Журнальный мир

Осенняя увертюра

1.

дай, сентябрь, серебра паутин —

залатать бы прорехи

в небе, плачущем, —

словно над новой утратой — судьба,

перебрав церебральной перцовки;

закат-пиротехник

отменил фейерверк — поминальная смета скудна.

и за что ты коришь и караешь, всевышний корректор?

переврав адреса, шлешь повестки друзьям, без суда

отправляя их вдаль;

жизни вдруг высыхают, как реки;

на заставе сердечной с годами все меньше солдат…

здравствуй, прыткая белка,

досталось и нам на орехи,

как запасы по дуплам ни прячь,

о былом ни судачь,

над орешником лебедь прощается, белый, как реквием.

он уронит перо.

и напишет перо —

навсегда.

2.

стой, октябрь, пусть в настое садов будет вкус кальвадоса,

пламенеет пейзаж, тройку резвых недель придержи

чтоб еще в бабьелетнем тепле покуражиться вдосталь,

а потом наблюдать, как даются другим виражи

ах, октябрь, как поет этот ветер — в четыре октавы!

как солист, что созвал стадион и молчать повелел!

глянь — черемух кусты, облетая, толкаясь локтями,

выбегают из леса; над лугом висит гобелен

из малиновых ниток, что осень поспешно соткала,

обещая мне ветреный день и листвы бенефис;

жизнь насущная — как переменного тока токката:

вверх — стаккато восторга!

но стекла — осколками — вниз

кто затеял рулетку? зачем в наших судьбах ведется

сплошь — зеро: опозданья — к успеху, к раздаче, к любви

и лимонный рассвет — точно ария Каварадосси,

птицы — нотами в небе — как незавершенный клавир

3.

спи, ноябрь, в стойле осени нежно вбирая ноздрями

сиплый воздух; пусть конюх сутулый, от листьев рябой,

ворох лунного сена внесет; а финал мелодрамы

репетировать станем, когда белый дым над трубой

встанет ночью — до звезд, как рукав галактической почты,

что связует нас с небом, откуда приходят порой

письма, полные белых признаний, как новая почесть

и соблазн — безотчетно рвануть по бумаге пером

и пускай черновик ноября безнадежно испорчен —

дождь прошел, как беглец, через поле, оставив следы,

новый сбудется снег, ветви голые пишут, и почерк

на странице небес мне знаком, а пророчеств беды

начитался я вдоволь! и сколь ни грозятся прогнозы,

чудо вновь вероятно, когда, завернувшись в зарю,

вьюга в дверь постучит, и рябина, краснея, пригнется

к перекрестью окна, в тон румяному снегирю.

Невский ветер

По набережным Петербурга слоняюсь в конце октября,

где ветер, сырой и сумбурный, у кленов и лип отобрал

листвы золотые запасы. Летит, отраженья палат

кроша, словно булку, зубастым созданьям, столетья подряд

живущим под черной водою, питаясь зерном фонарей.

Иду, провожаем звездою, навстречу застывшим в норе

тяжелого времени года, когда улыбаться невмочь,

когда дирижабли свободы сдуваются, падая в ночь.

Простуда желает реванша над беглой венозной Невой.

И тень мою ветер срывает, как мокрый асфальт, с мостовой.

Комета

девочка в красном кабриолете —

словно клубникой мазнула по лету

волосы рыжей волной пролетели,

как у Венеры с холста Боттичелли

всадница, что тебе в городе сфинксов

средь алюминиевых васильков:

где кавалеры качаются финские,

взглядами ищущие силикон?

ровные тени на нервные веки:

«знаешь, как трудно — пахать и порхать!

где кружевницы галантного века?

трах тебя трижды матриархат!»

лихо вдоль ясеневых променадов

зиппером красным — по осевой

мчится — такою меня принимайте,

интерпретаторы мира сего!

и не мигая — как взгляд василиска —

в спину ей смотрит рябая луна

будь осторожна сегодня, солистка:

мощно в вазонах цветет белена!

ах, карамель, cara mia, комета,

детка, come on! искушаешь беду!

девочка в пламени кабриолета

мчится, сгорая у всех на виду.

Июль. Зной

веткой зацветавшего шиповника,

сливочною пеной, белизной

жаркое, пожарное запомнилось

лето, что внесло знобящий зной;

солнце в полдень хохотало зычно,

ночью тлела душная постель,

мы молились ливню — как язычники,

высыхая рыбами в песке

сыпался июль на плечи города

за апаши воспаленных крыш

небо выцветало как цикорий

ты за что караешь и коришь?

стали тени тонкими, как бритвы,

пересох пейзаж и побледнел,

точно губы после долгой битвы,

что считают выживших людей

Журавли

Сегодня улетали журавли.

Отлет — как расставание с любовью.

Они прошли по синеве глубокой,

как многовесельные корабли.

Казалось, что им вторили вдогон

все звонари окрестных колоколен

над озером, над лесом и над полем…

В последний раз — навзрыд — о дорогом

кричали, улетая до весны,

вонзаясь в неприветливость пространства;

их голоса еще не раз приснятся

ноябрьской ночью, чтобы довести

твою печаль о вычерпанном дне

до высшего, хорального предела,

когда надежды крона поредела

и не дыша звезда лежит на дне.

Как уголь, наземь упадет гроза,

из неба, что пресыщено прощаньем,

вслед — молнии, как выстрелы пищалей,

и тихих рощ качнутся образа.

Дай, Боже, силы загребной крылам

и отведи от трассы самолетной,

где след инверсионный намалеван,

что делит жизнь и небо пополам.

Летят,

как на далекие порты

в атаку — финикийские биремы…

Из палых перьев

сделать обереги

к зиме

осталось времени впритык.