Журнальный мир

Где это всё? До сих пор я не определилась. Разве возможно такое узнать? Интересно ли? Конечно. Зачем я так. Только нужно ли теперь? Я брожу по каким-то улочкам старой Астрахани, просто, даже бессмысленно. Двумя часами ранее на местном рынке «Татар – Базар» опросила несколько стареньких продавщиц, пока безрезультатно, одни предположения. Удивительно, они все с любопытством откликнулись, стали разъяснять мне, как нужно искать. Странно, посторонние люди неравнодушны к моей проблеме. А я, наоборот, к сожалению. Но ведь приехала сюда спустя тридцать два года. Или…

– Господи! За что мне такое наказание? Я не понимаю, нужно мне ворошить прошлое или нет?

Я никогда её не видела, и фотографии нет, и фамилию не помню. Когда-то мама рассказала мне про неё. И что мы с ней очень похожи. Мне не хочется знать, какой я стану в старости. Впрочем, какая это старость, если мне уже больше лет, чем ей тогда. Её жизнь оборвалась в тысяча девятьсот семидесятом году в грузинском городке Болниси…

Помню, мама всегда покупала много книг. Шкаф, заполненный классической литературой, она украшала красивыми куколками в нарядах из дорогих тканей. К сувенирам я относилась безразлично. Но книги мне казались необыкновенными. Я думала, что успею их все прочесть, впереди же долгие годы.

– Почему ты Достоевского ставишь на видное место? – однажды я спросила маму. – Мне не нравится он.

– Когда вырастешь – поймёшь, – ответила мама, как всегда, из кухни. Она готовила вкуснейший борщ.

– Мам, я уже вытерла всю пыль, давай я уберу сборник Достоевского, а на его место – лучше твоего любимого Лермонтова.

Я почти по-своему сделала, но, услышав: «Оставь его в покое. Это подарок от бабушки Зои», – я не стала спорить.

Моя родная бабушка Зоя родом из старинного города – колыбели Каспийской флотилии. Где-то по этим разветвлениям улиц проходила её дорога. А теперь это мой тупик. Из него-то я и ищу выход. От центральных ворот Татар – Базара, пройдя немного, поворачиваю направо, дважды, и попадаю в неуютный переулок ветхих бараков и ветвистого, дикого винограда, застилающего заборы. Впереди – небольшой храм Святителя Иоанна Златоуста с зелёными куполами и крышами. Полностью отреставрированный, он празднично желтеет сквозь убранство летней листвы южных деревьев, соединяя две давних слободы – Татарскую и Безродную. Бабушка точно посещала его, наверное, и крещена в нём или нет. Она же из русско-татарской семьи. Мой прадед – русский, а прабабушка – татарка. Или, наоборот, не уверена. Не знаю почему, я не зашла в храм. Свернула налево, на просторную улицу.

В молодости я не запоминала редкие рассказы мамы.

– Может, поищешь родню бабы Зои? – мамины слова уже не слышны сквозь пласт времени, будто и не она их произносила.

– Зачем искать приключения? Не стали же они с нами переписываться тогда, после гибели отца, – отмахивалась я. – А теперь ни к чему всё.

– Это твоё дело, – мамин голос почти растворился в сумерках прошлого. На что-то она надеялась или так, к слову поинтересовалась моим мнением.

Я не верю в чудеса, такое волшебство невозможно. Как найти след человека, если известно лишь имя. И всё! Ни отчества, ни года рождения, ни адреса. Место, где жила бабушка, а затем её родственники, мама знала только из-за названия рынка. Именно он и осел в моём представлении о той далёкой, исторической части города, про которую я не ведала.

Тополя – красавцы! Преклонными гигантами они независимо возвышаются над их разваливающимися ровесниками – слободскими деревянными домишками. Живое дерево, посаженное не ради украшения улицы, скорее, оно выросло здесь когда-то для спасительной прохлады, исходящей от теней его кроны, укрывающих бедные дома, построенные уже из мёртвой древесины. Стволы седых тополей, словно части тела, изрезанные давними шрамами ушедшей эпохи. Рассматриваю их ножевые раны, и мне очень больно. Зачем люди калечат деревья? Рассекают безжалостно стальным лезвием нежную плоть, созданную природой для поддержания жизни самого же человека. От земли и до самого верха ствола, исчезающего в ветвях, зияют расплывшиеся контуры каких-то имён, цифр, слов… Дерево, выжившее как солдат, охраняет сразу три дома от палящего солнца, широко раскинув гигантские ветви – руки с одной стороны улицы на другую. Подхожу к ближайшему тополю. Какой же он огромный! Осторожно дотрагиваюсь до его страдающего туловища и сквозь многолетние рубцы жутких увечий ощущаю оживляющуюся энергию этого существа. В нём – целый мир долгоденствия! Интересно, прикасалась ли к нему рука моей бабушки? Тоска. Иду дальше. Что-то останавливает меня. Оглянулась – позади редеет аллея тополей-защитников. Мой тополь тоже обернулся, провожая меня. Сгорбленный, махнул мне ветвью-кистью. Неужели это знак, и он указал мне путь? В конце улицы я снова повернулась, но моего тополя не увидела.

