Журнальный мир

Таблички синие причудливо мешая

Где майский Бор полощет даль

За Красной Горкой,

Дают младенчеству медаль

За город Горький.

Качает ласково у Лыскова водица,

Чтоб до Макарьева дойти и воротиться.

А там зефиры куполов – тебе гостинец.

Кто воротился, назовётся Воротынец.

Идёт родимое, да вспять,

Оброк взимает,

Ершистый Су́ндовик опять

Мосты ломает.

По бездорожью, по песку до Сельской Мазы

Возили ЗИЛы и чумазые УАЗы.

Но был так светел уголок и ласков слишком,

Что назывался он не Яром, а Яришком.

Опять зовут к себе пожить

Валки, где волки,

И шустро Керженец бежит

До самой Волги.

Ступая в след, созвучно папиной походке,

Ищу не отдыха себе – ищу Работки.

И вот когда земля в ногах задышит чаще,

Внезапно Выползово выползет из чащи.

Я здесь, живая, во плоти,

Промолвлю тихо:

Хотя б пушинкой прилети,

Перелетиха!

Таблички синие причудливо мешая,

Со мной в лото играет девочка смешная

С далёкой улицы того, кто всех живее, –

Она жила когда-то здесь и не жалеет.

Поэзотерика

Если к нежности апреля

мы добавим силу солнца,

соки трав, цветов, деревьев,

шум дождя, тумана шёпот,

то получим женский облик,

силуэт, летящий оттиск,

семь цветных полос на небе,

предысторию порыва…

Заверните в лист берёзы

дождевые три алмаза,

восхититесь цветом яблонь,

до поры плоды таящих,

поделитесь с нимфалидой

предвкушением сирени,

обещайте послезавтра

непременно стать счастливой…

Нежному Нижнему – из Казани

Скоро зима. Я давно безнадёжнейший мистик:

Всё превратится в золу и рассыплется в прах.

Снег с аппетитом глотает зелёные листья –

Те, что ещё не успели увянуть в садах.

Но ведь и я ничего рассказать не успела –

Осень в своей кочегарке поэзы сожгла…

Жёлтый, зелёный и красный венчаются белым,

Господи, как же корона твоя тяжела.

Пухнет земля, прирастая опавшей печалью –

Плотью и кровью кленовой, костями ветвей.

Всё породнится с подземною речкой Почайной

И обернётся ночною Покровкой твоей.

Мир, златоустым и трепетным некогда слывший,

Сжался сегодня до вороха жалких листов…

Колокол нашей Варваринской будто бы слышал

Нижегородской Варварской потерянный вздох…

Сызрань

Сызрань – сыздавна, сызмала, сызнова…

Деревянное кружево крыш…

Кисть берёзы окошки забрызгала,

У которых с восторгом стоишь –

Человечишко перед вершинами –

Лепотою высокой объят.

Бирюзовая арка с кувшинами,

Где былое, как вина, хранят.

Сызрань – сызнова… Бросит украдкою

В Крымзу солнце – сверкают круги –

И протянет с кремлёвской печаткою

Пятиречье, как пальцы руки.

Сызрань – сыздавна, сызмала, сызнова

Белой птицей уходит в полёт

И, мелодию вечности вызная,

На земле в красном камне поёт.

То светло, виновато печалится,

Не скрывая морщин на челе.

И берёза в окошке качается:

Удержись, утерпи, уцелей!..

Жив лишь только молитвами деревца

И, быть может, отвагой своей,

Там балкон до последнего держится

С благородством купецких кровей.

Волга, Вятка, Ока и Кама…

Волга, Вятка, Ока и Кама – вот четыре родных сестры.

Между этими берегами пращур мой разжигал костры.

Волховал, приготовясь к севу, и поглаживал оберег,

Чтоб вовек родовое древо пило воду из этих рек.

Чтобы бьющийся слева бакен направлял бы уключин скрип

И горел бы огонь прабабкин и прадедов на спинах рыб.

…Начинала цвести ясколка, разливался в лугах апрель,

Лучше няньки качала Волга лодку – мамину колыбель.

Знали слово «война» с пелёнок, но хранил беззащитных Бог,

И от «воронов» да воронок он судёнышко уберёг, –

Только омуты да стремнины, но недаром родня ждала:

Скоро доктором станет Нина, будет новая жизнь светла.

…Вечный зов соловьиной Вятки, зачарованный край отцов:

Здесь писал угольком в тетрадке душу русскую Васнецов.

Здесь грозила судьба расстрелом в сорок первом за колоски…

По сестрёнке, навеки в белом, плакал Ванечка у реки…

И остались они живые, целых пятеро, мал мала…

Славный врач из Ивана выйдет, будет новая жизнь светла.

…Первый скальпель, уколы, грелки и родительский непокой:

Это я родилась на Стрелке, между Волгою и Окой.

Если есть у свободы запах, это запах родной реки.

Напиши-ка, смеялся папа: наши с Вятки-де вы с Оки.

Вслед за мамою ехал Грека через реку, а в реке рак,

И молочными были реки, и кисельными берега…

Утка в море, хвост на заборе, Волга зыбает корабли,

В Жигулях Жигулёвским морем нарекли её журавли,

Натянув тетиву рассвета на Самарской Луки изгиб, –

Это красное пламя ветры зажигают на спинах рыб,

Это посвист далёкой Стрелки, что почувствовал печенег

По вибрации крупных, мелких – всех впадающих в Каму рек.

«Ты – река! И теперь ты – Кама!» – крикнут белые берега.

Может, это такая карма? Может, это одна река?

Может, это игра течений? Может быть, по воде круги –

Многоточия изречений той одной, родовой реки?

…Волга, Вятка, Ока и Кама, – и щепотью ведомый перст

На груди четырьмя штрихами, как судьбину, выводит крест.