Журнальный мир

***

А если стихи без причины, без дат,

лишённые авторских прав, – победят?

А если туман, обнимающий пруд,

сочтёт своё счастье за каторжный труд?

А если с Европой, которая Рим,

провинцию в духе Твери сотворим?

А если случайно один материк

пристанет к другому на время впритык?

А если Земля обернётся Луной

и станет всего лишь планетой одной?

А если Вселенная, будто в игре,

забудется где-нибудь в чёрной дыре?

А если, а если… Покуда живой,

стихи мои вряд ли сравнятся со мной.

***

С миру по нитке – и будет стежок,

с миру по строчке – напишешь стишок,

с миру по теме и можно к поэме

самый широкий добавить штришок.

С женщины каждой – по ласке одной,

с каждой дороги – вернуться домой.

Как ни ругаюсь, всегда под ногами

крутится, вертится шарик земной.

С друга – монетку, а с недруга – две.

Все, как один, растворимся в траве.

В солнечном свете поднимется ветер,

будто несчастья в моей голове.

Пусть голосит распечатанный рот,

как на гулянке предвечный народ,

лишь бы, покамест со всеми ругаюсь,

шарик земной совершал оборот.

***

Пока не выпещрены ливнями

тропинки вдоль старинных дач

и комары скромнее линии

глухих электропередач,

пока не поздно и над безднами

открыт воздушный коридор,

и не такой уж страшной бездарью

слывёт по праву Купидон,

оставь свой Рим и в Домодедово

с утра пораньше приезжай

в корзину сердца разогретого

сбирать клубничный урожай.

***

Он умер в Мытищах с мечтой о пустом,

со стула скатившись под офисный стол.

Отныне за должность и крепкий оклад

не он потревожит начальственный зад.

Как мнимую вечность, покрытую сном,

коллеги под вечер забудут о нём.

Всплакнёт секретарша директора: «Вот

печалька», чуть раньше с работы уйдёт.

Ей вспомнится, знаешь, как еле живой

он звал её замуж во тьме кладовой.

Достанет мобилу, сотрёт номерок,

ему на могилу закажет венок.

***

Утро выдалось бескровное,

будет солнечно и ветрено.

Подлецы рядятся в клоунов,

улыбаются приветливо.

Перспективные, бесстыжие,

вечеринок завсегдатаи,

если коротко подстрижены,

значит, очень бородатые.

Если кое-как философы,

значит, где-то математики,

обработанные фосфором

на лице лоснятся вмятины.

Скоро выбегут на улицу,

как большие дети Ленина,

и сыграют в революцию

циркового представления.

***

Мимо дома с куполами

пробегаю налегке

то в ушанке, то в панаме,

то в дурацком колпаке.

Там сидит в укромной зале

днём и ночью, как живой,

карлик с жёлтыми глазами

и лохматой головой.

В этом здании под вечер

за дубовыми дверьми

деток маленьких увечат,

бьют отчаянно плетьми.

Старики, как на вокзале,

спят за лавками в углу, –

тень умывшихся слезами

и подсевших на иглу, –

грудой спят они на груде.

Холоднее батарей

только высохшие груди

одиноких матерей.

Лишь один в укромной зале

днём и ночью – как живой,

карлик с жёлтыми глазами

и горячей головой.

***

Когда откажет совесть и голову сорвёт,

со всеми перессорясь, отправишься в полёт

среди чужих потёмок искать в себе изъян,

как истинный потомок летучих обезьян.

До лунного подола дотянешься крылом

и тут же валидолом закусишь корвалол.

***

За то, что тебя никогда не любил,

всего лишь испытывал жалость,

поставь мне оградку из тех же перил,

которых мы оба держались,

когда эту жизнь получалось предать,

и мы, не взирая на годы,

спускались в подземную тишь-благодать,

хранилище полной свободы.

За то, что с тобой никогда не грустил,

всего лишь испытывал скуку,

неси на мой холмик водичку в горсти

и лей эту блажь через руку,

крест-накрест, бесславная подать богам,

как будто бежал с поля брани.

Слова я когда-то учил по слогам,

три слога у слова «бывает».

За то, что, стыдясь, не поверил тебе,

вернее, поверил, но поздно,

пусть сын мой играет на медной трубе,

когда я умру, хеппи бёздей.

***

Когда в голове зашумит самолёт

и тут же начнётся обратный отсчёт,

что скажешь ещё, кроме: Вот она, вот.

Красивые ангелы в снежном вельвете

прижмутся к тебе аккуратно, как дети,

которые будят отца на рассвете.

С улыбкой припомнишь былую родню

и то, что пьянел по три раза на дню,

рыдая: Ни в чём я себя не виню.

Могучая кучка рассерженных женщин

зловеще исполнит симфонию трещин

и прочие, в общем-то, скучные вещи.

Бессмысленно, будто чужие, мелькнут

за долю секунды предсмертных минут

облупленный Гитис и Литинститут,

казармы отдельных частей желдорбата,

советская школа в период распада

и даже развалины детского сада.

Но всё это мелочь, смешной разворот,

когда бы не фраза, скривившая рот:

Ну, вот она, вот.

***

1.

Это счастье:

тьма в окошке,

ад с любимой в шалаше,

на душе скребутся кошки –

тошно кошкам на душе.

Это горе:

свет в окошке,

рай под боком у жены,

на душе пригрелись кошки,

спят и даже видят сны.

2.

С утра пораньше проснись и выпей,

придай надменность своей походке.

Тебе сегодня вручают вымпел

«Переходящий» за верность водке.

Поглубже пряча печаль и скуку,

держись достойно, как при параде:

сам участковый, сморкаясь в руку,

представит лично тебя к награде.

И всякий сможет расправить плечи,

когда с трибуны под залп орудий

ты прогнусавишь в ответной речи:

– Заслуга ж ваша… Спасибыч, люди!

3.

Синий-синий дым над лесом,

у реки всплакнули вербы:

будь ты плотник или слесарь,

без работы не сидел бы.

Облаков цыганский табор

голосит: червона рута,

будь ты каменщик, тогда бы

не остался без приюта.

Всюду слышен птичий говор,

дуб качнулся величаво:

будь ты хоть какой-то повар,

в животе бы не урчало,

будь ты пахарь настоящий,

рыл бы землю то и дело.

Скоро-скоро сложат в ящик

бестолковейшее тело,

и потом, как только полночь

озарится тихим светом,

ветер молвит: вот же сволочь,

умер истинным поэтом.