Зачем человек фантазирует впустую? Ищет каких-то инопланетян в космосе? Они все здесь – на Земле – деревья! Бескрайние леса как города – это и есть параллельный мир.

Совсем забыла, перед тополем я заглянула в столовую. Неказистый кирпичный домик на углу Татарской и Безродной слобод запомнился сытным угощением – борщом, как у мамы. И ещё – беседой с одной из работниц. Я так и не поняла, кто она. Назвалась Татьяной, налила в тарелку, похожую на советскую, янтарный борщ, рассчитала мой обед на кассе. И потом принесла мне котлету с отменным гарниром на уличный столик в ярких зарянках. Такого гостеприимства, таких порций я не припомню ни в каких кафе. После моей сказочной трапезы Татьяна вышла ко мне ещё, поговорить. Я успела у кассы её оповестить о сути моего визита сюда.

– Училась я на художника в восьмидесятых годах в этом городе. В Кремле тогда располагалась обитель творцов, – рассказываю Татьяне. – Получив диплом, уехала очень далеко и с тех пор сейчас впервые здесь.

Её светлые глаза внимательно следят за мной и, кажется, читают мысли. Мне как-то неловко даже.

– Так вы художница? – Татьянина мягкая речь располагает к беседе.

– Нет, я стала краеведом, пишу очерки о былом, – сообщаю быстро, по привычке. – Астрахань посетила с командировкой, так сказать.

– А я только собралась узнать про ваших кумиров – художников, – её зелёно-голубые глаза озарили доброе лицо, и милая улыбка засветилась лёгкой радостью.

– Нет кумиров, многие нравятся просто, – спешу сгладить неловкость.

– А я в прошлом учительница литературы, – она назвалась как-то вскользь, незаметно погрустнев.

– Но жизнь так сложилась, что пришлось уйти из школы, – всё тот же отблеск грусти в её бирюзовом взгляде.

– Из классиков ценю Достоевского, – её тонкие бровки взлетели под шоколадные, серебрящиеся локоны. – Как вам он?

– Не кумир точно, – некрасиво отрезаю тему и быстро перемещаюсь в мыслях – что же дальше? Ловлю себя на том, что не слушаю собеседницу.

– Если бы больше времени, то рассказала бы вам о секретах творчества Фёдора Михайловича, вы могли бы заинтересоваться, – неожиданно продолжает она, – но вам идти нужно.

Мы с ней недолго проговорили, и она сумела многое спросить. Оказалось, что я помню ещё одного человека из жизни бабушки Зои – её сестру Раю.

Напоследок нагружаю Татьяну ненужной ей информацией.

– У бабушки младшая сестра Раиса, – пытаюсь открыть дверцу в прошлое. – Она с кем-то приезжала к нам летом, в начале семидесятых. Её образ запомнился мне, несмотря на малый возраст.

– Жила здесь баба Рая, похожая на татарочку, – подхватила мою идею Татьяна. – Вон, в том доме, видите, с голубыми ставенками. А рядом дом, жёлтым сайдингом обшитый, это её сноха там. Сейчас она работает. Подойдите к ней вечером, выясните всё.

– Как-то неловко – не верится мне – не чувствую, что это именно здесь, – произношу устало, с запинкой.

– А вдруг! И ваш вопрос решится,– она ненавязчиво как-то, с уважением подбадривает меня.

– Всё будет хорошо. Хотя это всего лишь слова, – Татьяна всматривается в меня растерянную.

Я уже и не рада своей затее. Напрягла несколько человек какой-то бессмыслицей.

– Мне называли некую Надежду Викторовну, долгожительницу, вроде она всех знала тут в двадцатом веке, может, и помнит кого, – я уже отстранённо произношу эти фразы.

– А кто сказал о ней? – Татьянин взгляд изменился.

