Наша Дашенька

Наша Дашенька

Повесть

Я солгал жене, что задерживаюсь на деловом ужине, и поехал к Марьяне. Ложь далась легко. А вот пять месяцев назад мое первое «задержусь» звучало фальшиво. Я вернулся в ту ночь домой, радуясь, что Ира спит и смотреть ей в глаза не придется. Утром жена проснулась бодрая, будто втайне выпила литр кофе. Ничего она не заметила! Тогда подумал: может, и не такая она проницательная, как мне всегда казалось?

Зашел в цветочный магазин. Лавка рядом с офисом — не повезло ли? И букеты красивые, и флористка мне строит глазки. В рабочие дни покупаю для Марьяши, в пятницу — для жены. Марьяне даришь веник роз — она довольна. А жене не угодишь. Она с претензией! Моя Ира любит расхаживать по всяким там выставкам и считает живописью даже непонятную мазню. В гостиной висит что-то модное. Я вижу красно-серые полоски, жена утверждает, что это «новая “Герника”». Знать бы еще, что это за зверь. Когда только познакомились, Ира планировала стать великой художницей. Я совсем не разбирался, хорошо ли она рисует, но верил, что отлично. Конечно, никакой художницы, тем более великой, из моей Иры не вышло. Зато вышла жена.

Выберете оберточную бумагу? — улыбается симпатичная флористка.

Задница у нее великовата, но личико очень милое, и платье красиво подчеркивает аккуратные сисечки.

Доверяю твоему вкусу.

Вашей жене повезло.

Ира не считает, что ей повезло. Хотя даже ее подруги говорят, я с возрастом похорошел. Бросил курить, слежу за питанием, хожу в зал. Видимо, я ничего так, если даже молоденькие девочки вроде этой флористки строят глазки. Вот в юности переживал, что ростом ниже друзей, и дрался, лишь бы слабаком не считали. После армии начали выпадать волосы, но Иру проплешины не смущали. Приучила меня выбирать качественные вещи. Теперь что ни наденешь, все сочетается, комфортно в носке и выглядит респектабельно. Еще Ира часто дарит мне туалетную воду. Не пойму, зачем пахнуть чем-то, кроме чистого тела, но раз ей нечего больше дарить…

 

Машину Марьяны увидел издалека. Так отвратительно никто не паркуется! Белая «хонда» утром всем будет мешать. Еще на тест-драйве заметил, что права Марьяне дали за красивые глаза. Но машину все равно купил.

Ночи стали совсем холодными. В выходные передавали дожди. Скоро будем жить под зонтами. У нас в офисе уже закупили пару кило кофе, ведь утро — как вечер: темное и уставшее.

На втором этаже, в квартире Марьяны, светятся окна. Сейчас увижу сладкую девочку!

В одном окошке свет совсем бледный, с розоватым отливом. Это Дашенька включила ночник. Марьяна купила дочке светильник с принцессами, знает их всех по именам. Интересно, если бы у меня была дочь, я бы тоже различал?

Окно приоткрылось. Высунулась маленькая голова с крендельками кудряшек, точь-в-точь как у Марьяны. Помахал. Маленькая ручка махнула в ответ и спряталась. Надо будет предупредить Марьяну, чтоб не разрешала Даше открывать окна. Этаж второй, но это же ребенок, мало ли!

Недавно Марьяша сказала:

Хочешь, я тобі народжу?1

Мы лежали голыми, я резко подскочил. Ушел в душ. Убежал. Стоял под горячим потоком, чтобы вода смыла разом и страх, и желание. В груди горело. Я очень хотел! И боялся даже думать. Когда ты в долгом браке, измену можно понять. Ее даже можно простить. Но вот такое… Если Марьяна забеременеет — уйду к ней. Не может же ребенок жить без отца! Я сам рос единственным мужчиной в семье. Стал взрослым уже к десяти: я должен был заботиться о маме и сестре. Своего бы никогда не бросил.

 

Рубашка липла к коже, влажной после душа. Марьяна бережно застегнула мне пуговицы, напевая незнакомую песенку на украинском. У нее звучный и глубокий голос, удивительный музыкальный слух. Как ни странно, в Киев она приехала становиться не певицей, а визажистом. Хотя сама почти не красится. Да ей и ни к чему. Люблю таких вот натуральных, свежих девочек.

В коридоре раздался топот десятка маленьких слоников. Марьяша вышла из комнаты, и я услышал заливистый детский смех.

Мамо-о! — весело повизгивала Дашенька.

Невольно улыбнулся. Они такие милые, когда резвятся. Моему ребенку, думаю, Марьяна тоже была бы отличной мамой. Хотя зачем я об этом думаю? У меня жена, которую бросать не планирую, поэтому детей больше не будет никогда.

Глянул на время. Ира в вайбере попросила купить корм для рыбок. И смайл с поцелуем прилепила. Она шутит? Такой крюк придется делать! Еле подавил приступ раздражения. Сама днем не могла купить?!

Перед уходом перепарковал «хонду» Марьяны. Объяснил в сотый раз, как нужно ставить машину, пригрозил отобрать. Подкрутил кран на кухне. Хотя без инструментов чем помогу? Дал телефон мастера, сказал позвонить завтра же. Сомневаюсь, что Марьяна решит вопрос. Сколько раз такое было. Пока не брал дело в свои руки, ничего не происходило. Молодые красивые женщины весьма инфантильны в быту. Удивительно, как некоторые умудряются дожить до старости без мужей. Моя мама такая же. Отец ушел, она сидела над счетами за квартиру и ревела. И не только потому, что не было денег, — мама не умела квитанции заполнять. Пришлось за нее отнимать от текущих показателей предыдущие. Недаром я побеждал на всех математических олимпиадах.

Что поделаешь… Женщины — для любви. О них заботиться надо. Для мамы, для жены и сестры я делал и продолжаю делать все — ценой сна и седых волос. Благодарности от своих женщин не жду. Но она бы не помешала.

Поцеловал Марьяшу на прощанье, Дашеньке помахал рукой, на тумбе в прихожей оставил перевязанные резинкой купюры на бытовые нужды. Хватит девчонкам и на новые платьица.

Сделал адски большой крюк, чтобы купить корм рыбкам, которых искренне ненавижу. Домой не хотелось.

 

Мы с Марьяной познакомились летом. Циклон накрыл город невыжатым полотенцем, по обочинам дорог бежали ручьи. Я в тот день припарковался на Хмельницкого. Вышел из авто и заметил красное пятно платья. Вниз по улице с громким заливистым смехом мчалась девушка. Ей пришлось задрать юбку, чтобы бежать быстрее. Ножки белели рельефные — не оторваться.

Девушка, вас подвезти? Промокнете!

Черевик дожени!2

Только тогда я заметил, что бежит она по асфальту босая, а в руке держит белую туфельку.

Оно! Оно!3

Дождевой ручей около тротуара уносил туфельку вниз, в сторону Крещатика. Она ускользала, как бумажный кораблик. Я побежал следом. Прыгнул в лужу, испортив свои замшевые «Лоро Пиана», зато выловил туфельку за белый бант. Встал на одно колено и надел на нежную девичью ступню. Рука незнакомки задержалась на моем плече, наши взгляды встретились. Я понял, что, не добившись номера телефона, не отпущу.

До Марьяны я изменял Ире всего раз. Да и то был пьян и девочка не особо нравились, так что не считается. Кто переживал позорное утро после корпоратива — поймет. Было время, общался на сайте знакомств, фотками интимными обменивались. Пару раз выпил с напомаженными девицами кофе, но до постели не дошло. Продажные женщины вызывали брезгливость, непрофессионалки требовали слишком много внимания. Ну их всех!

Год назад стал хуже спать. Сердце ныло, подскакивало то и дело давление, появилась одышка на тренировках. К врачам я не ходил: не люблю гадов. Хандра одолела. Взгляд не мог зацепиться ни за что вокруг. Жизнь выцвела. Да и меня самого будто окунули в отбеливатель. Носился со своей тоской, как с больным ребенком, разрываясь между тяжестью привязанности и стремлением к свободе.

Марьяна спасла мой брак. Я встретил ее — и на мою жизнь вылилась пара банок краски. Сплю отлично! Чувствую себя помолодевшим!

А любовь… Давайте откровенно. Я верил в священное единство, когда женился. Но в браке я почти двадцать лет. Достаточно пережил, чтобы признать: любви нет. Есть два чувства: страсть и благодарность. Причем чаще всего испытываешь их к разным людям.

 

Дома меня ждал накрытый стеклянной крышкой ужин. Куриные крылышки с золотистой корочкой выглядели так аппетитно, что я не удержался и подхватил одно двумя пальцами. Но вкус потерялся в ватном ощущении, что я этого не заслужил. Положил обратно, накрыл крышкой и спрятал в холодильник. Нашел за упаковкой макарон заначку — любимый «сникерс». В молодости только ими питался, ни грамма не набирал. В свои почти сорок приходится следить за фигурой: каждая лишняя калория идет не в бицепс, а в складку на животе. Страсть к «сникерсам» осталась, но стараюсь ограничивать себя. Прячу. Не покупаю. Покупаю и прячу. Нахожу… Одним словом, не удается затея. А надо бы есть только домашнюю еду.

Только вот Ирка почти перестала готовить. Говорит, зачем, если я все равно не бываю дома. Что наша домработница Наталочка накуховарит, то и едим. Она девушка милая, но мне ее стряпня не по вкусу.

Открыл ящик под аквариумом, чтобы поставить корм, и удивленно замер. На белой полке уже стояла точно такая же, как в моих руках, банка!

Послышались торопливые шаги. Ира куталась в плюшевый халат и щурилась от света.

Привет… — пробурчала сонно, убирая с лица светлые пряди.

Это шутка?!

Я запустил банкой корма в стену. Оставив на гобеленовых обоях заметную вмятину, она с грохотом шмякнулась на паркет и откатилась в угол.

Псих!

Псих?! Знаешь, куда я в час ночи за кормом ездил?!

Зачем?

Ты попросила!

Зоомагазин напротив твоего офиса. Я же еще днем просила.

Не догадалась, что я сильно занят?!

Догадалась. Съездила сама. Ладно, пойду. Холодно… — Ира для наглядности передернула плечами. — И, — она махнула в сторону консервной банки на полу, — не порти ремонт.

Я чуть не завопил ей в спину: «Мой ремонт! Хочу и порчу!» — но сдержался. Лучше бы именно она наорала. Лучше бы чашкой в меня запустила! (Марьяна разок запустила — еле увернулся.) Но Ира лишь дежурно улыбнулась. Выставила идиотом и ушла.

В темной спальне прохладно: почувствовал, когда скинул халат. Ира открыла окно и не закрыла шторы. По потолку скакали взбесившиеся тени. Жена отвернулась и накрылась одеялом. Вся закуталась — спряталась. Только ушко торчит. Раньше я нырял к ней в постель, распутывал ее, нащупывал голое тело, но сейчас одеяло — настоящая ледяная стена между нами.

Ира повернулась ко мне с открытыми глазами. Я аж вздрогнул!

Ира, прости, что…

И ты прости. Глупо с этим кормом. Что-то стряслось? На работе?..

Нет.

Тебе нужно больше отдыхать.

Жена смотрела мне прямо в глаза, из-под одеяла показалось ее хрупкое плечико. Машинально погладил. Ира дернулась и скривилась. Тут же взяла себя в руки и заулыбалась, но улыбка казалась фальшивой. Она не просто больше меня не хотела, я стал ей противен.

Само ее присутствие рядом уже раздражало. За окном шумели машины, и свет от фар на потолке мешал. Я подошел к окну.

Не закрывай. Душно, — сонно пробормотала Ира.

Назло ей закрыл окно и задвинул шторы.

Лег в кабинете. Такое чувство, что моя собственная жена выживает меня из спальни. На той кровати я любил ее столько раз… А теперь уже забываю, как выглядят ее сиськи!

Я столько трудился, чтоб у нас все было! Купил квартиру, в которой мне теперь неуютно. Снимаю жилье для Марьяны, но там я только гость. Я везде лишний! Интересно, каково быть красивой женщиной? Ирой или Марьяной? Ведь вся их задача — быть просто женой и просто любовницей. Все! Почему, несмотря на мой бизнес, который обеспечил Ире безбедную жизнь, на мой пресс, на цветы по выходным, она так холодна? Черт знает, кем я должен быть и что еще я должен сделать, чтобы мою собственную жену не передергивало от моего прикосновения!

 

Утром Ира разбудила стуком в дверь. Спросила:

Завтракать будешь?

Я сделал вид, будто не заметил, что она чем-то желтым помазала под глазами. Ира очень старается выглядеть хорошо. Ее «молодость» обходится в целое состояние. Замечаю, что до сих пор многие мужчины обращают на нее внимание. Да-да, я все это уважаю, ценю, но вижу, что время ее меняет. Кожа на руках истончается, плывет когда-то безупречный овал лица, и, сколько бы массажей она ни делала, целлюлит все равно есть! Возраст, возраст… Другое дело, что меня ее морщинки не напрягают. Замечаю их именно потому, что она старательно их прячет. А мне зачем, чтобы жена выглядела на двадцать пять? Для этого есть любовница.

Убил бы того, кто придумал моногамию! Все мужики планеты в унизительном положении вечных лгунов и предателей. Навязанное правило, что семья должна быть одна, а любить одну и ту же женщину всю жизнь — норма, превратило людей в конченых невротиков. Ира ведь тоже со мной несчастлива. Но если уйду, козлом в глазах общества буду только я!

Вот даже не завтракает со мной! Извинилась, вышла с телефоном и кофе на балкон. Якобы ей в «Фейсбуке» срочное сообщают. Что ей могут писать? Маникюр переносят?

На журнальном столике — ее открытый блокнот. В еженедельнике напротив сегодняшней даты список дел: «10.00 — бассейн. 11.15 — йога. 18.30 — кофе с Людой».

Я невольно улыбнулся такому «плотному» расписанию.

Тебе нужно что-то записать? — спросила таким тоном, будто проверяю ее телефон.

Просто глянул. — Отложил блокнот. — Сто лет не был в бассейне.

Сходи. У нас одинаковый абонемент.

Я и в зал еле вырываюсь. У меня же не такой… безразмерный день.

Ирин лоб весь пошел морщинами, она показалась совсем старой.

Я не все дела записываю. У меня еще много всего!

Почитать книгу? За новой сумкой съездить?

Что ты ко всему придираешься!

Я? Просто сказал.

Просто молчи!

Ладно. Пока!

Заеду в «Мак». Все лучше, чем ссориться с самого утра. Ира все равно так повернет, что я останусь виноватым.

Я поехал.

Тебе же к двенадцати.

Ты не все дела записываешь, я — не обо всех говорю.

 

Карамельно-банановый кофе из «МакКафе» для вкусовых рецепторов — сахарный взрыв, но на языке остался только неприятный привкус прокисшего молока. И дело тут вовсе не в напитке. У меня такая особенность — воспринимать вкус в зависимости от настроения. Иногда сложно понять свои чувства. Вроде все как обычно — ровно, а приходишь в отличный ресторан — и телятина на вкус такая, будто неделю пролежала на солнце. Значит, хреново у меня на душе. Или наоборот: случалось нам с Ирой заезжать в сомнительные придорожные кафешки — и я съедал по несколько порций обычной вареной картошки, которая по вкусу оказывалась лучше фуа-гра.

В последнее время я почти не ем дома. Ира знает: раз я потерял интерес к ее пасте или мясному хлебу, значит, дела у нас совсем плохи. И что моя жена делает? Правильно! Перестает готовить. Ей пофиг!

Напишу-ка я Марьяше. Она, может, и хуже готовит, но у нее припасены удовольствия куда более сладкие, чем любые конфеты.

Марьяна на мое «Доброе утро, кисулечка. Как твоя маленькая розовая дырочка?» ответила, что тоскует без своего сладкого котика. Приятное тепло разлилось по телу. В памяти всплыли тоненькие кружевные трусики и как черная полосочка ткани врезалась между аккуратных губок моей девочки…

Позвонила Ира. Напомнила, что я обещал подвезти ее подругу и соратницу по волонтерской работе.

Ответил:

Конечно, солнышко.

Когда-то Ира действительно была моим светилом, прекрасной путеводной звездочкой, без которой я не мог дышать. Теперь жена — что зимнее солнце за облаками: толком не греет, не светит, но блеклым мерцанием преследует и не дает забыть о своем существовании.

В моем возрасте приходится признать, что нельзя получить все и остаться чистеньким. Даже ради иллюзии гармонии приходится делать вещи, которые тебе юному когда-то казались верхом цинизма и подлости. Человек слаб. Ему нужно слишком много даже для призрачного счастья.

 

Подруга жены будит во мне рыцарские чувства. Журчащий голосок нежно ласкает ухо, мягкие черты радуют глаз. В школе ученики наверняка зовут ее Татьяна Дмитриевна, но у меня не выходит обращаться к этой очаровательной женщине иначе как Танечка. Ее не назовешь красивой в современном понимании этого слова, когда каждая — недоделанная Джоли со свистком вместо губ и пчелиной аллергией на скулах. Плавностью и тонкостью линий ее маленькое лицо напоминает фотографии красавиц прошлого. Танечка не юна, но детскости, смешливости и кротости в ней достаточно для того, чтобы казаться олицетворением женственности.

Ира тоже о подруге высокого мнения. Они уже не первый год состоят в одной благотворительной организации. Сироты, солдаты АТО и пациенты психушек — всем жена пытается помочь. Когда-то я восторгался широтой ее сердца, сейчас же понимаю: Ире скучно. Выбивая господдержку для очередной бестолковой программы или фестиваля, она ощущает свою полезность. Легко быть щедрым за чужой счет! Ира всем и вся готова раздавать деньги, ради которых я трудился без выходных. Ира всем и вся готова уделять время. Кроме собственного мужа.

Просторная квартира на Пушкинской принадлежала бывшему супругу Танечки. Он, насколько мне известно, был значительно старше своей жены и обеспеченней. Правда, пил. Детей у них не было. Уходила Танечка в никуда, но супруг проявил благородство: оставил в благодарность за совместно прожитые годы квартиру.

Нынешний муж был младше Танечки на пару лет, служил в армии по контракту и не имел за душой ничего, кроме огромной любви. Так мне с восхищением заявила Ира, познакомившись с новой половинкой подруги. Ее покорила увлеченность солдата молодой женой, а меня — то, что и в наше время существуют женщины, которые не ведутся на бабло.

Я загрузил ящики с провизией в багажник. В старинном доме не было лифта, поэтому без мужских рук Танечка не справилась бы. Ее муж должен был подъехать вечером и помочь с остальным. Наши женщины бесплатно пекли в ларьке блины и кормили пенсионеров в Шевченковском парке.

Танечка благодарила меня так, словно я спас ей жизнь. Предлагала домашнее варенье из роз и любую ответную услугу. Я отказался:

Это ведь для общего блага. Вы с Ирой большие молодцы. Не забудьте шарф, на улице зябко.

Ира должна была встречать нас со стороны Красного корпуса. Припарковаться было негде, я наворачивал круг за кругом. Ира торопила в трубку, как будто пробки — моя оплошность. В итоге — где она ждала? Правильно — в заднице! Со стороны музея!

Конечно, я сорвался. Ира утверждала, что мы там и договорились встретиться. Но правда прозаичней: жена в последнее время совсем меня не слышит. Или делает назло? Она ведь не дура, почему же тупит?!

Высказал я лишь часть претензий. Танечка прятала глаза от неловкости, не хотелось при ней устраивать разборки.

 

Днем в офисе не давала покоя мысль, что наорал зря. Не удержался и съел целых три «сникерса» подряд. Приехал после работы (хотя жена не просила), чтобы помочь перевезти остатки еды и закрыть ларек. Пакеты молока уже грузил крепкий бритый парень. Пожали руки, вдвоем справились быстрее. Выглядел супруг Танечки ничуть не младше ее, скорее даже наоборот. Все-таки жизнь в казарме и под снарядами накладывает отпечаток. Был парень суров, немногословен, сдержан и как-то особенно некрасив, хотя Ира охарактеризовала его как «очень привлекательного». Неудивительно. Он напоминал молодого меня, чем сразу расположил к себе.

Молодожены пригласили нас в кафе на кальян. Мы с женой давненько никуда не выбирались: напряженное молчание вдвоем за столиком утомляло. Общих друзей у нас почти не осталось, как и общих тем. Когда-то мы с Ирой не вылезали из гостей и кафешек, хотя и денег, и времени было впритык. Я-то и сейчас был бы не прочь делить скучные уик-энды с веселыми друзьями. Но, когда ты немолод, прочно женат и без детей, в гости зовут редко. Старые приятели в заботах, нарожали и растят — по аттракционам и кружкам все выходные. Новых — попробуй заведи! Знакомства отбирают энергию, которой с возрастом все меньше. Да уже и видишь людей насквозь. Все вокруг предсказуемы: пусты, эгоцентричны, неискренни, хвастливы или, наоборот, любят жаловаться — одним словом, скучны до зевоты.

Молодожены не разнимали рук, друг на друга смотрели с лихорадочным блеском страсти в глазах. Казалось, они минуты считали, чтобы остаться наедине. Наверняка займутся сексом прямо в машине.

Мы с Ирой год организовывали! Я уже и не верила, что аукцион состоится. Не представляете, как сложно было договориться о таком шикарном помещении. А сколько палок в колеса вставляли эти вредные коммунальные службы! То доков не хватало, то уже все собрали, а срок действия истек… — Танечка вдохновенно рассказывала о грядущем благотворительном бале в польском посольстве.

На праздничный аукцион в пользу онкобольных детей должны были заявиться политики, звезды эстрады и какие-то блогеры. Во всей этой благотворительной мишуре я не разбирался, хотя Ира прожужжала мне все уши. Но жену слушать было скучно, а вот Танечка сумела рассказать о мероприятии так, что стало ясно: оно не рядовое. Ведь деньги пойдут на спасение детских жизней! Молодой муж глядел на Танечку так, будто она прикосновением могла воскрешать из мертвых.

А Ира каким-то чудом выбила нам праздничные даты… — нахваливала подруга мою жену.

Та растягивала губы в королевской улыбке, а меня так и подмывало сказать, что на самом деле это не ее заслуга. Но не хотелось ставить Иру в неудобное положение.

Мне очень помогла одна моя знакомая…

Наша, — поправил я Иру. — Жена моего друга. Я его попросил помочь, а он — жену.

И вы поучаствовали? — Танечка засияла. — Спасибо!

Говорили об ипотеке, на которую у «атошников» льготы, и о том, что Танечкин муж решил не продлевать контракт с государством и уйти в частный охранный бизнес.

Как ты не боишься за него? — изумилась Ира.

Еще как боюсь! Каждый миг! Но это его работа. Знала, за кого иду.

Ни маленькая зарплата, ни ротация — ничто не смущало влюбленную подругу. Интересно, что она запоет лет через пять? Особенно если зарплата ее мужа останется такой же маленькой, а риск для жизни — таким же высоким.

В машине Ира слишком уж восхищалась молодым солдатом. Я не ревновал (ему-то моя жена была ни к чему), а раздражался.

Отслужил родине, теперь в бизнес уходит. Прямо как я.

Сравнил! Он в боях контужен. Это тебе не картошку чистить.

С чего ты взяла, что я только картошку чистил?

Может, не только. Но ты же не был на войне.

А должен был? Афганцам скажи! Извини, что цел и не контужен! АТО тоже не пойми что за война, знаешь ли. Спорный момент!

Ладно… Давай не касаться политики. Приятная пара.

Согласен.

Заметно, как безумно он влюблен?

Нищий солдат в девушку с квартирой в центре столицы? С чего бы это?

При чем тут квартира! Он ее много лет добивался.

Так она к нему от мужа свалила?

Что ты все опошляешь? Забыл, что такое искренние чувства?

Знаешь, забыл!

Печально!

Остаток пути мы ехали молча. Дождь заливал лобовое стекло. Дворники поскрипывали в такт сердцу.

Забыл… Но так хочу вспомнить! Вдохнуть полной грудью. Жить начать!

Доехали до дому, разошлись по разным комнатам.

Алло, Марьяша, детка?

 

Тосты Ира пережарила, кофе пересластила, только варенье из роз, которое передала Танечка, спасло отвратительный завтрак.

Я почти убедился, что дальше так нельзя. Жизнь с Ирой отравляет меня невидимым, но смертоносным ядом. Я разлагаюсь, будучи не таким уж и древним.

«Доброе утро, сладкая дырочка!» — написал.

Марьяна не ответила. Какие женщины неблагодарные! Ты делаешь для них все и в ответ хочешь лишь немного нежности и понимания. А что получаешь?

Марьяна не отвечала, на работе тоже случалась накладка за накладкой. Я психовал и срывался на всех подряд. Мне передали, что новенькая девочка офис-менеджер даже плакала после моего эмоционального выпада в ее сторону. Не засну, если не выскажу Марьяне все, что думаю о ее поведении!

Ее телефон весь день был отключен. Снова на зарядку не поставила? Иногда мне хотелось ей няньку нанять. Ее задача — быть на связи. Все! Больше я ничего у нее не прошу!

Еле досидел до конца рабочего дня, поехал к Марьяне. На этот раз без цветов, зато с ворохом претензий.

Месяц назад застал ее с парнишей, каким-то актеришкой с голливудской лыбой и холеной рожей. Хотел было разукрасить — Марьяша вступилась. Как только пижон ушел, я ее хорошенько оттаскал за волосы. Не нужны мне рога! Она разобиделась, сказала, что я, сумасшедший ревнивец, зря наехал: мол, этот пижон — младший брат ее подруги, приходил посидеть с Дашенькой. Да и подруга позвонила, сказала, чтоб я угомонился, брат ее на Марьяну видов не имеет и вообще скоро женится. Неловко вышло…

Марьяна вещи собрала. Как быть? Не планировал, конечно, так быстро делать ей настолько дорогие подарки, но тут все сошлось. Выгорела отличная сделка, да и загладить вину хотелось. Вернулся из салона с ключами от машины, Марьяша и растаяла! Впервые задумался, что опасно ее надолго оставлять одну. Моя Марьяна — такая конфетка, что каждому хочется попробовать. Что, если уведут? Хотя я для Марьяши хороший вариант. Не каждый готов вложиться в женщину, а я — человек слова.

 

Во всех окнах Марьяниной квартиры горел свет, хотя еще только смеркалось. Звонил в дверь минут пять, но никто не открыл. Это уже ни в какие ворота! Со злости лупанул по дверям кулаком и расшиб о косяк костяшки. Ну вот, опять заставляет ревновать! Доберусь до нее и… женюсь!

Сбегал в машину за своим ключом. Воображение уже рисовало Марьяну в объятиях молодого качка. А что, если она не открывает, потому что с ним? Дрожащей от гнева рукой отворил дверь.

Марьяша! — закричал с порога.

Прошел по коридору, не разувшись, и резко распахнул дверь спальни. Кровать была расстелена, но пуста.

Марьяны не оказалось ни на кухне, ни в ванной, ни в гостиной. Она ушла? Сбежала с другим?! В ярости отодвинул стеклянную створку гардероба. Пестрые платья висели на вешалках, а многочисленные пары обуви валялись на полу. Не могла же она уйти без вещей…

Ой, точно, она спит в детской!

Розовое покрывало с кровати сползло на пол. Окно открыто настежь, в комнате — дубарь. Марьяны и тут не было!

Услышал слабый всхлип. Кое-кто свернулся комочком под детским столиком с принцессами, обхватив маленькими ручками коленки. Глаза казались бездонными, пугающе красными.

Дашенька? — На миг я потерял дар речи. — Иди сюда!

Опустился на колени и поманил жестом.

Нехотя малышка вылезла. В пижаме с надписью «Princess».

Где мамочка?

Мой вопрос заставил Дашу закрыть руками лицо.

Я ищу маму, Дашенька. Она ушла куда-то?

Даша закивала, не убирая рук.

Давно? Куда?

Даша заскулила.

Внутри все похолодело.

Ушла и не вернулась?

Марьяна уехала на машине и не вернулась. Не вернулась!

Мы найдем маму, — сказал я уверенно.

Это недоразумение. Что-то случилось с машиной, Марьяна осталась без денег, телефон разрядился… Сколько всего глупого в жизни случается!

Даша вся посинела — видимо, от плача и холода. Я закрыл окно, накинул на плечи девочки покрывало, за ручку вывел в зал и включил мультики. На стеклянном журнальном столике валялись пустые коробочки от йогуртов, а на полу был выложен рисунок из конфетных фантиков. Я понял, что Даша ела только то, до чего смогла дотянуться.

Даша, за тобой иногда женщина присматривала. Как ее найти?

Даша повертела головой. Блин! У меня тоже никаких контактов няни. Этим только Марьяна занималась. Может, в агентство позвонить? Предложить любые деньги? Пусть с малой посидят, пока я ищу Марьяну. Или к соседям… Куда же Дашу деть?

А парень с тобой такой сидел, помнишь? С сережкой в ухе.

Даша не знала его номера.

Я опустился на уровень ее огромных глаз и очень серьезно сказал:

Даша, я поехал искать маму. И буду звонить, звать кого-то, чтобы присмотрели за тобой. Ты сможешь еще побыть одна? Не будешь бояться?

Ее личико сморщилось, глаза тут же наполнились слезами, но она втянула нижнюю губку и кивнула.

Не буду, — вздохнула обреченно.

И мне стало ее так жаль! Я, когда был ребенком, знал, что о папе плакать нельзя. Мама ревела, сестра хныкала, а я старался быть мужчиной. Когда никто не видел, я залезал на подоконник и пытался разглядеть его в каждом прохожем. Но когда меня спрашивали: «Ты скучаешь по папе?» — я твердо говорил: «Нет!» А сам глотал ком из невыплаканных слез.

Я глянул в покрасневшие глаза этой маленькой девочки, которая отчаянно пыталась быть храброй. Нельзя было бросить ее одну!

Ладно, Даша, сейчас что-нибудь придумаем.

Подзарядил мозг очередным «сникерсом». Погуглил сайты агентств, быстро оставил заявку в двух. Онлайн-ассистент назадавал кучу дурацких вопросов насчет того, на сколько времени я хочу оставить ребенка, есть ли у меня справки о прививках, особые требования к знанию английского, и прочую дребедень. Я попытался решить проблему по телефону, но оператор три раза переводил меня с линии на линию, а Даша испуганно косилась в мою сторону, словно я собирался продать ее на органы.

Параллельно шел вызов от Иры. В телефоне уже пять пропущенных. Только ее не хватало! Написал: «На работе», в надежде, что жена угомонится.

