Наслажденьем ты была…
Наслажденьем ты была…
* * *
Наслажденьем ты была
в соловьиной чаше мая;
предрассветная текла
тишь, туманом обнимая;
и казались так легки
вдалеке от всех компаний
полусгнившие мостки,
плеск воды и дрожь купаний;
и, близка не навсегда,
на твой шёлк, прилипший к телу,
та последняя звезда
все глядела и глядела…
* * *
Дворник высшей учености,
устав от насмешек,
пьет вино обреченности,
разгрызает орешек.
Сквозь отсутствие закуси
проступает невинность.
Он под снегом не в ракурсе,
как судьбы половинность.
Нужно – что ж тут поделаешь? –
приниматься лопатой
разгребать море белое
на участке немятом.
Снегопадом обидели,
наказали сурово.
Нужно заново, видимо,
нужно, видимо, снова.
Дворник горькой наивности
на участке горбатом
пьет вино неизбывности,
запивая закатом.
Вольный перевод из Горация
(Книга первая, ода девятая)
Глянешь – и сердце замрет от ужаса:
снегом засыпана, льдиста в инее,
горстка берез под февральской стужею
смотрит в заволжские дали синие.
Чтоб не замерзнуть налей мне, милая,
водки иль джина из амфор кухонных;
сразу прогоним мыслишки хилые
в домике, в кокон снегов закутанном.
Светлым богам мы оставим прочее,
им нипочём сдвинуть горы снежные
или ветра усмирить, охочие
скинуть нас прямо во тьму кромешную.
Что с нами будет – к чему гадания?
Полон любви этот день дарованный.
Выпьем – и станет теплей свидание,
сердце нежней и душа раскованней.
Ждет ведь нас дальше старость та еще,
горькая память о днях, что минули.
Не дожидайся, чтоб жар пылающий
хладные вьюги из сердца вынули.
Жди иль не жди, от судьбы не спрячешься;
немощь годам как сестрица сводная.
Лучше уж ты от любви наплачешься,
чем от упрямства уснешь холодная.
* * *
Он некогда придет вздохнуть в сени густой
своих черемух и акаций.
Константин Батюшков. «Беседка муз»
Ещё постой,
любимец муз, питомец Граций,
в сени густой
своих черемух и акаций.
Отсрочь тот миг,
в котором врозь душа и тело.
Ах, брось, старик,
и вспомни, как Лаиса млела.
Сквозь пыль веков,
где бьются Цезари и Туллы,
лишь мед стихов
в твоей шкатулке для Катулла.
Пусть та, кем жил,
отбрила, выкинула штуку,
колпак держи
и пей в черемухах разлуку.
Осень в Андрониковом
Мокрых листьев омуты, солнца лоскуты.
На осеннем золоте спящие мосты.
Растолкали бестолочь кофе растолочь –
сладкой дрёмой пестуя, в ней танцует ночь.
Просыпайся, нежная, буря на дворе –
в ней дождинки снежные мчатся в серебре.
Забредем в Андроников тихий монастырь.
А его не тронь никак – небо да пустырь.
Не ищи Андрея там, ветру не свищи.
Видишь – «Бакалеи» хлам, ветер из пращи…
И ныряя в горькую темноту дождя,
заплутаем в улочках, семь веков скостя.
* * *
…Замерзают пожарные пирсы.
Только старый кораблик один,
с лучших мест за ненужностью списан,
разбивает фарфор первых льдин.
Как больничный калека хромает,
снежных волн огибает коньки,
иглы бакенов вынимая
из простывшего сердца реки.
Тянет-водит его на аркане
здешний, мирный речной Посейдон,
то на черные волны толкает,
то скрывает в тумане седом.
И, собрав, что ему подобает,
и продравшись сквозь волн перекат,
уплывает, гудя, уплывает
невозвратный кораблик в закат.
И, свободна от игл человечьих,
легче двигает волны река,
вместо бакенов звезды-свечи
поднимая в холодных руках.
* * *
Пропадает осень ни за грош.
Никакой от листопада прибыли.
Липы в желтом ворохе калош,
голые, грустят: «Куда ж мы прибыли?»
Как мальчишка, отведешь от глаз
две ладошки – словно осень-школьница
для тебя разделась в первый раз,
и так нежно листья в сердце колются…
Зимний сонет
Ночной узор дыханием сведу
с замерзшего стекла… Прозрачным шаром
сияет сад, заснеженным бульваром
внук бабушку и пса ведет к пруду.
Из домика, забытого в саду,
закутан в теплый шарф, морозным паром
дыша – ребенок без подмоги (даром
что мал!) легко покатится по льду.
Слепящий свет. Скользящие фигурки.
Сор. Фантики конфетные. Окурки.
И в бабушку летящий снежный ком.
Мир, как вино, волшебный и чудесный,
где девочка, надев ботинок тесный,
ревет над разорвавшимся шнурком.