукописи делает! – восхищался начальник, и пересуды затихали.

Впрочем, тётки в коллективе были незлые. К тому же по штату числилось несколько редакторов, но ни в научно-познавательных рукописях, ни в художественной литературе вообще особенно никто не разбирался, кроме начальника, имеющего специальное образование, и Татьяны – выпускницы-отличницы филфака РГУ.

 

* * *

 

Зимние дни коротки, а служебное время в моём просторном кабинете, словно резиновое, тянулось бесконечно.

Незаметно отступила зима. Как всегда, с приходом весны на улице потеплело, повеселело. И однажды утром, придя на работу, я поняла, что моё 8-часовое одиночество закончилось. И это была Танечка.

Худющий подросток, с одуванчиком полуседых волос на голове при моём появлении перестал рыться в ящиках стола и буквально впился в меня пронзительно яркими голубыми глазами.

Заплаканное личико с острым подбородком и множеством других острых углов – локти, коленки, костяшки пальцев и неожиданно не то чтобы резкий, но достаточно звучный «характерный» голос.

В первый день мы общались мало, разговоры как-то не клеились, обрывались, к тому же через какое-то время Танечка закрыла лицо руками и неожиданно разрыдалась. Объяснений не требовалось – и меньшее горе вызывает молчаливое сочувствие.

Несмотря ни на что вскоре мы сдружились. Профессиональная грамотность её была безупречна. Татьяна могла ответить на любой вопрос с энциклопедической точностью, но , очевидно, работа ей давно наскучила. Да что там работа! Трудно было представить любое дело, которым этот слабый и тщедушный человечек занимался бодро и с интересом. Кроме отвлеченных разговоров. Уж поговорить о разном она любила!

С ходу я была посвящена во все подробности семейной жизни Гавроненко. До замужества она, средняя из трех сестёр, дольше всех жила с родителями и, выйдя замуж за парня, что называется «без кола без двора», первое время вместе с мужем оставалась в родительском доме. Кто-то из друзей предложил на первое время бесплатную квартиру. Потом Мише – мужчине без средств и возможностей, но, видимо, с некоторыми претензиями, что-то не понравилось, они жили где-то ещё. Ждали, что родители Тани вот-вот согласятся разменять свою жилплощадь и у молодоженов появится собственное жилье.

Так вскоре и случилось. Миша зачастил в наш кабинет. Низколобый брюнет с энергичными манерами, не лишенный привлекательности – неплохо сложен и, вероятно, стараниями жены имел довольно ухоженный вид.

Танечка беззастенчиво делилась подробностями:

Представляешь, пока он жил один в разводе, никого у него не было, никто о нём не вспоминал. А теперь выяснилось, что он и хороший брат, и хороший сын, и даже тётка его собирается приехать… Мы сами на чемоданах, а тут…

Танечка негодовала вовсю.

По молодости всему удивляешься. Впервые я столкнулась с таким разочарованным и опустошенным человеком. Всё ей было плохо, ничто не радовало. Впрочем, несмотря на интеллектуальную утончённость, Танечка не упускала случая по-бабьи подчеркнуть свою женскую значимость. Рассказывала, что когда пришла на работу, ребята из типографии, как «намагниченные» потянулись в её кабинет.

А был один парень в моём прошлом, – ностальгировала Танечка, – просил, умолял, чтоб когда-нибудь, хоть с кем угодно приехала к нему просто повидаться.

И снова тоскливо отсутствующий взгляд, унылая тоска отражались от нее, словно не умещаясь в хилой оболочке.

Миша, муж Танечки, напротив, получив в результате хлопот тестя однокомнатную квартиру, был преисполнен гордого чувства домовладельца и увлеченно занимался хозяйством. Мастерил из дощечек и реечек кухонную стенку, не посоветовавшись с Татьяной, вложил всю имеющуюся наличность в новую газовую плиту и собственноручно оклеил всю квартиру светлыми обоями.

Через некоторое время я поняла, что рассеянно задумчивый вид Танечки – всего лишь удачно натянутая маска, которая как нельзя лучше подходила к её невзрачной внешности. Доброй и рассеянной на самом деле она не была. Скаредностью не страдала, не брала сдачу с мелких общих покупок, щедро делилась снедью, которую приносила из дома в маленьких баночках и аккуратных сверточках. Но когда бывали общественные поборы, очень едко высмеивала редакционные традиции отмечать всевозможные праздники и дни рождения.

Вот уж событие так событие, – в очередной раз ехидно произносила Танечка, едва бухгалтер, она же кассир, выходила за дверь.

И дальше следовал какой-нибудь рассказ из прошлых лет, в котором кто-то из коллег выглядел в самом дурацком виде.

Порассказать было о чем – вместе они работали уже лет пять, и за это время кто с кем и как жил, в коллективе знали досконально.