Набрал друга и коллегу, у которого есть дочь: когда-то он упоминал няню.

Никита, у меня вопрос! — начал торопливо.

Коллега просек по тону, что дело важное, и, несмотря на веселый женский смех где-то на заднем плане, серьезно сказал:

Слушаю.

У твоей дочки была няня. Можешь дать ее номер? Это срочно!

Понял. — Никита никогда не задавал лишних вопросов, поэтому мы и дружили. — Масенька, у тебя сохранился номер нашей няни? — обратился он к жене. — Да, Татьяны Васильевны… Ивановны, прости. Ну поищи!

Набрал меня через минуту.

Записывай… Ой! Масенька, — это снова к жене, — а в Донецке код тот же?

В Донецке? — переспросил я. — Так няня в Донецке?!

Ну да! — Он засмеялся. — Зачем моей взрослой девахе няня? Она уже школу окончила!

Прости, не сообразил…

Няня была лет десять назад. Мы еще там жили.

Блин! — Я совсем забыл, что они не киевляне. — Нет, мне донецкая няня не нужна.

Позвони в любое агентство.

Да-да! Спасибо.

Ты это… когда уже будешь? Ира говорит, трубку не берешь.

Что?

И тут я услышал голос своей жены:

Когда будет? И зачем ему няня?

Размашисто стукнул себя по лбу. Как я мог забыть! Сегодня мы ужинаем с Никитой и его женой. Глянул на время — ну да, все уже в ресторане.

Привет! — Ира взяла у коллеги телефон. — Скоро освобождаешься?

Я? Я… Ира, не знаю. Скорее всего, не выйдет у меня.

Серьезно? Мы же…

Стоп! Ирочка, не злись. Но тут такое!

Ирин голос теперь звучал холодно и очень строго:

Что случилось? Зачем тебе няня?

Я сделал паузу и выдал первое, что пришло в голову:

Настя вернулась.

И?

Я с ней виделся. Она оставила мне ребенка, попросила присмотреть. И пропала! Я не могу ее вызвонить!

У тебя есть племянник?

Племянница. Ну да. Выходит… есть.

Она с тобой?

Да. — Я обернулся на Дашу, поедающую сухие хлопья из пачки. — Я не знаю, куда ее деть.

Вези срочно домой! Я буду минут через пятнадцать.

Как домой? К нам?!

В чем проблема?

Нет, ну я не могу. К нам! Вдруг Настя найдется?

И что? Настя же знает, где мы живем.

Ты сказала, чтоб ноги ее в нашем доме не было.

Я сказала, чтоб она не приходила в том состоянии, в котором была тогда. Или ты собираешься девочку на улице бросить?

Называется, выкрутился. Приплести сестру — лучшее, что мог! Только как дальше? Выиграть время. Найти Марьяну. Сказать Ире, что Настя пришла и забрала дочь назад. Вот мой план! Надежный, как швейцарские часы. Ахах! Нервно засмеялся.

Даша, — позвал, — поехали! Собери игрушки.

В маленький чемоданчик покидал детские вещи. Даша подбежала ко мне с розовым платьем в руках.

Дашенька, оставь, мы на ночь всего!

Я же принцесса!

Вздохнул и впихнул в чемодан еще и пышную юбку с воланами. Игрушки она тащила в сумке с феями и вцепилась в нее мертвой хваткой, не разрешила мне нести.

Припарковавшись, я повернулся к Даше:

Мы с мамой тебе не говорили, но ты — моя племянница.

Даша нахмурилась, видимо, не поняла значения слова.

Я — брат твоей мамы. Твой дядя! Мы едем к моей жене, твоей тете…

Даша смотрела на меня внимательно. Было противно оттого, что я пытаюсь заставить ребенка лгать, но взгляд у Даши был взрослый, казалось, она все понимает.

Ничего не говори ей о маме. Пока что. Не называй имени, не рассказывай о том, откуда вы приехали в Киев, и о том, как тут жили. И о том, что я часто к вам приезжал. Для мамы важно, чтоб ты эту тайну сохранила.

Тьотя зла?4

Нет! Она очень добрая. Но твоя мама… Она скрывается от злодеев. Тетя добрая, но злые люди могут ее обмануть, и она проболтается о твоей маме. Этого допустить нельзя. Ты согласна?

Даша кивнула. Каждое слово давалось мне сложно, но что-то же надо было говорить.

Пообещай мне!

Клянуся! — торжественно выкрикнула Даша.

Когда мы поднимались на лифте, Даша все смотрела на меня пронзительным, недетским взглядом.

Я бубнил:

Все будет хорошо, Дашенька. Мы найдем мамочку…

Казалось, мне снова десять и я держу за руку пятилетнюю сестру и шепчу ей: «Все хорошо! Папа вернется!» И сам себе верю.

 

У нас гости, Ира, — сказал я глухо. Откашлялся и повторил громче: — Ира, у нас гости!

Дашенька схватилась за мою руку, как за спасательный трос.

Даша, это тетя Ира, моя жена.

Ира растерянно захлопала глазами, но, преодолев изумление, заулыбалась:

Привет, Дашенька! Разувайся, милая. Ты голодная? Будешь супчик с курочкой? А потом — мороженое…

На меня Ира посмотрела очень странно. Я испугался, что она все поняла. Или что-то заподозрила.

Пока Даша ела перед телевизором, мы с Ирой стояли на балконе и шептались.

Ну ты же знаешь мою сестру! Она позвонила рано утром, сказала, мол, срочно надо увидеться. Приехал на встречу, а она с Дашей. Попросила присмотреть. И пропала!

А почему ты даже не знал, что у тебя племяшка?

Я не общался с Настей семь лет!

Она же приходила в прошлом году. Ты еще ее парня избил.

Не избил! В рожу дал. Этот хипстер даже на ногах не стоял, убожество!

Это был отец Даши?

Не знаю. Она просила денег. Как обычно. Про Дашу не заикалась!

И мама не знает?

Никто не знает! Настя в Каменце давно не живет. В последний раз звонила из Днепра. Перед этим — из Франкфурта.

Бред какой-то… Никто из семьи не знает, что у Насти есть девочка. Столько лет! Это бред!

Это — типичная Настя! — воскликнул я. — Позаботимся о Даше?

Что за глупый вопрос!

Ира возилась с девочкой до вечера. Устроила ей купание в ванне с пеной, читала сказку с телефона.

Даша не могла заснуть. Позвала меня. Я сел у кровати и взял ее маленькую хрупкую ручку в свою.

Обіцяй, що знайдешь маму! — прошептала Даша. — И не дай злим людям її образити!5

Обещаю. А ты храни наш секрет.

Даша улыбнулась и кивнула:

Клянуся.

Она закрыла глазки и уснула через минуту.

Ира разбирала детские вещи, которые я принес, и хмурилась.

Под чем твоя сестра была, когда собирала ребенка? И самое странное… — Ира протянула мне платьице из натурального шелка. — Все вещи новые, очень дорогие. Но… Носок один. Трусов не положила… Ни маек, ни колготок. А джинсы с дырками…

Джинсы модные.

Модные. Для лета.

Всего было так много, что голова раскалывалась. Я размышлял над тем, как искать Марьяну. Несколько раз выходил в подъезд, чтобы набрать номер, но ее телефон оставался вне зоны доступа. Что в таких случаях делают? Обзванивают больницы? Знакомых? Я же никого из ее друзей и родственников не знаю…

Господи, лишь бы все обошлось! Марьяна найдется, я верну ей Дашу, и мы заживем как прежде. Марьяна, найдись! Я куплю тебе все, что ты захочешь. И Даше куплю. И пожертвую что-нибудь детскому дому… Господи! Проси что хочешь, только помоги из этой хрени выпутаться!

Даша проснулась, жалобно заплакала и позвала маму. Ира переложила ее в нашу постель и улеглась рядом, чтобы прочесть еще одну сказку.

Нужно было подышать воздухом. Я из тех, кто редко теряет самообладание. Вопросы решать умею. Но сегодня… Мне как будто снова десять, и на меня наваливается забота о семье. Я хочу всего лишь играть в мяч и не делать уроки, а у меня мама в депрессии и сестра без присмотра. Мир снова огромный, а я в нем — маленький. Небо падает на меня, и оно такое тяжелое…

Холодный ветер бил в лицо. Начал искать в «Гугле» номера больниц и тут понял, что забыл фамилию Марьяны. Причем ведь столько раз за эти месяцы она мелькала: и когда счета ее оплачивал, и когда машину оформлял, — но вот именно сегодня напрочь вылетела из головы! Помню только номер машины. Да! Я узнаю через ДАИ.

Сразу стало как-то легче. Все я решу!

Позвонили с неизвестного городского номера.

Мужской голос извинился за поздний звонок. Сказал, что в телефонном аппарате были поломки, которые специалисты устранили… Так и сказал: «устранили». Спросил, знакома ли мне Марьяна… назвал фамилию. Тю! Точно! Как я мог забыть! Спасибо, парень! На автомате сказал:

Не знаю. То есть… Да, знаю, конечно!

Оказывается, я был «одним из самых частых контактов». Марьяна стала жертвой автомобильной аварии и получила травмы, несовместимые с жизнью. Так и сказал: «несовместимые с жизнью». Спросил, не хочу ли я приехать на опознание и не могу ли сообщить о происшествии родственникам. Так и сказал: «надо бы сообщить родственникам».

Стоп! Я не понял, где Марьяна?

Ее тело в морге номер три, на улице Докучаевской, четыре.

«Сникерс» был на вкус как лимон. Второй — еще хуже: брокколи.

Но во всем есть светлые стороны. По крайней мере я узнал, где Марьяна. Меня больше не мучает неизвестность. Уже не надо переживать, что она потерялась и ждет помощи. Все понятно. И на этой мысли надо сфокусироваться! Я знаю, где моя Марьяна и что с ней. Она на улице Докучаевской, четыре, и она — мертва.

Домой вернулся через полчаса. Ира читала в постели. Лег рядом. Она закрыла книгу, хотела что-то сказать, но я впился в ее губы.

Ты бледный какой-то. Хорошо себя чувствуешь?

Стягивал с нее сорочку.

За стеной ребенок… — шептала она, а я раздвигал ей коленом ноги.

 

Утром разбудила Даша. Прибежала к нам в постель. Ира заулыбалась, щекотала маленькие пятки, Даша смеялась. А я смотреть на нее не мог. Что же я скажу ей? Что?!

Уехал на работу даже без завтрака. Даша выбежала в коридор попрощаться — кивнул и сбежал. Она как горгона Медуза для меня: загляну в глаза — и окаменею.

В обед поехал на Докучаевскую, четыре. В машине выпил газировку — мозг зарядить. Не помогло. Шел вялый, как в тумане.

Узнал по щиколотке. Там тату красивой розы. Говорю: «Она», а от лица отворачиваюсь, глаза зажмуриваю. Не хочу лицо видеть. Не хочу! Стараюсь, чтобы врач не заметил, что я как баба. Делаю вид, что смотрю, а сам взгляд опускаю. Все равно увидел и нос ее перебитый, и страшную гематому на пол-лица. Марьяша уменьшилась, ссохлась, маленькая стала, как ребенок. Попросил воды, но вода не помогла: в горле все равно першило.

Спрашивали, что да как. Откуда знакомы. Я сказал, она подруга моей гулящей сестры. Ложь нескладная. У меня всюду Настя виновата. Но ее обвинять можно. Все поверят, и никто не узнает. Я все ждал, когда спросят про Дашу. Сам думал сказать. Уже рот открыл. Все-таки у Марьяны есть где-то семья, заберут, не обидят. Только вот промолчал.

Послали запрос насчет родственников: зарегистрирована-то Марьяна во Львове.

Вечером сделал три лишних круга на машине вокруг дома. Тянул время. Мысль появилась: а не съездить ли к Марьяше? И тут же догнало осознание — нет там больше никого. Нет Марьяши! Нет!

Не стану сегодня ни о чем таком думать. Не стану Даше говорить. Так и самому легче представить, что Марьяша потерялась, ушла, исчезла. Пусть так. Когда-нибудь услышу ее шаги по паркету, запах почувствую, розу на щиколотке поцелую. Просто потерялась она. И никто пока не нашел.

 

Дома все шумело: в телевизоре пела принцесса, на планшете вопили котики, Даша носилась по квартире красная, потная, а Ира — убегала.

А вот и дядя! — Ира, радостная, подбежала, расцеловала в обе щеки.

Вся кухня — в запахах, один ароматнее другого. Ира расстаралась: и борщ подала с домашней сметаной, и блинов нажарила с мясом, даже о любимом мною говяжьем рагу не забыла. Не жена, а скатерть-самобранка. Сказала, Дашенька помогала.

Взлохмаченная, улыбающаяся Дашенька забралась Ире на колени и зазвенела детским голоском. Ходили они «на шопинг» — смешно выговорила, — за теплыми вещами, потом к игровым автоматам. Дашенька насобирала сто билетиков, обменяла на книгу — розовую, с уродливыми куклами на обложке.

Это «Лолы»6. У меня есть вот такая «Лола», а вот эту я потеряла.

Ира смотрела на меня вопросительно, бровь выгибала, явно на что-то намекая. Попросила Дашеньку отнести книгу, наклонилась ко мне и сказала:

Она со мной по-русски говорит весь день.

Да, действительно, я и не заметил.

Расскажи дяде о себе на английском.

Дашенька выскочила на середину комнаты, приосанилась, ручки за спиной сложила и важно, как на сцене, начала болтать по-английски, как ее зовут, где живет и какой у нее любимый цвет. Английский я знаю плохо, но Ира-то — идеально. Раз она ошибок не приметила, значит, их нет.

Молодец, Дашенька! — сказал я. — Наверное, ту куколку, которую ты потеряла, надо купить.

Это куклы-сюрпризы, — возразила Ира. — Неизвестно, какая попадется.

Глянул удивленно: она-то откуда знает?

Твоя сестра, которая сама двух слов не свяжет, обучила ребенка украинскому, русскому, да еще потихоньку английский с ней зубрит. Тебе это не кажется странным?

Настя в детстве хорошо училась.

Она ведет асоциальный образ жизни. Скрывала ребенка! Бросила! При этом Даша — живая, ухоженная малышка с собственным планшетом, чемоданом кукол… Она уже читает!

И?

Возможно, ею занимался папа. Даша ничего не говорит, уходит от темы. Помнишь того парня, что с Настей приходил? Думаю, он и есть отец. Может, разыщем?

Зачем?

Что будем делать, если Настя не вернется?

Я молчал. Даша танцевала. Ира на нее посмотрела, и все морщинки разгладились.

 

Жена уложила ребенка пораньше. Пришла уже в пижаме, я залез рукой под шелковую блузу.

Устала. — Ира убрала мою руку. — Сейчас не хочу.

Осадила, как приставалу на улице.

А когда ты хочешь? Никогда!

А ты? Что-то до вчерашнего и не помню, когда у нас было! С появлением Даши сам не свой. Если тебя что-то мучает, расскажи. Если просто скопилось напряжение, заплати кому-то.

Что?!

Ира посмотрела холодно:

Есть такая услуга. Обратись.

Натянула на себя одеяло, повернулась спиной и замоталась с головой.

Я лежал и вглядывался в черноту. Виделись мне во тьме каштановые кудряшки, слышалось звонкое «кохаю»7, и красное платье поднимал ветер…

Пошел в туалет, потом в гостиную. Нигде не было покоя. Везде темнота рисовала мучительные картины.

Поднял глаза, увидел Дашеньку. Стояла посреди комнаты босая на холодном полу.

Дядя, — прозвенел голосок, — вы нашли маму?

Связки завязались в узелки. Ни словечка не выдавить. В горле выросла опухоль, вот-вот подавлюсь.

Дашенька подошла ближе, положила мне на колено маленькую ручку.

Не грустите, дядя. Мы ее найдем!

Скользкая гусеница ползет по щеке.

Не плачьте, дядя. Все будет хорошо.

Дашенька запрыгивает ко мне на руки, кладет на грудь голову. Я зарываюсь носом в ее волосы. Гусеница на щеке не одна — все лицо залито. Дашенька гладит меня по плечу, я вытираю слезы, а их все больше и больше.

Девочка моя, — говорю, — за что же это? Как же так, милая?

Шепчу Дашеньке, но на самом деле не ей, не ей.

Что же ты… За что же тебе? А мне — что? Что же мне?!

Ложимся с Дашенькой на диван, крепко прижимаю ее, слез становится меньше. Но сегодня все, что бы я ни ел, даже любимый «сникерс», имело вкус рвоты. Значит, плохи мои дела.

 

Проснулись мы с Дашей на том же диване, но укрытые одеялом. Ира сварила кофе, тостов нажарила. Впервые за долгое время завтракали вместе. Она мазала хлеб вареньем и шоколадной пастой. Дашенька вся измазалась, ладошки маленькие облизала.

Чумазик! — засмеялась Ира.

Чумазик! — расхохоталась Дашенька.

У меня от приторности шоколада сводило скулы. Ира спросила, почему не поел, ответил: поджелудочная.

Работал на автомате. Ни с кем лишний раз не хотелось и словом перекинуться, что на меня не похоже. Секретарша спросила, здоров ли. Привыкла, что всегда шучу и делаю комплименты. Поглядывал на телефон, будто ждал звонка. С того света? Чтоб услышать: «Это все ошибка. На Докучаевской, четыре, не мой труп. Я жива!» Но никто так и не позвонил.

Домой, несмотря на пробки, решил ехать через Лукьяновку. Себя лишний раз помучить? Проезжал мимо ее квартиры, заметил свет в окне — ударил по тормозам так, что сзади в меня чуть не врезались. Все на дороге разобиделись и загудели. Присмотрелся — оказалось, игра воображения.

Что делать с ее вещами? Хотя нет, не буду пока об этом. Лишь бы день протянуть, не решая. А потом еще один…

Приехал домой, не планируя, раньше. Ира купила парочку настольных игр. Весь вечер Дашенька нас обыгрывала. Когда Ира отворачивалась, Дашенька мне подмигивала, а я показывал большой палец. Это — наши секретные сигналы. Мы превратились в заговорщиков, у которых свой тайный план под кодовым названием «Спасти Марьяну». Даша верила: я ищу ее маму. Верила, что молчанием защищает от беды. А я лгал ей!

Перед сном Ира не стала читать, выключила лампу на своей стороне и, пожелав спокойной ночи, закрыла глаза. Но не отвернулась! И даже в одеяло не замоталась. На этот раз не стал приставать. Жена не жена, а я же не насильник.

Но, клянусь, ночью она сама меня обняла!

 

Приготовил завтрак. Девочки с удовольствием лопали яйца пашот и мюсли, смеялись и решали, в какой парк пойдут.

Впервые за пару дней нормально поел, без ощущения, что жую дохлую крысу. На работе ходил похожий на себя — острил и всех подгонял.

Вкус овощного супа с фрикадельками испортил звонок Марьяниной подруги.

Де Дашенька?8

Сколько раз говорил Марьяне: не водись ты с этой Адой! Мне не нравилось влияние, которое оказывала эта женщина с сомнительным прошлым на мою впечатлительную девочку. С остальными друзьями я знаком не был. Опасался огласки, к тому же почти все, с кем общалась и работала Марьяна, принадлежали к раздражающему меня кругу экзальтированной творческой молодежи. Мы с ними обитали на разных полюсах.

Ада раздражала манерой держаться слишком заносчиво, праздным образом жизни и особенно — неприязнью ко мне, которую открыто демонстрировала. Наверняка считала, что Марьяна могла бы встретить кого-нибудь побогаче и посвободней. Мы недолюбливали друг друга взаимно. Марьяна звала ее «моя фея-крестная», хотя ничего волшебного в этой женщине не было — голый расчет и практичность во всем.

Модельной карьеры Ада не сделала, но в любви ей повезло. До Революции словила «крупную рыбу» — очень серьезного человека. Сейчас он за границей в изгнании, но с Адой, слышал, видится. Ходили слухи и про других покровителей, благодаря которым бывшая сельская девчонка хорошо устроилась в столице, занялась каким-то невразумительным бизнесом и перевезла к себе в пятикомнатную квартиру братьев и сестер. Последнее, пожалуй, единственное, что она в жизни сделала ценного. А так — зачем подобная компания? Марьяна другого поля ягода, искренняя и чистая… Была.

Из офиса уехал пораньше, завернул на Подол. Квартиру Ады нашел легко, ведь не раз забирал оттуда Марьяну. Открыл брат-пижон (это к нему я Марьяну приревновал). Как по мне, и не мужик вовсе, а начищенный башмак. Таких, с глазами-озерцами, дизайнеры-пидорасы берут для рекламы трусов и вешают на баннеры, чтобы другие пидоры эти трусы покупали, а зеленые девочки, незнакомые с настоящими мужчинами, томно вздыхали. Если бы Марьяна не рассказала, что частенько делает макияж его невесте, я бы решил, что он по мальчикам. А что? Белозубый Пижон, думаю, перед зеркалом крутится чаще девчонки: на бицепсы собственные надрачивает.

Ада вышла навстречу скорбная, будто Мадонна. В черное наряженная, с головы до пят закрытая, глянешь — монахиня. Но я-то знаю…

В квартире было непривычно темно. Я не сразу заметил, что все зеркала завесили плотной тканью. В гостиной в кадке стояло голое деревце, на ветках которого висели бублики и конфеты, а во всех углах горели церковные свечи. Лучше бы не заходил! Атмосферка напомнила ужастик про дом с духами.

Усадили за стол, заставленный разными блюдами, налили стопку. Сидели с нами еще две сестры. Одна — даже красивее Ады, хороша так, что вина не надо: от взгляда на нее хмелеешь. У младшей девчонки было лицо куклы, но, увы, обезображенное пигментным пятном. Мелкий братишка скрупулезно перебирал в углу пуговицы из шкатулки. С первого взгляда становилось ясно, что он из тех, кого нынче модно называть «особенными». Совершеннолетним из ребят был только Пижон, но он не пил. Ада сама опрокинула. Одну, вторую! Рука ее дрогнула, на лбу заблестел пот. По мутному взгляду я понял, что рюмка не вторая, а десятая. Ни на одной из наших мимолетных встреч она не была трезва. Не терплю пьющих баб!

Ада, знаете, куда ехала Марьяна?

Они с Пижоном переглянулись, головами покачали. Солгали!

Что с Дашей?

Девочка побудет у меня, пока не найдутся родственники.

Ада разразилась хохотом. Сидела бы голая, и то выглядела бы скромнее, чем когда вот так, откинув голову и сотрясаясь от смеха, бьет руками по столешнице. Запила водкой, по груди себя хлопнула.

И чего слыхал о ее родичах?

Ничего. Марьяна не рассказывала. Я не спрашивал. Зачем в душу лезть?

Возможно, вы знаете, кто отец Даши?

Ада кулаками заколотила, стаканы пошли ходуном, вилки забренчали. Собачонка, что терлась у ног, затявкала. Ада опять потянулась за водкой, Пижон отодвинул графин. Взглядом окинула — будто кнутом приструнила. Всем младшим разлила, каждому придвинула стопку.

Ну ищи родственничков! Шукай батю! Нет никого!

Сказали Даше? — спросил Пижон. К своей рюмке он так и не притронулся. — Она… — запнулся, выпил не водку, а сок.

О ней заботятся, — успокоил я. — Скажу ей. Попозже.

Пижон закивал. Сидел побитым щенком, даже плечи ссутулились.

Чё не едим? — Ада привстала и оперлась о столешницу. — Марьяш? Твой приперся, да за душу твою не пьет, не жрет. Чё за дела? Иди ты к нам! Нальем!

Адочка, хорошая моя, ты что такое говоришь? — Красивая сестра перекрестилась.

Чего это он не ест? — Ада подняла нож, лезвие воткнулось в каравай, аккурат перед моим носом. — Угощайся!

Я лучше пойду. — Я встал из-за стола.

Бежит!

Ада, вы потеряли близкого человека. И я потерял…

Каво-каво ты потерял?

Любимую!

Ада, пошатываясь, сделала ко мне шаг, наклонилась и под ноги плюнула, чуть на туфли не попала, но я не шелохнулся.

Жёнка твоя тоже любимая?

Пора на выход.

Дашу верни! — закричала вслед.

Ада, блин, успокойся! — услышал за спиной осипший голос.

Девчушка, мелкая, что блоха, с голубыми кукольными волосами, острым, как булавка, взглядом и пигментным пятном на пол-лица, взяла Аду за руку.

Ада оперлась о стол и закрыла глаза. Ее губы зашевелились: запела. Тягучую, печальную песню — жалобный стон на незнакомом языке. Подхватила красивая сестра мягким, точно кошачья шерсть, голоском, за ней хрипло окончила куплет младшая. Ада руками в воздухе дирижировала. И тут запел Пижон. Признаться, в первые секунды я решил, что за моей спиной включили запись, настолько чисто и душевно парень пел, окутывал комнату бархатом баритона. Я падал вместе с голосами в темную расщелину скорби, поднимался на волнах тоски к мнимому солнечному блеску…

Ада взмахнула кистями, песнь смолкла.

А теперь ты, Марьяна! — Ее руки продолжили танцевать в такт беззвучной мелодии.

Совестно стало. Поминки, а я гордостью кичусь, словно драгоценной монетой. Какой бы странной семья Ады ни казалась, любили они мою Марьяну искренне. Вернулся к столу. Опрокинул за упокой, закусил. Ада бледно заулыбалась. Ее рука легла мне на плечо раскаленным железом.

Завтра кремация.

В длинных пальцах клацнула зажигалка.

— Придешь?

— Не могу. Но возьмите… — Достал из бумажника специально приготовленный конверт.

Ада взяла его двумя пальцами, брезгливо, как окровавленный бинт, поднесла к сигарете в уголке губ. Держала достаточно, чтобы на бумаге огненным глазом открылась дырка. Огонек зарыжел, Ада кинула конверт под ноги и притоптала тапком. Собачка сунула нос, Ада пнула ее ногой, псина жалобно заскулила. Красивая сестра прижала ее, унесла вон из комнаты.

Не надо этого, — сказала Ада абсолютно трезвым голосом. — Место в раю не купишь.

Подхватила полы длинной юбки, уселась на стул у окна спиной ко мне, вытянулась струной.

В коридоре нагнал Пижон.

Дядь, — запустил в карман руку, — Дашке! — На ладони лежала уродливая пучеглазая куколка. — Она у нас потеряла.

«Лол»? — Теперь и я в курсе. — Кто Дашин отец? Есть с ним связь?

Парень нервно облизал губы и опустил глаза.

Скажи, — я напряженно всматривался в его лицо, старался уловить сходство, — это ведь не ты?

Он сверкнул зубами, но улыбка тут же погасла.

Дядь, вы прикалываетесь? У меня, конечно, дети есть. Но не шестилетние! — Он сжал губы и тяжело вздохнул. — Марьяну изнасиловали.

Я, наверное, молчал слишком долго, растирал ладонью лоб. Из квартиры выглянула девочка с пятном и позвала брата.

Не знал. Она так дочь любит. Любила…

Тю! Какая разница для любви, от кого ребенок?

Моя радостная, легкая Марьяна! Никогда бы не подумал, что в ее жизни было зло, с таким теплом и нежностью она относилась к миру!

А родители ее погибли пару лет назад, — продолжил Пижон.

Из его глаз катились слезы. Он, не таясь, не стесняясь, растирал их рукавом, стоял блестящий, носом шмыгал. Легко ему плакать! А у меня вместо слез — вкус кала во рту.

 

Ира повела Дашеньку к родителям. У соседей снизу ходили ходуном все хрустальные люстры. Престарелый профессор цокал, изображая лошадку, бывшая работница Дома моды напевала песенку из мультфильма про собачек. Ира носила поднос за подносом, заваленные сладостями. Трое взрослых соревновались, кто первый предложит девочке конфету повкуснее, и спорили, можно ли дать очередную шоколадку или лучше накормить супом.

Почему ты прятал от нас племяшку? — журил профессор таким тоном, будто я годы не давал ему общаться с родной внучкой.

Я присел рядом с Ирой. Она подмигнула, посмеиваясь над помолодевшими лет на двадцать стариками. Улыбнулась лучистой, давно потерянной в житейских заботах улыбкой. Так стало радостно и так до боли грустно! Когда много всего разного внутри, я нервничаю. Щекотка под кожей. Надо выбрать одно чувство. Пусть сегодня будет радость.

Вечером зашел к Дашеньке в комнату. На подушке спящего ребенка пристроил куколку.

Дядя? — открыла глазки, положила маленькую нежную ручку на мою лапу. — Нашли маму?

Дашенька… Мама прячется. От злых людей.

Она увидела куколку, от восторга завизжала:

Это мама нашла? Мама?!

Да. Еще просила передать, что любит тебя больше жизни!

Дашенька повисла у меня на шее, расцеловала маленькими губками. Ее волосы пахли цветочным полем, щечки — парным молоком. Я слышал, как бьется совсем рядом крохотное сердце. Тук-тук-тук — стремительные удары, будто в погоне.

Перед сном Ира спросила:

Настя не объявлялась?

Я покачал головой. В моем безупречном плане сестра должна была появиться, как только найдутся родственники Даши. О них я планировал выяснить через Аду. Выяснил…

Может, и не объявится? — сказала жена.

Показалось, в ее голосе сквозила надежда.

 

У крематория собралось не меньше тридцати человек, сплошь юные лица. Ребята с работы или старые друзья из Львова? Ни с кем из них Марьяна меня не знакомила.

В глазах рябило от цветов. Ненавижу прощания! Даже на самолет или поезд никого не провожаю. Куда лучше встречать.

Только вот Марьяна не вернется.

Вошел последним, встал поодаль. Пижон, важный и мрачный, в деловом костюме, казался повзрослевшим. Его красивая младшая сестра спряталась под кружевную вуаль. Хотя такую хоть в хиджаб наряди — красоты не утаишь.

Я шарил взглядом по чужим лицам: искал Аду. Не находил. Хотя сдалась мне та Ада!

Марьяна лежала крохотная. Личико по-лисьи заострилось. Совсем другая, совсем чужая. Да и не она вовсе. Пластмассовая кукла. Хорошо же поработали гримеры!

Жарко. Все в куртках, а я дышать не могу. Размотал шарф, расстегнул ворот. Воздух не проходил в легкие. Поп монотонно повторял непонятные слова, заглушая всхлипы. Красивая сестра Пижона положила голову ему на плечо, у парня в кепке зазвенел телефон, загорелая женщина в плаще громко разревелась. Я поймал дерзкий взгляд мелкой девчонки с пятном на лице. Она уставилась на меня, как на подозреваемого, и вдруг подмигнула.

