Журнальный мир

Я родилась 26 ноября 1934 года в Ленинграде. До войны ходила в детский сад от Кожевенного завода имени Радищева, на котором работала мама. В начале лета детсадовских детей отправили на дачу, а 22 июня 1941 года нас в спешке собрали, привезли обратно в город и раздали родителям. Так я запомнила начало войны.

8 сентября 1941 года началась блокада. Немец перерезал железнодорожные и морские пути сообщения, по которым в Ленинград поставлялись продукты. Хлеб начали отпускать по карточкам. Иждивенцам вроде меня полагалось сто двадцать пять граммов, а работающим, как мама, — двести пятьдесят.

Самыми страшными месяцами стали ноябрь и декабрь. Начались морозы. Во время воздушных тревог приходилось выходить на улицу и бежать в бомбоубежище. Мы сидели там до отбоя. Но бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью, и вскоре мы настолько устали, что решили никуда не ходить: убьют, так убьют.

Когда морозы усилились, переселились в бомбоубежище: там было тепло и тихо. Но замучили вши и чесотка: иммунная система ослабла. Мама попросила у директора завода разрешения пожить там в раздевалке. Он разрешил. Заводы поддерживали в хорошем состоянии: они давали продукцию для фронта. Мама работала, и я стала работать: подносила рабочим детали и инструменты. Мое детство закончилось в семь лет.

Почти два года мы с мамой прожили в раздевалке завода. От голода почти не могли двигаться. Летом с питанием было лучше. Мы любили крапиву: она необычайно вкусная. Я бы и сейчас с удовольствием ее поела. А лебеда заменяла нам картошку. В печке-буржуйке мы жарили лепешки из сухой травы…

Зимой было труднее. Люди погибали, потому что не могли дойти до магазина за хлебом. Но, даже получив пайку, немногие могли донести ее до дома, не съев сразу (а кусочек делился на три части: завтрак, обед и ужин).

Тяжело было добывать воду зимой. Водопровод не работал: от морозов полопались трубы. Мы растапливали снег. Ходили на Финский залив, брали там воду, но это не всегда удавалось: от голода не было сил…

Потом мы опять переехали домой. Вся мебель ушла на растопку. Осталась только железная кровать с шариками.

Когда 27 января 1944 года сняли блокаду, город встретил радостную новость салютом на Дворцовой набережной. Те, кто жили рядом, отправились туда. Мы с мамой не могли идти, а транспорт еще не ходил. Мы лежали в постели и плакали от радости.

После снятия блокады нам через Ладогу стали поставлять продовольствие. Нормы увеличились, появились крупа и масло. Для нас это было лакомство!.. Но есть после голода мы могли по чуть-чуть. Наша соседка где-то достала буханку хлеба, и они вдвоем с дочкой под одеялом ее съели. У них вздулись животы, начался заворот кишок, обе едва не погибли. Мама успела вызвать «Скорую помощь», и их спасли.

У нас было радио — так называемая «тарелка», старая, облезлая. Когда Левитан объявлял: «Воздушная тревога!», — было очень страшно. А потом своим грозным голосом он наконец-то объявил: «Фашистская Германия капитулировала!». Какое это было счастье!

В десять лет я пошла в первый класс. В пятнадцать — перешла в вечернюю школу и поступила на Кожевенный завод, где трудилась с мамой во время блокады. Познакомилась с мужем. Он был военным, и мне пришлось с ним переехать в Москву. Там я поступила в вечерний химико-технологический техникум имени Ленина, параллельно работала в «Росатоме». С 1989 года — на пенсии.

Я неоднократно приезжала в Ленинград, бывала на Пискаревском кладбище. Это давалось мне непросто, ведь там лежат мои близкие, школьные друзья, соседи. Воспоминания о самом тяжелом и героическом периоде за всю историю Ленинграда по-прежнему живут во мне и никогда не потускнеют.