Татьяне (бухгалтера тоже звали Таней) все говорят, что у неё муж молодой. Она так злится от этого, – ехидничала Танечка, – всё молодится. Какие-то шмотки всё время прикупает. Видела – опять на ней эта джинсовая юбка, как на корове седло! А когда отмечали новоселье, так её Толя весь вечер в наушниках просидел. Видно, семейная жизнь его уже достала бесконечно…

Действительно, всё так и выглядело. Но почему-то было обидно за очкатую бухгалтершу, нелепо безвкусно одетую, которая со своим красавчиком Толей-лейтенантом протаскалась по военным гарнизонам всю молодость и, вероятно, хлебнула немало бабьего горя и от смазливой наружности мужа, и от гарнизонного быта.

А Нина всех художников наших привечает, – другой раз сплетничала Танечка, – каждый сезон у неё новые шикарные туфли. Так смешно. На что она надеется?

Технический редактор Нина – незамужняя ровесница Татьяны, похоже, действительно «неровно дышала» к одному из художников, который недавно развёлся и жил недалеко от редакции в шикарной однокомнатной квартире, где уже побывала шустрая кореянка. Понятно, что ей «не светило». Интерес к её персоне объяснялся просто : как технический редактор и доверенное лицо начальника она определяла расценки на макеты обложек, и художники, забегавшие в техотдел, не скупились на комплименты.

По правде говоря, Танечка на её фоне выглядела особенно уныло – всегда безупречно чистый воротничок блузки, из которой торчала тонкая шея и застывшая тоска на лице, вкупе с постоянными критическим отзывами в адрес людей, которые ей вполне искренне сочувствовали, стали вызывать у меня чувство протеста.

Изо дня в день наблюдая за Танечкой, я пришла к выводу, что безысходная грусть-тоска на лице действует на окружающих быстрее и убийственнее, чем вирус гриппа.

 

* * *

 

Мишина тётка, которую так не хотела видеть Танечка, всё-таки приехала в гости.

Такие грубые, неотесанные люди! – рыдала Танечка, по обыкновению уронив голову на рабочий стол. – Представляешь, она ещё мужа с собой привезла. Ходят по моей квартире, икают, сморкаются. Дышать рядом с ними не могу! Ненавижу!

И чувствовалось, что человек она очень несчастный. Что хорошо ей только среди своих сестёр и племянников. Что обыденность и нечистоплотность ей глубоко противны – до ненависти, до рвоты. Что никакую семью она не создала, а просто прилепила к себе бездомного разведенного мужика и, пользуясь родительским участием, лепит своё гнездо, как ласточка над пропастью.

 

Шли лихие 90-е годы. Менялись цены, менялись ценности. Впервые за многие десятилетия, как пчелиный рой, гудел народ накануне выборов государственной власти. В транспорте, в очередях, на улицах, в кабинетах бурно обсуждались кандидаты в президенты. Всё новые мессии предсказывали конец света. Туманили людские мозги с экранов телевизоров чумаки и кашпировские. В мутном бульоне беззакония и страстей зарождались новые русские и тысячами умирали растерявшиеся, ненужные новому времени те, кто не смог приспособиться.

 

Танечкин муж был ярым демократом.

Завтра ты пойдёшь и проголосуешь за Ельцина, – в приказном тоне заявил Миша, едва я успела перешагнуть порог.

А если его всё-таки не выберут?

Тогда мы с Татьяной продаём квартиру и уезжаем.

Насколько же тебе хватит – на билет до границы? – мило улыбаясь, спросила Танечка.

Неважно! Делать в этой стране будет нечего!

Незадолго до этой встречи мой рабочий кабинет снова опустел. Танечка, опять беременная, старалась как можно реже показываться на глаза сотрудникам. Начальник, всегда потакавший её капризам, разрешал брать работу на дом. И через меня передавал ей особо важные рукописи.

В ту пору мне было совершенно без разницы, за кого голосовать и кто победит. Лишь бы Миша поскорей убрался из чистенькой уютной кухни и дал поговорить с Танечкой о чём-нибудь интересном. К тому же с близкого расстояния сильно выделялись прыщи и черные точки на лице моего собеседника, и было неприятно чувствовать сверлящий взгляд его круглых тёмных глаз.

Наконец, Миша удалился.

Для Танечки заповедной темой была литература серебряного века. Главным образом, поэзия. Конечно, мне не раз доводилось участвовать в подобных разговорах – в основном, стремились блеснуть эрудицией в студенческом коллективе. Здесь было другое.

Модные литературные имена в нашей беседе словно оживали. Танечка как будто говорила о близких людях. Иногда мне казалось, что она присутствовала на собраниях «Звучащей раковины» или разливала чай в петербургском доме Мурузи.