К черту театр абсурда! Марьяны нет. К чему все это?

Зашел за серую стену. Уставился на серое небо. Пейзаж выцвел, покрылся серой плесенью. Серый-серый мир…

Заметил Аду. Она удостоила взглядом, спрятанным за огромными солнцезащитными очками. Сигаретный дым вдыхала жадно, будто он наполнен жизненно важным газом. От Ады разило стойким перегаром. Она и на похороны протащила «Джемесон». Жестом предложила. А я что? Я уже и не против…

Вам тоже тяжело на нее смотреть? — спросил.

Ада не ответила. Вытерла пальцем слезу, что выползла змейкой из-под оправы.

Это из-за меня.

Что?

Она ехала ко мне, — сказала чуть громче. — Помочь!

Признайся она сразу, я лупил бы стену со злости. Орал бы! Клял бы! Ненавидел бы! А сейчас и я внутри выцвел вместе с этим несправедливым небом.

Ада пошатнулась, я подхватил ее под руку.

Это все мое проклятие! — выкрикнула и уселась на асфальт.

Я пытался ее поднять, она отгоняла, нелепо размахивая руками.

Краще бы я!9 Но оно так — нет! Не работает! Нет! Меня — фиг! Только кто мой! Дорог!

Ада принялась растирать лоб, сбросила очки. Подняла на меня рябиновые от слез глаза:

Теряли самых близких?

Я сжал зубы. С трудом произнес:

Да. Мой сын умер. Очень давно.

Ада посмотрела на меня необычайно тепло, словно мы с ней были старые друзья. Я поставил ее на ноги, надел ей очки. Заплаканная, раздавленная, она больше не казалась ледяной и неприступной, идеальной женщиной с журнального разворота. Она горевала. Как и я.

Возьми себя в руки! — Это я когда-то сказал жене, когда мы потеряли ребенка.

Это я говорю себе уже много лет. Почти каждый день.

 

Ира купила Дашеньке самокат. Та гоняла вокруг дома, точно на «феррари».

Ира кричала:

Осторожно!

Я бежал следом и контролировал, чтобы Даша не упала. Раз ей так нравится гонять, значит, нужен велосипед. Представил, как приволоку домой розовый, с уродливыми «Лолами». Дашка завизжит от радости! Сейчас уже холодно, а вот весна придет, буду учить ездить…

Господи, о чем я думаю? Сдурел? Какая, к черту, весна! Какой, к хренам, велосипед!

Ночью проснулся от холода: одеяло упало. Иры рядом не было. Без нее не спалось.

В кладовой горел свет. Ира сидела на полу и перебирала старые наброски. С нескольких своих картин в золоченых рамах сбросила черное покрывало. Когда присел рядом, прижалась плечом: замерзла.

Когда-то ее живопись казалась мне изумительной. С замиранием сердца следил за движениями тонкой руки, за порханием пушистой кисти. Сейчас признаю: ее рисунки — обыкновенная мазня.

Ира, идем спать.

Иди.

Она годами не приближалась к своим картинам. Большую часть даже увезла на дачу.

Почему больше не рисуешь?

Руки, перебирающие листы, замерли.

Зачем?

Думал, тебе нравится.

Разве не бессмысленная трата времени?

Кто сказал?

Ты.

Так я не говорил.

Не получаешь денег — значит, ерунда. Я верно запомнила?

Не передергивай.

Финансовый успех — мерило. Твоя работа приносила деньги. Мое хобби — нет. Ты нуждался в поддержке. Я решила не тратить на ерунду драгоценное время, которое могла посвятить тебе.

Никогда я не просил тебя бросать рисовать! Я работал и учился. И да — все ради нашей семьи! Я всегда был единственным кормильцем. Что ненормального, если жена дома и занимается хозяйством? Уж прости, тогда денег на кухарку не было. У меня тоже были хобби, которые я забросил.

Забудь. Пошли спать.

Почему тон обиженный? У тебя уже столько лет домработница. Кто тебе мешает заниматься, чем хочешь?

Ты постоянно повторял, что это не картины! Что раз никто не готов за них платить, значит, я бездарность.

Опять все перевернула! Я говорил, что хобби нужно монетизировать. Иначе зачем тратить время? Раз хочешь этим заниматься, говорил, иди учись. Разве на художников не учатся? Любая деятельность — огромный труд! Говорил, я не разбираюсь. Вот я тебе контракт покажу — ты поймешь, выгодный он или нет? Поймешь? И я в картинах не понимаю! Может, они и гениальные. Но что толку, если их вижу только я?

Мне просто нужна была твоя вера в меня!

Сдалась тебе эта вера! Если человек хочет — делает. Я чего-то в жизни добился не благодаря чужой вере. Может, просто ты сама не верила в себя?

А добился бы — без меня? Сколько всего мои родные для тебя сделали! А я? Все трудности с тобой! Безденежье! Твои нервы! Твоя язва! Все крутилось вокруг тебя, твоего здоровья, настроения и самочувствия. Ты выпил меня всю, ни для чего больше не оставил! Только я заикалась о том, что хочу, — сразу обида. Будто хотеть чего-то для себя — предательство… Я всю свою жизнь построила вокруг тебя и твоих желаний. А что взамен? Твое полное равнодушие! Сижу, как дура, одна в этой пустой квартире. Тебя нет никогда! Сама занимаюсь ремонтом. Сама езжу отдыхать!

Ну так и сидела бы в той засранной «однушке», в которой мы на Лесном жили! На острова за мой счет летает — и недовольна! Зарабатывать и просто быть рядом — не одно и то же. А вам, женщинам, все мало! Говоришь, поддержка? Какая у меня от тебя поддержка? Кислое лицо?

А у тебя не кислое?! Думаю, ты давно меня разлюбил.

Я?! Я с тобой!

Я тоже с тобой!

Ты-то ясно, что со мной. А я могу быть с кем угодно! Выбрать любую! У нас даже детей нет! И это был твой выбор!

Ира вскочила, выбежала в комнату. Захотелось догнать и выкричаться, но в доме ребенок. Сдержался.

По ламинату рассыпались старые наброски. На одном из них — лицо карандашом, показалось знакомым. Поднял лист, рассмотрел. Да… Молодой мужик улыбается. Это я лет в двадцать пять. На самом деле я тогда смешной был: лысина дурацкая, мышц почти нет, зубы кривые. Но тот, кто меня рисовал, этого не заметил: и зубы ровные, и лысина идет. Я такой… брутальный! Тому, кто это рисовал, я нравился. Жаль, больше не нравлюсь…

Зашел в спальню и услышал всхлипы. Вот чего ревет? О чем горюет? Это я должен плакать! Это я для жены сделал все, а она не ценит. Это я ради жены отказался от детей, а она считает это нормой! Это у меня в сухом остатке, кроме усталости, нет ничего. Я столько всего сделал ради любви, а любви-то, может, и не было никогда.

Ира, чего ревем?

Хлопнул дверью. Вышел на балкон. Достал из-под декоративной подушки «сникерс».

В небе — ни звездочки. Белесые пятна прикидываются облаками. До чего же в Киеве уродливая ночь!

 

В офис приехал немного заранее. Сегодня у меня индивидуальное занятие с учителем английского, а я не сделал домашку. Я что, школьник? Жаль, что в работе так нужен этот корявый язык. У моего препода даже усы не растут — так, три противные волосины над губой торчат. А он шлет мне на вайбер американские мемы. Воображает, что я сяду переводить эти плоские шуточки? Или просто выпендривается?

В холле бизнес-центра «Леонардо» на диване скучала дочка Никиты, моего коллеги и хорошего друга.

Привет, деточка!

Странная девица: никогда не улыбается. Да и на вопросы отвечает редко. Вроде и красивая. Как сейчас модно говорить, модельная. Но до того тощая, что сквозь кожу видно всю кровеносную систему. Воображает себя особенной: выбрала псевдоним, похожий на кличку стриптизерши, и заставляет окружающих вместо привычного «Саша» называть себя Алексой. Презрительно кривит рот, отчего тот теряет всякую чувственность, выгибает заросшие (по нынешней безобразной моде), зачесанные вверх брови.

Она профессионально занимается скрипкой и тянет из родителей деньги на клипы, студию, развитие инстаграма и… наркотики. Последнее я узнал от Никиты случайно. Он не любит распространяться о проблемах любимой дочурки. Я как-то разоткровенничался про младшую сестру, и друг признался, что они уже несколько лет безуспешно лечат от зависимости дочь. Вот и балуй этих малолеток! Одевай в бренды и прощай любые проступки! Мы с мамой тоже Настю жалели. Дожалелись…

Я папе не могу дозвониться, — сказала Алекса и тут же отвернулась, словно и не со мной общалась.

Тебя в офис провести?

Она уставилась на меня, будто предлагала прочитать свои мысли. Нет так нет. Я достал пропуск и пошел вперед без нее.

Да! — крикнула вслед. — Пожалуйста!

Заторможенная. Совсем мозг снюхала.

В лифте ехали молча. Алекса скрестила длиннющие ноги в брендовых кедах и уставилась в новый айфон. Я, как ни старался, не могу найти в своем телефоне столько интересного, чтобы таращиться в него, как нынешняя молодежь, с утра до ночи. Спросил, как дела с организацией свадьбы. Алекса пожала плечами. Ответила, что они с парнем хотят по-тихому расписаться, а родители — пышный праздник на триста гостей.

Глупость, конечно, выходить замуж так рано, но я сам женился на первом курсе, так что не мне судить. Правда, тогда и времена были другие. Мы влюблялись искренне и старались строить семьи, а для вчерашних школьников все игра. Во взрослую жизнь рвутся, а от реальной ответственности бегут. Я спрашивал у Никиты, как они с женой дали согласие на столь поспешную роспись своего сокровища с зеленым парнишкой. «Он ее лечиться заставляет. Его она слушает», — вот и ответ. Бедные родители готовы посадить себе на шею теперь уже двух деток. В такие моменты я радуюсь, что дочери у меня нет. Хотя я бы и воспитывал иначе: в строгости и почтении.

Новенькая офис-менеджер (как же ее зовут-то?) тут же предложила нам с Алексой кофе. Мы разместились в комнате отдыха, и я принялся за английский. Безуспешно. Спросил у Алексы кое-что по заданию, и она сделала за меня буквально все номера, за что я искренне поблагодарил. Выкуси, безусый препод! Правда, он тест обещал, но голову до того занимали личные проблемы, что ни одного грамматического правила в ней не задерживалось.

Молодец, деточка, что все-таки ходишь в группу анонимных наркоманов. Ты же ходишь?

Алекса вопроса не ожидала и смущенно кивнула.

Ты прости, что лезу. Но твой отец мне не чужой. Ты не представляешь, как у него болит за тебя, дурочку, сердце! Очень страшно наблюдать, как родной человек себя гробит. Ты слышала про мою сестру?

Угу, — буркнула она. — Раз сто.

Она ведь тоже была красивой талантливой девочкой. Гимнастикой занималась. Я видел в ней спортсменку. Увы!

Она умерла?

Да ты что! Жива. Она год тому назад или чуть больше приходила… — И я рассказал, в каком плачевном состоянии видел в последний раз сестру, как та унижалась, просила денег, как я побил ее парня-хипстера, а тот сбежал. Объяснил, что сестра сделала в жизни неправильный выбор. Сначала просто пару раз оступилась, я готов был простить. А потом связала жизнь с человеком «на системе» и потеряла шанс на счастье.

Неправильные вещи иногда кажутся очень заманчивыми, деточка. Особенно в юности, когда психика формируется, легко поддаться искушениям. Но помни, что живем мы не только ради удовольствий. Думай о близких и старайся поступать правильно.

Вы всегда поступаете правильно? — спросила Алекса без тени улыбки.

Я? — Хотел сказать «конечно», но почему-то осекся. — Речь же не обо мне.

Через стеклянную стену я увидел, что из кабинета вышел Никита, а значит, его урок закончился.

Алекса тоже заметила отца и пошла навстречу. У двери обернулась:

Спасибо вам за бесценные и своевременные советы. Могли бы книги писать. Научили бы всех жить правильно.

Признаюсь, мне было очень приятно. Я широко ей улыбнулся и подумал, что из меня все-таки вышел бы отличный наставник.

Только через пару минут и полтора «американо» зародилось подозрение, что она иронизировала. Какие же современные дети противные!

 

Возвращаясь домой вечером, я опасался, что Ира злится за вчерашнее, но она хозяйничала на кухне и даже улыбнулась приветливо. Когда увидела, какой шикарный букет я привез, чмокнула в щеку. На тумбочку в спальне я незаметно поставил новую упаковку ее любимых духов. Пусть знает, что, несмотря на сложности, я помню все, что ей нравится.

За эти духи Ира поцеловала уже в губы, но все же как-то прохладно. Рассказала, что они с Дашей гуляли в парке и кормили голубей блинчиками. Дашенька то же самое описала куда красочнее. И голубей было «представьте, все небо!», и блинчики они не просто клевали, а «клевали, а-а-а! и такие э-э!». А еще Даша попрыгала, чтобы я окончательно понял: история удивительная и такой с ней в жизни не приключалось.

Для Дашеньки у меня тоже был подарок — целых пять шаров «Лол». Она от радости потеряла дар речи, побежала распаковывать. У нее не получалось, и в итоге мы с Ирой целый час разгадывали загадки, искали знаки с помощью лупы и хлопали каждый раз, когда Дашенька находила спрятанные в отсеках сюрпризы. Я и не подозревал, что это может быть так увлекательно!

За ужином спросил Иру:

Тебе не кажется, что я иногда лезу не в свое дело?

Она удивленно подняла брови.

Ира, я стал замечать, что люди делают вид, что соглашаются, но на самом деле не считаются с моим мнением…

Которое ты не можешь не высказать?

Именно! Так я действительно перегибаю?

Не-ет!

Ира, я серьезно! Я ведь не то чтобы считаю себя всегда правым… Но что поделаешь, если чаще всего я прав?

Ничего не поделаешь, родной. — Опять ироничная улыбочка! — Всем приходится с этим мириться.

В смысле?

Ты отличный друг. Ответственный начальник, щедрый муж, хороший сын и брат… Ты берешь на себя решение большинства вопросов…

Но?

Никаких «но». Просто не всем твои советы нужны.

Даже когда очевидно, что я прав?

Ира почему-то засмеялась. Я подошел и в шутку придушил ее.

Ну что ты смеешься? Ну что прикалываешься?

Внезапно ее губы оказались совсем близко. И так отчаянно захотелось их поцеловать, но Дашенька дернула меня за штанину и показала с визгом и слезами радости очередную куколку из сюрприза.

 

Эти трое подъехали аккурат без одной минуты пять. Я ждал их такси у подъезда. Одному в пустую квартиру Марьяны заходить не хотелось. Первой высунула длиннющую ножку в розовой кроссовке красивая сестра, за ней вылетела младшая с выкрашенным в дикий зеленый цвет каре. Очевидно, она меняла парики.

Пижон в белоснежной водолазке казался знойным итальянцем. Он шел вразвалку, убирал слишком уж длинные для нормального мужика волосы с лица и растягивал пухлые губы в хитрющей улыбочке.

Хреновы зуммеры! С глупым пафосом хозяев жизни, а по факту — мыльные пузыри. Вместо рук — гаджеты, вместо книг — игры, вместо жизни — соцсети…

Бываю же я токсичным.

Ангелоподобная красавица поздоровалась и улыбнулась. Вот честно, не стал бы с ней спать! Это как осквернить святую Мадонну или первую любовь из чистых мальчишеских грез. Кощунство! Там, между идеальных ног, вместо сладкого, земного и грешного, ничего нет, только гладкая пластмасса. Девчонка слишком безупречна для такой животной штуки, как секс.

На пороге по привычке разулся. Встал на холодный пол, заморозил ступни. Обулся. Все равно ведь здесь больше никто не живет. Никто.

Мелкая сестричка принялась командовать: брат, ты делай то, сестра, ты — это. Голос у нее был недетский — глубокий, сильный. И где только умещался в птичьем теле? Каждое слово — патрон. С собой она прихватила блокнот и вела перепись вещей, расфасовывала их по разноцветным пакетам. Мне задания давать постеснялась.

Я рассматривал прозрачную чашку на столе, на дне которой осталась кофейная гуща. Словно Марьяна выпила кофе пару часов назад и просто не успела помыть. В прошлый приезд этой чашки не было. Или была?

Бездельница! — рявкнула младшая на красивую сестру. Та с блаженной улыбкой примостилась на подоконнике и глядела на улицу, пока деловитая младшая носилась по комнате, открывала ящики, тыкала пальцем в чайник или сковородку, спрашивала: «Это ее или местное? Это надо или в мусор? Это — нам или в церковь?»

Перебрались в спальню. Младшая выкладывала на постель — ее постель — платья и длинные жакеты. Красавица примерила один в желтую клетку. (Как-то пошли в кино, и под этим желтым жакетом я высмотрел волнующее кружево топа.)

Охренеть! — Младшая встала на цыпочки и дотянулась до алых воланов знакомого платья. — Это же ей Ада подарила, помните?

Мог бы — взглядом поджег бы и без того горящие цветом юбки, чтобы не истязали память. Красивые ножки мчатся вниз по Хмельницкого… Озорная клякса в серости дня… «Оно вона!» — ее звонкий голос… Влажные пряди на мягких щеках и ресницы птичьими крыльями вокруг омута глаз…

Крошка младшая приложила к себе красное платье. Пышная юбка проглотила ее тонкую фигуру прожорливой анакондой.

Блин! За что я гном?! Эх! Ну кому-то из прихожан повезет.

Я возьму, — услышал свой собственный голос. — Дашеньке… Надо сохранить на память о маме.

Сложу для вас отдельный пакет. — Младшая поправила зеленый парик. — И украшения вы заберите, и рамки. — Мы обернулись на фотографии у кровати: Марьяна с Дашей в зоопарке, Даша в коляске, мужчина и женщина обнимают девочку с мелкими кудряшками, но не Дашу, нет, а маленькую Марьяну.

Я кивнул и молча вышел из комнаты. Выдохнул в коридоре и прикрыл за собой входную дверь.

На улице купил в ларьке газировку, мерз на лавочке, никак не получалось заставить себя зайти обратно. Окликнула красавица. Она стояла у ларька и призывно махала. Такие девчонки сладки, как сахарная вата, потому что каждый принимает их дружелюбие за интерес и хочет откусить кусочек. Красавица купила три «сникерса» и печенье. Настояла, чтоб я взял шоколадку, потому что «брат все равно не ест». Как отказаться? Да еще и от «сникерса»? Да еще и когда девушка просит? Когда это меня угощали красотки? Да никогда!

Марьяна и Дашенька с нами жили, пока брат не вернулся. Места стало мало, они съехали.

Вы дружили?

Конечно! Они с Адой планировали открывать салон.

Я не знал…

Сестра любит, знаете, делать дела со своими. Она Марьяне много помогала, когда та только перебралась в Киев. У Марьяны идеи появились насчет салона, сестра ей: «Да-да, норм, о’кей. Даю денег, занимайся!» В общем…

Ни разу о таких идеях от Марьяны не слышал.

Кольнула обида за то, что она ничем со мной не делилась. И тут же вспомнил, что вел себя точно так же.

Так они уже помещение взяли!

И что теперь?

Красавица пожала плечами и слизала шоколад с пальцев.

Пойдемте. Мои щас ругаться будут, что не помогаю.

И на меня?

Та не! — прыснула. — На вас не будут! У вас злой вид. Не рискнут.

Я злой?

Та не. Вроде нормальный. Добрый. Просто это незаметно.

Я тихо засмеялся.

Посиди со мной еще, — зачем-то попросил. — Просто посиди.

Вам там плохо, да? В ее хате?

Вздохнул.

Печеньку берите. — Раскрыла пакет. — Легче станет. Мне лично от сладкого легчает.

Мне обычно тоже. Но не сегодня.

По-честному, там и мне не по себе. У нее в квартире. На вещи эти смотреть… трогать их… Не могу! Мои храбрятся. Не любят, если другие видят, что им тяжело. Брат с Марьяной вообще близко дружил… Дружил! Вы ж там не подумайте!

Не подумаю.

Так он на самом деле сильно за ней плакал. Думал, не заметно. Но я видела.

А я вот плакал мало… Что со мной не так? Совсем очерствел?!

Хотелось сменить тему. О чем угодно говорить, кроме своей боли. Чтоб, не дай бог, ее не чувствовать.

Брат твой вроде в театральном учится? Где планирует работать?

А зачем ему работать? Он удачно женится.

Я расхохотался до икоты.

Нет-нет! Не в том смысле! Он работает, работает! И невесту любит. Но Ада говорит, он, кроме женитьбы, ни на что не годится. Она так и обо мне говорит. Но я-то стану Божьей невестой.

Монахиней? — удивился я.

Да. Очень хочу быть миру полезной!

Красивая сестра походила на нежного ребенка, невольно стало ее жаль. Мир жесток! Для чистых и прекрасных душ — жесток втройне.

Вы оставите Дашу себе?

Что?

У нее никого нет. Ее же заберут в приют! Брат был в приюте. Ада говорит, его там испортили. А я думаю, ему просто было очень одиноко. Представьте, расти в семье, а потом остаться совсем одному!

Да… Это тяжело.

У вас есть дети?

Были. Сын. Умер.

Блин… Ой! Простите!

Наш с Ирой сын прожил пять месяцев. Да и то «прожил» — слово громкое. Ира в роддоме ждала, когда принесут ребенка на кормление. Всем мамочкам принесли, кроме нее. Оказалось, наш мальчик в реанимации. Я пару раз потрогал его маленькие ручки. Однажды он обхватил мой палец и сжал. Нет, дважды. Я подумал: боец! А он перестал дышать. Нет его. Похоронен. Я об этом не хочу. Мы с Ирой как-то справились. Ей, наверное, было тяжелее, чем мне. Хотя, кажется, куда уже тяжелее? У меня в сердце нож торчал долго-долго. У Иры глаза месяцами были мутные, казалось, она в другом мире.

Я стал больше работать. Отвлекало. Ира мазюкала холст серым и черным. Но как-то я увидел на ее картине розовые пятна, похожие на облака, и понял — полегчало. С тех пор мы не беременели. Однажды намекнул Ире, не пора ли… Но она так глянула! Я узнал этот пустой и полный черной горечи взгляд. Не хотел, чтоб этот взгляд вернулся. Без детей тоже можно.

 

На Воздвиженке долго крутился, чтобы припарковаться. Дурацкий белый «мерс» занял единственное пригодное место. Я, видимо, громко возмущался, потому что Пижон набрал чей-то номер и сказал игриво:

Выйди к нам! Нет, просто хочу на тебя полюбоваться.

Через пару минут из дому вышла брюнеточка. Я сразу признал в ней инстаграмщицу, разъезжающую по Дубаям за пару косарей. Она виляла накачанным задом, приоткрывала наколотый ротик, источала феромоны, как героиня старого фильма «Любовный напиток номер девять».

Ой, простите! — охала, стреляя глазками. — Только купила машину! Все не научусь парковаться!

Переместив «мерс» в соседний переулок, подошла, демонстрируя ровные зубы, как будто надеялась одной своей улыбочкой заполучить сумочку ценою в четверть квартиры.

Я уже обед накрыла! — сказала так, чтоб я почувствовал: приглашение лично для меня. — Идемте!

Я попытался отказаться, но она возразила:

Поминки у нас. Надо зайти. Ваша помана10 уже готова.

Пижон сгреб в охапку пакеты и пошел следом за горячей брюнеткой.

Это его невеста? — спросил я у младшей, выгружая из багажника остатки пакетов.

Считайте, наша сестра.

Еще одна?

Младшая закурила.

Губу не раскатывайте. Она флиртует со всеми. Это ничего не значит.

 

Очередные поминки (они их каждый день устраивают?) проходили непривычно живо. Горячая сестра-брюнетка включила музыку на телефоне и слегка завиляла бедрами в такт.

Шампусик! — закричала младшая, достав из морозилки бутылку.

Пижон, прежде чем открыть, взболтал. Вылетел пенный залп. Девушки подставили бокалы, младшая взгромоздилась на стол и подсунула под струю кастрюлю.

Шо мне ваши рюмки! Бухаем по-взрослому!

Пижон плеснул шампанским себе на макушку, зарычал, умылся. Притянул красивую сестру и закружил в странном бешеном танце. Младшая ложкой била по кастрюле, раздражающий звон стоял на всю комнату. Горячая сестра оголила смуглые плечи, закинула аппетитные ножки на спинку стула и хохотала. Пижон в танце обнимал красивую сестру. У нее раскраснелось лицо, она упала на колени и по-цыгански задрожала плечами, вскинув точеный подбородок.

Эй, ромалэ, эй, чавалэ!11 — запел Пижон, подпрыгивая и хлопая в ладоши.

За вакханалией наблюдали нарисованные глаза юной Ады с портрета над искусственным камином. Без порицания и без радости, с пронзительной болью во взгляде.

Время замедлилось. Искусственный синеватый огонь в камине вспыхнул. Я четко разглядел на идеальных молодых лицах хищный оскал. Я оказался на шабаше, стал свидетелем пляски каннибалов. Над трупом! Над трупом Марьяны!

Заткнитесь! — закричал. — Прекратите!

Зарябило в глазах, кандалами сковало ноги. Сердце затараторило скороговоркой.

Зат… — Перехватило дыхание, голос пропал.

Я рухнул на софу, ладонь прижал к груди, кожей чувствовал, как рвется наружу сердце. Виски сдавило, резко пересохло во рту, в ушах появился звон. Искривились красивые хищные лица. Розовый топ красавицы, забитый тату торс Пижона, вздымающиеся груди горячей сестры, парик младшей — все заволокло туманом, через который проступила единственная мысль: «Конец! Умираю!»

Все хорошо. Смотрите на меня. На меня! — рядом мелькнуло лицо горячей сестры. — Воды! Полотенце! Дышите глубже. Это просто нервы.

На лоб шмякнулось мокрое, холодное. В рот заливали воду.

Вот так… Правильно… Хороший мальчик!

Плечо сдавил жгут. Горячая сестра ритмично сжимала резиновую грушу.

Давление скакнуло! Сейчас собьем…

Укол?! — всполошился я, заметив в ее руках шприц. — Нет! Вы что? Не хочу укол! Это больно! Не надо!

Сделаю не больно.

Не смейте! — Я вырвал руку. — Ненавижу иголки!

Ладно-ладно! Смотрю, вам лучше. Лучше? Давайте проверим пульс…

Ее рука была теплой и мягкой.

Молодежь столпилась вокруг с обеспокоенными лицами. Красавица протягивала стакан воды, Пижон держал бутылек нашатыря, младшая промакивала салфеткой мой влажный лоб.

Это инсульт? — пробормотал я сухими, все еще непослушными губами.

Всего лишь паническая атака. — Младшая отошла к окну и закурила.

Верно. — Горячая сестра погладила мою руку. — Все уже хорошо. Все хорошо. Нервы.

— Нет у меня никаких панических атак и не было никогда!

— В вашей ситуации это нормальная реакция на переизбыток стресса.

Простите, что не пляшу!

Ой! Вы неправильно нас поняли! — залепетала красавица. — Веселье — часть ритуала.

Это поминки! — Дыхание мое выровнялось, успокоилось сердце. Я попытался встать, но не смог.

Сидите-сидите! — Горячая сестра снова достала тонометр. — Слабость сейчас пройдет. Это нормально.

Ни черта не нормально! И то, что вы творите, — тоже.

Вам не понять, — сказал Пижон. — Это наш обычай.

Мы на поминках не только горюем, — объяснила красивая сестра. — Любимых не стоит провожать с грустью. Они ушли в лучший мир. Тем более для женщин с детьми в раю всегда есть особое место. Марьяна вернется на землю в своих внуках. А если мы будем только страдать, душа может расстроиться. Она ведь все видит! Она еще с нами! Гляньте на древо жизни. — Красавица указала на деревце, увешанное конфетами. — Вот так вот сладка и быстротечна земная жизнь. Мы должны ценить каждый миг. Три дня и три ночи ревели. Сегодня — время веселья! Садитесь за стол.

На скатерти с ручной вышивкой стояло тарелок на двенадцать персон, но я понял, что больше гостей не ждут. Горячая сестра положила мне кусок лепешки с начинкой и густую кукурузную кашу.

Хозяева сплели пальцы и зажмурились, Пижон долго бубнил что-то на незнакомом языке.

Молись быстрее! — Младшая приоткрыла глаз. — Все голодные!

Вы не из Украины? — спросил, когда ребята взялись за приборы. Слишком уж часто переходили на неизвестный язык. Да и обычаи у них, честно говоря, показались страннее некуда.

С юга, — ответила младшая. — Молдавская диаспора.

А разговариваете вы на молдавском?

Я, — младшая поправила съехавший парик, — говорю на молдавском, украинском, русском, французском, английском, немецком, испанском и латыни. Учу китайский. А вот наша Ада на других языках изъясняется так себе. К тому же наш молдавский отличается от современного. Как и традиции.

Община живет очень замкнуто, — сказала горячая сестра. — Вам положить еще плациндочки12 с картошкой?

Пироги были вкусными, я кивнул.

Слышали про амишей? — спросила младшая.

Что-то слышал.

Так вот мы не амиши.

Ребята засмеялись.

Знакомы с понятием космического христианства? — продолжила младшая. — О чем-то подобном писал Бердяев в своих размышлениях о природе религиозности. А в «Аспектах мифа» Мирча Элиаде13

«Гугл», закройся! — Пижон швырнул в сестру комочек кукурузной каши. — Проще скажи. Бог наш — Христос. Но мы верим в нечисть и перерождение. На поминках танцуем и в игры играем. Кто мы, скажите?

Если это и христианство, то оно… неправильное.

Мы рады, что у вас правильное! — Горячая сестра блеснула обсидианами глаз.

Я атеист. Обычай так обычай. Просто непривычно.

Печальная Ада смотрела на нас со стены. Ее черты едва угадывались, проступая на полотне полупрозрачными штрихами.

Это работа Третьего. — Пижон заметил, что я разглядываю портрет. — Хоть и не верится.

Третий? Это ваш младший? Маленький такой и…

Странный. — Пижон застегнул рубашку, спрятав под хлопок татуировки латинских букв и цифр. — Брат не разговаривает, но общается рисунками. Некоторые — удивительны.

Сама видела, как пишет! Клянусь! — Красавица перекрестилась.

Я не сразу узнал Аду.

Так это и не Ада. — Младшая снова закурила. Никто из старших и бровью не повел. — Это наша мать.