– Пожилые торговки на рынке, я же оттуда к вам зашла, – опять неестественно ускоряюсь в деталях.

– Ой, нет, вряд ли кто-то там может подсказать,– её пронизывающий взор осветился новой улыбкой.

– Я вам скажу одно, – Татьяна ловкими пальцами поправила стриженые волосы, – ищите, если это нужно вам, хотя бы что-то, да проясните.

– А вечером зайдите в тот дом, – она кивнула в сторону сайдинга. – Да, ещё, – она снова улыбнулась, – у вас цвет глаз необычный, похожий на что-то. Татьяна исчезла за яркими цветами, названия которых мне неизвестны.

Цвет глаз. Мне казалось, что у меня мамины глаза.

Я хожу по Спартаковской улице, здесь несколько мечетей, все ухоженные, архитектура потрясающая, и ни души вокруг. Тишина улицы и жаркий воздух навеяли воспоминания…

Как-то поздно вечером я спешила с работы домой после трудного дня. Ноги ломили от усталости, очень хотелось спать. Войдя в подъезд, я столкнулась с маминым другом. Он торопился к себе, никого не замечая. Меня давно раздражал этот офицеришка.

Всего один вопрос к маме изменил навсегда мой и её путь.

– Ну что ты делаешь, он же ведь… – я не успела договорить.

– Не лезь, это моя жизнь! – она громко, с неприязнью кричала на меня.

– Ты копия отца, – она в слезах повторяла, – как же он мотал мои нервы. Что, что тебе надо?

– Мамуль, зачем ты так, в чём я виновата? – меня охватил озноб, и мой сон испарился вместе с моим будущим. Будто это не я больше.

– Ни в чём. Уйди навсегда, навсегда – слышишь? – она горько заплакала, закрывшись в своей комнате. А я стояла в пороге, не посмев его перешагнуть, и ясно видела, как меня, пятилетнюю, мама спасает от соседской собаки, напавшей на нас когда-то. Мама подняла меня тогда на руки и ногами отбивалась от злого Клыка, а соседи не сразу и услышали наш крик…

И я ушла в ночь. Не помню, как миновала бандитский район и осталась жива. Переночевала у подруги, которая меня терпеть не могла. Потом я заболела, чем-то заразившись. Спустя несколько лет меня прооперировали. В больницу мама не пришла и не позвонила мне. Эти страшные, пустые дни одиночества – самое тяжёлое наказание для меня. Я лежала, глядя на осеннее окно, о стекло которого билась крошечная мушка…

Моя мамочка, она спасла меня тогда. А я её – нет. Она умирала мучительно. И я разрывалась между ней и работой. Дорогие лекарства тоже покупала я, уезжая за ними в соседний город и оставляя её одну. Врачи предрекли ей всего полгода, а гадалка когда-то – девяносто два года. Она прожила почти год и в шестьдесят два покинула меня насовсем. Прощаясь, она едва слышно, сквозь её невыносимую боль и мои рыдания произнесла: «Прости меня за всё».

Я всё ещё иду по Спартаковской улице, что-то меня начинает тревожить, ускоряю шаги и почти бегом удаляюсь из роковой местности. Поворачиваю налево в сторону набережной Первого Мая…

Я никогда не забуду детство. Развод родителей. Как трёхлетним ребёнком я вижу счастливыми маму с отцом на солнечной улице. Я бегу им навстречу. Они приближаются ко мне улыбающиеся. У отца на правом плече трёхколёсный велосипедик. Его добродушное лицо какое-то другое. Я, заметив это, останавливаюсь. Гляжу на него и пытаюсь проникнуть во что-то – в сгусток непонятных мне чувств. Это семидесятый год, мой день рождения. Жаркий майский день… Дальше детская память стёрла те события…

Я приблизилась к центральной набережной. Волга, без катеров и теплоходов, тёмно-синими волнами одиноко движется к Каспийскому морю, спешит наполнить его своей силой. Это река жизни. И вдруг я только теперь понимаю, что… А где все деревья? Набережная Астрахани пуста. Вдали, в самом конце, у новостроек, обречённо стоит столетний, единственный, оставшийся тополь. – Господи! Люди, что же вы делаете? Зачем рубите деревья? Какой же космос вы ищете?

То ли от астраханской жары, то ли от слёз моё платье совсем сырое. Я даже не услышала телефон.

– Я в Астрахани, какой редактор? Да, Достоевский! Обязательно напишу, есть идея! У меня же юбилей. Вера, ты будешь? Хорошо. Вылетаю!..