В Марину Цветаеву она была в буквальном смысле влюблена. И многие странности в поведении Танечки объяснялись желанием быть похожей на загадочную женщину с трагической судьбой и поистине огромной посмертной славой.

Я слушала Танечку и думала, как к лицу пришлось бы ей платье гимназистки и та нервная утонченная жизнь, которой жили барышни, окружавшие в начале ХХ века знаменитых поэтов.

Была другая мода на всё – от одежды до правил хорошего тона. И всё, что осталось от серебряного века, в наше время иначе как рудиментом не назовешь.

Зачем современной женщине, предположим, поэзия Анненкова? А Танечка за томик стихов запросто могла отдать целую зарплату.

В тот день мы сидели долго. Уходить почему-то не хотелось. Радостно видеть человека хотя бы в относительном благополучии. Ещё приятней быть рядом с тем, кто ждёт каких-то счастливых перемен. Оттого, наверное, люди всегда оборачиваются, тянутся взглядом туда, где в окружении свадебной свиты появляется невеста.

Горе Танечки, обильно оплаканное, осталось в прошлом. Она снова ждала ребёнка. Очень хотела, чтобы это был мальчик.

Ты знаешь, у Миши ведь есть уже дочка от первого брака. А мне рассказывал, что гадала ему когда-то цыганка и сказала, что будет первая дочка и младший сын. Так что теперь я надеюсь…

Заморышем она выглядела на работе. А у себя дома была совсем другой. В пушистом махровом халате её неестественная худоба выглядела очень элегантно. Она как-то по-особенному заваривала чай. Салфетки на столе сверкали идеальной белизной.

Я люблю белую посуду. Только её нелегко найти. Обязательно какие-то ободочки, цветочки… Ой, чуть не забыла тебе показать… – и Татьяна зачем-то бежала в комнату…

 

* * *

 

Я и сейчас до мелких подробностей помню ту нашу встречу, хотя настоящей дружбы так и не получилось.

На рынке труда происходили перемены, и вскоре от нашей редакции остались только бухгалтер и компьютер. Да ещё начальник привёл свою дочку – выпускницу мединститута, которая заменила весь редакционный штат.

Начиналась новая постсоветская жизнь. В мусорные корзины летели партбилеты и вузовские дипломы. Бывшие инженеры и учителя делали бизнес на турецких трусах и майках. Так называемые челноки везли в огромных клетчатых сумках барахло из ближнего и дальнего зарубежья. И наполняли полки бывших книжных магазинов и целых стадионов.

Спасались, кто как мог. Даже те, кто со слезами умиления читал на выпускном вечере клятву Гиппократа, пустились во все тяжкие и обирали своих пациентов до нитки, придумывая диагнозы и вступая в сговор с продавцами безумно дорогих лекарственных препаратов, с многообещающими приставками био- и гомео-.

На литературной ниве собирала жатву разношерстная братия. Несмотря на скудные кошельки, «самая читающая страна в мире» продолжала скупать тиражи книжонок с броскими заголовками.

Один из пожилых уважаемых писателей вынужден был переименовать и переиздать солидный исторический роман – своё любимое детище – таким варварским способом, что когда я получила подарочный экземпляр, изумлению не было границ. В романе речь шла о временах Екатерины II, а на обложке красовался мужчина типа агента ОО7 в черных очках с автоматом наперевес.

В самом тексте было столько корректорских ошибок, заставок, которых редакторы называют «козлами», что было очевидно – типографии не нуждаются в услугах впечатлительных борцов за чистоту родной речи.

 

Я ушла из редакции, и больше мы с Танечкой не встречались. Увидела её мельком спустя несколько лет на автобусной остановке. Она держала за руку худенького бледненького мальчика лет четырех-пяти. Рядом стояла полная молодая женщина и высокий курчавый дядька в очках с толстой оправой, что-то сердито выговаривающий подростку в таких же клетчатых бриджах и кепке. Вероятно, то была сестра Татьяны и её муж-москвич с сыном.

У Танечки было всё такое же тоскливое лицо. Впалые щеки почти зелёного цвета острили подбородок. Возле губ залегли глубокие старческие складки. Длинная юбка, из-под которой выглядывали тощие щиколотки, болталась на ней, как на вешалке.

Меня она не заметила…

 

* * *

 

Когда улеглось смятение, вызванное переменами, многие коллеги нашли более-менее подходящую работу, общая знакомая рассказала про Танечку, которая появилась в одном из коммерческих изданий. Редактор знала отличницу Гавроненко ещё по университету и похлопотала перед начальством. Она же и поведала мне дальнейшую историю.

 

Гавроненко взяли младшим корректором. С первого же дня молодые сотрудницы, которых в то время брали на работу частенько прямо с модных подиумов, косились на новенькую, перешептывались и откровенно хихикали.