От неловкого молчания спас поворот ключа в замке: пришла Ада. Увидев меня, кивнула и спрятала подбородок в ворот черного кашемирового свитера. За ее спиной показался младший брат. Он держал под мышкой тявкающую собачку, ни с кем не поздоровался, сразу пошел по лестнице наверх.

Стесняется, — сказала Ада и села во главе стола.

Казалось, под ее тяжелым печальным взглядом нужно просить разрешения, чтобы говорить и даже дышать. Ее сестры и брат были из огня и молний, она — из арктических айсбергов. Сложная, чрезмерно таинственная и колючая, будто ледяные воды северного моря. Немногим младше меня, а по ощущениям — старше на век. Древняя статуя с идеальным лицом. Ада выглядела и вела себя так, будто раздеться готова лишь для шейха или президента и обладать ею — высшая честь.

С ее приходом ушла легкость, но сакральность момента почувствовалась острее. Младшая разлила вино по бокалам.

Горячая сестра накрыла мой бокал ладонью:

Не советую. Алкоголь сегодня вам не поможет, а повредит.

Слушаюсь. Тем более я за рулем, — улыбнулся я и потянулся за соком.

Ада произнесла тост на своем родном языке.

Она сожалеет, — прошептала на ухо горячая сестра, — что Марьяна не наша и по-своему мы ее похоронить не можем.

Мне этой хрени не надо! — Младшая почесала родимое пятно. — Сожгите и развейте.

Моя хорошая! — воскликнула красавица. — Как же так? А что, если не переродишься?

На фиг надо вторую такую жизнь! Тебя как хоронить? — обратилась младшая к брату.

Спасибо, что уже меня хоронишь.

Чтоб знать на будущее. А с твоим везением — не факт, что далекое.

Там же, где и остальных. За нашей хатой. И не вздумайте ставить плиту!

Инкогнито? Боишься, бывшие придут плевать на твою могилу?

Боюсь, придут ее целовать!

А мне, пожалуйста, памятник поставьте, — сказала горячая сестра. — И повыше. Только на нем я должна быть молодая!

Красавица пригубила вина и захихикала:

Даже если умрешь в сто?

Особенно если умру в сто!

А мне не надо памятника, — улыбнулась красавица. — И фотографии. Даже надписи. В святом месте схороните. В идеале — на старинной монастырской земле.

Может, сразу в Гробе Господнем в Иерусалиме? — Младшая потянулась за пачкой сигарет, но Ада хлопнула ее по руке.

Можно и там. Если выйдет. Я не настаиваю. Но если получится…

Мне от их смеха и неуместных шуток было, с одной стороны, не по себе, а с другой — уютно. Может, они правы, что относятся к смерти одновременно и с уважением, и с иронией?

А вы как хотите быть похороненным? — спросила красавица.

Вроде бестактный вопрос, но она до боли напоминала наивного ребенка — невозможно обижаться.

Я как-то… Никогда об этом не задумывался.

Мой ответ очень их всех удивил.

Марьяна хотела, чтобы ее подхоронили, — раздался строгий голос Ады. — Чтоб не лежать в могиле одиноко.

Я не знал…

А что знали?

Я промолчал.

Дашу оставляете? — Ада продолжала бомбардировать мою совесть.

Я… еще не решил.

Рано или поздно начнут шукать.

Ада… Я… Мне пора, наверное.

Заберите поману.

Красавица вручила объемный сверток в розовой бумаге с лентой.

Это шелковое белье, — объяснила горячая сестричка и кокетливо подмигнула. — Ваша помана за почин.

Что это значит? — не понял я.

В Молдове принято на поминках дарить подарки родственникам и друзьям, — сказала она уже без улыбки, — на память об ушедшем. Обычно это что-то из постельных и кухонных принадлежностей. Посуда, ковры, подушки… Чем ближе человек был к покойнику, тем лучше подарок. Мы подобрали для вас дорогое дизайнерское белье. Очень надеемся, что вам оно понравится.

Я поблагодарил, но отложил подарок. Зачем мне «помана»? Во-первых, это дикость, а во-вторых, мне совсем не нужно постельное белье. Не с женой же на нем спать!

Помана — вроде же хрень хренью, — внезапно вклинилась младшая. — Но, блин, знаете, когда погиб жених Ады, нам досталось шикарное одеяло. Я маленькой была. Его почти не помню, а это одеяло служило нам потом еще много лет. В суровые зимние ночи я грелась под его пухом. И каждый раз, верьте или нет, я думала о покойнике и о том, каким он, наверное, хорошим был человеком, раз даже после смерти умудряется заботиться о других. Помана нужна, чтоб Марьяна не была забыта.

 

Я оставил ее вещи в гараже. Накрыл старыми полотенцами пакеты со шмотками, запечатал в коробки фотографии, припрятал получше золото. Из стопки вывалился блокнот с котом на обложке. Открылся на развороте. На розовой бумаге фигурным почерком маленькая Марьяна подписала год и число, пожаловалась на несправедливую восьмерку14 и рассказала о том, что идет на день рождения к подруге. Не стал вчитываться, спрятал, как и остальное.

Вышел из гаража, повесил замок. Уперся лбом в холодный металл. Этим замком я и Марьяну закрыл. Все, что было частью ее огромного мира. А себе оставил крохи: улыбку, запах волос, отзвуки нежного голоса, вкус губ. Оставил все, что было мне нужно. Остальное отбросил. Теперь, когда Марьяны нет, а часть ее мира заперта у меня в гараже, я почему-то не могу простить себе, что она и при жизни вся целиком не была мне нужна.

Дома меня ждали объятия маленькой Дашеньки, улыбка жены. Мы сели ужинать. Ира рассказала, что определила Дашу в развивалку в соседнем доме. Теперь малышка пойдет на английский, рисование и шахматы. На среду мы запланировали втроем сходить в кино.

Укладывали Дашеньку вместе. Ира читала ей про Муми-тролля, Даша комментировала почти каждое слово. Попискивала, выпучивала глаза, ударяла себя ладошкой по лбу, изображала обморок. Дети все-таки ходячая спонтанность, ноль фальши, искренность в каждом взгляде. Даже в их лжи — простота и честность. До чего же дети прекрасны! И как жаль, что… Жаль, что Даша — не моя. Внезапное счастье — временная иллюзия. Я выигрываю для этой иллюзии время, но только оттягиваю неизбежное. Я потеряю все?

Перед сном Ира не читала. Она оставила один бледный ночник, надела полупрозрачную сорочку. Когда я вошел в комнату, она откинула одеяло и убрала с шеи волосы. Я понял намек, поцеловал ее за ушком. Она погладила мои плечи, опустила руку ниже, но я прильнул губами к пальцам.

Что-то не так? — спросила. — Не хочешь?

Хочу, — сказал, не отрывая взгляда от ее потрясающе красивого лица.

Так странно смотришь…

Как? — Я нежно провел рукой по линии плеч.

Будто раньше не видел.

А я видел? — Понюхал кончики ее волос.

Что ты делаешь?

Запоминаю.

Зачем?

Вдруг…

Вдруг все же захочешь уйти? — Она отодвинулась. — Как тогда сказал. К другой?

Ира! Прости за те слова.

Не нужно. Ты прав.

Ира! — притянул ее к себе.

Обнял, в охапку сгреб свою Иру и так уснул.

 

…В день нашего знакомства Ира вошла в аудиторию грациозной походкой. На ней была легкая черная блуза с карманами на груди. Хоть она надела юбку длиной ниже колен, это не помешало мне разглядеть стройные ножки. Она села прямо передо мной, выложила новый, с белоснежными листами, конспект. До этого я видел Иру лишь мельком. Она училась на другой кафедре, но всегда посещала общие лекции. Помимо аудитории мы пересекались в кафе и в сквере Политеха, но она всегда ходила с подругами, а я — со своей тогдашней девочкой. Меня привлекали женщины праздничные, как брызги шампанского, Ира же казалась воспитанницей женского пансиона. Но была в ней какая-то некричащая сексуальность, которая заставляла взгляд выискивать в толпе ее стройную фигурку.

На той лекции я любовался изгибом ее шеи. Длинные тонкие пальцы ласкали ручку. Достала из сумки толстую книгу, подложила под конспект и принялась читать! Это было странно.

После лекции она заспешила к выходу, а я подлетел:

Что читала?

Попытался изобразить интерес именно к книге, а не к карманам на груди шифоновой блузы (изо всех сил пытался на них не пялиться). Она улыбнулась, открыла сумку. Показался бордовый корешок с именем автора — «Т. Манн».

Ого! Всегда хотел почитать… Манна!

Я никогда до этого не слышал о Манне. И книга выглядела слишком толстой для того, чтобы я по собственной воле решился ее прочесть.

Держи. — Она протянула мне увесистый «кирпич». — Я дочитала.

Это была самая скучная книга в моей жизни. Но чтение того стоило. Ира того стоила. Мы начали перезваниваться и гуляли вместе, пару раз сходили на вечеринки. Я периодически «подгуливал» с бывшей из общаги, ведь Ира на свиданиях вела себя сдержанно, в рамках дружбы. Я не понимал, нравлюсь ли ей.

Наконец-то решился сделать шаг, но Ира на поцелуй не ответила.

Слышала про вас с К., — сказала. — Это правда?

Мы расстались.

Другое слышала.

Я с ней вижусь. Иногда… Это ничего не значит.

А со мной — что? Тоже ничего не значит?

С тобой — значит. Ты мне нравишься. Очень.

И ты мне.

Тю, блин! А я-то!.. Фух! Больше с К. не буду. Просто не понимал, как ты ко мне…

Не хотела торопиться. Знаешь ведь, недавно с парнем рассталась. Но не говорила почему… Он изменял! В себя уже пришла, но… Такое чувство, что он помои на меня вылил. На меня и на всю мою любовь.

Я считаю, в отношениях измены недопустимы. Это предательство. В конце концов, это гадко. Я бы себе не простил!

Вижу, чувствую, что ты не такой. Нет ничего важнее искренности. На этом строится все! Никогда не лги. Мне нужен мужчина, которому можно доверять. Потому что я из тех, кто никогда не предаст.

И она не слукавила. Все невзгоды переживала с улыбкой, поддерживала и не предъявляла претензий. Я был мальчишкой с периферии, без связей в Киеве, с одним только упорством и желанием преуспеть.

Ира же — киевлянка из интеллигентной семьи. Я много работал, чтобы обеспечить ей тот уровень жизни, которого она была достойна. Когда же между нами порвалась невидимая нить, что казалась незыблемо прочной? Не знаю… Знаю только, что я предал своих женщин. Не потому что хотел, а просто так вышло… Никогда не думал, что стану отмазываться. Но черт возьми! Действительно, выходит, чтобы быть счастливым, приходится делать несчастными других.

Я старался, видит Бог! Я всегда для всех старался. Для малышки сестры — а Настя все равно угробила свою жизнь. Для Иры старался — а она меня разлюбила. Для Марьяны — а она… Все равно я для всех оказываюсь плохим. Просто из-за желания быть счастливым! Я дожил до тридцати восьми и до сих пор не знаю, бывает ли по-другому. Чтобы и правильно, и искренне, и при этом всем было хорошо.

 

Перед кино заскочил в гараж. Сел, окруженный вещами погибшей любовницы. Пялился в стену больше получаса. Потом открыл ящик, достал фотографии в рамках. Мне впервые стало любопытно, как выглядели дедушка и бабушка Даши. У девочки бабушкины волосы — непослушные змейки. Скорее всего, она будет невысокой, как и мама, мне по плечо. Дедушка Даши носил очки и шляпу. А Марьяна в детстве напоминала живую куколку.

В шкатулке с украшениями Марьяна держала золотой крестик с инициалами Даши. Наверное, с крещения. Я спрятал его в кошелек, чтобы позже отдать девочке. Позже…

Что же ей сказать? Как объяснить необратимость рока, который жестоко и нелепо унес жизни всех членов ее семьи? И сколько еще молчать, скрывать и лгать? Прости, Марьяна! Видишь, я делаю для Даши что могу. Я клянусь сделать больше! Я клянусь сделать что-то… Я клянусь… Но как? Как поступить верно? Если ты слышишь меня, Марьяна, подай знак!

Дневник маленькой Марьяны был заполнен до середины. Крупными буквами она расписала ссоры с подругой и улыбку соседа по парте. Возможно, и у Даши появится похожий блокнот, она тоже напишет о том, как ненавидит математику, подчеркнет блестящей ручкой, дорисует радугу. Как там сказала сестра-красавица? Женщина вернется в своих внуках и правнуках. У меня нет детей. Судя по всему, уже не будет. Значит, мне не в кого будет перерождаться? Для меня все закончится на последнем вздохе? Даже крупицы моего ДНК не останется, все сгниет под землей…

Вот родителей Марьяны уже нет, самой Марьяны нет, а Даша — есть! И когда она рядом, меня переполняет такая нежность, что сердце вырастает вдвое. Я смотрю на Иру и спрашиваю себя, почему мы столько лет ждали. Наполняли жизнь иллюзорными смыслами, когда нужно было просто еще раз рискнуть.

Я сидел в гараже еще долго. Не плакал. Но мне очень хотелось.

 

Дома я застал странную картину. Кладовая была распахнута. На полу валялись простыни. В воздухе стоял резкий запах краски. Я нашел девочек в гостиной. Они застелили пол целлофаном, укутались в дождевики. Посреди комнаты стоял мольберт, и, по очереди окуная кисть в краски, девочки наносили на чистый холст мазки.

Это летающий единорог! — Даша провела несколько разноцветных линий, вместе похожих на радугу.

А это, смотри, волшебная принцесса! — Ира поставила над радугой три золотистые точки.

Злой колдун хочет ее похитить! — Дашенька сдвинула брови, зарычала и мазнула черной краской в уголке холста.

Ира заметила меня, неловко улыбнулась. Я стянул свитер, чтоб не запачкаться, подошел к ним, взял из рук Иры кисть, сполоснул и зачерпнул салатовый цвет.

Но у колдуна ничего не выйдет. Потому что принц его победит! — Я провел кистью зигзаг.

Ира прижалась ко мне щекой, перемазала розовой краской. Мы закончили картину-историю. Начали другую. Дождевики девочек и моя майка тоже напоминали разрисованный холст.

После ванны Даша смотрела мультики, Ира жарила котлеты, я просматривал бумаги.

Потом Ира подошла, погладила меня по голове. Я отложил дела, посадил ее к себе на колени, и мы молча сидели, прижавшись друг к другу. Было так тепло и нежно! А тут и Дашка подлетела, дернула за рукав и попросила «бутбодик с сырочечком».

 

Позвонил Пижон. Вежливо поинтересовался, не могу ли я ненадолго с ними встретиться, обговорить кое-какие вопросы насчет Марьяны. Я старался не думать о величине проблем, которые мне придется рано или поздно решать. И все же Ада и ее семья были единственными, с кем я мог их обсудить. Смешно, конечно, что я, взрослый состоявшийся мужик, нуждаюсь в поддержке более молодых и слабых, какими бы мудрыми и самобытными они ни казались. Но я был растерян, надеялся найти ответы, которые вряд ли существовали.

К «Ишаку»15 подъехали одновременно. Пижон вышел из «рэнджа» старшей сестры с таким важным видом, будто на самостоятельно заработанные забрал эту машину из салона. Зачем-то приволок на встречу горячую сестру. Попастая вертихвостка вырядилась в белый обтягивающий костюм. По тому, как колыхалась под кофтой ее грудь, я понял, что та настоящая. Личико у горячей сестры было попроще, чем у Ады и красавицы. Ей не хватало аристократического благородства первой и соблазнительной невинности второй, но до чего же она была сексапильна!

Горячая сестра раскинулась в кресле. Пижон кальян не курил. Ногти на его левой руке были выкрашены в фиолетовый, под цвет рубашки, на шее болталось с десяток цепочек и шнурков. Спасибо, помадой рыбьи губешки не намазал! Я еле сдержал приступ тошноты. Если знакомые нас заметят? Нормальным, серьезным людям современная инстаграмная мода не по нутру. Тоже мне — будущее страны! Плачевное.

Аде звонили насчет Даши. — Пижон налил в чашку сестры чай.

Я глубже вдохнул дым кальяна. Началось! Знал ведь, что рано или поздно проблемы нагонят!

Горячая сестра обернулась ко мне, игриво выгнула бровь.

Вам — нет? — спросила.

Пока нет. Что ответила Ада?

Солгала, что не в курсе. — Пижон размешал сахар.

Взгляд то и дело цеплялся за его клоунский маникюр. Чудилось, каждый в заведении замечает и презирает.

Разбирательство может длиться долго. Родственников ищут. Насколько нам известно, большинство эмигрировало. С теми, кто остался, Марьяна не общалась. Мы переживаем. Могут возникнуть проблемы. В приюте девочке не место.

Знаешь о приютах не понаслышке?

И предпочел бы, чтоб не узнала Даша.

Я тоже этого хочу! Даша со мной и моей женой. В полной безопасности. Я решаю пока…

Вы рискуете! — вмешалась горячая сестра. — Нужно идти в социальную службу! Даша к вам привыкла, финансовые возможности у вас есть. Вам легко дадут опеку. У всех из-за вашего бездействия могут быть проблемы. А если Дашу объявят в розыск?

Понимаю…

А я вот не понимаю, почему вы медлите!

Вы жене не рассказали, да? — Пижон прокрутил между ярких пальцев чайную ложку. — Кем вы представили Дашу?

Племянницей.

Горячая сестра язвительно хихикнула.

Обалдеть! — Она манерно прикрыла ладонью лоб. — Вы обманом заставляете жену воспитывать ребенка любовницы? На что вы рассчитываете? Все вскроется! Она вас возненавидит!

Может, не будете лезть не в свое дело? Много вы понимаете в моем браке!

Понимаю, что построен он на лжи!

Девушка! Вас в вашем старообрядческом селе не учили уважать старших?

Учили. Но не тех, что предают и обманывают и при этом воображают себя лучше других! Или думаете, мы не замечаем вашего пренебрежения? Интересно, что дает вам на него право? Возраст? Статус? Пол?

Пижон положил на стол деньги и встал из-за стола.

Это по чеку. За все. Мы вас поняли. Разбирайтесь сами. Дашку только жалко.

Ребята! Стойте! — Я подскочил, растерянно смял счет. — Прошу прощения за грубость. Вы хотите помочь. Но… Пожалуйста, присядьте. Извините… Я на взводе… — Обратился к горячей сестре: — Извините.

Вы тоже извините за резкость. — Гневный огонек в ее темных глазах угас. — Ваша семья действительно не мое дело. Мы просто переживаем за ребенка.

И я! Но… Черт! — Я стукнул ладонью по столешнице. Кровь прилила к вискам.

Давление? — поинтересовалась горячая сестра.

Отдайте Дашу Аде. — Пижон откинулся на мягкую спинку.

У нее вас и так много.

Нас у Ады нет. Я с невестой живу.

А у меня своя квартира.

Малые скоро съезжают.

А финансовые возможности? Стабильные источники дохода?

Вы плохо знаете нашу Аду, — улыбнулась горячая сестра. — С чем у нее порядок, так это с источниками.

Она много пьет!

Все пьют, — пожал плечами Пижон.

Неожиданно…

Ребята предлагали идеальный выход, но что-то удерживало меня от согласия. Черт возьми! Я ведь только и ждал возможности переложить на кого-нибудь ответственность за девочку. Пусть Ада сама возится с ней, со службами и полицией. Скажу Ире: мамаша забрала. И заживем спокойно. Хватит выкручиваться, лгать! Правы ребята — шила в мешке не утаить. Все вскроется, и тогда…

Это было бы разумно. Но… давайте не прямо сейчас! Надо ее подготовить. Жене обосновать…

Вот мой номер. — Горячая сестра начеркала цифры на салфетке. — Пока учусь на хирурга, подрабатываю медсестрой. Если вдруг… Для Дашеньки, что смогу, организую.

Мне показалась странной идея обращаться за медицинской помощью к этой девушке, но она была права: случиться может все что угодно, а учитывая статус Даши на данный момент, неясно, куда обращаться.

Есть еще один нюанс. — Пижон заправил за ухо волосы. — Мы не в курсе, где лежат Марьяшины родители. Так бы смотались во Львов да подхоронили Марьяну к родне.

Горячая сестра выдохнула длинную струю кальянного дыма.

Надо знать кладбище и как минимум полные имена обоих родителей, — сказала она.

Ребята, и что вы предлагаете делать с прахом? — Я уже понимал, чего от меня ждут.

Можем отвезти урну к нам. Но…

Есть Даша. — Горячая сестра грациозно сменила позу. — Когда она подрастет, ей вряд ли понравится, что мать похоронена неизвестно где.

А что об этом думает Ада?

Они переглянулись.

Мы не хотим ее вмешивать, — сказал Пижон. — Она и так на нервах.

Уладим вопросы сами?

Значит, заберу урну и… решу.

Я залпом допил остывший горький кофе.

Спасибо, ребята, что так беспокоитесь.

Это я пригласила Марьяну в Киев. — Горячая сестра промокнула салфеткой уголки глаз. — Мы познакомились, когда я училась во Львове. Она как раз искала работу. Я их с Адой свела. Казалось, все идет хорошо… Может, если б она не переехала…

А может, если б я не купил ей машину!

Мы втроем грустно засмеялись.

Она очень классная была, — сказал Пижон. — Будто еще одна моя старшая сестра. Даша — прекрасный ребенок.

Самый лучший! — вырвалось у меня. — Черт! — Испугался, что на глазах у всех разревусь, и плотно сжал зубы. — Ты говорил, у тебя есть дети?

Сын. Увы, мы не общаемся. — Беспечное выражение сползло с его холеного лица, как старая краска.

Очень жаль, ведь… Только с возрастом по-настоящему ценишь… Моему мальчику было бы почти столько же, сколько тебе… И я где-то в твоем возрасте стал отцом… Не будем о грустном, и так… На связи, ребята! Я со всем разберусь.

Пижон протянул руку, совсем не холеную, в шрамах, горячую и шершавую на ощупь. Два пальца были без ногтей и короче остальных. Почему-то фиолетовый маникюр перестал раздражать.

Его сестра улыбнулась на прощание вежливо, но как-то дежурно. Я даже засомневался, что она действительно со мной флиртовала. Возможно, навоображал.

…Когда я узнал, что мой сын может не дожить до утра, я вышел из больницы, купил «сникерс», сел на лавочку. Стал думать, как все исправить, как решить проблему. Но… не решил. И позже стоял с его трупом на руках, осознавая, что все просрал.

 

На следующий день я сделал то, от чего отлынивал уже лет десять. Я поехал к сыну. К своему стыду, я не мог вспомнить ни номер, ни расположение могилы, поэтому сделал круга четыре. Наконец узнал колодец под тополем и припарковался неподалеку.

На гранитной плите мы с Ирой указали только имя и даты жизни. Очень короткие. Фото сына у нас не было. Мы попросили выбить на надгробии небо и солнце, а еще подпись, что он всегда в наших сердцах.

С удивлением я заметил, что могилка была прибрана, на гальке розовел свежий букет. Стояла погасшая лампада, лежала маленькая яркая куколка. «Лол»! Господи! Ира была тут совсем недавно. Не одна. Она зачем-то притащила Дашу на могилу нашего сына!

Я пытался вспомнить лицо своего ребенка, но не мог. Мой малыш, прозрачный, обмотанный трубками, почти стерся из памяти. Вся его короткая жизнь прошла в боли. Чувствовал ли он нашу любовь? Нам с Ирой сказали, что, даже если выживет, будет инвалидом. Предложили оставить в роддоме. Сказали: «Вы молоды, будут еще». Ира тогда сжала мою руку и глянула в глаза с ужасом. Неужели хоть на миг могла предположить, что я оставлю своего ребенка? Я ответил тогда очень строго: «Главное, чтоб выжил. А уж все остальное — решим!»

 

Вернулся аккурат к ужину. Пытался прикидываться веселым, но выходило плохо. Ира заметила гармошку напряженных морщин на лбу и задумчивый взгляд. Когда Дашенька пошла смотреть мультики, Ира накрыла мою руку своей и спросила, не болит ли у меня что-нибудь.

Я ездил сегодня на кладбище. К нему.

Ира резко убрала руку, заправила за ухо прядь.

Ты водила туда Дашу?

Нельзя?

Зачем?

Это ее двоюродный брат. Она сама захотела.

Что возразить?

А ты зачем ездил?

Нельзя?

Странно. Столько лет, и вдруг… Что это ты о Сашеньке вспомнил?

В смысле? Я что, забывал?

Не знаю. Ты никогда о нем не говоришь.

О чем там говорить, Ира? Зачем постоянно ездить? Если ездишь ты…

Кто-то же должен.

Ты никогда не просила съездить вместе.

Ты не предлагал.

Это не значит, что я забыл!

А что это значит?

Что… Ира, я не забыл. Но… Зачем ковырять рану?

Я, по-твоему, ковыряю? Просто люблю нашего сына.

Его нет, Ира!

Есть. Для меня. Каждый день я говорю ему «доброе утро». Мысленно целую на ночь. Я помню до мельчайших подробностей его прекрасное личико.

Она отошла к плите.

Но я понимаю, — продолжила тихо. — Каждый справляется по-своему. Тебе легче было вычеркнуть Сашу, как…

Я не вычеркивал, Ира! Но ты тогда ушла в себя. Я боялся уже и за твое здоровье! Кто-то должен был думать о будущем, пока ты закрылась в горе.

Потому что ты не хотел его со мной разделить!

Я делил! Это было и мое горе! Что толку, если б я тоже превратился в зомби? Ира, я переживал ту же боль, но находил в себе силы думать не только о ней, но еще и о тебе.

Да ты даже имя его за эти годы ни разу не произнес! Боялся, что станет овощем? Сломает идеальный план твоей будущей идеально контролируемой жизни? Когда Саша наконец-то перестал дышать, ты вздохнул с облегчением!

Я замахнулся. Впервые в жизни чуть ее не ударил.

Ирочка! — крикнула перепуганная Даша. — Дядя!

Все хорошо, Дашенька. Мы с дядей не ссоримся, мы играем. Иди смотри мультики. Скоро сказку читать и спатеньки.

В глазах Иры не было ни капли тепла. Чужая женщина! Хотя вроде и моя жена… Я ушел в спальню. Я не хотел Иру больше видеть. Никогда.

Если б не Даша, я бы уже собрал вещи. Ира считает, что все эти годы жила с чудовищем. Бесчувственным мудаком! Раз так, не хочу больше портить ей жизнь. Даже не собираюсь оправдываться, доказывать. Умолять простить за то, что наплевал на нашего малыша, хотя это не так. Он мог бы стать самым главным человеком в моей жизни! Я потерял его точно так же, как и она!

Ира вошла без стука. Села на край кровати. Мы долго молчали.

Прости, — промолвила.

Ты действительно думаешь то, что сказала?

Нет. Не знаю… Прости… Ты отошел от его смерти так быстро… От этого стало еще больнее.

А я отошел, Ира? Как ты думаешь, я не говорил о нем и не ездил на кладбище, потому что мне все равно? Наоборот! Вспоминать об этом до сих пор так… Нет, мне не все равно!

Я боялась, что… Желание жить дальше без него — предательство. Как будто, раз я мало о нем плакала, значит, мало любила.

Ира! Помнишь, что мы написали на камне? Он навсегда в наших сердцах!

Ира разревелась. Я укрыл ее в объятиях. Почему горе не скрепляет? Может, потому, что боль невозможно поделить на двоих? Она у каждого все равно будет своя.

Ира… — прошептал. — Может… Знаешь, есть люди, которые верят, что можно вернуться в этот мир. В своих внуках, например… Может, и Саша бы… Вернулся бы к нам еще раз — в брате? Может, попробуем? Рискнем?

Ира оттолкнула меня и встала.

Ладно. Забудь. Не судьба, значит. Все… Все нормально. Понимаю, ты не хочешь…

Хочу! — внезапно выкрикнула и ударила себя в грудь. — Я хочу! Но… — Она снова присела рядом. — Пару лет назад я была у врача… У меня уже все… непросто очень. Прости, что не сказала. Я знала, что ты хочешь. Я боялась! Я понимаю, что тебе нужны дети. Прости! Пожалуйста! Я… пойму, если ты решишь идти дальше без меня. Потому что… Тебе нужна настоящая семья…

А мы какая? Самая настоящая! Сейчас столько возможностей! ЭКО, суррогатные мамы… Я готов пробовать, несмотря на сложности.

Раз я не смогла родить здорового ребенка тогда, будучи молодой, что же выйдет теперь? А может, все из-за меня? Помнишь, под дождь вышла, потом простыла? Или еще — полезла за книжкой и упала…

Доктор сказал, это были мелочи и никак не могли повредить.

Да что тогда были за врачи? Вдруг это я виновата?

Вдруг — я? Сбой по моей линии? В моем ДНК? Ира, мы не знаем. Какой смысл себя корить? И даже если мы что-то сделали не так, это не повод всю жизнь потом бояться повторить. Мы не за все можем отвечать!

Не верю, что это говоришь именно ты! Человек-план!

Да я сам не верю! — Я нервно засмеялся. — Но… Я в последнее время понимаю, что не так уж и много зависит от нас. Все может перевернуться в считаные секунды. Под нашим контролем так мало… Мало, Ира…

А если не получится? ЭКО и суррогатное материнство — это не так просто.

Значит, не получится. Признаем, что не судьба.

Мне все время казалось, ты уйдешь… Столько лет в этом страхе… В подвешенном состоянии, твоем холоде… и равнодушии!

Так ты сама закрывалась! Сколько мог я стучаться в закрытую дверь? Я не читаю мысли, Ира! Я чувствую холод — и сам… отмораживаюсь. Это нормальная человеческая реакция. Мне ты была важнее детей. Важнее всего!

Я повалил ее на кровать. И целовал… раздевал… Потому что все в ней вроде знакомо, а всегда так ново и желанно. Нет и не было у меня никого ближе нее и роднее!

Потом, отдышавшись, Ира уткнулась мне в шею. Прошептала:

Слава богу, у нас теперь есть Дашенька! Давай ее не отдадим?

 

В офис я зашел в отличном расположении духа. День без дурацкого урока английского — хороший день.

В комнате отдыха Никита пил кофе со своей дочуркой. Та, как обычно, была отстраненна и меланхолична. Надо же — при такой привлекательной внешности выглядеть настолько отталкивающе! В ней не было жизни, энергии, ни капли обаяния.

