Наш старый цирк сгорел

Наш старый цирк сгорел

Иронические стихотворения

Рассказ меломана

Олегу Гусеву

 

Квартирка – довоенная «сталинка»,

Жили в ней старички,

Торговали они валенками,

Собирали пластиночки.

 

Не хватало старичкам общения,

Предлагали мне хлебнуть кипятка.

«Песняров» я им носил, для угощения,

И пластинки Николая Гнатюка.

 

Старички, что странно, жмотами не были,

Не жалели для меня ни черта,

Кристалинскую врубали и «Лед Зеппелин»,

«Дорз», Вертинского и «Феличита».

 

Стукнуло мне в январе восемнадцать,

Вызвал меня мерин-военком:

«Пора тебе, дармоед, собираться!

Приходи в апреле с вещмешком!»

Спорить я не стал и отпираться

И пошёл я до Хабаровска пешком.

 

Писал я из части честно:

«Как вы там, не сдохли, старички?

У меня всё архирасчудесно,

Служится мне крайне интересно,

Дембеля разбили мне очки!

 

Вышлите пластинку Стаса Намина,

Комбат наш, майор Бобров,

Обещал простить мне утерю полкового знамени,

Если вы пришлёте мне “Сябров”».

 

Отслужил, вернулся на поезде скором,

Ни пластинок, ни старичков.

Коренлюк поёт? Или Киркоров?

Демис-тенор? Или Руссос-боров?

Не разберу без очков.

 

 

* * *

Лесину Жене

 

Да, выросли мы во дворах,

Где плачут, смеются и квасят.

И рубятся на топорах

Дядь Лёша, дядь Витя, дядь Вася.

 

Не ведая жизни иной,

А, знаете, очень хотелось,

И мы проявляли в пивной

И борзость, и, может быть, смелость.

 

Поэтому ценим уют

И любим ботинки из кожи.

И всё-таки нас узнают,

Наверное, нас выдают

Кривые алкашичьи рожи.

 

 

* * *

 

Я спросил его:

– Враг заклятый,

Помнишь год девяносто третий?

– Помню год девяносто пятый, –

Мне заклятый мой враг ответил.

 

Потому он и враг заклятый,

Нет заклятей врага на свете,

Помнит он девяносто пятый,

Но забыл девяносто третий.

 

 

* * *

 

Когда пожрать и выпить нечего,

Когда у вас болят суставы,

Не поступайте опрометчиво,

Как большегрузные составы.

 

Они в степи грохочут слаженно

И огибают перелески,

Грохочут и ржавеют заживо,

Большие, глупые железки.

 

 

* * *

 

Зарастают овраги ольхой,

Там хоронятся лютые звери.

И отважный охотник бухой,

Пожелавший сам это проверить.

 

Заберётся в ольховы кусты

И завалит матёрого лося,

И домой, все четыре версты,

Будет лося волочь за волосья.

 

И расскажет потом:

– Ого-го!

В заовражье такие зверюги!

Я на днях завалил одного.

И покажет свой бипцес упругий.

 

И покажет, вот – хвост, вот – клыки.

Вот – копыта добытого лося.

И разбитые в кровь кулаки,

И рога, если очень попросят.

 

 

Из рассказа охотника

 

Федю помните, медведя?

Жил он в чаще за рекой,

Без одной ноги передней,

Волосатенький такой.

 

Все завидовали Феде

И соседи, и враги:

– Федя выбился в медведи!

Без передней-то ноги!

 

Запропал куда-то Федя,

Затерялся наш амбал.

Лично я того медведя,

Вот вам крест, не убивал.

 

 

* * *

 

Героев Трои осталось трое,

Всех остальных поубивали.

Герои Трои – окопы роют.

А я – «на тумбочке» дневальный.

 

Кому-то надо быть дневальным

Со штык-ножом, без автомата,

Без аркебузы и арбалета,

Без бердыша и алебарды.

 

Чтоб на лице его овальном,

Усталом и одутловатом,

Как у героя оперетты,

Росли усы и бакенбарды.

 

Дневальным быть кому-то надо –

Винтовки чистить, казармы драить.

И «Одиссею» с «Илиадой»

Дописывать кому-то надо.

И вы со мной согласны, да ведь?

 

 

* * *

 

Наш старый цирк сгорел,

А клоун убежал.

Он в потайной норе

Дней сорок пролежал.

Подделал документ,

Рванул в Нахичевань,

Поскольку цирка нет

И негде ночевать.