Танечка, жалкая и рассеянная, не могла сосредоточиться и пропускала в корректуре кучу ошибок. В перерывах жаловалась своей знакомой на головную боль, на то, что ребёнок каждый раз, когда ей надо выйти из дома, устраивает истерики и кричит, что если его не возьмут с собой, то он зарежет себя ножом или выпрыгнет с балкона.

Уже на следующий день пришлось звонить и предупреждать, что семейные обстоятельства не позволяют выйти на работу.

Обстоятельства действительно были плачевные. Муж давно не работал. Тяжело болел, и лечился от цирроза печени.

Сынишка рос смышленым, но до крайности избалованным и капризным мальчишкой. Татьяна, следуя традициям своего любимого ХIХ века, называла сына не иначе как Николенька, но с ролью молодой мамы века настоящего отчаянно не справлялась.

С тех пор как закончилась физически трудная, но счастливая пора пелёнок, бутылочек и обязательных прогулок, постоянного дома ребёнок не знал: жил то у одной тётки, то у другой, потом у бабушки с дедушкой.

Татьяна сама долго болела – плохое питание и нервное истощение ломали и без того слабый организм. Всё же она старалась держаться. Бегала в больницу к Мише, безуспешно пыталась восстановиться на старой работе, цеплялась за прежних друзей, но у тех уже были совсем другие интересы.

Одна из близких подруг рьяно занялась маркетинговым бизнесом, но предлагать Танечке рекламировать косметику было просто нелепо. К тому времени она почти перестала следить за своей внешностью, исчезли даже светлые блузки – непременный предмет её гардероба.

В свитере с растянутыми рукавами, в неизменно длинной юбке, собрав остатки амбиций, она с трудом нашла адрес издательства. Но прежние добрые начальники остались в прошлом.

Никого не интересовали её семейные проблемы, никому не нужны были рассказы о талантливом племяннике, который по-прежнему успешно занимался в московской студии знаменитого художника-мультипликатора Котёночкина. Даже чашку чая никто не предлагал.

Разумеется, очень скоро её уволили за прогулы и несоответствие должности. Больше работу она не искала, переехала к родителям.

Дедушка урезонил балованного внука, а Татьяна, когда чувствовала приливы энергии, как умела, поддерживала и развивала сына.

Денег на жизнь всё же хватало. Отец пережил служебные коллизии и, будучи пенсионером, чудом уцелел в должности начальника средней руки.

Сёстры по-прежнему дружили, а Татьяну из-за слабого здоровья с детства жалели и опекали особенно. Зятья, по-видимому, ничего не имели против бедной родственницы, которая долго не выходила замуж и всегда возилась с племянниками, как с родными детьми. Тем более, что больших запросов у неё не было, и она, как ребёнок, радовалась каждой подаренной мелочи.

В привычной обстановке Танечка ожила, стала лучше питаться. Нервное расстройство понемногу утихало. Николенька капризничал, но увлекательные рассказы матери о знаменитых художниках и писателях слушал с удовольствием.

Истерики случались, только когда речь заходила о муже. Мать Танечки через знакомую договорилась о длительном пансионном лечении, но срок уже выходил и надо было что-то решать…

 

* * *

 

Наивно полагать, что в большом городе слухи не распространяются так же быстро, как в провинции. Профессиональные кружки узкие, и постепенно всё обо всех узнаётся.

Соседка Гавроненко по лестничной площадке (служившая вахтёром в крупном издательстве) случайно видела, как растрёпанная Татьяна выскакивала за дверь и кричала, что скорее умрёт, чем вернётся к мужу. Своим подругам , среди которых, конечно, были вездесущие филологи, она рассказывала, что всё обдумала и решила посвятить себя сыну:

Мне ничего не надо… Николенька вырастет, поймёт…

 

Безнадежно больного Мишу забрала в деревню та самая тётка, которая своими приездами так раздражала в своё время Танечку. Однокомнатную квартиру семья Гавроненко отдала московскому зятю под филиал фирмы. Счастливый предприниматель заверил тестя, что когда «Танькин Колька» подрастет, то будет хорошо устроен в Москве вместе с двоюродным братом.

 

* * *

 

Когда вспоминается эта история, то почему-то в памяти всегда портрет Марины Цветаевой на книжечке, которую подарила Танечка в пору нашего знакомства. Серое скучное лицо на выцветшей газетной бумаге и пронзительные строки:

 

Не люби, богатый, бедную,

Не люби, румяный, бледную,

Золотой – полушку медную…

 

г. Ростов-на-Дону. 2014

 

1 Мезальянс (фр. mesaliance) – в дворянско-буржуазном обществе – брак с лицом низшего положения, неравный брак. (Словарь иностранных слов. М.: Рус. яз.-Медиа, 2003).