Попрощавшись, она заглянула в туалет. Я не следил, просто мне тоже нужно было, и я заметил ее бежевый плащ, мелькнувший за значком «WC». Вышла Алекса после меня, потому что я успел и в кабинет зайти, и с сотрудницей переброситься парой слов. Я как раз флиртовал с новенькой девушкой у стойки. Она была абсолютно не в моем вкусе, но я люблю поднимать себе настроение ничего не значащими любезностями с женщинами, которые мне симпатизируют.

Обернулся на звонкий хохот. Алексу словно подменили. Она вертелась у зеркала, снимала себя на телефон и даже довольно мелодично пела. Флегматичная еще полчаса назад, она вела себя так, будто выпила несколько бокалов шампанского. Девица привлекала слишком много внимания, на нее оглядывались сотрудники. Я хотел было попросить ее хохотать потише, но наткнулся в зеркале на неживой, застывший взгляд. Она тут же его отвела. Резко развернулась, не удержала равновесие и со всего размаху врезалась в мое плечо.

Ее сумка упала на пол. Молния оказалась расстегнута, и все содержимое вывалилось. Я извинился (хотя Алекса сама была виновата) и присел, чтобы помочь подбирать вещи. Сплошь бабские побрякушки: пудреница, расческа, салфетки, духи, помада… наушники, ручка, блокнот, кошелек… жвачка в блестящей фольге… Стоило взять ее в руки, девица тут же выхватила и спрятала в самый дальний кармашек.

Сорри! Моя любимая жвачка. Не делюсь. — Алекса подмигнула и растянула пухлые губы в несвойственной для нее соблазнительной улыбке.

Я бы поверил, что она просто страдает переменами настроения. Я бы поверил, что в блестящей фольге была именно жвачка. Поверил бы — будь мне десять!

Нужно поговорить, — сказал Никите.

Тот сразу понял по выражению моего лица, что разговор приятным не будет.

Он потом кричал в трубку жене, чтобы та обыскала дочку. Порывался сам за ней ехать. Сорвал с учебы беднягу жениха. Заставлял его подкараулить Алексу и вывести на чистую воду. Семья церберов. Их жизни и мысли крутятся вокруг поступков маленькой эгоистки. Употребляет или нет? Обругать или промолчать? Идти на крайние меры или сделать вид, что ничего не случилось, чтобы не рушить шаткий покой?

До чего же мне все это было знакомо! Мы с мамой то же самое проходили. Действовали сообща, но проиграли. И эта семья проиграет. Им кажется, общая беда их сблизит. Но когда все уляжется — если все уляжется, — они в глаза друг другу не смогут смотреть от стыда за собственную слабость.

Вечером я позвонил Никите узнать, как развивалась ситуация. Плохо! Был большой скандал. Алекса отнекивалась, плакала, злилась, что ей не доверяют. Жених в очередной раз пригрозил расставанием. Жена позвонила в клинику. А дочь пообещала выпрыгнуть из окна. Веселье…

Правильно, что сказал, — успокоила меня Ира. — Это не шутки. Родители должны знать, чтобы иметь возможность ее уберечь.

Черт его знает, Ира. — Впервые в жизни я не был до конца уверен, что поступил верно. — А если я ошибся? Мало ли отчего она была веселой? Молодая девчонка! Что у них в голове?

Но ты видел у нее…

Мне показалось, я видел чек16. Но зрение-то у меня не орлиное! Вдруг это действительно была жвачка?

Я наворачивал круги по комнате и не мог успокоиться.

Все равно ты поступил верно. Тут лучше перестраховаться.

Лучше? А что они могут сделать? Только душу себе рвут.

Могут отправить дочь в клинику.

Ей исполнилось восемнадцать. Взрослая.

Да какая она взрослая? Я к ней очень хорошо отношусь. Добрая, талантливая девочка. Но до чего же она глупая! Я уверена, ты все понял верно. И сейчас, возможно, предотвратил большую беду.

Ира… было бы все в жизни так очевидно. — Я выдохнул и погладил лысину.

Господи, почему я, такой взрослый и разумный, не разобрался до сих пор, что правильно, а что нет?

Обещай, что мы убережем Дашу от всего этого.

В смысле? — Я повернулся к жене.

С каждым днем все больше убеждаюсь, что Насте ее отдавать нельзя.

 

Ира забронировала столик в ресторане. Дашеньку взяли погулять Ирины родители, повели в развлекательный центр. Жена надела мое любимое серое платье, в котором ее талия казалась тоньше деревца. Я пригубил из большого бокала, погладил ее нежную руку.

Когда мы только начинали встречаться, ни в какие крутые рестораны мы, естественно, не ходили. Помню, как в кино ее приглашал, а она достала билеты в цирк. Напротив нашего Политехнического — зоопарк, мы часами могли бродить между вольерами. Не всегда нам было о чем говорить, но само присутствие Иры вызывало ощущение приятного хмелька. Она смущенно улыбалась, я болтал чушь. Все это не имело никакого значения, ведь у загона с тиграми я целовал ее маленькую родинку над губой. Мне нравилась ее легкая походка и то, как она клала руку на чашку с горячим чаем: грела. Ее имя звучало как заклинание. Я мог повторять его сотню раз.

Как ты смотришь на то, чтобы выбрать Даше школу? Я предлагаю частную, возле нас. Мне и педагог понравился, и помещение. Уютно, как дома. В классе всего десять человек.

Я не против, но давай вместе зайдем. Хочу сам пообщаться с персоналом и ознакомиться с программой. Вдруг они учат плохо? Не хочу, чтоб Дашка отставала. Она умная, усидчивая, смекалистая. Это надо развивать.

Моему выбору не доверяешь?

Всецело доверяю! Но я тоже хочу быть в курсе всего. Все-таки это теперь наша с тобой Дашенька.

Ира сияла. Лет десять с лица стерла. Рядом с ней теперь спокойно. Она больше не смущается, она смотрит прямо, ее взгляд глубокий и завораживающий, как звездное небо. Родинка над губой все та же. Как-то Ира надумала ее убрать, я сказал, что только через мой труп. Если раньше меня привлекли ее сдержанность и невинность, то теперь-то я знаю, каким моя жена может быть вулканом страстей. И это разогревает куда больше — тайна, которую хранят только для тебя. Ее волосы стали со временем пахнуть иначе, куда-то ушли милые щечки, но четче сделались скулы — проявилась порода. И даже носик истончился, словно время его обтесало. Я любовался этой новой Ирой, элегантной, сильной, тонкой. Сколько еще новых Ир предстоит увидеть!

Я впился в ее губы.

Домой поехали? Прямо сейчас?

В машине я гладил ее колено, клал руку себе на молнию.

Горячо так, — шептала Ира, щекотала шею дыханием.

Мы завернули в наш двор, и я уже нащупал под свитером Ирин лифчик…

Зазвонил телефон. Я услышал встревоженный голос тещи.

Уверена? — не отнимая от уха трубку, Ира разочарованно вздохнула. — У Даши температура, — сказала, прикрыв динамик. — Да, мама, я сейчас же за ней приеду.

Разворачиваемся?

Давай я за Дашей, а ты пока что закажи нам вкусного, а то в холодильнике пусто.

Я съезжу, а ты закажешь.

По дороге надо бы лекарств прикупить. Ты запутаешься, какие брать. Подожди нас дома.

Ира пересела в кресло водителя и завела авто.

Я поспешил к подъезду.

Под фонарем стояла женщина в пальто, похожем на стеганое одеяло, и смотрела на меня в упор. Я сделал вид, что не заметил пристального взгляда, прошел было мимо, но резко остановился. До меня дошло, кто это.

Настя? — сказал тихо, испуганно.

Надеялся, что ошибся.

Привет, — узнал ее все еще детский голос.

Настя собрала когда-то длинные и густые, а теперь изрядно поредевшие рыжие волосы в хвост на затылке. Если бы она вела себя неадекватно, кричала, не держалась на ногах, я бы без зазрения совести прогнал ее. Но моя младшая сестра не казалась ни пьяной, ни угашенной. И она мне улыбалась.

Хотела увидеться, обсудить кой-чё, а ты всюду меня заблочил. Я…

Что мерзнем? Пошли.

Дома Настя сняла пальто и осталась в смешном свитере с Микки- Маусом. В мочках ушей поблескивали серьги в виде хот-догов. Настя так и не сумела вырасти. Только старилась. Морщины резали лоб, губы теряли былой контур, худоба казалась не изяществом, а изможденностью. Но она по-прежнему была по-своему привлекательна. Или мне так казалось, потому что я всегда ее очень любил?

Она села на диван и поджала под себя ноги в носках с блестящими гусеницами. Я думал о том, что уйти она должна раньше, чем вернется жена.

Скоро Ира будет. Она после прошлого раза запретила тебя в дом пускать. Поэтому…

Запретила? Сириасли? Ну ок. Это типа намек, чтоб валила?

Нет, это… Да. Примерно так.

Радушненько. Ну да ладно. Понимаю. Прошлый раз было такое… Но ты не это… не думай. Я не за баблом. Я наоборот, это… Насчет мамы. У нее юбилей. Думала, может, мы с тобой это… придумаем что-нибудь? Она счастлива будет, если мы вместе забацаем чего. Типа помиримся.

Я чуть чай не пролил, настолько ее слова меня удивили. Настя вспомнила про маму. Настя хочет помириться. Ущипните меня!

Вместе организовать маме праздник?

Сириасли, чего ты такой типа удивленный? Это наша мама. Любимая!

Ты давно об этом не вспоминала.

И с чего ты взял? Я с мамой всегда на связи.

Что?

Я поставил горячую чашку на подставку.

С какого ты взял, что я не общаюсь с мамой?

Она не рассказывала.

Настя засмеялась смехом нашкодившей девчонки:

Ссыкует!

Мама меня боится? Что за бред!

Тебя все боятся, — фыркнула Настя и сняла носки, под которыми оказалась еще одна пара — в красный горошек. — Ты типа весь такой командир дотошный. Маме запретил со мной видеться, вот она и боялась тебе признаться, что мы общаемся.

Запретил, потому что ты деньги из нее тянула.

А какое твое дело? Тянула, не тянула… Это и моя мама! А ты со всеми, будто они — вещи. Запретил то, разрешил это. Из-за тебя у меня не детство было, а хренов концлагерь. Сириасли! То низзя, это низзя…

Прекрати! Я думал, ты мириться пришла, а не высказывать детские обиды.

Мириться. Но ты первый начал!

Хочет мама, пусть общается. Она взрослый человек. Что считает нужным, то и делает. Только потом пусть не жалуется, что ты ее снова развела.

Да что ты опять? Ты ж видишь, я в завязке! Нормас у меня все! Пришла, блин, брата увидеть. Думала, посидим, чай попьем, для мамы радость порешаем. А ты снова!

Прости! Все. Я не буду. Ты в завязке. Какой, кстати, по счету?

Да пошел ты! — Настя натянула обратно носки и подорвалась с дивана.

Стой! — Я схватил ее за руку.

Если Настя живет в Киеве, рано или поздно она может пересечься с Ирой. И откроется, что никакой дочки у Насти нет.

Прости! У меня к тебе серьезный разговор. С мамой решим, конечно, вместе поздравим… Но! Сядь, пожалуйста.

Настя скорчила недовольную гримасу, но опустилась на диван.

Мне нужна твоя помощь, сестра.

Я сказала «сестра» многозначительно, чтоб она прочувствовала силу уз, которые нас связывали.

Настя… Ты в Киеве сейчас?

Сейчас? А чё сейчас? Я ваще-то уже сто лет в Киеве. И если б ты…

Обожди! Мама знает, где ты?

Говорю ж, да! Предлагаю, поехали с тобой и с Ирой в Каменец на юбилей. Я своего возьму…

У тебя новый муж? Снова из… этих? Это тот хипстер, что с тобой приходил?

Да что ты опять! Какой хочу, такой и муж! Хоть торчок, хоть хипстер! Что ты всюду лезешь!

Все. Не лезу. Не мое дело. Прости, Настя! Мне нужна твоя помощь.

Она откинулась на спинку, удивленно прищурилась.

Конечно, брат, я… Помогу! Говори, чем надо?

С нами сейчас живет ребенок.

Ого! И чё?

Дочь одной моей… знакомой. Но я сказал Ире, что это твоя дочь.

Чё?!

Так нужно было. Я не мог сказать Ире, чей это ребенок.

Твой? — Настя расхохоталась. — Ты притащил жене нагулянную малую?

Нет! Это не мой ребенок. А знакомой.

Которую ты трахаешь?

Настя! Это важно! Услышь! Скоро девочка уедет. Если потом при встрече Ира спросит о ней, подтверди, что дочь твоя.

А она не удивится, куда делась моя дочь? Не попросит увидеться?

Скажешь, отдала отцу.

Чё? Да я в жизни б свою малую никому не отдала! Чё ты из меня перед всеми вечно тварь лепишь?

Настя!

Да ты охреневший вкрай! Имел бы хоть совесть сказать правду. Типа, сеструха, так-то и так, ерундовина приключилась, каюсь, нагулял дите, не знаю, как разрулить. А ты, и лажая, боишься выглядеть неидеальным!

Не мой это ребенок! Ладно, проехали. Зря только рассказал.

Посмотри на себя! Сидит важничает. Святошу корчит, а сам-то? Нагулял дочь, притащил в дом и хочешь, чтоб я, тварь такая неблагодарная, — так ведь ты на меня орал? — тебя прикрыла? И кто после этого лицемерное дерьмо? Я, может, и не вся такая правильная, но я хоть не лживая. А ты весь из гнили! Думаешь, что-то там заработал — все тебе можно? Все мы должны вокруг ходить по струнке? А ты нам во где со своими нотациями! И меня, гляди, приплел! Снова хотел за чужой счет остаться чистеньким! Типа на моем фоне беленький? Нет уж! Не все мне ходить семейным уродом. Сириасли! Теперь пусть твое настоящее лицо увидят!

Ладно, Настя. Вижу, по-хорошему не выйдет. Да, ты — неблагодарная тварь. Для которой я столько сделал, а ты не оценила. Сам дурак. Не нужно было.

Не нужно! Я, что ты там для меня делал, не просила. Делал он! Ты к моему мужу на похороны приехал? Поддержал? Да ты ходил радовался, что его не стало!

Этот торчок утянул тебя на дно!

Мое дно! Мое! Я с тобой, когда Сашеньки не стало, была. И ярлыки не вешала, кто прав, кто виноват. А ты просто не переживешь, если кто-то сделает не так, как ты считаешь нужным!

Хорошо. Я понял. — От злости на нее меня колотило, но сдерживался, чтоб не схватить за рыжий хвост и не подвесить под потолок на люстру. — Сколько ты хочешь?

Покупаешь?

Покупаю. Сколько ты хочешь за молчание?

Хату! — Она развела руками. — А что? Могу еще машину затребовать, но ты — брат, я с пониманием. Поэтому — «двушку» в новостройке.

Я, по-твоему, олигарх?

Нет, но удавишься, чтоб никто не прознал твои грязные секретики! Не дай бог, заподозрят, что ты не мерило праведности. Так что разберешься. Бабосы точно у тебя водятся.

Хорошо.

И сейчас денег дай.

Сейчас?!

Да! Там Ира твоя на подходе, так? Вот я ее дождусь, и пусть малая твоя меня как мамку признает! Или не признает? Что же твоя Ирочка-фифочка скажет на все это? Она при разводе тебя больше разует, чем я.

Наличкой была только тысяча долларов и пятерка штук гривен.

Мало! — взвизгнула Настя, когда я выложил перед ней деньги.

На карту?

А чё такой бледненький? Сириасли! Может, чем угостить, повеселеешь?

Вон!

Настя скалила желтые зубы, как гиена.

Позвонила Ира. Понял, что она близко и я не выкручусь.

Ирочка, ты на месте? — спросил в трубку, стараясь звучать непринужденно, но голос меня предавал.

Мы подъехали. У тебя там все в порядке?

Да. Как Даша?

Горит, кашляет и сонная. Спустись, забери нас.

Я обернулся к сестре. Но диван был пуст. В коридоре хлопнула входная дверь. На столе остались лежать в беспорядке деньги, которые я решил отдать. Но она не взяла. Почему? Я быстро нашел Настин номер в старых сообщениях и разблокировал. Набрал. Звонок сорвался. Набрал еще раз, но не дозвонился. На этот раз заблокировала она.

 

Когда я коснулся Дашкиного лобика губами, он был горячим, как утюг. Впервые я видел малышку вялой. На руках донес до постели, Ира раздела ее и укрыла одеялом. Мы сидели у ее кровати, поили теплым молоком с медом и сиропом от температуры. Ира читала сказку, я держал маленькую мягкую ручку. Как только Дашенька уснула, мы по очереди поцеловали ее в лоб и тихо вышли из комнаты.

Мне показалось, я во дворе видела Настю, — сказала Ира, заваривая чай.

Тебе показалось.

А если нет? — Ира смотрела сквозь меня. — Она заберет Дашу? — пробормотала в отчаянии. — Заберет? А ты можешь попросить, чтоб она ее нам оставила? Ведь ей она вряд ли нужна!

Ира…

Да, прости, я говорю глупости. Это ее дочь. Конечно, она ей нужна! У меня, видишь, уже паранойя. Боюсь, Настя в дверь позвонит. Зайдет, скажет: «Отдавайте Дашу!» Ведь так и будет. Это же на время. Так ведь? Мы ведь знали, что она с нами временно…

Ира! Я должен тебе кое в чем признаться!

Она поставила чашку и внимательно на меня посмотрела.

Даша… Она…

Я обязан ей все рассказать! Честно! Сейчас же! Так больше не может продолжаться! Скоро Дашу начнут искать, если уже не ищут. Возможно, найдутся родственники, которые по закону могут забрать. У них на Дашу куда больше прав, чем у меня. Я вообще ей никто! Ребенку нужно сказать, что мама умерла. Ире сказать, что… что у меня была другая. Да! Придется сказать. И тогда я потеряю Иру. Потеряю любимую женщину! И потеряю Дашу — самого чудесного ребенка на свете. Малышку, которой могу дать больше, чем родственники, которых она даже не знает. Больше, чем Ада и вся ее безумная семейка.

Ау! В чем признаться?

Что…

Сейчас! Будь же мужчиной! Пусть ты все потеряешь — за поступки приходит расплата! Твой обман — карточный домик. Везение, что Марьяна зарегистрирована во Львове, а бюрократия у нас до сих пор как во времена Империи. Ты не сможешь выкручиваться вечно. Или сможешь?

Это действительно была Настя.

Ира прикрыла рот рукой.

За Дашу она просит квартиру.

Что?

Я куплю ей квартиру, и она отдаст нам Дашу навсегда.

Ира сцепила в замок руки и повернулась к окну. Медленно-медленно она стала прохаживаться по комнате. Замерла и спросила:

Мы можем себе это позволить?

В Каменце точно. В Киеве… придется подужаться.

Тогда… Это правильное решение. Пусть юридически откажется от родительских прав в нашу пользу. Правильно? Ведь мы позаботимся о Даше лучше? Да? — Она смотрела на меня так, будто от моего ответа зависело все.

Да.

Ира вздохнула и расправила плечи, словно с них свалился огромный груз.

Да! — сказала радостно. — У нас наконец-то будет самая чудесная в мире дочь.

Самая чудесная в мире дочь закашляла, захрипела, на маленьком лобике дождевыми каплями выступил пот. Ира протерла его прохладной влажной салфеткой, пока я набирал в дозатор жаропонижающий сироп. Уложили самую чудесную в мире дочь между нами, по очереди приносили воды и клали на язычок вкусные детские таблетки.

Мамо, матусю!17 — звала Дашенька слабым голоском маму, которой больше не было в живых.

 

Утром я встал раньше девочек, нервный, сутулый. Во рту привкус рвоты, стереть который даже любимый «сникерс» не помог. Ночью толком и не засыпал: беспорядочно отключался и тут же открывал глаза, гонимый липкими кошмарами.

Поцеловал Дашу в лобик. Малышка уже не пылала спичкой, но кожа казалась непривычно розовой и слишком теплой.

Вызовем врача? — Ира, помятая бессонной ночью, вошла на кухню, кутаясь в пушистое облако халата.

Никакого врача! В свидетельстве о Насте ни слова. Ира все поймет. Ира меня проклянет.

У нас нет документов.

Ну и что? Они без свидетельства не приедут?

Если обычная простуда, зачем врач?

Когда тебе на работу?

У меня семейные дела.

Ира устало улыбнулась:

Позвоню Танечке, скажу, чтоб сегодня справлялись без меня.

Опять блины в парке?

Налил жене кофе, она плечами пожала и прикусила губу.

Нет. Я же говорила… Впрочем, забудь. Ничего важного.

Ира включила плиту, потянулась за гранолой, и только тогда я вспомнил.

Черт! Аукцион в посольстве!

Я не пойду.

Ты этого год ждала!

Я же не могу бросить Дашу!

Ты ее не бросаешь, а оставляешь на… меня. Я могу вообще в офисе в ближайшие пару дней не появляться.

Хочешь сказать, что останешься сам с больным ребенком, а я развлекаться пойду?

Не знал, что для тебя это развлечение. Думал, важная работа. Пусть не ради денег, но ради помощи другим.

Во взгляде жены скользнуло удивление, радужки потеплели, порозовели щеки.

Ира, я все помню по лекарствам, по графику. Смогу и почитать, и накормить.

Уверен?

Надо же привыкать, что теперь у нас дочь.

Она обняла меня так крепко, что стало трудно дышать. Или дыхание перехватило оттого, что я почувствовал чуть ли не впервые ее искреннюю благодарность?

 

Застегнул ожерелье на нежной белой шее. Носом потерся о затылок, поцеловал макушку. В зеркальном трюмо отражалась потрясающая женщина. Нет, не годы она стерла с лица, а скорбную усталость последних лет. Серые глаза сияли ярче камней в ожерелье. Мягкие губы вернули, казалось, утерянную пухлость. Ладонями провел по голым плечам, прижал к себе за талию, обтянутую бархатом платья, и затвердел весь. С ней и для нее. Я отражал слепящее сияние своей потрясающей жены, как верный спутник Солнца.

Жаль, что не увижу, как сильно ты постаралась, — шепнул на ухо.

Малыш… это только благодаря тебе.

Нам.

Нам.

Дашенька подкашливала, но жар спал, глаза слезились меньше. Она лежала укутанная и смотрела на планшете мультик.

Пока, Ирочка! — помахала маленькой ручкой. — Ты очень красивая.

Не обижаешься, что я иду по делам? — Ира присела на край кровати и получше укрыла маленькие ножки.

Не! Нам с дядей будет весело!

 

Я не хотел тревожить Иру по пустякам. Не дай бог, подумает, что не справляюсь с элементарной проблемой.

Щеки Дашеньки пошли розовыми пятнами, кашель усилился. Рукой она терла грудь, и ни одна кукла ее не радовала.

Здравствуйте. — Мой голос выдал волнение, когда я набрал номер, наспех начирканный на салфетке.

В домофон она позвонила через сорок пять минут. Шпильки застучали по паркету, песцовый жилет пах целым парфюмерным магазином. Я открыл окно, чтобы до прихода жены выветрилось. На специалиста она совсем не походила. Я сорвал ее со свидания: корзину с розами она оставила в коридоре. Зато приволокла в большой сумке стетоскоп.

Даша узнала ее, назвала по имени (непроизносимому), обвила руками. Стала тут же засыпать вопросами о матери. Горячая сестра вопросительно смотрела на меня, и я старался переводить тему.

Скорее всего, воспаление легких, — сказала она в коридоре. — Я пока что лишь медсестра. Вести пациента не имею права. Нужна госпитализация.

Так все плохо?

Нужно сделать посев. Установить точный диагноз. Скорее лечить.

Прямо сейчас?

Вызывайте частников и следуйте их рекомендациям, — сказала и плотно сжала малиновые губы.

Да я верю вам! Верю! Не надо никого другого вызывать. Тем более Даша вас знает, ей так спокойнее будет. Как скажете, так и сделаем.

Сегодня не моя смена. Но попытаюсь договориться. Поехали. Возьмите наличку.

Ира сорвалась из посольства в больницу и злилась, что я не сообщил сразу. Анализы назначили на раннее утро, за внушительный кэш удалось выбить отдельную палату. Взяли без оформления. Горячая сестра шепнула, что документы все же понадобятся.

Не все, — улыбнулась, — решаю я. Или деньги.

Кем приходилась мне расфуфыренная девуля, жена не спросила. Обеспокоенная здоровьем Даши, она не задавала лишних вопросов. Попросила лишь вещи привезти и добавила:

Надо Насте сообщить.

Она не дала свой новый номер, — солгал я.

Возможно как-то вычислить того парня, что с ней приходил? Например, по телефону, что он тогда у нас забыл?

Зачем он нам?

Думаю, он отец.

Не надо нашей Дашеньке таких отцов!

Ночь не спал. Не завтракал. Рванул в больницу.

На пороге палаты Ира приняла букет, забрала пакет со сменной одеждой.

У постели сидела хорошенькая медсестричка. Темные прядки выбивались из-под головного убора, вздернутый носик блестел, улыбка на фоне загорелой кожи казалась особенно белоснежной.

Доброе утро, — сказала.

Услышав знакомый голос, узнал горячую сестру. Собранная, по-деловому напряженная, в хлопчатобумажном халате, нелепом чепце, старомодных балетках с перфорацией, без капли косметики, она была по-детски свежа и мила. И это юное создание я счел опытной соблазнительницей? Стыдно даже… Простая симпатичная девчонка! Нынче молодежь незнамо что из себя корчит… А по факту — дети!

Пойду я. У меня еще пациентов полно. До встречи, Дашенька!

Ты с этой девушкой знаком? — спросила жена, когда горячая сестра покинула палату.

Вскользь.

Даша ее знает. Подруга мамы, сказала. Подруга? Насти?! Девушка такая милая… И не подумаешь, что маргиналка…

Бактериальное воспаление легких подтвердилось. Я поехал за лекарствами по списку. Как обычно, в государственной клинике и бинтов в обрез.

Привез.

Даша с койки замахала блестящей капсулой с новой куколкой «Лол».

Откуда куколка?

Подружки мамы подарили, — радостно сообщила Даша.

Похолодел. Медленно вдохнул. Выдохнул. Началось!

После лекарств Даша уснула. Ира предложила выйти подышать воздухом. Пациенты в шлепках и куртках, накинутых на пижамы, курили. Я бы тоже не отказался!

Настя не звонила? — спросила жена.

Нет.

Зато послала проверить, как дочка поживает.

В смысле?

Две лицеистки приходили.

Лицеистки?

Девочки в школьной форме лицея. Одна как с картинки, у другой на личике родимое пятно. Они назвались, но имена были очень длинные, иностранные, и я не запомнила. Куклу подарили. Сказали, что подруги Дашиной мамы. Много же у Насти юных подруг!

Да уж… Зачем младшие сестры Ады заявились в больницу? Они же не могли не понимать, как неправдоподобно звучит это их «подруги мамы»! Как они меня подставляют!

Настя, когда приходила, была трезвой? — спросила Ира.

Да. Сказала, завязала.

Может, стала учительницей?

Да ты что!

Смотри, какие молодые и преданные у нее друзья. Совсем не из прежней тусовки. Или я ошибаюсь? Может, она в школе продает?!

Настя начала новую жизнь.

Без дочки?

Ира… Не читаю я мысли.

Я тоже. Иначе бы давно поняла, зачем мой муж делает из меня дуру!

Ира… Может, покурим?

Что, черт возьми, происходит?! Чей Даша ребенок?! Твой?!

Нет. Ира… Давай все-таки покурим… Как в универе, помнишь?

К черту иди! Это твоя дочь?

Нет. Одного человека. Друга.

Женщины?

Да. Но…

Эта женщина — друг?

Близкий.

Ира нервно засмеялась:

Насколько?

Ира… Мы…

Нет! Стой! Молчи! Не говори!

Ира…

Не надо!

Лицо окунула в ладони.

Ее больше нет, Ира! В живых. Этой женщины. Больше нет.

Жена медленно опустилась на лавку.

Даша знает?

Нет.

Господи! Как это?..

Авария.

Господи! — Ира растирала виски. — А родственники?

Она из Львова. Отца у Даши нет. Бабушка с дедушкой тоже… погибли.

Господи! У ребенка совсем никого нет?

Только мы.

Иру мои слова крапивой ударили: вздрогнула, кулаки сжала. Я хоть словечка ждал, как Ной ворона после Всемирного потопа. Но, как и Ной, не дождался.

Ира…

Долго вы были вместе с… этой женщиной? — роняла слова, будто гири на пальцы, такой болью откликалось тело.

Я с ней вместе не был. Я с ней…

Заткнись!

Виделся.

На кофе! — Ира заливисто хохотала, кусала ногти и губы.

Я стоял перед ней раздетый. Стоял без кожи. Весь — рваная рана. Сердце налилось свинцом, хрупкие ребра не могли эту тяжесть вынести — трещали, крошились.

Ты ее любил? — Ира всю тяжесть моей вины в этот вопрос вложила.

Тут же потухла, лишь короткий фитилек остался.

Я люблю тебя.

Вскочила. Завиляла между сигаретами в руках, тапочками на носок, куртками на пижаму.

Догнал. Схватил за руку — вырвалась.

Нет. Не сейчас. Сейчас не могу. Не хочу!

Дай объясню!

Нет! Не тронь, а то на тебя же вырвет.

Ира!

Вырвет! — в лицо бросила, скорчилась. Стеной презрения отгородилась.

Ира!

Суставы скрутило, зубы сжались до скрипа эмали.

Ира!

Что же ты натворил!

Она скрылась за сигаретами в озябших пальцах. За тапочками на носки. За куртками на пижаму.

Что же я натворил!

Вокруг больницы круги наматывал. Стены неприступные. Ни лазейки! Как в крепости. А за ними — моя семья.

Не мог уйти. И зайти в палату, чтоб в глаза посмотреть, — тоже.

Стрельнул сигарету. Гадость! Отвык… Когда Ирка забеременела, бросил. Мучился. Мечтал, как закурю в день рождения сына.

…В роддоме бродила какая-то зараза, посетителей не пускали.

Во время родов маялся, от осенней прохлады дрог, выжидал жену под окошком ее палаты, маленьким, с мутными стеклами. Ноги не находили покоя, вытоптали вокруг роддома сто тропинок. Радость и волнение захлестывали. То казалось, я на сто процентов готов, то — что облажаюсь. Всегда же есть это самое «что-то», оно выходит из-под контроля. Из-под моего. Уверил себя, что держать буду это самое «что-то» руками и зубами, чтобы не вышло. Из-под контроля. Из-под моего.

Курил тогда под окном. Каждый вдох в чреслах разливался сладостью. Сигарета — итог сорока одной недели. Самого важного периода нашей с Ирой совместной жизни. Курил и счастье свое лелеял, перекатывая сигарету губами.

Спустя часов… не счесть сколько — стемнело. Фонари зажглись. И окошко ее палаты тоже. Ирка выглянула, а я с сигаретой в зубах. Обещал же — ни-ни! Решил, погрозит пальцем, пожурит. Но она не стала. Просто глядела на меня из окна. Каким же прекрасным было ее лицо! Только отрешенным. И материнские объятия почему-то пусты…

Не попадалось мне ни до, ни после того вечера настолько горьких сигарет.

И сейчас все то же. Стою под грязным небом. Под графичными линиями проводов. Под курлыканье голубей. Под карканье ворон. Окно в палате Дашеньки блестит чистыми стеклами. Но никто к нему не подходит.

Звонил Ире. Не брала. Писал. Умолял спуститься.

«Расскажи ребенку о матери!» — отвечала.

Но я не мог!

Я: «Не сейчас. Позже скажу. Умоляю, давай все обсудим! Я хочу и всегда хотел быть только с тобой!»

И.: «Этого мы уже не узнаем».

Я: «???»

И.: «Она ведь умерла».

Я: «Что мне сделать, чтоб все исправить?»

И.: «Ничего. Это невозможно».

Я: «Выйди! Нам надо поговорить!»

И.: «Я не могу и не хочу тебя видеть и слышать. Меня от тебя тошнит. От твоей лжи. От того, что заставил жить в этой выгребной яме лицемерия. Ты знаешь меня. Я тебя — нет. Не знаю, с кем я жила двадцать лет. С кем?»

Я: «Со мной! Ты знаешь меня! Я совершил ошибку! Мне невыносимо то, что я обидел тебя».

И.: «))))»

Я: «?!!»

И.: «Ты меня не обидел. А разочаровал. Окончательно и бесповоротно».

Я: «Ира, прости меня!»

И.: «Прощаю».

Я: «Я люблю тебя!»

И.: «Я тебя — нет».

Привез букет и подвеску «Картье», Даше — мешок кукол «Лол».

Ира смотрела холоднее, чем на призрака. Прикоснуться не позволяла. Сказала:

Мне ничего не надо! Подаришь следующей!

На ухо шепнула:

Бессовестный человек! Носишь куклы ребенку, а сказать правду кишка тонка? Трус!

Если ты сейчас же со мной не выйдешь поговорить, я выволоку тебя силой!

Вот как?

Я еле сдерживался, чтобы не наорать. Как она может даже не выслушать толком? После двадцати лет брака! Отмахивается, как от чужого. Она все еще моя жена. И обязана меня выслушать. Обязана простить!

Я сказал, — процедил сквозь зубы, — пошли поговорим. Иначе сделаю больно!

Я вцепился в Ирин локоть, в ее серых глазах мелькнул страх.

Хорошо, — ответила с нескрываемой ненавистью.

У вагончика с кофе я слегка успокоился. Почувствовал вину за то, что угрожал. Но как иначе было ее заставить?

Какой кофе будешь, солнышко?

Никакой!

Взял ей латте с сиропом. Любимые пальцы нервно гладили острый край пластиковой крышки. Ира отвернулась. Молчала.

Пей, солнышко.

Она не пила.

Ира… У нас все было плохо!

Может, потому, что чувствовала… — Плач сдавил ей горло, она погладила грудь и продолжила тихо: — Я, черт возьми, как чувствовала! Все теперь встало на свои места! Не хотела видеть сигналы… Закрывала глаза… Все эти годы…

Какие годы? Я был с Марьяной пять месяцев!

Взглядом прожгла.

Марьяна… Милое имя. Пять месяцев… Был… По ресторанам водил… Деньги тратил… В нашу постель приходил и ложился… Хоть мылся после нее?

Ира! Ты вообще мне не давала!

Должна была?

За все, что я делал?! Содержал! Решал! Да! А ты меня не хотела!

Зато тебя хотела она? И ты ее хотел. Не то что меня. Небось, красивая и молодая.

Моложе тебя.

Теперь ты свободен и волен выбрать любую. Ты же так мне сказал? Можешь выбрать любую. Для тебя я старая. И ты видишь во мне старуху…

Нет! Жену! Своего человека!

Да-да. Только вот я не слепая… Как ты восхищался раньше мной! Как меня… страстно… А теперь… На отвали раз в год. Или я должна была из кожи лезть? На курсы минета записаться? На танцы на пилоне?!

Боже, нет!

Мы ничего не наладим. От наших прежних чувств осталась труха. Все ложь! Зачем даже пытаться? К этому все шло…

Ира, я не хочу тебя терять!

Наплевать, что хочешь ты! Хватит! Только и думаешь: я, я! Я вот больше не хочу! Зачем?

Я все еще люблю тебя…

Боишься быть один! Привык! Старые мы с тобой начинать все сначала? Не старые! Я все равно давно для тебя уже не та, что была в универе. А ты для меня, между прочим, остался прежним…

Так в том и беда! Я для тебя остался прежним! Простым мальчишкой, который на стипендию жил. Не мог тебе букета нормального купить. А ты сверху смотрела. Не «гэкать» учила. Я в секонде одевался и машины на заправке по ночам сторожил.

Я такого полюбила!

Но я больше не он! А ты не видишь! Нет у меня восхищения тем, что ты стареешь?! А у тебя почему нет — тем, что я смог?! Поднялся! А ты все как должное! Как само собой разумеющееся! Да! Я хотел, блин, чтоб смотрели на меня с мыслью: «Этот мужик крут!» Потому что я для всех крут. Кроме тебя!

Она заплакала жалобно. Я положил ей на плечо руку, она развернулась и горячим кофе плеснула мне на свитер. Я резко схватил ее за руку, пальцы выкрутил. Она взвизгнула.

Прости! — Сразу понял, что сделал больно. — Прости! Не хотел!

Убирайся из моей жизни! — Красивое лицо искривилось, пошло трещинами морщин. — Иди ищи молодых, которые в тебе видят обеспеченного мужчину! Только за бабло тебя терпеть можно! И то недолго!

Я вцепился в нее. Не мог отпустить! Не мог потерять!

Умоляю! Умоляю! Проси что хочешь!

Упал ей в ноги. Упал на колени. На твердый асфальт. Слезы заливали лицо. Я был жалок. Хотел, чтоб она пожалела. Сжалилась! Не мог отпустить. Не мог потерять!

Ты мне противен, — сказала так, что ясно стало: ничего не вернуть…

Но я пытался. Звонил. Писал. Стоял под палатой. Угрожал скандалом. Угрожал выгнать из квартиры. Приехал с очередным букетом. Очередным подарком.

Успокойся, — сказала, — позоришь меня на всю больницу. Пугаешь Дашу. Забирай свою квартиру. И машину. Все! Только оставь в покое!

Охранник грозился вывести, так я всем в отделении надоел. Даже горячая сестра подошла и сказала:

Делаете только хуже.

А как?!

Домой езжайте. Успокойтесь. Возьмите себя в руки!

Взять в руки? Я всегда мог. Всегда умел. Неужели разучился?

Ехал в машине и писал… писал… обо всех чувствах, скопившихся претензиях и обидах. О том, почему затрещал наш брак. Почему мне мало стало Иры и понадобились другие. Она читала и молчала. Звонил — не брала трубку.

Ладони прели, в груди свернулся еж. Заметил, что Ира не отображается в сети и мои сообщения клеймит гадкая серая галочка. Набрал. Сорвалось. Набрал снова. Жена заблокировала меня всюду. Заблокировала собственного мужа! Свою половинку. Я ржал и плакал. Плакал и ржал. Скулил жалобно, как щенок. И ненавидел ее. За всю эту боль. За тотальное непонимание. За категоричное нежелание простить. За свое унижение.

Что делать дома? В пустой квартире? Ее я купил для семьи. Для Иры и ее рисунков. Для ребенка, о котором все эти годы втайне грезил. Сам-то появлялся нечасто, в основном поспать. Работал. Чтоб Ира могла рисовать. Чтоб ребенок, который у нас бы появился, ни в чем не нуждался. Ничего в этой квартире не было от меня. Ее выбрала Ира. Ремонт сделала по своему вкусу. Я доверял. Хороший ведь ремонт. У жены вкус есть. Но ничто в этой квартире не было родным. Кроме духов Иры, которыми пропахла подушка. Кроме рисунков в кладовой, на которых я улыбался.

Откупорил «Реми Мартин ХО». Друзья подарили года полтора назад. До сих пор бутылку не трогал. Мы с Иркой к крепкому алкоголю равнодушны. Думал даже передарить. Жена сказала: «Оставим на особый случай». Вот и настал… случай.

Поморщился. Снова убедился, что не люблю коньяк. Но было уже все равно. Хотелось!

Зачем я ее набрал?! Хоть убей, не помню. Мало того что набрал, так еще и на встречу выцепил.

Надо поговорить, Ада! — пьяно орал в трубку. — Надо!

Бухой?

А что?

Я тоже.

Она сидела на утепленной террасе. Во всем черном. Перебирала жемчужины на сережках. Вдыхала кальян, запивала шампанским, заедала брускетами со щучьей икрой.

Как я до ресторана добрался? И за руль ведь сел, идиот!

Как за руль сел? — спросила, когда я грузно упал на диван напротив. — Совсем? — У виска покрутила непропорционально длинным и тонким пальцем.

Пианистка? — Я засмеялся. Себе я казался дико забавным. Ей — нет. — Пальцы длинные, как у этой… У пианистки. Умеешь на пианино?

Ада покрутила головой. Медленно.

Я тоже. Рисовать? В театре играть? Знаешь латинский?

Она загадочно улыбнулась. У Джоконды научилась?

Тогда в кого твои эти… дети?

Не в меня.

Я залпом выпил уже две шампанки. К брускетам не притронулся. Обнаглел настолько, что спросил в лоб:

Кто твой мужчина, Ада?

Ангел.

И где он?

Указала в небо.

Ясно-понятно. Вдова! И моя женщина умерла… Черт! Марьяна могла бы быть мне женой… Если б у меня уже не была… не было жены… Бывало у тебя, что кого ни встретишь, как бы он хорош ни был — внутри, тут, — я ударил в грудь, — места нет? Потому что там уже живет другой. Другая! Бывало с тобой?

Она кивнула. Царственно. Грациозно сложила салфетку, промокнула кончики губ.

Я не верю, что вы все из села. Тем более какого-то темного!

Там не темно, — произнесла со странным акцентом, прибалтийским, что ли. — Там иначе.

Кто ты вообще такая? Чем занимаешься?

Марьяна не рассказывала?

К моему приезду бутылка в ведре со льдом опустела наполовину. При этом Ада сидела прямо и гордо, словно на золотом троне. Смотрела твердо. Двигалась плавно. Говорила осмысленно.

Инвестирую. В людей. Которые делают мне бизнес. Образований нет. Знаю одно — людей. Сама ничего не умею. Но знаю, кто сумеет. Даю деньги. Имею процент.

Значит, знаешь людей… Что про меня скажешь? Что посоветуешь делать?

Заказать, — показала два пальца, — бутылку.

Таки да…

Жаловался я долго. На Иру! На жизнь! На женский эгоизм и холод… На то, что, несмотря на все достоинства, меня, как оказалось, никто никогда не любил.

Я так плох, Ада? — бил себя в грудь. — Ты знаешь многих мужчин. Я так плох?

Знаю мало мужчин. Ты плох не так уж. Ты… — Она демонстративно сжала лимон в сетке. — И с тобой… — Сок брызнул, залил блюдо с устрицами.

Потому что я забочусь! Если б мне все равно было, то я б и не это! Зачем, если пофиг?! Они не понимают, что я как лучше… Вижу, как им будет лучше… — Я имел в виду всех, за кого отвечал. — Нет даже элементарного спасибо!

И не будет. Не жди! Ты делаешь для них все, а в ответ — черная неблагодарность. Им всегда мало!

Вот-вот! Мало! Столько лет я… Добивался! Во всем себе отказывал! Чтоб обеспечить тыл и отдохнуть тогда. Годы жизни потратил! Ради себя бы не стал. И что? Им уже не надо! Им поздно! Ире я, выходит, сломал творческий потенциал. Сестре я, видишь, то недодавал, то мешал, слишком давил — все не так. Даже мама против меня. Боится! Для кого это все?! Нужно это мне одному?! У тебя хоть есть дети…

Глубокая морщина легла на ее переносицу.

Нет у меня детей. Никого нет. Знаешь как… Идешь. Идешь. Цель одна. Не для себя! Для себя я бы давно… Иначе. Завела бы своих, замуж пошла. Но нет. Не стала. Из-за них! Чтоб они выросли и получили…

Уверенность в завтрашнем дне! — Я хлопнул ладонью по столешнице.

Уверенность! — воздела руки. — Сигуранта!18 Да! Может, долго строила… Слишком… Время ушло. — Льдинки ее глаз таяли, роняли прозрачные капли на щеки. — Дети выросли. Больше не дети. Я не нужна. Никому не нужна! Оказалось, я плоха. Хуже вас! «Ада, ты не понимаешь… Ада, не твое дело… Ада, мы сами… Уйди, оставь, умри, Ада…» Они меня ненавидят. Неужели я заслужила?

Нет, мы с тобой не заслужили! Или этот мир устроен неправильно. Не надо жить для других. Не оценят.

«Ты сделала мало, Ада. Ты не сделала ничего! Бросила. Свою жизнь жила». А как?! Откуда им понять, что я не забывала, я строила… Нужно было время!

А тебе не сказали, что ты сделала все не то?

Вот-вот! Мало! И все не то! — Она горько засмеялась.

Что же ты плачешь, Ада?.. — Протянул салфетку, промахнулся, в икру влез рукавом.

Все зря! Все! Траи!19

Зря… Зря… Нет смысла. Ни в чем!

В ушах зазвенело, язык и мысли не слушались. Собственный голос я узнавал, но речь рождалась не в голове. Я не хотел говорить то, что говорил, но не в силах был замолчать…

Мерцание свечи на столике рисовало на влажных от слез щеках Ады узоры. Смотрела она тепло. Понимала! Не так уж велика разница, оказалось, между нами. Мы оба шли к цели. Оба добились того, чего желали. Оба просчитались. На пути потеряли то, ради чего шли. Даже если разбитое корыто из чистого золота, это не отменяет того, что оно разбито. Жизнь достигла кульминации, дальше лишь старость. Еще совсем недавно я считал, что к сорокалетию подойду с гордостью и чувством выполненного долга. И с чем же я подхожу к нему?

Ада выгнула шею, высматривала кого-то за моей спиной и махала. Даже пьяный, рассеянным зрением я уловил гротескную яркость желтой кожаной куртки. Брат Ады отвлекал от работы официантку: смешил и поправлял ей волосы.

Ада снова поманила жестом, раздраженно постучала по столешнице ногтями. Обратилась к брату на своем языке. Пижон начал громко спорить, не переходя на русский. Отодвинул ее бокал и достал бумажник, чтобы оплатить счет.

Не ругай сестру, — вступился я. — Это я виноват. Мне нужно было поговорить. Я ее позвал… Я ее споил!

Пожалуйста, — отозвался он низким спокойным голосом, — не вмешивайтесь.

Я замолк, хотя мне и не понравился его тон. Но я не мог сформулировать, чем именно, поэтому наезжать не стал.

Вам пора, — сказал Пижон.

Я хотел возмутиться: кто он такой, чтобы приказывать? Но опять не почувствовал в его голосе никакой угрозы, только твердость, и смолчал.

Я отвезу, — добавил он мягче.

Я в норме. Сам за руль сяду.

Он улыбнулся:

Не сядете.

Я заморгал, шум в голове и затуманенность сознания мешали адекватно реагировать на слова. Какой-то щенок мной командовал или, наоборот, подлизывался? Я не понял.

Даша уже маму потеряла. Не надо, чтоб она потеряла еще и папу.

Стало приятно от того, как он меня назвал. Дашин папа…

Не была бы голова тяжелой, ноги — ватными, а сердце — разорванным в клочья, я бы чужого человека за руль своей машины не пустил: это слишком интимно. Но в тот вечер я был не я — и мир вокруг поменялся.

Кусок дороги от ресторана до Гаванского моста из памяти испарился. Я очнулся от царапающих звуков: большая мужская рука, схваченная кольцом браслетов, переключала радиостанции. Заиграло фортепиано. Знакомая мелодия из десятков реклам.

Вам лучше?

Мне стало только хуже. Наверняка так себя чувствуют люди, потерявшие линзы, или космонавты на орбите.

Музыка не мешает? Переключить? Невеста присадила на классику. Как же красиво! — сказал Пижон с чувством и приложил к груди руку. — До мурашек!

Далекие огни Труханова моста нарисовали на черной воде его точную перевернутую копию.

Обалдеть! — воскликнул Пижон. — Хочу посмотреть ближе.

Мы затормозили.

Тут нельзя!

Момент. — Он включил аварийку и выскочил на улицу.

Я скривился от привкуса сгнившего мяса во рту. Хорошо, успел открыть дверцу, высунулся из машины и даже не испачкал сиденья.

Пижон опасно перевалился через парапет, махал руками и орал «привет!» теплоходу.

Осторожно! — Я вытер губы салфеткой. — Не делай так!

Пижон послушался. Вернулся в машину.

Безрассудно… — бубнил я через силу. — Кто тебя среди ночи в реке станет ловить? Еще утонешь!

Я умею плавать.

Высота большая, удар о воду будет болезненным. Тем более она холодная. Ты банально потеряешь сознание, либо схватит судорога.

Как вы все просчитали! Даже обидно теперь, что не свалился. Проверили бы.

Авто тронулось, мы помчались дальше через Днепр, отражающий искусственные звезды.

Ругаетесь — значит, лучше вам, — улыбнулся Пижон.

Ты недавно в Киеве? Тебя все восхищает.

Не должно? До этого в Одессе жил. Скучаю по кораблям. И морю…

О-о! И как там Одесса-мама поживает?

Прэкрасно таки! Грязно, людно, неоправданно дорого. Я ее обожаю.

Много лет уже там не был. И на море тоже.

Вы разве не летаете отдыхать?

Нет. У меня очень много работы. Не вырваться… Много подчиненных.

Без вас никак не справятся?

Да. Не знаю… Может, мне хочется так думать… Я уже ничего не знаю. Наверное, я просто разучился отдыхать. Тревожно сразу становится, когда ничего не делаешь. Хожу взвинченный, прокручиваю наихудшие исходы. Проще не отдыхать и самому все…

Контролировать? Годами не видеть моря! Даже имея деньги? Как-то это грустно.

Это жизнь. Взрослая.

Все равно грустно.

Я всем доволен. Не переношу и не уважаю безделья. И не особо люблю море.

Не любите море?! А я вот не люблю суши. Это к тому, что у всех разный вкус. Все обожают суши. Особенно девушки! Сырая рыба со слипшимся рисом. Что вкусного? А они все такие: «Закажем-ка суши! Пойдем-ка на суши! Как ты вообще можешь не любить суши?!» И это они еще не в курсе, что кто-то не любит моря. Люди офигеть какие разные! Вы любите суши?

Да.

А я вот море люблю.

На Героев Сталинграда у светофора образовалась тянучка. В соседнем ряду стояла «ауди ТТ» цвета куртки моего «драйвера». Он это заметил, выкрикнул:

Точь-в-точь как у меня!

И зачем-то решил поделиться наблюдением с девушками на передних сиденьях «ауди». Опустил окошко, высунулся и к ним постучал.

Ошарашенная брюнетка от неожиданности открыла свое.

Пижон как заладил: и про куртку, и про то, какие мосты в Киеве красивые, а девушки еще краше…

Там зеленый! Поехали!

Ща-ща! — отмахнулся. — Тока номер запишу.

Желтая «ауди» осталась позади.

Ты знаешь дорожные правила?

Водить учился в Одессе. Там правила другие.

Слышал, ты женишься.

На лучшей девушке на земле!

Зачем с другими знакомишься?

Привычка.

Наконец-то подъехали к дому. Припарковался парень коряво, но я смолчал. Все-таки в долгу!

Давай такси тебе вызову. Говори куда.

А можно я это… вас до квартиры провожу?

Я в норме. Спасибо. Доеду на лифте.

Да я вижу, что доедете. Но очень хочу в туалет. Или там у вас жена?

Я вздохнул.

Нет. Никого.

В лифте Пижон зачем-то поздоровался с соседкой, потом погладил собаку парня, с которым мы пересеклись в коридоре. Я с соседями не знаком. Меньше всего на свете хочется болтать с кем-то в лифте. Но мальчик не городской. Может, в селе принято всех доставать?

Отопление включили, но зябко было неимоверно. Я набросил на плечи плед и поставил чайник.

Спасибо. — Пижон заглянул на кухню. — У вас зеркало в ванной точь-в-точь как у меня.

Какое зеркало?

В ванной. У нас с невестой такое же дома.

Зеркало? — Мой мозг напоминал смятую газету. — Не знаю, какое там зеркало. Жена выбирала.

Думаете, наше выбирал я? Нет, ну я, конечно, делал вид, что тоже участвую. «Красивое зеркало?» И я такой: «Угу, угу». Если б я по своему вкусу делал, у нас был бы кошмарный цыганский палас с позолотой и херувимами. Шоб дорохо-бохато! Где ближайшая остановка маршрутки?

Проще будет на метро.

Не, я на метро не езжу. Там страшно!

Давай я вызову такси и… Хочешь чаю? У меня много сладостей.

Сладостей? — У него по-детски загорелись глаза. — А какие у вас сладости?

Выбирай. — Я выгреб вафли, шоколадки, печенье и леденцы. Даже «сникерсы» любимые не пожалел. — Ребенок же в доме… да… Сейчас Даша в больнице.

Пижон, к моему удивлению, потянулся к какой-то безвкусной ерунде.

Она уже на поправку пошла, знаю. Скоро выпишут. — Он грел о чашку руки и хрустел ванильной вафлей. — Вкусно-то как! М-м! Оч вкусно… Я вас объем!

Не жалко… Что случилось с насильником? Арестовали?

Марьяна не стала никуда заявлять. Они знакомы были хорошо. Вместе учились. Парень долго был влюблен. Она — нет. Как-то на общей вечеринке… По ходу, он ей что-то подсыпал или подлил… Шумно было, музыка, все дела, на своей волне народ. Никто не понял, типа не слышал. Или пофиг было. Она просто ушла потом домой и ни с кем из них больше не общалась. Когда узнала, что залетела, рассказывать никому из общей тусы не собиралась. Но черт этот все равно как-то пронюхал. Ну и, ясен пень, жениться предлагал, тыры-пыры… Но Марьяна, канеш, за него не пошла. Я ничё больше не знаю, кроме того, что Марьяна не хотела, чтоб Даша считала его отцом. Отака фигня, малята.

Ну да… Я… понимаю. Кошмарная ситуация…

Какая из?..

Я нервно засмеялся. Вот так сразу и не ответишь, какая из…

Мы с женой думали оставить Дашу себе.

Больше не думаете?

Я хочу! Но… Ты слышал, наверное?

Навели вы в больнице шороху.

Хотел Ирку вернуть!

Силой?

Нет! Я… Даже говорить не стала! Не захотела выслушать. Кофе облила!

Пижон расхохотался.

Подумаешь, облила! Меня вон как-то молодая-горячая ножиком почеркала.

Он приподнял кофту, оголив бок. Гусеницу шва перекрывала татуировка с женским именем.

Шрам я назвал в ее честь. И это я молчу, как меня дома запирали, вещи жгли!

Досталось же тебе!

А то! Причем не пойму за что. Я такой хороший! Всех люблю.

Может, проблема именно в том, что ты любишь всех?

Что поделать? У меня большое сердце.

Развернул я все-таки «сникерс». До чего же он был гадок! Хуже комочков в манке.

У вас очень и очень адекватная женщина! Я б на вашем месте срочно мирился и больше на сторону не ходил.

Я любил Марьяну! По-своему. Просто…

Жена есть жена. Марьяша понимала. Говорила: «Нет, он не уйдет. Там нормальная жена. Он ее любит».

Так и говорила?!

Ну да.

Я думал. Появлялись мысли… к Марьяне. С женой все было… Тебе не понять, наверное… что такое с кем-то двадцать лет…

Ужас как много! Считайте, моя жизнь! За эти годы можно так друг к другу прирасти — не разлепить.

В этом и проблема… Знаешь, в твоем возрасте расходишься и максимум что — диски лицензионные делишь!

Какие диски?

Ты не застал, наверное, но раньше, до интернета, фильмы, музыка, игры — все было на дисках. Еще раньше — на кассетах. Диски — это плоские, круглые…

Знаю-знаю! У нас полно в селе было старой техники. Мы ж отсталые. Я и кассеты, и диски видел. Не понял, зачем их делить?

И не поймешь… Неважно. Сначала хочется все общее. Все свое ей отдать! Глядишь на нее, и даже мысли нет, что когда-нибудь разлюбишь. Быть такого не может! Она ведь лучше всех! И ямочки на щеках, и как дует губы. И пусть у вас нет общих увлечений, пусть кофе варит горький, а в комнате постоянно открывает окно — это неважно все, если она рядом. Главное, чтоб улыбалась! Когда грустит, и у тебя болит, потому что она — ты. А ты — она. Одно целое. И так навсегда. Знакомо?

Канеш.

А со временем… Будто любовь размывает, размазывает по холсту. Все меньше восхищают ямочки на щеках, все чаще бесит открытое окно. Ведь ты мерзнешь! Почему она не понимает? Почему не закроет? Почему мерзнуть должен ты? Почему всегда все ты?! А что делает для отношений она? А она придирается по мелочам. Тянешься поцеловать — отталкивает. Сама лезет, когда занят ты! Все мимо и невпопад. Шутки твои ей кажутся глупыми, денег — недостаточно. Раньше меньше было раз в десять, а она радовалась и за каждую розу благодарила. А теперь требует машину, бриллианты. Купишь, чтоб мозг не буравила, она скривится капризно и вместо спасибо попросит еще. Не будет у тебя финансов, так обзовет неудачником. Кофе все более гадкий варить станет. Назло! Если у тебя болит, ей все равно! Если у нее болит, ты только радуешься, что получает, стерва, по заслугам. Вы больше не одно целое! А может, и не были никогда? Это как алкоголь… Пьяному — все красивые, а с похмелья — уродины. Вначале еще по новой вспыхивают чувства. Страсть и нежность вдруг как накатят! Потом трезвеешь, становится ровно внутри и прохладно, по сторонам оглядываешься. А дальше… Одно похмелье! От звуков ее голоса болит голова. От одного ее вида воротит. А в ее глазах к тебе — ничего, кроме ненависти.

Вы меня спецом перед свадьбой запугиваете?! Я свою невесту очень люблю. И она меня. Я ни с кем ничего! Мне все хорошо! Просто я общительный и со всеми дружу. А так, как вы говорите, у нас не будет!

В том-то и дело, что сначала хорошо у всех!

Радовал его растерянный вид, нервное почесывание локтя и бегающий взгляд. Надоели за последнее время влюбленные рожи вокруг! То подруга Иркина со своим солдатом, то девчонка-наркоманка, теперь и этот… Пижон! «У нас так не будет, не будет! Мы — особенные!» Да кто вы такие, чтоб у вас вышло? Миллиарды до вас терпели и еще после вас потерпят на поле брака поражение. Чем вы лучше нас с Ирой? Мы ведь тоже были «не такие», тоже «особенные», с особенно сильной «любовью». Пошли вы в задницу! Глупая, наивная, беспечная и бестолковая молодежь!

Слышал я как-то в новостях, что супруги во время ссоры друг друга убили. Жена сразу скончалась, он — в больнице через сутки, не приходя в сознание. Родители подрались, а ребенок остался сиротой. И это были молодые люди. Жили в центре. У обоих бизнес, хорошая жизнь. Не алкашня какая-нибудь. Спрашивается, как так? Может, психи оба? Нет! Нет никаких звоночков. Нет никаких «с самого начала». Сначала у всех настоящая любовь, но она постепенно превращается в ненависть. Потому что вы сплелись плавниками и не разорвать: квартиры, дети, быт, привычка… И вместе уже нет сил. И второй — враг! Невозможно уйти, а рядом — нет кислорода!

Вы хотите помириться с женой?

Я закрыл ладонями лицо и заплакал. Тихо, жалко. Завыл. Как мальчишка маленький, захныкал. Перед посторонним, абсолютно чужим мне человеком.

Зашумел чайник — гость заварил свежий чай.

Вы дрожите, — сказал.

Тут так холодно!

Ну можно закрыть окно.

Я обернулся на распахнутую створку и засмеялся.

Окно… Блин! Так это окно… Можешь? Не сложно тебе?

Ему было не сложно, он повернул вниз ручку.

Мне никогда твоя сестра не нравилась, — признался я. — И ты бесил.

Он хохотнул:

Я в курсе. Она тоже не слепая. Нам все равно.

И тем не менее… Знаете и все равно помогаете мне?

А чем мы вам помогаем?

Вот сегодня, например. И с Дашей.

Даша нам не чужая. И Марьяна тоже. Она бы хотела, чтоб ее дочка оказалась в хорошей, любящей и крепкой семье. Если для этого надо помочь вам, я не против.

Хорошие вы люди…

Обычно хорошими называют удобных. А подстраивается человек только из корыстных целей или из страха. По-вашему, хитрость и трусость — это хорошо?

Нет. Но я не то имел в виду. Ладно… Может, и не хорошие… Но ведь и не плохие? Почему ты сына своего бросил? Не готов оказался?

А с чего вы взяли, что я его бросил? У моего сына полная, офигенная семья. Я не общаюсь со своим малым, потому что ему без меня лучше.

В тишине хрустнула вафля. Пижон запил ее чаем.

Его взгляд из доверчиво-детского превратился во внимательно-цепкий сканер ищейки. Под самую кожу нырнул и кости защекотал.

Вы хотите помириться с женой? — повторил тоном следователя или прокурора.

Ирка — гордая. Не стала и слушать…

Кофе плеснула! Прикол в том, что, если б ножом пырнула, вы бы уже помирились. Чувство вины творит чудеса.

Предлагаешь довести ее до рукоприкладства?

Зачем? — Он отряхнул от крошек ладони. — Нет, предлагаю вам не метаться от «извини, любимая» до угроз и обвинений. Себя только разбалтываете, маетесь, в соплях и психах ходите. А вам нужно собраться и действовать. Будете и дальше изводить, мозг ей любить, она то долбать начнет, то тянуть извиняшки и только убедится, что вы ее не стоите. Для начала — кам даун20.

Что?

Успокойтесь. Отоспитесь. Нервишки подкрутите, чтоб не расшатывались. И решите, хотите ли быть с ней. Вернуть — одно дело, а как дальше быть? Дальше надо не гулять.

Я люблю жену.

Любовь от страха потерять снова загорелась? Или точно любите? Это важно понимать.

Сам знаю! — огрызнулся. — Прости. Ты хочешь помочь… Думаю, люблю. Наладилось в последнее время, и тут вот… Как назло!

Валите все на Марьяшу. Скажите, такие дела, бла-бла, влюбилась прекрасная девочка. Окрутила, оплела. Бегала за мной. Не смог отказать. Твоей, Ира, любви не чувствовал. Без нежности чах. Страдал, мучился. Девочка в серьезные отношения тянула, очень заботилась. Не устоял! Но любить продолжал только тебя.

Нет, я на Марьяну не могу валить… Это непорядочно!

Непорядочно изменять. Марьяну уже не вернуть. А жену — можно.

Я не ангел. Сам Иру обидел. Правда в том, что все — моя вина.

А чья же? Ваша! Без базара! Только не говорите «обидел». Вы унизили! Вот как она считает. Никаких «я тебя обидел», «я сделал больно». Скажите, что у вас лично болит оттого, что теряете ее. Оттого, что налажали. Больно — вам!

Она не сможет жить со мной без доверия.

Сможет. Все это доверие — фигня, когда есть сильная страсть. И не верит чел, и ревнует, изводится, сам на иглу себя садит — и уже на все ради вас готов. Без доверия! Так что главное — вернуть ее любовь. И уважение. К вам и к себе самому. На Марьяну валите и говорите, что любила она вас очень и была хороша.

Какая разница, с кем я изменял?

Вот ваша Ира, представим, отдалась бухому официанту, который имя ее утром не вспомнил. Или олигарх за ней гонялся и замуж звал, а она вас выбрала. Когда простить приятнее? Мы — животные, и конкуренция нас греет.

Ира не простит все равно.

Вы ей тоже нужны. И тоже важны. И зависит она от вас не меньше, чем вы от нее. Даже больше, как я понял. Финансово — так точно. Пусть гордая, сейчас вас ненавидит и уверена, что не простит. Но гордым легко быть на сытый желудок. Она вас тоже любит. Дайте ей время это почувствовать. Злость пройдет, сменится сожалением. Скучать начнет. Особенно если вы предложите ей компенсацию.

Деньги?

То, что важно ей очень. Деньги, услуги… Что-нибудь благородное и щедрое. Скажите, что развода не хотите.

А если не согласится?

Значит, не согласится.

В смысле?

В прямом. Отпустите. Не бегайте больше за ней и не умоляйте, не унижайтесь. Жалких не уважают. А без уважения нет любви. Будет настаивать на разрыве — отпустите. Отдайте, что должны, и даже чуть больше, пожелайте счастья и новую женщину берегите.

Не нужна мне новая! Я хочу жену! И верну ее любой ценой!

Одного вашего желания мало, потому что другой — не вещь. Не начнете ее уважать — потеряете навсегда.

Противно капала вода из крана. Противно вибрировал и вибрировал — в конвульсиях бился — айфон гостя. Звали, небось, парня гулять, звали «на суши» или «на винишко». Не знаю… Мой телефон молчит. Одна моя женщина в могиле, другая ненавидит. Я сижу в одинокой холодной квартире и ядом исхожу от чужого счастья. Завидую молодости. Завидую заветному «только все начинается». Неужели у меня все кончилось?

Хорошо быть молодым, — сказал я. — У вас все впереди.

Вы что?! Капец у нас впереди! Хорошо быть как вы. Когда все построил, и все есть, и не надо трястись о будущем. Вот это — хорошо.

Юный совсем, а об отношениях столько понимаешь.

У меня выбора нет. Приходится шарить. Я ведь малой и бедный. — Он засмеялся. — Шучу! Нет, не шучу.

Ты из тех, кто изменяет?

Я из тех — с кем изменяют. Шучу! На этот раз правда шучу! Почти. Вафли бомбические. — Он открыл очередную. — Объем вас так объем!

Ради бога. Бери все. Я не люблю вафли.

Не любите вафли?! Видите, какие мы с вами разные!

Я люблю «сникерсы».

И я!

Так вон, — сказал я и подвинул батончик. — Бери, ешь.

Не могу. У меня на шоколад аллергия. Никогда не ел «сникерсов». Это я думаю, что люблю. Уверен! Они так сладко выглядят, что их нельзя не любить.

Не пойму, где ты шутишь, а где правда.

Я всегда шучу. Над правдой. Знаете, я бы очень хотел, чтоб у меня была одна жена — до смерти. Это реально, как думаете?

До смерти?! — Меня это его «до смерти» развеселило. — До смерти — не уверен. Слишком уж ты общительный! А если серьезно… Наверное, для того, чтоб семья сохранилась, ее должно сплачивать нечто важное. Общая цель, высший смысл, идеалы! Не зависимость, а… то, чем горишь. То, что вместе строишь. Беда в том, что у нас с Ирой этого нет… Было, может, в юности, а потом… Я свое строил. Думал, общее, а оказалось, ей это не было нужно. Мой план она не разделяла. У нее свое было, о чем я и не подозревал. Будто веревочный мост между нами с годами прохудился… Теперь тонких ниток недостаточно, чтоб нас обратно связать. Нужен канат!

Разве он не появился? А как же Даша?

 

В пустой холодной спальне на полу валялась уродливая пучеглазая куколка. Даша называла ее редкой, поила из крошечной бутылочки, и из отверстий в нарисованных глазах капали настоящие слезы.

Я присел на край кровати. Сжал резиновую голову, на голубой радужке выступила капля. Даже кукла умеет страдать! И только у меня внутри, кроме плесени, — ничего.

Липкая ночь между полом и потолком. Между поверхностной дремой и ужасом пробуждения. Между обрывками невнятных снов. Горечь во рту, в груди — титановая гиря. Я никогда не пробовал ничего крепче коньяка, но именно так в кино показывают абстиненцию. Холодный пот, нытье суставов, тремор рук, невозможность улечься, усесться, спрятаться от света уличных фонарей, от темных полос на стене, от гула в трубах, от соседских криков. Как назло, обострился слух! Зрение сделалось как у двадцатилетнего. Я буравил стекляшки на люстре взглядом. Напряжение мозговых волн могло бы их взорвать!

Как же на твердой и неуютной постели так повернуться, чтоб челюсть расслабилась? Как уснуть, если, стоит зажмуриться, выныривает из глубины сознания Ирино заплаканное лицо? Или роза на щиколотке мертвой Марьяны. Уродливые пучеглазые куклы «Лол» пляшут под песни моей юности, и за всем этим наблюдает портрет Ады над искусственным камином…

Зубы чистил полчаса — пытался заменить вкус сгнившего мяса мятной свежестью. В белом пятне пасты на раковине краснели кровавые прожилки. Мог бы, соскреб бы щеткой эмаль!

Как там вчера посоветовали? Кам даун? Подкрутить расшатанные нервишки? Выспаться? Отдохнуть? Набраться сил? Обрести вновь уверенность? Как, черт возьми, это возможно, если жизнь идет под откос?!

Возьми себя в руки! — сказал строго отражению.

Почему не помогает? Неужели в юности сила воли была крепче? Я мог приказать себе не ныть, не бояться и не опускать рук. Я сам муштровал себя так же, как солдата — ненавистный командир. Ни поблажечки! Почему же сейчас собственный бесценный совет «возьми себя в руки» не помогает? У меня больше нет рук? Или себя?!

После завтрака съездил в зал. Тренировка далась легко, несмотря на бессонную ночь и похмелье. А все оттого, что боль в мышцах была поприятней боли в душе.

Плавал в бассейне. Переплыл его весь раз десять. Наглотался воды. Замерз до чертиков. Грелся в сауне. Улегся на верхнюю полку, где сухой воздух выжигает дыхательные пути и бьет в набат сердце.

Выпил шоколадный протеиновый коктейль. Вкус был пресным, но хоть не гнилостным.

 

Еле шел по больничному коридору. Пациенты и медсестры пялились, будто знали мой секрет. Откуда? Неужели читают мысли?

Отворяется дверь. Ира оборачивается, поправляет ворот кашемировой кофты, носки длинных ног вытягивает, как в пуантах. Горячая медсестричка оборачивается, привстает с постели. На большой груди топорщится халат; чепец, закрепленный невидимкой, съехал на гладкий лоб, да так, что невидимку заметно. Обе тоже мысли читают. Переглядываются. Дашенька оборачивается, куклой машет, улыбается тепло. Скоро перестанет…

Ира и горячая сестра удаляются в коридор. Я глажу Дашу по голове, а у самого глаза на мокром месте.

Вы нашли маму? — спрашивает малышка.

Я в кулак прячу всхлипы. Не могу!

С мамой что-то случилось? Злые люди ее нашли?

У меня нет слов. Киваю и реву.

Мама на небе, Дашенька, — выдавливаю. — Она теперь ангел. Смотрит на тебя с облачков…

Значит, вы ее не спасли.

Взгляд, голос, выражение лица — вмиг переменились. Дашенька повзрослела на десятки лет в одно мгновение. И тут же спросила беспечно, будто ни слова не поняла:

Теперь вы мои мама с папой?

Даша улыбалась. Играла в «Лолы». Даша больше не говорила о маме.

Жена попросила меня уехать. Передать через курьера кое-какие вещи. Я ловил ее взгляд, когда она все это говорила. Но не поймал.

 

Ночью Ира позвонила. Сказала, у Даши истерика. Девочке приснилась мама, и теперь она истошно ее зовет. У Иры голос был тихий, как шелест травы, я почти не слышал слов, только визг «Матусю! Матусю!21» на заднем плане. Сказал, что приеду. Жена ответила (отчетливо):

Не смей!

Зачем тогда звонишь?

Пижон был прав. Я Ире нужен.

Окна были закрыты, но я все равно мерз. Кофе варил сам, но он все равно чертовски горчил. Может, не в жене было дело? Может, не она меня замораживала и травила?

 

Вошел в пустую палату.

Дашу выписали утром, и ваша жена ее увезла, — сказала горячая сестра.

Не знаете куда?

Я — нет.

Вы что-то говорили ей о Марьяне?

Я — нет.

Совсем ничего?

Совсем. Я боялась сказать лишнее и навредить.

Зачем столько такта? Вы же меня недолюбливаете.

Отнюдь. Мне до вас нет дела. Я просто хочу, чтоб у дочери моей подруги все было хорошо.

Спасибо.

Пожалуйста.

Правда. Спасибо.

У вас хорошая жена. Она Дашку полюбила. Помиритесь с ней.

Думаете, это легко?

Нет, конечно! Она настроена Дашу у себя оставить. Вы в курсе?

Нет.

А вы? Хотели бы?

Да.

Без понятия, как вам примириться и чтоб Даша не стала ходячим напоминанием об измене…

Вот вы, как женщина, меня бы простили?

Нет. Но я не ваша женщина. Ваша, возможно, простит.

 

Ира уехала к родителям. Догадался сразу. Набрал их домашний номер. Судя по доброжелательному тону тещи, Ира о ситуации не рассказала. Добрый знак.

Чтоб не пускать меня в квартиру, ждала под аркой. Мы взяли кофе и сели в машину. Я морально готовился снова получить горячим напитком в лицо.

Только давай не пачкать сиденья, — пошутил. — Захочешь облить, предупреди, и выйдем на улицу.

Не стану. Я зла была. Теперь мне все равно. Никогда бы не подумала, что без тебя мне лучше, — полоснула лезвием обидных слов.

Не скучаешь?

Нет. Удивительно даже… Все умерло окончательно.

А я вот скучаю. И люблю тебя. Как любил всегда, так и люблю. Только, кажется, сильнее.

Поэтому искал мне замену?

Невозможно тебя заменить. Но я тепла искал. Человеческого. Близости!

Я все это время была рядом!

Не была! Да и я, видишь, не был… Прости, Ира. Прости за все. За то, что все сломал.

И ты прости. Давай друг друга отпустим.

Хочешь развода?

Хочу.

Твердо решила?

Твердо.

Понял. Что мне сделать, чтоб тебя переубедить?

Ничего. Поздно.

Не прощаешь?

Прощаю. Но больше вместе быть не хочу.

Я оставляю тебе квартиру.

Не нужно. Родители приютят. Там разберусь.

Денег кинуть на карту, пока не разберешься?

Ничего не надо.

Ты же не чужая. Тем более пока с тобой Даша. Из-за меня все. Дай мне возможность хоть как-то искупить вину.

В этом ты весь! Думаешь, все меряется деньгами?

Нет. Увы. Мне ничего и никого, кроме тебя, не надо. Но видишь… Я тебя потерял.

Не надо подачек.

Это мне нужнее. Правда, это нужнее мне!

Ты любил ее?

Я люблю тебя!

Лгун. Лицемер. Ладно… Что уж теперь…

Я хочу взять Дашу насовсем.

В смысле, ты хочешь взять Дашу?! Это я беру Дашу!

Вместе давай заберем.

Ты как обычно! Не слышишь! Я-не-хочу-с-тобой-жить!

Слышу. Не живи. Мы можем оформить опеку, а потом развестись. Будем любящими разведенными родителями.

Зачем тебе это?

Я хочу стать отцом! Отцом Даши! Я люблю ее!

Как и ее мать?

Дура! Я люблю Дашку. Вне контекста наших с ее мамой отношений.

Подрастет, станет на маму похожа.

Зачем эти пошлые гадости? Я привязался к ребенку точно так же, как и ты.

Найди бабу и заведи с ней ребенка. Ты можешь! Это я уже не могу.

А я хочу этого ребенка. Не имею права?

Полный бред! Я развожусь и беру Дашу к себе!

У тебя пока нет работы. Будет сложно взять ребенка. Мать-одиночка без источников дохода. Если ты разведешься со мной сейчас, то не будешь по закону иметь права даже на алименты. Если мы возьмем опеку вместе, то я буду содержать и Дашу, и тебя минимум до ее совершеннолетия. Вы останетесь в квартире. Сам съеду. Тебе не обязательно выполнять обязанности жены. Только матери. Я буду отцом. Буду на выходных забирать Дашу, на отдых возить, заниматься ею. Так живет большинство разведенных пар. Просто заботятся о ребенке.

Это манипуляция какая-то? Ты таким образом надеешься меня вернуть?

Не все крутится вокруг тебя. Я тоже хочу быть отцом лучшей девочки на свете.

Мне нужно подумать.

Хорошо.

Я пока побуду с родителями.

Хорошо. Но социальные службы уже ее ищут. Надо решать быстро.

Я не могу! Не хочу тебя! Не хочу с тобой быть!

Понял. Прости, Ира. Очень жаль, что я все испортил. Мне так хреново…

И поделом! Прощай! — Хлопнула дверцей машины.

Солнце прямо в глаза било. Прощалось. Ни тепла в нем не осталось, ни нужды. Завтра первый день зимы. Долгой, унылой. С морозными ночами. Плюсовыми, а оттого мокрыми и скользкими днями. Ветрами колючими. Снегами грязными. В Киеве холодов больше не бывает. Ни тебе снежных горок, ни инея на голых ветках. Сплошная слякоть. Европейский климат! Все серо и уныло. Ненавижу этот город. Уже больше двадцати лет ненавижу.

С тех пор как перебрался в столицу, считал себя киевлянином. Не потому, что хотелось тут жить, а потому, что это создавало иллюзию причастности к чему-то большему. Большему, чем домик в крохотном городишке, где из достопримечательностей одна крепость. После Каменца Киев поразил шириной проспектов, высотой домов и количеством людей на квадратный метр. С какой гордостью я говорил, что теперь в столице живу! С какой помпой принимала меня семья, стоило заехать к родным на очередной праздник. А уж когда привозил красавицу жену, мама вытирала с уголков глаз слезы счастья. Или мне только казалось?

Написал Пижону.

Я: «Ира хочет развода».

П.: «((».

Я: «Считаешь, отлипнуть и не отсвечивать?»

П.: «Ахах! Дать время».

Я: «И что?»

П.: «Все меняется))».

Я: «И чувства?»

П.: «Они — в первую очередь».

Я: «Что мне делать?»

П.: «Расслабиться. Вы уже все сделали».

Я: «Но как?! Я же виноват! Я должен что-то сделать!»

П.: «Играете в карты?»

Я: «Немного».

П.: «После хода что надо делать?»

Я: «Ждать чужой».

П.: «!»

Я: «Так мне ждать?»

П.: «Варианты?»

Я: «Предложить больше. Золото. Мальдивы».

П.: «Свозите, если помиритесь».

Я: «Если?!»

П.: «Надо быть щедрым, но глупо бросать все деньги мира под ноги женщине, которая хочет развода. Идет навстречу — не жадничайте. Уходит — значит, уходит. Смысл ей прощать вас, если вы и так все дадите?»

Я: «Колбасит меня сильно!»

П.: «А то! Подождите, пока ее начнет».

Я: «Начнет?»

П.: «А то!»

Я: «А если нет?»

П.: «Значит, нет».

Я: «???»

П.: «Нет — значит, нет))».

Я: «Блин».

П.: «Главное, отпустите. Живите пока свою жизнь».

Я: «Какая без нее жизнь?!»

П.: «Какая-то ж есть? Вот ее и живите. Не долбайте жену, даже мысленно».

Я: «На душе так погано…»

Я: «Сказала, не скучает».

Я: «Не нужен я. НЕ НУЖЕН!!!»

Я: «Без меня ей лучше!!! Двадцать, сука, лет прожили, а ей БЕЗ МЕНЯ ЛУЧШЕ!»

П.: «Звезды далекой бледный свет

Из мрака мирозданья

В пути проводит сотню лет,

Неся к земле сиянье.

И, может быть, давно уж нет

Звезды в просторах синих,

Но ледяной струится свет,

Холодный и унылый.

Ведь стала призраком звезда

На небе синем, ясном…

Не видели, пока жила,

А видим — уж погасла.

Так и ушедшая любовь:

Пока горит — мы слепы,

А вот умрет — и лишь лучом

Безжизненным согреты».

Я: «?»

П.: «К нашему с вами разговору о браке. Показалось, в тему».

Я: «Красиво. Твой стих?»

П.: «Ахах! Нет. Отчима».

Я: «Все зря?»

П.: «Что зря?»

Я: «Жизнь».

П.: «…»

Я: «?»

П.: «Я в таком не шарю. Живу себе да и живу. Вот и весь для меня смысл))».

 

Дома было невыносимо. Поехал на работу.

Думал, не увижу тебя до понедельника, — улыбнулся Никита.

Он выглядел так, будто не спал ночь: углубились морщины и полопались сосуды в глазах. Да и я вялым и осунувшимся смотрелся. Каждый встречный-поперечный спрашивал, не одолжить ли визин, не сварить ли кофе, не простужен ли я, не на голодной ли диете. Только Никита молчал. Он никогда в душу не лез. Благодаря чему мы и дружили.

Все разошлись, лишь уборщица ходила с тряпкой. Затих «Леонардо», за окнами наступила знакомая «ночь в семь вечера». Никита засел в кабинете. Через стеклянную стену я видел, что ничем он не занят и больше мается, чем работает.

Может, закажем чего поужинать в офис? — спросил, заглянув к нему. — Или твои ждут?

А твои не ждут?

Ира у родителей.

Дочка в больнице, — сказал Никита и громко закрыл ящик стола.

Что стряслось?! С ней все нормально?

Жива. — Он тихо, нервно засмеялся. — Если все это можно жизнью назвать.

Заказали мы суши. Конечно! Куда без них? Я люблю суши. Может, и к морю есть смысл присмотреться?

Который раз она попадает по скорой?

Не первый.

Думал, все наладилось. На группы ходит. Замуж собралась…

Ходит. Собралась. А что толку?! На группы пошла, потому что жених условие поставил. Лжет ему, как и нам всегда лгала. Только у нас опыта уже сколько лет. А он ее ровесник! Что он понимает? Чуть какая ссора — у нее срыв. Это дело?! Сколько еще ссор будет!

Так и что свадьба?

Какая сейчас свадьба… До весны отложили. Посмотрим, будет ли он ее ждать. Опять рехаб22, наверное… Оно ему надо? Сколько ж на это нужно любви?

У вас же хватает.

Это наша единственная дочь! Мы, наверное, тоже виноваты… Где-то ошиблись…

Прекрати себя винить.

А кого? Ее? Была бы взрослая, еще ладно. Так ребенок совсем! Больной ребенок. Как ее винить?

За окнами колеса резали осенние лужи. У меня не нашлось для друга ответа. И совета не нашлось. «Возьми себя в руки!» — фальшиво звучит, когда сам с собой не в ладах.

Я старался всем казаться сильным. Пусть бы боялись или ненавидели даже, но ни в коем случае не жалели.

В последние пару дней я нарушил все свои правила: не жаловаться, не плакать и не просить о помощи. Слезы глотал на людях, скулил в трубку, заставил чужого парня помогать вернуть жену. Считайте, в несостоятельности расписался!

Выходит, я создал лишь иллюзию неуязвимости? Голый король прозрел, что его яйца у всех на виду?

От меня Ира ушла.

 

Уехал за город. Чтобы не видеть платья в шкафу, Ирину любимую чашку и разбросанных кукол.

Я: «Ира, я на даче».

И.: «С ума сошел?! Там холод. Грязно».

Я: «Потерплю».

И.: «Назло? Вроде как я тебя из собственного дома выгоняю?»

Я: «Ира… Глупостей не надо. Я ж обещал. Разберусь. Ты просила передать вещи. Не знал какие. Приезжай, бери».

И.: «Ок».

Домик в дачном районе в черте Киева мы взяли еще в десятые годы за хорошую цену. Пяти соток у озера хватало с головой. Ира планировала цветы посадить. Я хотел построить беседку и шашлыки жарить на выходных. Домишко был крепкий, каменный, с проведенными коммуникациями, но внутри без отделки. Тогда мы слегка подмарафетили лишь веранду. Планировали дизайнерский ремонт. «Может, совсем туда переедем!» — мечтала Ира. Но как-то… не срослось, что ли. Сразу денег лишних не было, потом — времени, а позже и желание угасло. Мы с женой городские люди, рабы асфальта и круглосуточной доставки. Мечту о тихом уютном местечке с настоящим камином лелеять было приятно, пока она оставалась мечтой. В итоге ни один из нас и пальцем не пошевелил, чтобы обустроить для жизни уголок, цветник разбить или хотя бы скосить перед домом траву.

Дом ветшал. Забор покосился. Под тяжестью винограда упал в бурьян ржавый навес.

Ночью за стенами слышен был лай собак, ветки царапали окно. Я мерз под тремя пуховыми одеялами. К утру под потолком собирался конденсат, капли стекали по обоям.

Позвонили из милиции:

Добрый день! Вам знакомо имя Марьяны?. . Назвали фамилию.

Началось!

Параллельно злился вайбер: я не сразу принял вызов от Иры.

Тут милиция! Они за Дашей! — истерично вопила в трубку жена.

Добрался меньше чем за полчаса, благо не было пробок.

Заплаканной Ире наливала воду девушка в форме. Жена бросилась мне на шею.

Я за вещами приехала, — она нервно глотала слезы, — а тут…

Ирочка, успокойся.

Я никому не отдам Дашу! Не отдам!

Никому ее забирать и не хотелось. Приюты не резиновые. Госбюджет — тоже.

Долгий разговор закончился примерно так:

Да, опекаем девочку, хотим забрать. Нет, не знали, что надо заявлять. Не хотели ее травмировать. А что, нашлись родственники?

Нет пока, — ответила девушка с русой косой под фуражкой.

Тогда пусть ребенок будет с нами. Домашняя девочка. Маму потеряла. Представляете, каково ей будет, если сейчас ее увезти?

Поехал писать заявление. Впереди светило долгое оформление бумаг. Я деликатно пытался выведать, где, кому и сколько нужно заплатить, чтобы нас не мучили. Все шли в отказ — то ли боялись, то ли веса их решение не имело. Лишь одна социальная работница отреагировала на намеки.

Вечером вернулся домой. Ира привезла Дашу от родителей, легла с ней в кровать и прижала ее к себе крепко-крепко.

Ира, — убрал с лица жены волосы, — если мы хотим быстрее насчет Даши все решить, нужно приступать. Сейчас же! Школа приемных родителей, пакет документов… Нужно взять справки о несудимости, поговорить с психологом, обойти врачей, представить доказательства материальных возможностей. И то это не усыновление пока — опека.

Значит, надо приступать. Если ее заберут, я… Не представляю! Не смогу!

Но ты ведь хочешь сначала развод.

Я не смогу быть тебе женой в полном понимании этого слова.

Мое предложение в силе. Оформляем опеку, общаемся исключительно как родители. Захочешь — позже разведемся.

Ты тоже захочешь. Я не стану с тобой спать. Тебе понадобится женщина…

Ира! Сейчас мне нужна только Даша!

Жена пошла на кухню и заварила чай на нас двоих. По привычке.

Не мог бы ты сегодня не уезжать? Только сегодня!

Хорошо.

 

Ночевал в кабинете. Не мерз. Даже душновато было.

Утренний кофе мне понравился. Горький, но это бодрит. Терпкий, зато не приторный! То ли жена научилась его варить, то ли я привык. За двадцать-то лет.

Зайди к нам, пожалуйста, — позвала в комнату Ира.

Дашенька сидела на полу в окружении десятков большеголовых куколок, голыми коленями на паркете, молчала, не улыбалась. Черным маркером она зачеркивала куклам разноцветные глаза.

Ира всхлипнула.

Когда мама вернется? — спросила Даша. Не своим — нежным, детским, — а строгим, почти взрослым голосом.

Вот с чем нам теперь предстояло иметь дело. Кроме прочего…

 

Эти психологи такие странные!

Ты приходишь к ним с конкретным вопросом, а они пудрят тебе мозг, выискивая проблемы, которые с бедой твоей мало связаны. И ладно бы все одно и то же говорили, так ведь у каждого в потайном карманчике свой заковыристый советик. И я так могу! У меня нелепых советов другим — на все случаи жизни!

Зачем обговаривать мой роман с Марьяной? Что Ира должна знать? В какой позе было приятнее? Мы с женой за двадцать лет и так рассказали друг другу, чем мы плохи. В жизни не поверю, что есть проблемные семьи, где супруги не выговаривают все, что накопилось. Не делимся желаниями? Жена частенько желала мне «убиться об стену». Боли не открываем? Только и делали мы с Ирой последние годы брака, что делились болями и претензиями.

Самым конструктивным и ценным стало обсуждение материалов школы приемных родителей и того, кто и когда занимается дочкой. Даше ведь к школе надо готовиться. На развивашки ходить. В бассейн. На площадку. Даше успокоительное капать надо перед сном. И сказку читать. А потом держать маленькую ручку, пока не уснет.

 

В субботу я позвонил Ире рано утром. У нас была запланирована встреча с терапевтом, но у меня не получалось.

Прости, Ира. Завтра кухню привозят. Мне нужно контролировать…

Ты о чем?

А-а… Я разве не рассказывал? До морозов хочу основную часть успеть. Ремонт затеял.

Шутишь?

Зачем снимать или покупать квартиру в городе, если есть целый дом? Ехать до работы всего на четверть часа дольше.

Ты делаешь ремонт на нашей даче?!

Да.

И молчал?!

А что?

— Не знаю… — Даже через трубку я улавливал ее волнение. — Странно как-то… Ремонт полным ходом, а жена не в курсе.

Ты, кажется, сказала сама, что обсуждаем только Дашу. Не думал, что тебя волнует мой ремонт.

Меня волнуешь ты. В смысле… Я не имела в виду, что… — Она тяжело вздохнула. — Справедливо. Раз квартира за мной, за тобой дача.

Вполне справедливо. Мне заехать завтра?

Да. Хотя… Слушай, а если мы с Дашей заедем? Или?..

Скажи честно, что тебе интересно поглазеть.

Чертовски!

 

Вечер перед приездом Иры я проводил на утепленной террасе. За два с половиной месяца успел сделать меньше, чем хотелось бы. По идее, близились настоящие холода. Хотя прогноз на месяц обещал уже привычный плюс и слякоть. Вряд ли даже к Новому году мы получим зимнюю сказку.

Каждый день после работы, да и на выходных, я помогал своим же рабочим. Вначале бригада оставалась в доме и на ночь, но, когда поменяли окна, утеплили стены, положили полы и наклеили обои в гостиной, уже не было нужды трудиться круглосуточно.

Да, я просил ребят работать быстро. Доплачивал за скорость. Да, я контролировал с превеликим удовольствием! Считаю, это именно тот надзор, который уместен. При этом помогал вывозить мусор, шпатлевать. Потолки красил.

Никакого спортзала не нужно, когда хоть пару часов проработаешь руками. В молодости я и сантехнику мог починить, и кухонный шкаф собрать. Потом офисные будни затянули. Казалось: зачем это? Бытом занята жена. Если что ломалось, приходил мастер.

Время вспомнить, как класть плитку!

С ребятами мы сработались. Знаю, что порою подбешивал их замечаниями. Но я не просто командовал, я впрягался в работу, и за это они меня уважали.

Мой дом понемногу становился по-настоящему моим! Чем-то, во что вкладываешь не только деньги, но и душу. Тем более в работе легче переносить одиночество. Сейчас казалось: возьмись я за ремонт раньше, меня бы не настигла хандра среднего возраста.

А что? В частном доме — красотища! Живешь себе недалеко от сияющего огнями города (меньше часа — и можно по Крещатику гулять), при этом ночами тихо-тихо. После крохотного провинциального Каменец-Подольска я долго привыкал к суетливой столице. А теперь, наоборот, привыкал к тому, что мимо проезжает по машине в час и видно звездное небо. Оказывается, звезды еще существуют!

Повадилось приходить семейство ежиков. Сначала появился папа еж. Конечно, я не сразу понял, что это именно глава семьи. Потом уже, по размерам остальных, стало очевидно. Я налил ему в крышечку молока (ведь с детства учили, что это полезнейший продукт), поставил под вечнозеленой туей. Один из рабочих сказал:

Не надо их молоком кормить. Лучше фаршиком.

На следующий вечер папа еж привел жену и ребятенка. Я прямо какую-то ответственность почувствовал. Мне теперь целую семью кормить! С того вечера я немало прочел про полноценный рацион ежиков. Геморрой! Слава богу, придумали зоомагазины. До чего же довольно было колючее семейство!

Впервые в жизни у меня появились питомцы. Сорок на носу, а я только-только осознал прелесть общения с природой.

 

Вышел встречать девочек на дорогу. Опасался, что Ира позабыла, какой участок — наш. К тому же забор я починил и перекрасил. Да и ворота поставил другие.

Это точно наша дача? — улыбнулась Ира, удивленно приподняв брови.

Она медленно прошла под новеньким навесом на блестящих сваях.

Грязно пока, — оправдывался я за беспорядок в доме и на участке. — И так уже фуру строймусора вывез… Вон там беседка будет. Дорожки хочу галькой выложить.

Дашенька, в отличие от Иры, без стеснения носилась по участку.

Даша, пораниться можешь! — крикнула ей Ира.

Ничем она не поранится, — улыбнулся я. — Пусть ребенок веселится.

Я попросил Иру не разуваться, потому что кафель был в пыли и холодный. Ковров я еще не стелил.

А мебель когда? — спросила Ира.

Не все сразу. Пока что самое необходимое.

Я заварил чаю. Ира сидела на краешке стула, будто все никак не могла побороть смущение. Вдруг резко подорвалась:

Я же пирог нам испекла. К чаю!

Не знаю, долго ли Ира крутилась у плиты, но пирог вышел отменным. Мне даже неловко стало оттого, что я один почти весь и съел. И крошки пальцем подобрал.

Кто бы мог подумать, что ты возьмешься за этот дом!

Ира потихоньку оттаивала и расслаблялась. Уселась с ногами в кресло-качалку и завернулась в плед.

Я, кстати, ремонт делал по твоим эскизам. Помнишь, ты рисовала, когда мы еще думали сюда перебираться?

Помню, — сказала, бросив на меня взгляд, полный недоумения. — Странно.

Почему? У меня понимания, как красиво, нет. Твои идеи мне нравились.

Правда?

Да. Чего удивляешься? Или я неправильно поступил? Нельзя было?

Почему нельзя?

Ну там… Интеллектуальная собственность…

Я тебя прошу! — Она со смехом отмахнулась. — Мне, наоборот, приятно. Я не подозревала, что тебе нравится, и тем более — что ты помнишь… Все-таки я не дизайнер.

А могла бы.

Что?

У тебя отличный вкус. Талант создавать красоту и уют. Ты могла бы быть дизайнером.

Да ладно! Куда мне уже?

Сама сказала, мы не старые. Жизнь впереди. Новая жизнь!

Ты что имеешь в виду? — напряглась Ира.

Я хочу жениться.

Что?!

Ира привстала. Тут же поняла, насколько резко среагировала, и стала нервно перебирать бахрому на пледе.

Шучу! — засмеялся я. — Я уже женат.

Подмигнул ей, но Ира шутку не оценила: обиженно поджала губы.

Мама Ирочка! — закричала с улицы Дашенька. — Дядя! Снежок!

Мы вышли на участок. Изо рта шел пар. На небе заискрилось зимнее солнце. На черную землю, строительный мусор, блестящий навес и будущую беседку с мангалом мягкими, словно кошачьи лапки, хлопьями стелился первый снег.

Когда на улицу опустился вечер и девочки засобирались домой, Дашенька неожиданно крепко сжала мою руку и спросила:

А можно остаться на ночь с дядей?

Ира дернула сережку, я внутри напрягся. Мне нравилось проводить с девочкой время, но погулять по парку пару часов, сходить в кафе или кино — и остаться за городом вдвоем, без Иры, не одно и то же.

Дашенька, еще не готова твоя комната… И… Хорошо у тебя интернет ловит?

Ага. Мне негде спать?

Есть, но… Ты привыкла к удобству…

Тут удобно.

Мы вещей сменных не взяли, — сказала Ира. — Зубную щетку, расческу.

Это всего одна ночь, — поддержал я Дашу. — Утром отвезу ее домой. Неужели такая проблема — поспать в одной и той же майке? Расческа у меня есть.

Ира глянула удивленно.

Твоя. В тех вещах, что ты когда-то перевозила. Кстати, хочешь, я тебе их отдам? Или сама перебери. Реши, что нужно.

Жена растерянно кивнула.

Даша, ты уверена? — Ира опустилась перед девочкой на колени.

Та закивала.

Хорошо. Утречком увидимся. Зубы… Ну что ж… Не выпадут же!

Ира волновалась не меньше моего. Расписала в подробностях ритуал отхода ко сну и все Дашины пищевые привычки.

Ира, мы разберемся. Не переживай. Это все-таки скоро будет официально и мой ребенок. И мы будем часто уезжать или ночевать без тебя.

Ира тяжело вздохнула, но против моих слов не могла ничего возразить. Они звучали логично. Вот только мне самому еще предстояло привыкнуть к мысли, что Даша когда-то станет носить мою фамилию. Пока что я чувствовал себя ответственным «дядей». Но никак не папой.

Каково вообще ощущать себя отцом дочки? Можно почитать об этом в какой-нибудь книге или журнале? А в интернете что пишут — на форумах или в «Инстаграме»? Режим «Я отец!» включается кнопкой, как только появляется ребенок? Или ощущение отцовства рождается медленно, с каждым новым совместным днем? Да, я уже был отцом. Но это было так давно! Я был очень молод и прочувствовать толком не успел. Сначала, когда Ира была беременна, я беспокоился о ней и составлял списки. Я был уверен, что освоюсь в новой роли, если все тщательно распланирую, учту все мелочи и предусмотрю проблемы. Не учел, не предвидел… Невозможно это. Моя табличка не пригодилась. Любовь, которую я держал в сердце до дня рождения сына, копил, чтобы разом всю излить, — эта любовь осталась невостребованной. Надо заново вживаться в это пока непонятное, но такое манкое «папа».

Я читал Даше сказку с телефона. Пообещал купить настоящие книги с картинками. Она сказала, что привезет свои любимые.

Уже пятая принцесса удачно выходила замуж, а глазенки девочки все не слипались.

Дядя, вам снится мама?

Я вздрогнул. Не ожидал вопроса.

Нет. Увы.

И мне. А я жду. Она на небе забыла обо мне?

Нет, Даша! Она тебя очень любила. Она навеки твой ангел-хранитель…

Вы любили ее, дядя?

Дети до ужаса откровенны. Могут одним взглядом и словом все перевернуть вверх дном в нас, взрослых.

Да. Но меньше, чем она заслуживала.

А меня любите?

Палец нервно менял вкладки на телефоне, внутри разгорался пожар.

Вы берете меня, потому что вам меня жалко?

Даша…

Потому что хотите, чтобы Ирочка к вам вернулась?

Даша!

Мне и в голову не приходило, что у нее появляются подобные мысли и чувства.

Ты знаешь, что мой сын умер?

Да.

Мне казалось, я это пережил. Забыл. Но… Помнишь сказку про Снежную королеву? У Кая в глазу застрял осколок волшебного зеркала.

Да. Он стал плохим. Не умел больше любить… И вы тоже?

Нет. И да. Не знаю… Не бывает, Дашенька, чего-то одного. Ты ведь иногда злишься на тех, кого любишь?

Да! Даже на куколок!

Но от этого не перестаешь их любить?

Нет!

Вот так и у взрослых. Много чувств сразу.

Но одно сильнее?

Да. Только пока разберешь и уберешь все лишнее…

Как морковку в супе.

Что?

Я выбираю в супе морковку. Люблю суп. Не люблю морковку. Люблю маму Иру и хочу есть ее суп. Но она всегда кладет дурацкую морковку.

Я тоже не люблю. Особенно вареную. Фу!

Говорили маме Ире?

Нет. Просто выбирал морковку.

Даша засмеялась заливистым колокольчиком.

В общем, я учусь быть папой заново.

Вы не можете меня любить, потому что у вас уже был ребенок?

Даша, нет! Все не так. В семье бывает много детей. И родители любят их всех.

А ваш сын на небе не обидится, если вы полюбите меня?

Нет. Мой сын, я уверен, хотел бы иметь такую сестричку. Не обидится! Мы же его не забыли и не разлюбили. Мы с Ирой просто полюбили кого-то еще.

Даша вздохнула. На ее ресничках заблестели слезы.

Дашенька, ты чего?

Значит, мне тоже можно любить кого-то, кроме мамы? Я ее не забыла! Не забуду никогда! Не разлюблю! Я просто полюблю кого-то еще!

Я тяжело задышал. В груди разрастался камень, раздавливал легкие.

Дашенькины мягкие ладошки вытерли мои слезы.

Прости! Прости! — Я отвернулся.

Чего вы всегда стесняетесь плакать, папа?

Мальчики ведь не плачут.

Почему, папа? Они что, не люди?

 

С того раза Дашенька стала проводить у меня одну ночь в неделю. Поначалу Ира обрывала телефон и засыпала сообщениями, но вскоре смирилась с тем, что нам с Дашей тоже нужно свое собственное время и пространство.

В «Книгарне»23 я простоял долго, выбирая самые красочные книги. Девочка-консультант подошла с улыбкой:

На подарунок?24

Для дочки, — сказал, и тепло стало на душе от короткого, но точного слова.

Що вона любить?25

Теперь я мог ответить с точностью. Поддержать разговор из разряда «моя в свои семь умеет то-то и то-то, сложности у нас с тем-то и с тем-то». Я осваивал опасное поле родительства, учился обходить мины и переставал бояться сделать шаг вперед.

 

Мы с дочкой наряжали елку. Накупили игрушек и пестрого дождика. Неожиданно позвонила Ира и спросила разрешения заехать.

Я вам немного еды привезла, — сказала она, разуваясь на пороге. — Как твоя язва?

Нормально все. Я же не пью, не курю. Стараюсь меньше нервничать.

А когда ты мебель купишь? — спросила, опустившись на единственный стул.

Ой, не спрашивай! Кровать нравится одна, а шкаф — другого цвета, а потом и стол какой-то неподходящий… Куплю, куда денусь.

Может, тебе помочь?

Это было бы здорово!

Елку мы доукрашали втроем. Ира подсказывала нам с Дашей, какие игрушки куда повесить выигрышней.

Я вынес в гостиную Ирины вещи, которые она годы тому назад свезла на дачу: в основном карандашные наброски, а еще пару полотен — сирень в вазе маслом и акварельный закат.

Не выкинул?

Твои картины?!

Это не картины. Так, баловство.

Красивое баловство. Если они тебе не нужны, я себе оставлю. Повешу тут.

Не говори ерунды! Зачем?

Мне нравится.

А говорил, не разбираешься.

Не разбираюсь. Но мнение иметь могу? Пусть дилетантское?

Ира долго перебирала работы.

Знаешь, когда-то все, что я писала, казалось мне особенным. Сейчас несовершенства как на ладони! С чего я вообще решила, что у меня есть талант?

Есть. Я же так не умею.

Ой! Тут уметь нечего. Все посредственно…

Твоя проблема была в том, что ты сразу, с порога, претендовала на гениальность. Люди годами развивают талант. Мало кому он дается сразу и огромный.

Она посмотрела на меня внимательно.

Ты прав. Прав! И всегда был прав. Я трусиха. В мечтах легко считать себя гениальной. Приятно думать, что, если бы ты попробовала, у тебя непременно бы вышло. Что помешали обстоятельства. А так бы ты — ух!.. У меня была претензия на гениальность, причем необоснованная. Я это чувствовала, поэтому и не шла учиться, ни с кем не советовалась и никому не показывала. Кроме тебя. Я знала, что ты в этой области не знаток, но побоишься меня ранить и будешь хвалить. Я выбрала то, что было проще. Быть только женой.

Это действительно проще?

Я никогда этого не узнаю.

Почему никогда, Ира? А сейчас?

Что сейчас?

Ты можешь начать учиться сейчас. Если все еще хочешь, конечно.

Она замотала головой.

Вот ты трусиха до сих пор! Сейчас-то возможность есть. Я поддерживаю вас с Дашей финансово. Учись. Пиши картины. Получится — выставляйся. Хотя бы для души.

Ира отвернулась.

Ты не обязан поддерживать меня вечно. Мы не вместе, а я все еще вишу на твоей шее. Пора, наверное, и мне взрослеть. Искать работу…

Ира, давай честно. Куда тебя без опыта возьмут?

Не знаю… — Она развела руками. — Ничего не знаю. Раньше всегда была уверена, что позаботишься ты… Как беспечно!

Слушай, а если мне не суммы вам выделять на быт, а вложиться в какой-нибудь бизнес для тебя? Сама будешь зарабатывать.

Я — и бизнес? Издеваешься?

Ну вот ты опять… Ладно, Ира, давай пока жить, как живем. У нас комиссия насчет Даши скоро. А там решим.

Мама Ирочка! — позвала Даша. — Папа! Куда слать письмо Деду Морозу?

Даша закончила рисунок. Вся обляпалась краской. Носик стал голубой.

Положи под елочку, — сказала Ира. — Дед Мороз его посмотрит и купит тебе ту игрушку, которую ты хочешь.

Не хочу игрушки!

На рисунке не было никаких кукол или планшетов. Она нарисовала свое тайное желание и была рисунком очень горда. Он и вправду был хорош!

Вот у кого точно есть талант, — сказала Ира.

Двое взрослых, мужчина и женщина, удивительно похожие на нас с Ирой, улыбались, держа за руки маленькую девочку с озорными кудряшками. А на облачке, рядом с солнцем, сидела девушка в платье цвета алой розы…

 

Закончились занятия в школе приемных родителей. Мы вышли на финишную прямую. Перед заседанием Ира предложила переночевать дома, чтобы поехать вместе.

Я уже засыпал, когда раздался стук в дверь.

Снег опять, — сказала Ира, присев на подоконник.

Днем все равно будет плюс пять. Растает.

Даша никогда не каталась на санках.

Никогда?

Говорит, снега всегда было мало. Я не бывала во Львове зимой. Там действительно мало снега?

Ира! Ты же знаешь, что я тоже не был во Львове зимой. Ты знаешь все места, где я был.

Знаю?

А кто знает?

Она присела на диван, погладила край простыни.

Мне приснилась Марьяна.

Что?

Девушка в ярко-красном платье с кучерявыми волосами. Как на рисунке у Даши… Она?

Ну-у… Похожа.

Она мальчика за руку держала. Нашего!

Ира…

Она сказала, что заботится о Сашеньке. Там… Попросила, чтоб мы заботились о Даше. Тут…

Пальцами растерла по щекам слезы.

Мы же позаботимся?

Она будет наша. Всегда.

Ира положила голову мне на плечо.

Как бы я без тебя со всем этим справлялась?

Зачем без меня? Я же есть.

Губами прикоснулась ко лбу.

Диван такой твердый. Тебе удобно?

Это же всего одна ночь. Завтра уеду.

Не надо.

Не надо?

Не надо. — Ира развязала халат.

Потом мы долго лежали в тишине кабинета. Тени улицы плясали на потолке.

Как я скучал! — нарушил молчание.

Я тоже. Давно.

И не говорила?

А смысл?

Все-таки не можешь оставить прошлое позади?

Могу. Но смысл? Так, как раньше, уже невозможно, понимаешь? Я не верила, что мы сможем все поменять. И поменяться. Ведь оба привыкли к тому, что было. А тут переписывать отношения заново. Как новые начинать!

Ну и здорово! Новые. По-новому. Зато друг с другом. Ты же видишь, я стараюсь. Не давить. Не наседать. Слышать тебя и слушать.

Вижу. Но надолго ли?

А ты надолго нежна? Надолго ли будешь видеть во мне не только мужа, но и мужчину?

Ира завернулась в одеяло.

Вот опять конфликт, — сказала.

А как без них? Мы вон старались делать вид, что нас все устраивает. А все, оказалось, прогнило, пока от себя прятались. Не хочу так. Хочу открыто. Искренне! Я контролирую тех, кого люблю, потому что люблю! Я не могу измениться полностью. Но я готов стать гибче. Идти навстречу.

Готов?

А ты, Ира?

Я? Прости… Ведь не только из-за тебя все разрушилось. Я отгородилась в своем горе. При этом слишком полагалась на тебя, на родителей. Не ценила многого. Считала, ты не делаешь ничего особенного. Делаешь меньше, чем обязан…

Я тоже многое воспринимал как должное, Ира. Не уважал тебя. Считал, что ты всегда будешь рядом, потому что я тебе нужен.

Нужен! Но я больше не хочу, чтоб ты был нужен только как…

Кошелек?

Муж. Кормилец. Опекун. Хочу быть тебе равной.

Я все равно буду тебя опекать. Я такой!

И за это я тебя очень сильно люблю. Но мы теперь родители. На нас равная ответственность.

Что ты предлагаешь?

Я нашла место. Прописала бизнес-план. Если тебе не сложно, просмотри его. Родители и Танечка… Я… В общем, я одолжила у них сумму…

А я?!

Погоди! Я не хочу, чтобы опять все ложилось на твои плечи. Я хочу и сама! Хоть что-то в этой жизни сделать сама.

Я тебя все равно поддержу, Ира. Так под что помещение?

Под детскую развивающую студию. Языки, шахматы, рисование.

Это то, чего ты действительно хочешь?

Очень хочу!

 

На юбилей к маме поехали уже втроем. Всю дорогу Ира расписывала дочке потрясающую старинную крепость, в которой я встал на колено и сделал ей предложение.

Как принцессе? — Даша хлопнула в ладоши и мечтательно закатила глаза.

Как настоящий принц — принцессе. — Жена посмотрела на меня и улыбнулась.

Настя приехала без мужа. Еще более тощая. Еще более рыжая. Видимо, подкрасилась перед визитом. Со мной не разговаривала, но с Дашенькой подружилась: сажала на колени, смотрела с ней мультик на планшете.

Подловил сестру на кухне:

Рад тебя видеть.

Не верится.

Правда рад.

Малая так на тебя похожа.

На меня?!

Ну да. Твоя же малая. Не ссы. Маме не скажу, что твоя. Поддержу вашу враку про дочь подруги. Я же не ты. В чужую жизу не лезу.

Почему деньги не взяла? И меня заблокировала!

Обидел ты меня тогда сильно. Деньги! Деньги! Я дно, а не человек для тебя?

Нет, Настенька!

Я бы и без денег помогла. Если бы ты ко мне по-человечески. Знаю, что много наворотила. Но… Тогда я сириасли мириться пришла. Не за деньгами!

Прости. Я просто переживал за тебя всегда. Ты же малышка моя. Я тебя люблю.

Сириасли?! Какая я тебе на фиг малышка! — У Насти покраснели глаза. — Ты любишь только идеальных! А я не такая! Не была и не буду!

Знаю. И ладно. Какая есть.

Я, может, сорвусь. Может, опять все пойдет по звезде, понял? Не могу обещать ни хрена! Понял?

Не надо. Жизнь твоя. Хорошо, что ты сейчас тут.

Но я не хочу опять все пустить по звезде!

Сестричка разревелась, как маленькая. Я, как взрослый, ее обнял. Поцеловал в лоб.

Не хочу опять! — Прижалась крепко. — Не хочу!

 

Весь январь держались плюс пятнадцать. Снега было не дозваться.

Земля не замерзла, выкопать место для урны оказалось легко. На большой памятной плите осталось достаточно места для фото. Когда-то мы с Ирой планировали написать рядом с датами жизни сына свои. Но мы были живы. А Марьяна обещала заботиться о Сашеньке. Значит, лежать вместе им было бы удобней.

Даша положила на землю рисунок, где Марьяна в красном платье, а за ее спиной — огромное солнце. Солнце… Выглянуло, рисунок лизнуло и скрылось.

Весной Ира посадила на могиле Сашеньки и Марьяны живые незабудки.

В день, когда Даша окончательно стала нашей, мы не разнимали рук. Нервничали, пока ехали. Нервничали, когда подписывали. Нервничали, когда выходили на улицу. Настоящими родителями выходили.

О господи! Не верится…

Мы обнялись. Мы плакали. Нам не верилось. Ира стала мамой. Я — отцом.

Летом я закончил ремонт дачи. И мы перебрались туда на целых три месяца. Ира моталась по делам своей новой студии. Сначала заканчивала оформление, потом настраивала рекламу, подбирала персонал. Я участвовал на каждом этапе и давал ей советы, но вскоре понял, что она настолько вникла и загорелась, что начинает разбираться в теме лучше меня. Дашенька тоже занималась в этой студии.

Я предложил всем вместе ходить на уроки к тому преподавателю, которого высоко ценила сама Ира и ученики ее школы. Конечно, художником я не стал, но постиг своеобразный дзен, смешивая краски на палитре, и даже закончил пару посредственных пейзажей. У Даши дела обстояли значительно лучше. Мне нравилось, что наша семья создает что-то вместе. Что-то красивое…

 

Грянули двадцатые — и перевернули, встряхнули мир, распихали всех нас по домам, угрожая пандемией.

Меня удаленка не смущала. Я теперь мог быть с семьей целый день.

Даша росла и все больше увлекалась искусством. Когда ей исполнилось шестнадцать, стало ясно, что грех держать талантливую дочку подле себя, нужно помочь ей развиваться дальше. Мы долго планировали, совещались, прикидывали варианты — и Даша подала документы в одну из испанских школ искусств. Она прошла по конкурсу, чему мы все были ужасно рады.

По ней с детства понятно было, что финансистом она быть не захочет. Что надо купить хорошую камеру и не напрягать дочку уроками биологии. Не буду лгать, что понимаю что-то в световых инсталляциях или скульптурах из консервных банок. Конечно, Даша отменно рисует и обычные вещи вроде ваз с фруктами, но тянет ее в странные дебри современного концептуализма. Не жалко сколько угодно отдать за образование, если у ребенка глаза горят, а на стене висят награды.

Но не бросать же дочку совсем одну в чужой стране! Мы с Ирой решили купить квартиру в Испании, чтобы хотя бы несколько месяцев в году быть поближе к Даше.

Слава богу, мы в это время не были привязаны к работе: дела наладились. Но в Барселоне нам не понравилось. Одно дело — прилетать на время, чтобы переждать киевскую слякоть, и совсем другое — жить там круглый год. Скучали по родной речи и сметане в магазинах. Кроме того, дочь решила снимать жилье с другими студентками из их группы и злилась, если мы с Ирой названивали по десять раз в день.

Бенидорм показался нам раем. Наши магазины, наши эмигранты. Океан теплый круглый год. Кофе почти не горчит.

Ира вышла на русскоязычную девчонку-риелтора. Но ни одна квартира не нравилась. Цены подскочили, а нам хотелось в первой линии. Каюсь, в море для меня обнаружилась своя прелесть.

Бинго!

Три комнаты. Большая терраса над морем. Система «умный дом». — Смуглая улыбчивая риелтор перечисляла достоинства своего объекта. — «Косметика» нужна, потому что там много детей. Где-то на стенах рисуют, где-то царапины делают…

На фото не видно.

В фотоальбоме место на вершине скалы выглядело шикарно.

Так хозяева марафетят. Но дети новые появляются — и снова стены в краске.

Почему так дешево?

Срочно нужны деньги. Хозяева еще там живут. Как только подпишем, сразу съедут.

Нас предупредили о том, что квартира не свободна. Но о том, что с порога нас обступит, закружит веселая ребятня, — нет.

Папа! — крикнула на идеальном русском девчушка и опустила на нос зеленые очки. — Выгоняй стриптизерш! Покупатели пришли!

Мальчишка затараторил по-английски. Поняла его из нас двоих только Ира.

Нет-нет, — ответила она, — мы совсем не голодные.

А для кого я старался?!

Хозяин выглянул из кухни. Хозяин улыбкой тут же пленил мою Иру (из-за чего я напрягся). Хозяин крепко обнял риелторшу и обратился к ней на незнакомом языке. Так, понял я, у них мафия, и заволновался, не станем ли мы с Ирой жертвами аферы.

На террасу! Солнце сажать! Увидите закат над океаном — не захотите уходить. А я сразу цену набью.

Мы с Ирой неловко переглянулись. В люльке заплакал младенец, на шезлонге расселась малютка в пышном платье. Она размахивала королевским жезлом и поправляла сползающую на лоб корону. У Даши в детстве была похожая…

Еще более неловко стало, когда белозубый хозяин с лицом греческого бога протянул для знакомства руку. Она была шершавой, горячей, со шрамом на ладони, и вместо двух пальцев я увидел обрубки. По бесенятам в темных глазах я понял, что хозяин узнал меня раньше, чем я его. Но ни словом этого не выдал!

Стол ломился. Солнце превратилось в гранат, алым залило море до самого горизонта.

Мы поплавать пойдем, лады? — Девочка постарше уже переоделась в купальник и нацепила шляпу.

Не боитесь их отпускать одних? — Ира разрезала запеченного лосося. — Поздно… Вдруг что-то случится?

Ой, да все равно! У меня еще дети есть. Эти — выставочные образцы. — Пижон засмеялся.

Ира сделала вид, что оценила юмор, но я в этом сомневался.

Девушка-риелтор забрала у принцессы скипетр, чтобы та пила сок и не испачкалась.

Ты хоть по именам их помнишь? — подколола хозяина.

Приходится записывать.

Пижон раскрыл рубашку. Грудь была исчерчена именами с датами рождения.

Эй-эй! — крикнул он детям. — Вы не поели. Сегодня мороженым ужинать не разрешаю!

Почему-у?! — Старшая девочка обиженно выпятила губу.

Назло! Раз я сижу без мороженого, значит, и вы будете!

Мальчишка затрещал на английском. Ира засмеялась, риелторша тоже, а Пижон, судя по выражению лица, понял сына не лучше, чем я.

Он сказал, что на смертном одре тебе все припомнит, — перевела старшая дочь.

А-а! Передай, что, если не будет слушаться, я его вычеркну из завещания.

Мальчик высунул язык и пошутил в ответ.

Не стану переводить. Папа, учи английский!

Он сказал, — Ира улыбнулась, — что ему и так ничего не достанется, пока вы всех остальных не вычеркнете.

Приходили «сажать солнце» соседи. Объятия были долгими, прощание — бурным и сентиментальным. Я почувствовал себя статистом в старом итальянском фильме с Софи Лорен.

Вас так любят! Не хотят отпускать, плачут! — Ира пригубила вино.

Это слезы радости. Небось уже шампанское открывают. Представьте, какие мы шумные!

Много ведь деток.

Да! Люблю, когда мыслей не слышно. Тем более я с детства водохлеб.

Ира хохотала. А я вот шутку не понял.

Говорят, если есть дети, то в старости будет кому поднести тебе стакан воды, — пояснила шепотом жена. — Так вот его ждет очень много стаканов!

После сделки Пижон воскликнул:

Ну все! Официально бомжи. Малая, накрасься погуще! Прокутим папочкины деньги в Монте-Карло.

Пап, мне иногда не нравятся твои шутки.

Чё так?! Они ведь клевые!

 

Интересно, сколько всего пережили эти стены? Привыкнут ли к нашей с Ирой тишине?

Повезло, что мы с тобой не водохлебы, — засмеялась Ира.

Хотели закрасить надписи на дверном косяке:

«Мама, 29 л. — 163 см.

Папа, 26 л. — 190 см, 29 л. — 170 см (присел).

Я, 7 л. — 100 см, 9 л. — 140 см.

А., 9 л. — 146 см.

Кот, 2 г. — 30 см».

Но почему-то не стали.

 

Террасу вечером освещала гирлянда. Чайки садились на увитые цветами перила. Ира глядела вдаль. Я передал ей бокал и обнял ее. Все меняется: мир, человек. Я поменялся. Полюбил безделье и море. Полюбил слушать. Полюбил мечтать. Полюбил жить на две страны. И смотреть, как Ира рисует. И слушать, как Ира командует своими подчиненными.

Не скажу, что ее студия приносила баснословные деньги, но через четыре года бизнес полностью окупился. Теперь мы имели дивиденды. К тому же Ира была счастлива и воодушевлена.

Может, и тут студию открыть? — У нее загорелись глаза.

Давай пробовать! Никогда не поздно сделать что-то новое.

Она носом уткнулась в мою шею.

Почему ты заплатил больше, чем они просили?

Просто. Вроде неплохие люди… Да ты сама видела этот закат!

Говорят, все счастливые семьи похожи друг на друга, а все несчастные несчастны по-своему. Кто я, чтобы спорить с классиком? Хотя поспорю! Все наоборот. Что в том несчастье? Холод, уныние, одиночество, непонимание, разочарование, гнев. У всех одинаково, как под копирку. А вот счастье — категория индивидуальная. Его каждый по-своему строит, пусть кому-то со стороны непонятно и непривычно.

Вот мы с Ирой не водохлебы, мысли свои слышать любим. Но над нашим новым камином висит детский рисунок. На нем мужчина и женщина, в небе на облаке парит девушка в алом платье. А между ними всеми во весь рот улыбается наша Дашенька.

2021

 


1 Хочешь, я тебе рожу? (укр.)

 

2 Туфельку догони! (укр.)

 

3 Вон! Вон! (укр.)

 

4 Тетя злая? (укр.)

 

5 Обещай, что найдешь маму! И не дай злым людям ее обидеть! (укр.)

 

6 L.O.L. («Лол») — коллекционные миниатюрные куклы-пупсы китайского производства. Продаются тематическими сериями в пластиковых шарах-сюрпризах.

 

7 Люблю (укр.).

 

8 Где Дашенька? (укр.)

 

9 Лучше бы я! (укр.)

 

10 Помана (укр., молд., рум.) — поминальный подарок, вещь, которую дарят на память об умершем.

 

11 Эй, цыгане, эй, ребята! (цыг.)

 

12 Плацинда (плачинда) — круглый пирог, лепешка с начинкой (в Молдавии, Румынии и на Украине).

 

13 «Аспекты мифа» — книга философа и писателя Мирчи Элиаде, опубликованная в 1963 году, в которой изложены рассуждения о происхождении мифа и его влиянии на культуру.

 

14 В украинских школах распространена двенадцатибалльная шкала оценок.

 

15 «Ишак» («Eshak») — ресторан в Киеве.

 

16 Чек (сленг.) — маленький сверток фольги с героином.

 

17 Мама, мамочка! (укр.)

 

18 Уверенность! (молд.)

 

19 Зря! (молд.)

 

20 Calm down (англ.) — успокоиться.

 

21 Мамочка! Мамочка! (укр.)

 

22 Рехаб (от англ. rehabilitation) — наркологическая клиника или центр реабилитации для людей, борющихся с разными видами зависимости.

 

23 Книжный магазин (укр.).

 

24 В подарок? (укр.)

 

25 Что она любит? (укр.)